Гостиница «Полумесяц» была задумана как романтическое место, отвечающее своему названию, и события, которые там произошли, тоже были по-своему романтичными. Во всяком случае, она служила зримым проявлением исторических и почти героических сантиментов, которые каким-то образом уживаются с коммерческими интересами в старых городах восточного побережья США. Первоначально она представляла собой полукруглое здание в классическом стиле, воссоздающее атмосферу восемнадцатого века, где такие люди, как Вашингтон и Джефферсон, выглядели еще более убежденными республиканцами благодаря своей принадлежности к аристократическому сословию. От путешественников, сталкивавшихся с неизбежным вопросом об их впечатлениях от нашего города, ожидали конкретного ответа, что они думают о нашем «Полумесяце». Даже контрасты, нарушавшие изначальную гармонию, свидетельствовали о его долговечности. На одном краю «Полумесяца» последние окна выходили на огороженную площадку, похожую на кусочек аристократического парка, где деревья и кустарники были выстроены в таком же строгом порядке, как в саду королевы Анны. Но сразу же за углом другие окна тех же самых комнат, или «апартаментов», смотрели на неприглядную голую стену огромного промышленного склада. Номера «Полумесяца» в этом конце здания были отделаны по монотонному образцу американских отелей и, хотя не достигали высоты колоссального склада, могли бы сойти за небоскреб в Лондоне. Но от серой старинной колоннады, идущей по всему фасаду со стороны улицы, веяло величием, как будто призраки отцов-основателей еще прогуливались под ее сенью. Внутренняя отделка блистала опрятностью и новизной но последней нью-йоркской моде, особенно в северной части здания, между аккуратным зданием и глухой стеной склада. Крошечные квартирки, как говорят в Англии, состояли из гостиной, спальни и ванной и были одинаковыми, как соты в пчелином улье. Знаменитый Уоррен Уинд сидел за столом в одной из таких квартирок, разбирая письма и раздавая приказы с удивительной точностью и быстротой. Его можно было сравнить с аккуратным маленьким вихрем.

Уоррен Уинд был маленьким человечком с копной седеющих волос и остроконечной бородкой, хрупким на вид, но чрезвычайно деятельным. Его незабываемые глаза сияли ярче звезд и притягивали сильнее, чем магниты. В своих реформаторских трудах и многочисленных благодеяниях он выказывал немалую проницательность. Ходили всевозможные истории и даже легенды о чудесной быстроте, с которой он мог высказать здравое суждение, особенно о характере человека. Говорили, что он выбрал жену, долгое время работавшую с ним на ниве благотворительности, когда заметил ее посреди целого полка женщин в униформе, маршировавших на каком-то официальном празднестве — то ли герлскаутов, то ли женской полиции. Еще рассказывали о том, как трое бродяг, неотличимых друг от друга из-за грязного тряпья, обратились к нему с просьбой о подаянии. Без малейшего колебания он отправил одного из них в специализированную клинику для лечения нервных расстройств, рекомендовал второго в приют для алкоголиков, а третьему положил щедрое жалованье в должности своего личного помощника, которую тот успешно исполнял в течение нескольких лет. Разумеется, ходили неизбежные анекдоты о его своевременных критических замечаниях и остроумных ответах во время встреч с Рузвельтом, Генри Фордом, миссис Асквит и прочими персонами, с которыми американский общественный деятель должен провести историческую беседу хотя бы только для газет. Он не испытывал чрезмерного трепета перед важными персонами и сейчас вершил свой центробежный круговорот бумаг и документов, хотя человек, сидевший напротив него, был почти такой же важной персоной.

Сайлас Т. Вэндем, миллионер и нефтяной магнат, был сухопарым мужчиной с узким желтоватым лицом и иссиня-черными волосами. В данный момент эти оттенки были менее заметными, но почему-то более угрожающими, возможно, потому, что его лицо и фигура оставались в тени на фоне окна и белой стены склада напротив. Он был в наглухо застегнутом элегантном пальто с каракулевыми вставками. На оживленное лицо Уинда, с сияющими глазами, падал яркий свет из другого окна, выходившего в маленький сад, так как его стул и письменный стол были обращены к этому окну. Лакей, или личный слуга Уинда — здоровенный детина с прилизанными светлыми волосами, — стоял за спиной хозяина с пачкой писем в руке, а секретарь Уинда, аккуратный рыжеволосый юноша, с острыми чертами лица, уже взялся за дверную ручку, словно угадав намерение своего работодателя или повинуясь его жесту.

Комната была не только опрятной, но и почти пустой, поскольку Уинд, с присущей ему кропотливостью, снял весь верхний этаж и превратил его в кладовую, где его многочисленные бумаги и другое имущество хранились в коробках и перевязанных баулах.

— Уилсон, отдайте это коридорному, — обратился Уинд к слуге, державшему письма. — А потом принесите мне памфлет о ночных клубах Миннеаполиса, вы найдете его в пакете под литерой «G». Мне он понадобится череп полчаса, но до тех пор прошу меня не беспокоить. Итак, мистер Вэндем, пожалуй, ваше предложение выглядит многообещающе, но я не могу дать окончательный ответ, пока не ознакомлюсь с отчетом. Он должен подоспеть завтра днем, и тогда я сразу же свяжусь с вами. Прошу прощения, что сейчас не могу сказать ничего более определенного.

По-видимому, мистер Вэндем осознал, что его вежливо выпроваживают, и, судя по кислому выражению его болезненно-желтого лица, он находил в этом какую-то долю насмешки.

— Пожалуй, мне пора, — проговорил он.

— Огромное спасибо за визит, мистер Вэндем, — любезно отозвался Уинд. — Извините, что не могу проводить вас, у меня здесь срочное дело. Феннер, — добавил он, обратившись к секретарю, — проводите мистера Вэндема к его машине и возвращайтесь не раньше чем через полчаса. Сейчас я должен поработать один, а потом вы мне понадобитесь.

