ОТЕЦ БРАУН И ДЕЛО ДАННИНГТОНОВ
Честертону предложили кончить рассказ об убийстве, тем самым разрешив его загадку. Ему послали начало рассказа, написанного от лица Джона Баррингтона Коупа, молодого англиканского священника из сассекского городка. Здесь мы приводим только схему, «краткое содержание» письма, которое тот пишет отцу Брауну (это и есть начало рассказа).
Джон Баррингтон Коуп обручен с Харриет Даннингтон. У нее есть сестра Ивлин и брат Саутби. Отец их — баронет, сэр Борроу Даннингтон.
Словом, 24 июля Коун узнал, что Ивлин убита.
Он думает, что убийство как-то связано с братом. Тот с детства огорчал отца своим легкомыслием, а позже попал в тюрьму за подлог. Незадолго до этого его приятель Кеннингтон сделал Ивлин предложение, но отец запретил и думать об этом браке. Саутби тщетно пытался его уговорить.
Полтора года, протекшие с того времени, Кеннингтон выражал свою преданность семье и снова просил руки Ивлин. Теперь она отказала ему сама, хотя Коупу ясно, что она его любит.
Кеннингтон посетил в тюрьме Саутби и рассказал его сестрам, что он подружился там с неким Местером, «очень веселым человеком». Как выяснилось позже, тот предлагал Саутби бежать. Вскоре разнеслась весть, что из тюрьмы бежали двое заключенных.
Коуп приходит к Даннингтонам, и они гадают, куда направится беглец. Домой явиться опасно, думают они, скорее всего, он проберется к своей тете леди Розмер. Харриет решает ехать к ней в Бат и ждать его там. Поместье сэра Борроу тем временем окружила полиция.
Наутро после отъезда Харриет дворецкий Уэлмен сообщает Коупу, что Саутби — дома, в тайнике, где когда-то прятали католических священников. Тайник этот соединен подземным ходом с колодцем в глубине парка. За день до того суперинтендент Мэтьюз обыскивал дом, но о тайнике не догадался. Отец не знает 0 возвращении сына.
Ивлин и Коуп идут в тайник. Ивлин советует брату довериться Кеннингтону; тот не соглашается, но посылает Коупа встретить в парке Местера, и тот передает для него письмо. Через сутки Ивлин сообщает Коупу, что Саутби ушел. В полночь дворецкий и хозяин слышат крик. Прибежав к тайнику, они видят, что Ивлин лежит на полу, окно разбито, перед дверью валяется какая-то железка, а под окном, в комнате, — перчатка капитана Кеннингтона, набитая золотом. Дверь тайника открыта. Ивлин — в ночной рубашке и в халате. Убита она холодным оружием, рана — на шее. Дальше идет то, что написал Честертон.
Конечно, мы решили позвать сведущего человека, во всяком случае кого-нибудь потоньше, чем случайный полисмен. Однако я никак не мог никого припомнить. Точнее, мне пришел на ум следователь, который был в свое время расположен к бедному Саутби (носил он странную фамилию Шрайк), но я тут же узнал, что он недосягаем, поскольку плавает на яхте в Тихом океане.
Старый мой друг отец Браун, служивший в Кобхоле, часто давал мне мудрые советы, но сейчас он телеграфировал, что приехать не может. Удивила меня ненужная фраза о том, что ключ ко всему делу — в словах: «Меггер — очень веселый человек».
Суперинтендант Мэтьюз производит солидное впечатление на тех, кто с ним общался, но обычно он все-таки по-служебному сдержан, а иногда — по-служебному туп.
Судя по всему, сэр Борроу просто сражен несчастьем, что трудно вменить в вину очень старому человеку, который, каким бы он сам ни был, знал от своей семьи только беды и позор.
Дворецкому можно доверить что угодно, хоть драгоценности короны, только не идею. Харриет — слишком хорошая женщина, чтобы оказаться хорошим сыщиком. Словом, советоваться мне было не с кем. Наверное, и другие мечтали о совете; всем нам хотелось, чтобы делом занялся посторонний человек, который, если это возможно, сталкивался с похожими случаями. Конечно, никто из нас таких людей не знал.
Как я уже говорил, когда бедную Ивлин нашли, она была в халате, словно ее внезапно вызвали из спальной, а дверь тайника стояла открытой. Почему-то я ее закрыл, и, насколько мне известно, никто не открывал ее. Когда же ее открыли изнутри, я поистине испугался.
Мы с хозяином и дворецким сидели втроем рядом с той самой комнатой, где произошло убийство. Вернее, нас было трое, пока не вошел четвертый, даже не сняв фуражки. Был он крепок, молод, мне — совершенно незнаком и весь в грязи, особенно гетры, заляпанные илом и глиной местных болот. Он ничуть не смущался, чего не скажешь обо мне, поскольку я, несмотря на грязь и наглость, узнал беглеца, чье письмо зачем-то передал его другу. Вошел он, держа руки в карманах и насвистывая, а отсвистев свое, произнес:
— Опять вы дверь закрыли! А ведь знаете, что с той стороны ее открыть трудно. Я видел в окно, что Мэтьюз стоит среди кустов, спиной к дому. Подойдя поближе к окну, я тоже засвистел, но он не обернулся, даже не двинулся.
— Зря вы беспокоите старого доброго Мэтьюза, — дружелюбно сказал человек в фуражке. — Из этих служак он — самый лучший, да и устал, я думаю. Лучше я вам отвечу на любые вопросы.
И он закурил сигарету.
— Я хочу, — пылко воскликнул я, — чтобы он вас задержал!
— Ну, ясно, — откликнулся гость, бросая спичку в окно. — Так вот, задерживать меня он не будет.
Он серьезно глядел на меня, но его многозначительный взгляд меньше говорил мне, чем равнодушная спина полисмена.
— Понимаете, — продолжал Местер, — мое положение не совсем такое, как вам кажется. Да, я помог бежать заключенному, но вряд ли вы знаете почему. В нашем деле давно принято...
Прежде чем он кончил фразу, я крикнул:
— Стойте! Кто там за дверью?
По движению его губ я понял, что он сейчас спросит: «За какой?» — но он нс успел. Из-за двери послышались такие звуки, словно там кто-то есть или хотя бы что-то движется.
— Кто в комнате священника? — крикнул я, шаря вокруг в поисках того, чем можно выломать дверь. Я поднял было железку, но вспомнил, какую роль она сыграла, и кинулся на дверь с кулаками, бессмысленно повторяя; «Кто — в комнате — священника?»
Ответил мне глухой голос, и произнес он:
— Священник.
Тяжелая дверь медленно открылась — видимо, толкала ее не очень сильная рука, — и тот же голос просто сказал:
-- А кого же вы ждали?
Дверь распахнулась, открывая нам смущенного человека в большой шляпе, с большим зонтиком. Такому будничному существу не подходил бы романтический тайник для священников, если бы не го обстоятельство, что он был именно священник.
Ко мне он подошел прежде, чем я воскликнул: «Вы все-таки приехали!» — и, еще держа мою руку, пристально посмотрел на меня. Взгляд его был скорее серьезным, чем скорбным. Такие лица бывают, когда мы хороним друга, по не когда он умирает при нас.
— Что ж, могу вас поздравить, — сказал отец Браун.
Я растерянно спросил:
— С чем поздравлять в таком кошмаре?
И он серьезно ответил:
— С тем, что ваша невеста невиновна.
Я рассердился и воскликнул:
— Никто ее не обвинял!
Он важно кивнул, потом — вздохнул:
— Однако опасность была. Ну, слава богу, с ней все в порядке, правда?
Чтобы совсем уж все запутать, обращался он к человеку, звавшемуся Местером.