Трое мужчин вместе вышли в коридор и закрыли дверь за собой. Здоровяк Уилсон пошел к столу коридорного, а двое других направились в противоположную сторону, к лифту, так как апартаменты Уинда находились на четырнадцатом этаже. Они едва успели отойти от закрытой двери, как перед ними выросла величественная фигура. Мужчина был очень высок и широкоплеч, а его массивное сложение еще более подчеркивалось светло-серым костюмом с широкополой белой панамой и почти таким же широким нимбом седых волос. Этот ореол обрамлял сильное и красивое лицо, похожее на лик римского императора, если не считать добродушной улыбки и ребяческого выражения его ясных глаз.

— Мистер Уоррен Уинд у себя? — дружелюбно осведомился он.

— Мистер Уоррен Уинд занят, — ответил Феннер. — Его ни в коем случае нельзя беспокоить. С вашего позволения, я его секретарь и могу передать любое сообщение.

— Мистера Уоррена Уинда нет дома ни для папы римского, ни для коронованных особ, — с кислой миной съязвил нефтяной магнат. — Мистер Уоррен Уинд — настоящее чудо. Я пришел сюда, чтобы вручить ему такую безделицу, как двадцать тысяч долларов на определенных условиях, а он предложил мне зайти попозже, словно мальчишке-рассыльному.

— Очень хорошо быть мальчишкой, — произнес незнакомец, — но еще лучше нести благую весть, и у меня есть послание, к которому он должен прислушаться. Это зов от нашего великого и славного Запада, где взращиваются настоящие американцы, пока вы сладко дремлете. Просто скажите ему, что Арт Олбойн из Оклахома-Сити пришел обратить его в истинную веру.

— Говорю вам, он никого не принимает, — резко произнес рыжеволосый секретарь. — Он распорядился, чтобы его не беспокоили в ближайшие полчаса.

— Вы, восточные жители, только и боитесь, что вас побеспокоят, — сказал жизнерадостный Олбойн. — Но на Западе подымается крепкий ветер, который прочистит вам голову. Ваш мистер Уинд все прикидывает, сколько денег пойдет на ту или иную замшелую старую религию, но говорю вам, что любой план, исключающий новое движение Великого Духа в Техасе и Оклахоме, оставит вас без религии будущего.

— Наслышан я об этих религиях будущего, — презрительно бросил миллионер. — Я прошелся по ним частым гребнем, и все они оказались сплошной чушью. Была одна женщина, именовавшая себя Софией, хотя ей следовало бы назваться Сапфирой. Дешевое мошенничество — нитки, привязанные к столам и тамбуринам. Были проповедники Невидимой Жизни; эти говорили, что могут исчезать по своему желанию, и впрямь исчезли, прихватив с собой сотню тысяч долларов из моего кармана. Я знавал Юпитера Иисуса в Денвере, встречался с ним несколько недель подряд, и он оказался обычным проходимцем. Точно так же и Патагонский Пророк: могу поспорить, что он уже сбежал в Патагонию. Нет, для меня с этим покончено, и теперь я верю только тому, что вижу своими глазами. Кажется, это называют атеизмом.

— Вы неправильно меня поняли, — живо возразил человек из Оклахомы. — Полагаю, я такой же атеист, как и вы. В нашем движении нет никаких суеверий и сверхъестественных фокусов, только чистая наука. Единственная правильная наука — это наука о здоровье, а дыхание — это главное для здоровья. Наполните легкие свежим воздухом прерий — и вы сможете сдуть в море все ваши старые восточные выдумки. Вы сдуете ваших великих мужей, словно пух чертополоха. Вот чем мы занимаемся в нашем новом движении: мы не молимся, а дышим.

— Не сомневаюсь, — устало сказал секретарь. Казалось, на его умном, подвижном лице было трудно скрыть скуку, но он выслушал оба монолога с похвальным терпением и учтивостью (в опровержение легенд о нетерпимости и дерзости, с которыми подобные монологи встречают в Америке).

— Ничего сверхъестественного, — продолжал Олбойн, — только великий факт природы, скрытый за всевозможными мистическими выдумками. Что нужно было иудеям от Бога, вдохнувшего в ноздри первого человека дыхание жизни? Мы занимаемся тем же у себя в Оклахоме. В чем смысл самого слова «дух»? Это всего лишь греческий термин для обозначения дыхательных упражнений. Жизнь, прогресс, пророчество — все это сводится к дыханию.

— Некоторые назвали бы это переливанием из пустого в порожнее, — заметил Вэндем, — но я рад, что вы хотя бы обошлись без мистических фокусов.

По лицу секретаря, довольно бледному на фоне темно-рыжих волос, пробежала тень чувства, напоминавшего затаенную горечь.

— Я вот не рад, а просто уверен, — сказал он. — Похоже, вам нравится быть атеистами, чтобы верить всему, во что хотите поверить. Мне же хотелось бы, чтобы Бог существовал, но Его нет. Есть только моя удача.

Без какой-либо видимой причины у всех возникло жутковатое ощущение, что группа, застрявшая у двери кабинета Уинда, вдруг увеличилась с трех человек до четырех. Никто из собеседников не представлял, как долго четвертый стоял рядом с ними, но, судя по его внешности, он почтительно и даже робко ожидал возможности что-то сказать. Из-за нервного напряжения им показалось, что он вырос внезапно и бесшумно, как гриб. Действительно, он напоминал большой черный гриб, потому что его маленькую приземистую фигуру увенчивала черная широкополая шляпа, какие носят католические священники. Сходство могло быть еще более полным, если бы грибы имели обыкновение носить зонтики, пусть даже потрепанные и бесформенные.

Секретарь Феннер удивился еще и потому, что незнакомец оказался священником. Но когда тот обратил к нему круглое лицо под круглой шляпой и простодушно осведомился, можно ли встретиться с мистером Уорреном Уиндом, то получил еще более категоричный отказ. Тем не менее священник стоял на своем.

— Мне действительно нужно увидеть мистера Уинда, — сказал он. — Это может показаться странным, но больше мне ничего не нужно. Я не собираюсь беседовать с ним; мне нужно лишь увидеть его. Я хочу убедиться, что он находится на своем месте.

— Я уже сказал, что он у себя и никого не принимает, — с растущей досадой ответил Феннер. — Что значит «на своем месте»? Разумеется, он там. Мы попрощались с ним пять минут назад и с тех пор стоим у этой двери.