— О да! — отвечал тот.
Не скрою, я ощутил, что свалилось тяжкое бремя, о котором я и не ведал. Однако вопросы мои на этом не кончились.
— Вы знаете виновного? — спросил я.
— В определенном смысле да, — ответил священник. — Только не забывайте, что очень часто убийца — не самый виновный из всех.
— Хорошо, самого виновного! — нетерпеливо вскричал я. — Как наказать его?
— Он наказан, — сказал отец Браун.
В комнате, освещенной предвечерним светом, долго царило молчание. Наконец Местер грубо, но добродушно произнес:
— Вот что, преподобные, поговорите где-нибудь еще! О вечном огне или о подушечках, которые вы подкладываете под колени, — ну о всяких ваших делах. А этим делом займусь я, Стивен Шрайк. Может, слыхали?
— Подушечки и вечный огонь, — начал отец Браун уже в саду, — отличаются друг от друга...
— Сейчас не до глупостей, — не очень вежливо сказал я.
— ...и отличие это, — благодушно продолжал он, — не лишено философского значения. Наши беды бывают двух видов. Есть беды случайные, они тут, внизу, мы просто падаем в них, как на подушечку. Есть и другие беды, посерьезней. Их мы ищем, где бы они ни были, •— все ниже, ниже, в бездне.
И он машинально ткнул толстым пальцем в траву, усеянную маргаритками.
— Я рад, что вы приехали, — сказал я, — но выражайтесь, пожалуйста, яснее.
— Разве вы не поняли телеграммы? — кротко спросил он.
— Там была странная фраза, — ответил я. — Ключ — в том, что этот Местер веселый. Кстати, ключ и правда е ним связан!
— Пока — только ключ, — сказал отец Браун, — но догадка, как видите, правильная. Люди, отбывающие срок, редко бывают веселыми, особенно если их несправедливо обвинили. Вот мне и показалось, что его оптимизм немного чрезмерен. И потом, если ему так легко сбежать, почему он не сбежал один? Почему он связался с молодым человеком, который ему только мешает? Когда я об этом думал, я заметил еще одну фразу.
— Какую? — спросил я.
Он вынул мое письмо и прочитал:
«Они пробежали через двор, где работали заключенные».
— Ну, — продолжал он, немного помолчав, — это просто. Где, в какой тюрьме заключенные работают без присмотра? А если надзиратели были, разве дадут они двум узникам перелезть через стену, как на прогулке? Да, это просто. Потом — еще проще. «Поверить трудно, что им не помешал поднявшийся переполох». Что там — невозможно, если бы он поднялся. Так, дальше: «Ивлин и Харриет жадно слушали меня, но мне казалось, что Ивлин все знает». Как могла бы она знать, если бы полиция не помогла брату с ней связаться? Ведь у него не было верблюда или страуса, да и лодки не растут на деревьях. Словом, это просто. Бежал с ним сыщик, задумала побег полиция, а осуществило тюремное начальство.
— Зачем? — удивился я. — И при чем тут Саутби?
— Я сам не все понимаю, — сказал отец Браун. — Кое о чем я вас расспрошу ведь вы их хорошо знаете. Пока примем одно: слова о веселости Местера оказались ключевыми. Теперь сосредоточимся на другой вашей фразе: «Мы решили, что Харриет должна немедленно уехать в Бат, там может понадобиться помощь». Заметьте, это идет сразу после слов об Ивлин. Вряд ли начальник тюрьмы телеграфировал сестрам: «Помогли бежать вашему брату». Сообщение пришло от Саутби.
Я думал, глядя на дальние холмы, чьи очертания повторялись в силуэте садовых деревьев, и наконец сказал наудачу:
— Кеннингтон?
Мой старый друг посмотрел на меня, по я его взгляда не понял.
— Роль капитана Кеннингтона исключительна, — начал он. — Мне такие случаи не встречались. К этому мы еще вернемся. Сейчас достаточно того, что, по вашим словам, Саутби ему не доверял.