— Тогда я хочу убедиться, что с ним все в порядке, — сказал священник.

— Почему? — раздраженно спросил секретарь.

— Потому что у меня есть серьезная и, я бы сказал, очень веская причина сомневаться в его благополучии, — ровным голосом ответил священник.

— О господи! — рассерженно вскричал Вэндем. — Больше никаких суеверий!

— Наверное, я должен объясниться, — задумчиво произнес маленький священник. — Полагаю, вы не разрешите мне даже заглянуть в дверную щелку, пока я не расскажу вам обо всем.

Он немного помолчал, словно погрузившись в раздумье, а затем продолжал, не обращая внимания на удивленные лица вокруг:

— Я шел по улице вдоль колоннады, как вдруг увидел какого-то оборванца, выбежавшего из-за угла на дальнем конце «Полумесяца». Он протопал по мостовой прямо ко мне. Когда он поднял голову, я увидел знакомое лицо. Оно принадлежало одному сумасбродному ирландцу, которому я однажды оказал небольшую услугу. Я не стану называть его имени. Заметив меня, он отшатнулся и воскликнул: «Святые угодники, это же отец Браун! Вы единственный человек, чье лицо сегодня может напугать меня». Я понял, что он совершил очередную выходку, но не думаю, что мое лицо могло испугать, поскольку он не стал отпираться. Дело это и впрямь очень странное. Он спросил, знаю ли я Уоррена Уинда, и я ответил отрицательно, хотя мне было известно, что Уинд снимает комнаты наверху. Он сказал: «Вот человек, который воображает себя святым угодником, но если бы он знал, как я назвал его, то должен был бы повеситься». Потом он истерически повторил несколько раз: «Да, должен был бы повеситься!» Я спросил, причинил ли он какой-то вред Уинду, и его ответ чрезвычайно озадачил меня. Он сказал: «Я взял пистолет и зарядил его не дробью и не пулей, а только своим проклятием». Насколько я смог понять, он вошел в узкую аллею между этим зданием и большим складом. Он достал старый пистолет, заряженный холостым патроном, и просто выстрелил в стену, как будто дом мог рухнуть от этого. «Но при этом я предал его страшному проклятию, — сказал он. — Я поклялся, что суд Божий возьмет его за волосы, а возмездие преисподней ухватит за ноги и что его разорвет пополам, как Иуду, и мир больше не услышит о нем». Не важно, о чем мы еще говорили с этим бедным свихнувшимся типом. Он ушел, немного успокоившись, а я заглянул за угол дома, чтобы проверить его слова. Действительно, в проулке у подножия этой стены валялся старый заржавевший пистолет. Я достаточно разбираюсь в пистолетах и понял, что он насыпал лишь немного пороху; на стенах остались темные отметины от пороха и копоти и даже кружок от прижатого дула, но не было ни одной щербинки. Он не причинил никакого вреда и не оставил никаких следов, кроме этих черных отметин и черного проклятия, обращенного в небеса. Поэтому я пришел сюда с намерением выяснить, все ли в порядке с Уорреном Уиндом.

Феннер рассмеялся:

— Скоро я разрешу ваши затруднения. Уверяю вас, с ним все в порядке; прошло лишь несколько минут; когда мы вышли, он сидел и писал за своим столом. Он один в номере, в ста футах над улицей, и сидит так, что никакой выстрел не может достать его, даже если ваш приятель зарядил бы пистолет настоящим патроном. Сюда нет другого входа, кроме этой двери, а мы все время стояли перед ней.

— Тем не менее я должен заглянуть внутрь и убедиться, - спокойно произнес отец Браун.

— Вы этого не сделаете, — отрезал Феннер. — Боже милосердный, только не говорите мне, что вы верите в проклятия!

— Вы забываете, что бизнес этого преподобного джентльмена тесно связан с проклятиями и благословениями, — с легкой ухмылкой заметил миллионер. — Что ж, сэр, если он был проклят, чтобы сгинуть в аду, почему бы не вернуть его обратно через благословение? Что проку в ваших благословениях, если они не могут одолеть проклятия какого-то ирландского прощелыги?

— Разве кто-нибудь нынче верит в подобные вещи? — осведомился уроженец Запада.

— Насколько я понимаю, отец Браун верит в самые разные вещи, — отозвался Вэндем, чье самолюбие явно пострадало от недавней встречи с Уиндом и нынешних пререканий. — Отец Браун верит в отшельника, который переплыл реку на крокодиле, возникшем из ниоткуда, а когда гот приказал крокодилу умереть, он немедленно сдох. Отец Браун верит, что после того, как некий святой преставился, его тело превратилось в три тела, похороненные в трех разных приходах, которые с тех пор оспаривают право называться его родиной. Отец Браун верит, что один святой повесил свою рясу на солнечный луч, а другой переплыл на плаще через Атлантический океан. Отец Браун верит, что у священного осла было шесть ног, а дом в Лоретго летал по воздуху. Он верит в сотни каменных дев, моргающих и плачущих дни напролет. Ему ничего не стоит поверить, будто человек мог улизнуть через замочную скважину или исчезнуть из запертой комнаты. Думаю, он не придает большого значения законам природы.

— Так или иначе, я должен следовать правилам Уоррена Уинда, — устало сказал секретарь. — Если он хочет остаться один, значит его нужно оставить в покое. Уилсон может подтвердить это, — добавил он, поскольку рослый слуга, отправленный за памфлетом, как раз в этот момент прошел по коридору с брошюрой в руке, не обратив никакого внимания на закрытую дверь номера. Он сядет на скамью рядом с коридорным и будет бить баклуши, пока его не позовут, но до того он не войдет в эту дверь, и я гоже. Мы оба знаем, с какой стороны наш хлеб намазан маслом, и все святые и ангелы отца Брауна не заставят нас забыть об этом.

— Что касается святых и ангелов... — начал было священник.

— Все это чушь, — отрезал Феннер. — Не хочу никого обидеть, но такие рассуждения хороши для гробниц, монастырских кладбищ и прочих мест, где якобы появляются призраки. Но призрак не может пройти через закрытую дверь в американском отеле.

— Зато человек может открыть дверь даже в американском отеле, — терпеливо возразил отец Браун. — И мне кажется, что открыть ее было бы простейшей вещью на свете.

— Достаточно просто, чтобы я расстался со своей работой, — ответил секретарь. — Уоррену Уинду не нужны такие простаки. Но не гак просто, чтобы я поддался на небылицы, которые вы, судя по всему, принимаете па веру.

— Что ж, — спокойно произнес священник, — действительно, я верю в разные вещи, в которые вы, возможно, нс верите. Но мне придется очень долго объяснять, во что я верю и почему считаю, что я прав. С другой стороны, можно за две секунды открыть эту дверь и доказать, что я ошибаюсь.

Что-то в его словах пришлось по душе неугомонному уроженцу Запада.

— Мне доставит большое удовольствие доказать, что вы ошибаетесь, — произнес Олбойн, решительно шагнувший мимо них к двери, — и я это сделаю.

Он распахнул дверь и заглянул внутрь. С первого взгляда было ясно, что стул Уоррена Уинда пустовал. Со второго взгляда выяснилось, что комната тоже была пуста.

Феннер, преисполненный неожиданной энергии, проскользнул в кабинет.

— Должно быть, он в спальне, — отрывисто бросил он.

Когда секретарь исчез во внутренней комнате, остальные остались стоять в кабинете, озираясь по сторонам. Суровая простота интерьера, казалось, бросала им вызов. В этой комнате негде было спрятать даже мышь, не говоря уже о человеке. Здесь не было занавесок и, что редкость для американских отелей, даже стенных шкафов. Стол представлял собой простую конторку с выдвижным ящиком. Жесткие стулья с высокими спинками напоминали скелеты. Секунду спустя в дверях появился секретарь, обыскавший две другие комнаты. Ответ можно было прочесть по его глазам, а его губы двигались с почти механической отрешенностью.

— Уинд здесь не проходил? — хрипло спросил он.

Остальные даже не потрудились ответить. Их разум как будто наткнулся на глухую стену склада за окном напротив, постепенно серевшим, по мере того как вечер близился к закату.

Вэндем подошел к подоконнику, возле которого он стоял полчаса назад, и выглянул в открытое окно. Там не было ни водосточной трубы, ни пожарной лестницы, никаких выступов или карнизов, кроме отвесного спуска к переулку. Ничего подобного не было и на всем пространстве противоположной стены, поднимавшейся на несколько этажей вверх. Вэндем посмотрел вниз, словно ожидая увидеть труп исчезнувшего филантропа, покончившего самоубийством, но не разглядел ничего, кроме уменьшенного расстоянием темного предмета — по всей вероятности, того самого пистолета, о котором говорил священник. Тем временем Феннер подошел к другому окну, расположенному в такой же неприступной стене, но выходившему в небольшой декоративный парк. Здесь ветви деревьев заслоняли землю, но их кроны находились далеко внизу, у подножия громадного рукотворного утеса.

Оба отвернулись от окон и посмотрели друг на друга в сгущавшихся сумерках, где последние серебристые отблески дневного света на полированных поверхностях быстро тускнели и становились серыми. Феннер щелкнул выключателем, как будто сумрак раздражал его, и сцена озарилась ярким электрическим светом.

— Как вы недавно заметили, никакой выстрел снизу не мог достать его, даже если бы пистолет был заряжен, — мрачно произнес Вэндем. — Но даже если бы пуля попала в него, он не мог лопнуть, как мыльный пузырь.

Секретарь, еще более бледный, чем обычно, раздраженно покосился на кислую физиономию миллионера:

— К чему эти болезненные фантазии о пулях и пузырях? Не лучше ли думать, что он жив?

— Действительно, почему бы и нет? — с готовностью согласился Вэндем. — Если вы скажете мне, где он, я объясню, как он туда попал.

— Пожалуй, вы правы, — пробурчал секретарь после небольшой паузы. — Мы столкнулись с тем, о чем недавно беседовали. Будет забавно, если вам или мне придется признать, что проклятие подействовало. Но кто мог добраться до Уинда, запертого у себя в номере?

Мистер Олбойн из Оклахомы стоял посреди комнаты, широко расставив ноги; белый венчик волос на его голове и круглые глаза словно лучились изумлением.

— Вам он не слишком-то нравился, не так ли, мистер Вэндем? — вдруг спросил он с рассеянным нахальством enfant, terrible.

Длинное желтоватое лицо мистера Вэндема как будто еще удлинилось и стало более зловещим, но он улыбнулся и спокойно ответил:

— Если уж говорить о совпадениях, то, кажется, это вы сказали, что ветер с Запада сдует наших великих мужей, словно пух чертополоха.

— Да, это мои слова, — прямодушно ответил уроженец Запада. — Но как, черт побери, это могло произойти?

Феннер нарушил воцарившееся молчание.

— Я могу сказать только одно, — произнес он с резкостью, граничившей с исступлением, — этого просто не было. Такое не могло случиться!

— О нет, — донесся из угла голос отца Брауна. — Это случилось на самом деле.

Все вздрогнули, потому что, по правде говоря, забыли о невзрачном маленьком человеке, по настоянию которого им пришлось открыть дверь. Общее настроение резко изменилось; они вдруг вспомнили, что назвали священника суеверным фантазером, когда он лишь осмелился намекнуть на то, в чем они смогли убедиться собственными глазами.

— Проклятье! — вскричал порывистый уроженец Запада, словно не мог сдержать чувств. — Значит, в этом все-таки что-то есть!

— Должен признать, что дурные предчувствия его преподобия, очевидно, были хорошо обоснованы, — признал Феннер, хмуро глядя на стол. — Интересно, может ли он нам поведать что-нибудь еще?

— Он мог бы поведать, какого дьявола нам теперь делать, — сардонически произнес Вэндем.

Маленький священник принял свою новую роль в скромной, но деловой манере.

— У нас небогатый выбор, — сказал он. — Сначала нужно известить руководство отеля, а потом посмотреть, остались ли внизу другие следы человека, бросившего пистолет. Он скрылся из виду у другого конца «Полумесяца», за небольшим садом. Там есть скамьи, облюбованные бродягами.