Я снова посмотрел на холмы, и они показались мне больше, но темнее. А друг мой продолжал тоном человека, который все расставляет по порядку:
— Мне кажется, тут все сложно, но ясно. Если Ивлин получила весть от брата, почему он не сообщил, куда бежит? Почему она послала сестру к тете? Неужели она не знала, что брата там не будет? Гораздо безопасней написать, что ты едешь в Бат, чем что ты сбежал из тюрьмы. По-видимому, кто-то подсказал Саутби, чтобы тот скрыл, куда направляется. Кто же, если не тот, с кем он бежал?
— То есть полиция, как вы считаете, — уточнил я.
— Не я считаю, а он сам признался, — сказал отец Браун, пофыркал, помолчал и с неожиданной решительностью сел на скамейку. — Да, да! Все это замыслил не Саутби, а Местер или Шрайк. Тут — самая суть интриги.
Он сидел лицом ко мне, еще воинственней, чем обычно, сжимая тяжелую ручку зонтика. Над зеленью, осенявшей скамью, уже поднялась луна, и, взглянув на его лицо, я увидел, что оно светлее луны и кротче.
— Зачем же полиция плела интригу? — спросил я.
— Чтобы разлучить сестер, — ответил он. — Вот вам и ключ.
— Сестер нельзя разлучить, — сказал я.
— Можно, — возразил отец Браун, — и очень легко. Именно поэтому...
Простота его внезапно исчезла, он заколебался.
— Да, да? — настаивал я.
— Именно поэтому, — договорил он, — я и могу вас поздравить.
Мы опять помолчали, потом я раздраженно заметил, сам не знаю почему:
— О, вам все ясно!
—- Нет-нет! — взволнованно сказал он. — Я совсем запутался. Почему тюремщики не разобрались раньше? Почему они вообще об этом узнали? Быть может, оно было зашито в белье? Конечно, они его не обижали, но ведь забрали же одежду! Может, дело в почерке? Как дошла весть? Нет, все-таки в белье...
Лицо его, поднятое ко мне, было плоским, как рыба, и я ответил незлобиво:
— Не понимаю, при чем здесь белье? Если вы гадаете, как он мог передать сестре весточку, тут ничего сложного нет. У них еще в детстве был свой тайный язык. Его нетрудно превратить в шифр. Мне кажется...
Тяжелый зонтик со стуком упал на гравий. Священник вскочил.
— Какой же я дурак! — воскликнул он. — Конечно, шифр! Теперь вам все ясно?
Он и не заметил, что повторил всерьез мои насмешливые слова.
— Нет, — ответил я, — я ничего не понимаю, но думаю, что вы понимаете. Расскажите мне, что тут произошло.
— Ничего хорошего, — бесстрастно ответил он, — одно хорошо, что это кончилось. Но сперва я скажу то, чего говорить не хотел бы. Вам придется по-новому увидеть тех, кого вы вроде бы знали. Я много думал об особом типе умной английской леди. Особенно он узнаваем, когда она и знатна, и провинциальна. Мне кажется, о таких женщинах судят поверхностно или, если хотите, слишком строго. Обычно считается, что у них нет соблазнов, нет гибельных страстей. Они хороши и достойны, они не пьют шампанского, они прекрасно держатся и скромно одеты, они много читают, они говорят об идеалах — и вы решаете, что они одни на свете не могут ни лгать, ни завидовать. Вам кажется, что мысли их просты, а замыслы — осуществимы. Поверьте, мой друг, все намного сложнее. Вот Ивлин притворилась больной. Если она невиновна, ей незачем притворяться. Во всяком случае, святые вряд ли что-то разыгрывают. Вам показалось, что она знает о побеге. Почему же она это скрыла? Скрыла она и визит Мэтьюза, и вы решили, что ей было трудно позвать вас. Почему? Вас зовут всегда, когда вы нужны. Попытаюсь говорить о ней, помня, что о душе ее буду молиться, а оправданий — не узнаю. Однако честь живых и невинных людей — в большой опасности, и я отказываюсь признать, что Ивлин Даннингтон не могла сделать ничего плохого.
Славные холмы Сассекса были мрачны, как болота Йоркшира, когда он продолжал, постукивая зонтиком по гравию:
— В ее защиту, если та ей нужна, я скажу, что отец их скуп; что у него — ужасный характер, помноженный на какую-то пуританскую спесь; что она, наконец, очень его боялась. Деньги, я думаю, были ей очень нужны, возможно — для хорошей цели, возможно — для плохой. У них с братом был тайный язык, они вечно хитрили, это нередко у забитых детей. Я уверен, что закон нарушила она. подделала какую-то бумагу. Вы знаете, у близких родственников бывает очень похожий почерк. Могут совпадать и те черточки, по которым узнают под делку. Во всяком случае, брат был на дурном счету — и его посадили. Надеюсь, вы согласитесь, что сейчас он — на очень хорошем счету.
— Вы хотите сказать, — предположил я, странно взволнованный самой его сдержанностью, — что Саутби все время молчал?
— Не торжествуй, Сатана, враг мой, — сказал отец Браун, — ибо, когда я паду, я восстану. Эта часть истории безупречна.
Он помолчал и начал снова:
— Когда его арестовали, у него, я уверен, была записка от сестры, надеюсь покаянная. Во всяком случае, оттуда следовало, что виновата она и что он должен увидеться с ней, как только сможет. А главное, подписано все это было словами: «Твоя несчастная сестра».
— Господи! — вскричал я. — Вы говорите так, словно это видели.
— Я вижу плоды, — ответил он. — Дружбу с Местером, ссору с Кеннингтоном, отъезд Харриет в Бат, приход брата в тайник.
Однако записка была шифрована, и шифр был очень трудный, ведь его выдумали дети. Странно, да? Самый трудный шифр — произвольный. Если мальчик и девочка решат, что «хрю» — это «вечер», а «шмяк» — «дядя Уильям», эксперту придется долго покорпеть над их письменами. Вот полиция и разбиралась почти половину того времени, что Саутби сидел в тюрьме. Наконец они поняли, что виновата одна из сестер; кроме того, им хватило ума понять, что он ничего не скажет. Остальное, как я уже говорил, просто и логично. Им пришлось воспользоваться тем, что сестра, написавшая письмо, просит брата явиться к ней. Ему помогли бежать и связаться с сестрой, а чтобы узнать, с какой именно, сестер разлучили. Все эти страшные дни полицейские рыскали здесь, словно волки или духи, но ждали они не Саутби.
— Почему они вообще ждали? — нетерпеливо спросил я. — Почему они ее не арестовали, если были уверены?
Он покивал, вздохнул и ответил:
— Да-да, конечно. Наверное, надо начать с Кеннингтона. Он-то знал все изнутри. Вы заметили, что там, в тюрьме, ему помогали, покровительствовали? Я огорчу вашу законопослушную душу, если скажу, что он тем не менее пытался спутать им карты. Он использовал любую возможность — хорошую, плохую, — только бы задержать арест. Одна из таких отчаянных попыток — недомогание Ивлин.
— А почему, — спросил я, — Саутби считал его предателем?
— По вполне резонной причине, — ответил священник. — Представьте, что вы, не ведая зла, бежите из неволи, ваш друг приезжает за вами — и привозит обратно. Представьте, что он предложит увезти вас на яхте и поплывет к сторожевому катеру. Кеннингтон направлял его в Корнуолл или в Ирландию. Как назовет его несчастный беглец?
— А вы как назвали бы его? — спросил я.
— Героем, — сказал отец Браун.
Пока я глядел на его неприметное лицо, залитое лунным светом, он встал, а там — пошел по тропинке с нетерпением школьника.