Прямые переговоры с руководством отеля, которые привели к окольным переговорам с полицией, отняли довольно много времени, и, когда они вышли под длинный изгиб классической колоннады, на улице уже стемнело. «Полумесяц» выглядел таким же холодным и безжизненным, как и луна, в честь которой он получил свое название, а сама луна бледным призрачным диском поднималась над черными вершинами деревьев, когда они зашли в сад. Ночь скрыла все городские и рукотворные черты, и, слившись с густой тенью под кронами, они испытали странное чувство, как будто вдруг оказались в сотнях миль от дома. Некоторое время они шли в молчании, но потом Олбойн, в чьем характере было нечто стихийное, неожиданно взорвался.

— Я сдаюсь! — воскликнул он. — Готов свести счеты с жизнью. Никогда не думал, что столкнусь с подобными вещами, но что делать, если они сами приходят к тебе? Прошу прощения, отец Браун, я немного переборщил, когда обрушился на вас и ваши фантазии. После всего, что случилось, меня следует назвать фантазером. Мистер Вэндем, вы сами сказали, что вы атеист и верите только тому, что видите. Итак, что вы видели? Или, скорее, чего вы не видели?

— Я вас понимаю, — отозвался Вэндем и угрюмо кивнул.

— Это просто луна и деревья действуют на нервы, — упрямо сказал Феннер. — Деревья всегда выглядят зловеще в лунном свете, а их ветви словно ползают вокруг. Посмотриге-ка на...

— Да, — сказал отец Браун, остановившись и взглянув на луну через путаницу ветвей. — Там есть одна очень странная ветка. — Он немного помолчал и добавил: — Мне показалось, что она сломана.

Его голос прозвучал так сдавленно, что слушатели похолодели, сами не зная почему. Нечто похожее на большую высохшую ветку действительно свисало с дерева, темный силуэт которого вырисовывался на фоне луны. Но это была не ветка. Когда они подошли ближе, Феннер отпрянул и выругался сквозь зубы. Потом он снова бросился вперед и снял веревку с шеи маленького хрупкого человека, чье лицо закрывали свалявшиеся пряди седых волос. Он каким-то образом знал, что человек мертв, еще до того, как снял тело с дерева. Длинная веревка была многократно обмотана вокруг ветвей, а сравнительно короткий отрезок свисал с развилки и заканчивался петлей. В двух шагах под ногами валялась большая садовая кадка, словно табурет, выбитый из-под ног самоубийцы.

— Боже мой! — произнес Олбойн, и в его устах это было больше похоже на молитву, чем на обычное восклицание. — Что тот ирландец сказал о нем? «Если бы он знал, как я назвал его, то должен был бы повеситься»? Так он сказал, отец Браун?

— Да, — ответил священник.

— Что ж, — глухо сказал Вэндем, — не думал, что когда-либо увижу подобное. Что гут можно сказать? Проклятие исполнилось, вот и все.

Феннер стоял, спрятав лицо в ладонях. Священник взял его под локоть и мягко спросил:

— Вы очень любили его?

Секретарь опустил руки, и его бледное лицо жутко исказилось в лунном свете.

— Я ненавидел сто всем сердцем, ответил он. И если он умер от проклятия, должно быть, это моя вина.

Священник крепче сжал его локоть и сказал с пылом, которого не проявлял до сих пор:

— Прошу вас, успокойтесь; вы тут ни при чем.

Полицейским оказалось довольно трудно разобраться с четырьмя свидетелями, проходившими по этому делу. Все они были благонадежными и уважаемыми людьми, а один из них — Сайлас Вэндем из нефтяного треста — обладал большим влиянием и авторитетом. Первый же полицейский, который попытался усомниться в его показаниях, сразу навлек на себя громы и молнии со стороны оскорбленного магната.

— Не смейте говорить, чтобы я придерживался фактов! — раздраженно бросил миллионер. — Я придерживался многих фактов, когда вы еще пешком под стол ходили, а теперь кое-какие факты держатся за меня. Я сообщу вам все нужные факты, если у вас хватит ума правильно записать их.

Полисмен, к которому он обращался, был молод и невысокого звания, но смутно сознавал, что миллионер — слишком важная фигура и с ним нельзя обращаться как с простым смертным. Поэтому он передал Вэндема и остальных на попечение своего начальника, некоего инспектора Коллинза, седеющего ветерана с грубовато-добродушной манерой разговора, дающей понять, что он готов поговорить по душам, но не потерпит никаких выходок.

— Так-так, — промолвил он, глядя на троих свидетелей поблескивающими глазами. — Забавная выходит история!

Отец Браун уже ушел по делам, но Сайлас Вэндем на час-другой оторвался от своих судьбоносных финансовых мероприятий, чтобы рассказать о замечательном событии, свидетелем которого он стал. Секретарская должность Феннера опочила в бозе вместе с его работодателем, а огромный Арт Олбойн, не имевший других дел в Нью-Йорке или где-либо еще, кроме проповеди Дыхания Жизни и религии Великого Духа, в данный момент свободно располагал своим временем. Они выстроились в ряд в кабинете инспектора, готовые взаимно поддержать свои показания.

— Для начала скажу, что не стоит потчевать меня волшебными историями, — жизнерадостно произнес инспектор. — Я практичный человек и полисмен, а чудеса лучше оставить церковникам. Похоже, этот святой отец скормил вам какую-то историю насчет ужасной кары и высшего суда, но сейчас мне нет дела до него и до его религии. Если Уинд вышел из комнаты, кто-то выпустил его оттуда. Если Уинда нашли повешенным на дереве, кто-то повесил его там.

— Совершенно верно, — сказал Феннер. — Но поскольку все мы свидетельствуем, что его никто не выпускал, вопрос в том, как кто-то мог повесить его на дереве?

— А как у человека бывает нос на лице? — риторически осведомился инспектор. — У него был нос, и была веревка, затянутая на шее. Это факт, а я уже говорил, что, как практичный человек, буду придерживаться фактов. Убийство не могло быть чудом, значит оно было делом рук человеческих.

Олбойн до сих пор держался на заднем плане, и его крупная фигура служила естественным фоном для более худощавых и подвижных людей, стоявших впереди. Он опустил седую голову, словно погруженный в глубокое раздумье. Когда инспектор произнес последнюю фразу, он встрепенулся и откинул назад львиную гриву волос с ошеломленным, но вполне проснувшимся видом. Он выдвинулся в центр группы, еще более громадный, чем раньше. Остальные поспешили принять его за дурака или шарлатана, но он был недалек от истины, когда сказал, что его легкие наделены жизненной силой, подобной западному ветру, которая однажды может смести с лица земли всякую мелочь.

— Итак, вы практичный человек, Коллинз, — произнес он мягким, но необыкновенно весомым голосом. — Уже дважды или трижды за время этой краткой беседы вы называете себя практичным человеком, так что ошибки быть не может. Это очень интересная подробность для того, кто займется описанием вашей жизни, переписки и застольных бесед, включая ваш портрет в пятилетием возрасте, дагеротип вашей бабушки и виды вашего родного города. Но я уверен, ваш биограф наряду с этим не забудет упомянуть, что у вас был приплюснутый нос с бородавкой и что вы были гак толсты, что едва могли ходить. Поскольку вы человек практичный, пожалуй, вам пора попрактиковаться, до тех пор пока вы не оживите Уоррена Уинда и не выясните, каким образом практичный человек проникает сквозь дощатую дверь. Но думаю, вы ошибаетесь. Вы не практичный человек, а бездарный шутник — вот кто вы такой. Господь Всемогущий немного позабавился над человечеством, когда создавал вас.

С неподражаемым драматизмом он неспешно прошествовал к двери, прежде чем ошеломленный инспектор успел ответить, и никакие запоздалые упреки уже не могли отнять у Олбойна его маленького торжества.

— Думаю, вы совершенно правы, сказал Феннер. Если это практичные люди, подавайте мне священников.

Еще одна попытка установить официальную версию событий была предпринята, когда власти наконец осознали, кем были свидетели этой истории и каковы могут быть ее последствия. Она уже просочилась в прессу в самом сенсационном и даже откровенно мистическом виде. Интервью с Вэндемом о его чудесном приключении и статьи о таинственных прозрениях отца Брауна вскоре побудили тех, кто заботился о формировании общественного мнения, направить его в более здравое русло. В следующий раз к неудобным свидетелям подошли в более окольной и тактичной манере. Им как бы между прочим сообщили, что профессор Вэйр очень интересуется такими необычными феноменами, выходящими за рамки обычного восприятия. Профессор Вэйр был выдающимся психологом, якобы испытывавшим чисто академический интерес к криминологии; лишь спустя некоторое время они узнали, что он имел тесные связи с полицией.

Профессор Вэйр был учтивым джентльменом со светлой остроконечной бородкой, одетым в скромный светло-серый костюм с галстуком-бабочкой. Человеку, незнакомому с определенным типом университетских профессоров, он больше напоминал художника-пейзажиста. Его обходительная манера располагала к откровенности.

— Да-да, понимаю, — с улыбкой сказал он. — Могу догадаться, что вам пришлось пережить. Полиция не блещет умом в психологических расследованиях, не гак ли? Разумеется, старина Коллинз сказал вам, что ему нужны только факты. Что за нелепое заблуждение! Мы неустанно повторяем, что в делах такого рода игра воображения может быть еще важнее, чем факты.

— Вы хотите сказать, что мы считаем фактами обычную игру воображения? — сухо осведомился Вэндем.

— Ничего подобного, — возразил профессор. — Я просто хочу сказать, что полицейские по своей глупости считают, будто они могут пренебречь психологическим элементом в подобных делах. Разумеется, психологический элемент присутствует во всем, хотя мы только начинаем понимать его действие. Для начала возьмем такой элемент, как индивидуальность. Мне уже приходилось слышать об этом священнике, отце Брауне; это один из самых замечательных людей нашего времени. Люди такого рода окружены особой атмосферой, и никому не известно, до какой степени нервы и разум других людей подпадают под ее влияние. Людей постоянно гипнотизируют — да, гипнотизируют! — поскольку гипнотизм, как и все остальное, имеет разные степени. Он незримо присутствует в любом повседневном разговоре, и для этого вовсе не нужен человек во фраке, выступающий перед зрителями на эстраде. Религия отца Брауна всегда учитывала психологическую атмосферу, а священники знают, как можно воздействовать сразу на все органы чувств, даже на обоняние. Они понимают, какие любопытные эффекты оказывает музыка на животных и людей; они могут...

— Бросьте вы это! — запротестовал Феннер. — Вы же не думаете, что он прошел по коридору с церковным органом под мышкой?

— Ему известны более действенные способы, — со смехом отозвался профессор Вэйр. — Он знает, как выразить сущность духовных звуков, зрелищ и даже запахов в нескольких скупых жестах. Он может обратить ваш разум к сверхъестественному одним своим присутствием, так что самые естественные вещи останутся незамеченными для вас. Знаете ли, — продолжал он, вернувшись к дружелюбно-назидательному тону, — чем больше мы изучаем эти феномены, тем более странным представляется человеческое восприятие. Даже один человек из двадцати не может видеть, что происходит на самом деле. Даже один человек из ста не может наблюдать происходящее с абсолютной точностью: сначала увидеть, йотом запомнить и, наконец, описать. Научные эксперименты снова и снова доказывают, что человек в напряженном состоянии может думать, что дверь закрыта, когда на самом деле она открыта, или наоборот. Люди расходятся во мнении о количестве дверей или окон в стене, которая находится прямо перед ними. Они видят оптические иллюзии среди бела дня. Это происходит даже без гипнотического влияния, а здесь мы имеем дело с сильной личностью, обладающей большим даром убеждения, которая проецировала на ваш разум одну-единственную картину: образ безумного ирландца с пистолетом в руке и тщетный выстрел, отголоски которого прозвучали как гром небесный.

— Профессор, я могу поклясться на смертном одре, что дверь не открывалась! — воскликнул Феннер.