— Если бы я умел писать, — говорил он, — я бы написал удивительную повесть. Нет, вы только подумайте! Саутби швыряют туда-сюда, словно футбольный мяч, — и кто же? Два умных, сильных человека, один из которых хочет, чтобы следы привели к виноватой сестре, другой — чтобы они к ней не привели. Естественно, Саутби думал, что друг семьи — это враг, а тот, кто семью разрушил, — это друг. Боролись они молча, ведь, сказав хоть слово, Местер предупредил бы Саутби, Кеннингтон — выдал бы Ивлин. Только Бог знает, в каких чащах и долинах, на каких островах беглец и сыщик пытался идти по следу, предатель и рыцарь мешал ему. Когда Местер выиграл и его люди окружили этот дом, капитану пришлось явиться сюда и предложить свою помощь, но И влин ему отказала.
— Почему?
— Потому что страх ее был не только плохим, но и хорошим. Конечно, она боялась тюрьмы, но, слава богу, боялась и брака. Вот она, истинная тонкость. Друг мой, я хочу открыть вам и современному миру одну тайну: вы никогда не поймете, что в людях хорошего, пока не узнаете, что в них плохо.
Помолчав немного, он прибавил, что должен вернуться в дом, и поспешил к нему.
— Конечно, — сказал он на ходу, — деньги, которые вы послали Саутби, помогли ему и спасли Ивлин от ареста. Местер не так уж плох для сыщика. Но Ивлин понимала, что ей грозит, и пыталась войти в тайник.
Я думал о Кеннингтоне и спросил:
— Разве гам не нашли перчатку?
— Разве там не разбили окно? — спросил и он. — Мужская перчатка, в которую сунули девять золотых монет и, наверное, письмо, разобьет любые окна, гем более если действует ею бывший солдат. Да, конечно, письмо в ней было, и весьма дерзкое. Автор оставлял деньги на побег и сообщал, от чего бежит сам.
— Что же случилось с Ивлин? — тупо спросил я.
— Примерно то же, что с вами, — ответил священник. — Вы поняли, что тайную дверь трудно открыть извне. Вы взяли железку, вы увидели, что дверь медленно открывается. Но тогда, в первый раз, был за нею не я.
— Кто же там был? — спросил я не сразу.
— Тот, кому Ивлин причинила самое большое зло, — ответил отец Браун.
— Саутби?
— Нет. Он счастлив, ибо претерпел до конца. Зло она сделала тому, у кого была одна добродетель — горькая справедливость. А она заставила его выгораживать плохую женщину и губить хорошего мужчину. Вы писали мне, что сэр Борроу часто прятался в тайнике, чтобы узнать, кто верен ему, кто неверен. На сей раз он поднял шпагу, лежавшую с тех пор, как гнали мою веру. Письмо он нашел, но, конечно, уничтожил его после... того, что сделал. Да, мой друг, я чувствую, хоть и не вижу, что вы ужаснулись. Теперь забыли, что люди бывают очень разные. Я не прошу вас его одобрить, но хоть пожалейте, как я жалею Ивлин. Неужели вас совсем не трогает холодная, жестокая жажда правды и те странные способы, которыми ее утоляют? Неужели вы совсем не понимаете Брута, который обрек на смерть сына, или Виргиния, который... Однако поспешим.
Мы молча поднялись по лестнице. Моя напряженная душа ждала чего-то такого, что затмило бы все прежнее, и в определенном смысле дождалась. Комната была пуста, если не считать Уэлмена, который стоял за пустым креслом так, словно тут собралось множество гостей.
— Послали за доктором Браунингом, сэр, — бесстрастно сообщил он.
— Почему? — вскричал я. — Ведь она умерла, это ясно!
— Да, сэр, — отвечал Уэлмен, но сначала покашлял. — Понимаете, доктор Браунинг вызвал врача из Чичестера, и они увезли сэра Борроу.