— Недавние эксперименты, — спокойно продолжал профессор, — указывают на то, что наше сознание не является непрерывным, но представляет собой последовательность очень быстро сменяющих друг друга впечатлений, словно кадры в кинофильме. Существует возможность, что кто-то или что-то может, так сказать, проскользнуть между кадрами. Воздействие происходит лишь в тот момент, когда шторка опущена. Вероятно, трескотня заклинателей и всевозможные формы ловкости рук опираются на то, что мы можем назвать черными провалами слепоты между вспышками света. Этот священник, будучи проводником идей сверхъестественного, наполнил ваше сознание трансцендентной символикой, где центральное место занимал образ кельта, который, подобно древнему титану, обрушивал башню своим проклятием. Возможно, он сопроводил свои слова почти незаметным, но властным жестом, привлекавшим ваше внимание к неизвестному разрушителю внизу. А может быть, случилось что-то еще или кто-нибудь другой прошел мимо.

— Слуга Уилсон прошел по коридору и уселся на скамью, но не думаю, что это нас сильно отвлекло, — проворчал Олбойн.

— Ни в чем нельзя быть уверенным, — ответил Вэйр. — Это могло быть появление слуги, или, что более вероятно, ваши взгляды были прикованы к жестам священника, рассказывающего свою магическую историю. Во время одного из этих черных провалов восприятия мистер Уоррен Уинд выскользнул из комнаты и отправился навстречу своей гибели. Это самое правдоподобное объяснение, и оно служит иллюстрацией нового открытия. Разум представляет собой не сплошную черту, а скорее пунктирную линию.

— Очень пунктирную, — слабым голосом произнес Феннер, — если не сказать — почти незаметную.

— Но вы же не верите, что ваш хозяин был заперт в комнате, как в камере? — осведомился Вэйр.

— Это лучше, чем верить, что меня следует запереть в комнате с мягкой обивкой, — ответил Феннер. — Вот что мне не нравится в ваших рассуждениях, профессор. Я скорее поверю священнику, который верует в чудеса, чем разуверюсь в праве любого человека доверять фактам. Священник говорит, что человек может обратиться к Богу, о котором мне ничего не известно, с просьбой отомстить за него по законам высшего правосудия, о которых я не имею ни малейшего понятия. Здесь мне не остается ничего иного, как расписаться в своем неведении. Но, по крайней мере, если молитву этого бедного ирландца и выстрел из пистолета смогли услышать где-то наверху, то Небо совершило некое действие, которое кажется нам странным и даже невероятным. Однако вы предлагаете мне не доверять фактам этого мира, воспринимаемого моими собственными пятью чувствами. По-вашему, пока мы разговаривали, через ту комнату мог пройти целый отряд ирландцев с мушкетами, при условии что они потрудились наступать только на слепые пятна в нашем сознании. Религиозные чудеса вроде материализации крокодила или плаща, повешенного на солнечном луче, выглядят вполне здравыми по сравнению с вашими.

— Ну ладно, — отрывисто бросил профессор Вэйр. — Если вы решили верить вашему священнику и его сказочному ирландцу, я умолкаю. По-видимому, у вас не было возможности изучать психологию.

— Нет, — сухо ответил Феннер. — Зато у меня была возможность изучить психологов.

Вежливо откланявшись, он вывел делегацию из комнаты и молчал, пока не вышел на улицу, но там уже дал волю своим чувствам.

— Жалкие безумцы! — неистовствовал он. — Неужели они не понимают, куда покатится мир, где никто не будет знать, видел он что-то или нет? Хотелось бы мне выпалить в его тупую башку холостым патроном, а потом объяснить, что я сделал это в момент помрачения! Чудо отца Брауна может быть чудесным или обыденным, но он сказал, что оно произойдет, и оно произошло. А эти проклятые уроды видят, как что-то происходит, а потом говорят, что этого не было. Послушайте, мне кажется, мы обязаны поблагодарить преподобного отца за его небольшое представление. Все мы нормальные, здравомыслящие люди, которые никогда ни во что не верили. Мы не были пьяны. Мы не были охвачены мистическим экстазом. Все просто случилось так, как он сказал.

— Я согласен, — заявил миллионер. — Может быть, это начало великого духовного рассвета. Так или иначе, отец Браун, который всю жизнь занимался духовными вещами, явно оказался на высоте.

Спустя несколько дней отец Браун получил очень вежливое послание за подписью Сайласа Т. Взндсма, в котором его просили прийти в тот самый номер, где произошло исчезновение, с целью отметить это чудесное происшествие. Само происшествие, широко разрекламированное в газетах, было повсюду подхвачено энтузиастами оккультных наук. Отец Браун видел кричащие плакаты с надписями «Самоубийство пропавшего человека» и «Филантроп повесился из-за проклятия» но дороге к «Полумесяцу» и на лестнице но пути к лифту. Маленькая группа его сторонников не изменилась с тех пор, как он простился с ними, но теперь в их тоне появилось новое уважение и даже почтение к священнику. Вэндем, Олбойп и секретарь выстроились у стола Уинда, где лежал большой лист бумаги и письменные принадлежности. Они повернулись навстречу, приветствуя гостя.

— Отец Браун, — произнес седовласый уроженец Запада, выбранный оратором и несколько посерьезневший от сознания своей ответственности, — мы попросили вас прийти сюда, прежде всего, для того, чтобы извиниться перед вами и поблагодарить вас. Мы понимаем, что вы с самого начала угадали предначертание судьбы. Все мы были закоренелыми скептиками, но теперь признаём, что человек должен сломать скорлупу неверия и дотянуться до великих вещей за пределами этого мира. Вы отстояли сверхъестественное объяснение событий, и теперь мы все в долгу перед вами. Далее, мы считаем, что этот документ будет неполным без вашей подписи. Мы точно описали факты для Общества спиритических исследований, потому что газетные нельзя назвать точными. Мы рассказали о проклятии, произнесенном на улице; о человеке, сидевшем в этом номере, и о том, как проклятие заставило его раствориться в воздухе и каким-то немыслимым образом превратило в самоубийцу, повесившегося на дереве снаружи. Это все, что мы можем сказать, все, что мы знаем и видели собственными глазами. Поскольку вы были первым, кто поверил в чудо, мы считаем, что вы первый должны поставить свою подпись.

— Нет-нет, — в замешательстве произнес отец Браун. — Не думаю, что мне следует это делать.

— Вы хотите сказать, что не подпишетесь первым?

— Я вообще не буду этого делать, — скромно отозвался отец Браун. — Видите ли, человеку моего положения не подобает шутить над чудесами.

— Но ведь вы сами назвали это чудом! — воскликнул Олбойн, недоуменно глядя на него.

— Прошу прощения, — сказал отец Браун, — но здесь какая-то ошибка. Едва ли я вообще называл это чудом. Я лишь сказал, что это может случиться, а вы заявили, что этого не может быть, иначе произойдет чудо. Потом это случилось, и вы решили, что произошло чудо. Но я не говорил ни слова о чудесах, волшебстве или чем-либо еще в этом роде.

— Я думал, вы верите в чудеса, — не выдержал секретарь.

— Да, — ответил отец Браун, — я верю в чудеса. Я верю и в тигров-людоедов, но не вижу их за каждым углом. Если мне понадобятся чудеса, я знаю, где их искать.

— Не понимаю, отец Браун, почему вы так говорите! — с жаром произнес Вэндем. — Это узкое мышление, а мне кажется, у вас широкий взгляд на вещи, хотя вы и священник. Разве вы не понимаете, что такое чудо может перевернуть материализм вверх тормашками? Оно покажет всему миру, что духовные силы существуют и влияют на нас. Вы послужите религии, как ни один другой священнослужитель.

Отец Браун немного посуровел и как будто облекся неосознанным и безличным достоинством, несмотря на свою приземистую фигурку.

— Что ж, — сказал он, — надеюсь, вы не предлагаете, чтобы я послужил религии с помощью лжи. Я точно не знаю, что вы имели в виду, и, откровенно говоря, не уверен, что вы сами это знаете. Ложь может послужить религии, но она не служит Богу. Поскольку вы так настойчиво указываете на мою веру, не будет ли лучше, если вы получите хотя бы некоторое представление о том, во что я верю?

-- Не совсем понимаю вас, — с любопытством заметил миллионер.

— Я так и думал, — простодушно ответил отец Браун. — Вы говорите, что это событие произошло при содействии духовных сил. Какие еще духовные силы? Вы полагаете, будто ангелы унесли его и повесили на дереве в саду? Что касается демонов — нет, нет и еще раз нет. Люди, которые это сделали, поступили очень дурно, но они не пошли дальше собственной порочности. Они были недостаточно порочны для обращения к сверхъестественным силам. Мне кое-что известно о сатанизме: я был вынужден узнать это за свои грехи. Я знаю, что это такое и на чем оно основано: на коварстве и гордыне. Сатанист любит быть главным, ему нравится устрашать невинные души непонятными вещами и заставлять детей содрогаться от ужаса. Поэтому сатанисты так любят мистерии, посвящения и тайные общества. Их взор обращен внутрь. Каким бы серьезным и величественным ни казался поклонник дьявола, он всегда прячет безумную ухмылку.

Священник внезапно поежился, словно от ледяного ветра.

— Но оставьте в покое сатанистов, — продолжал он, — поверьте, они не имеют к этому никакого отношения. Вы думаете, этот несчастный обезумевший ирландец, который со всех ног мчался по улице, с первого взгляда выдал мне половину своего секрета и убежал со страху, что может еще больше, — вы думаете, Сатана мог бы доверить ему свои секреты? Я признаю, что он участвовал в сговоре с двумя другими людьми, еще худшими, чем он сам. Но вы не имеете представления, какая ярость снедала его, когда он произнес слова проклятия и выстрелил из пистолета.

— Ради всего святого, что это значит? — настойчиво спросил Вэндем. — Выстрел из игрушечного пистолета и грошовое проклятие не могли совершить того, что случилось, если только не произошло чудо. Уинд не мог исчезнуть, как в сказке, и материализоваться за четверть мили отсюда с веревкой на шее.

— Нет, — резко ответил отец Браун. — Но что могло произойти?

— Я по-прежнему не понимаю вас, — серьезно сказал миллионер.

Я говорю: что могло произойти? — повторил священник, впервые выказав признаки оживления, граничившего с досадой. — Вы то и дело повторяете, что холостой выстрел никому не может повредить и что если бы все ограничилось этим, то не случилось бы ни чуда, ни убийства. Вам не приходит в голову спросить, что могло произойти на самом деле. Что бы вы сделали, если бы какой-то безумец вдруг без всякой причины выстрелил из пистолета у вас под окном. Что бы вы сделали в первую очередь?

Вэндем на мгновение задумался.

— Пожалуй, я бы выглянул из окна, — ответил он.

— Да, — сказал отец Браун, — вы бы выглянули из окна, вот и вся история. Это печальная история, но теперь она закончилась, остались лишь смягчающие обстоятельства.

— Но как это могло повредить ему? — поинтересовался Олбойн. — Он же не выпал из окна, иначе его тело нашли бы в переулке.

— Нет, он не выпал, — тихо сказал отец Браун. — Он вознесся.

Слушателям показалось, будто голос священника прозвучал как протяжный удар гонга, возвещавший наступление рока, но он продолжал как ни в чем ни бывало:

— Он вознесся, но не на собственных крыльях и не на крыльях ангелов или демонов. Он вознесся на конце веревки, именно так, как вы видели его в саду: петля захлестнулась у него на шее в тот момент, когда он высунулся из окна. Вы помните Уилсона, его здоровенного слугу? Этот парень обладает огромной силой, а Уинд был легким как перышко. Помните ли вы, как Уилсона послали за брошюрой на верхний этаж в багажную комнату, где было полно свертков и тюков, обмотанных веревками? Кто-нибудь видел Уилсона с того дня? Полагаю, что нет.

— Вы хотите сказать, что Уилсон выдернул его из окна, как форель на леске? — спросил секретарь.

— Да, — ответил священник, — а потом опустил его через другое окно в парк, где третий сообщник повесил его на дереве. В переулке всегда пусто, а напротив глухая стена. Все произошло через пять минут после того, как ирландец подал сигнал пистолетным выстрелом. Преступников было трое, и мне интересно, сможете ли вы догадаться, кто они такие.

Все трое посмотрели на квадрат окна и пустую белую стену за ним, но никто не ответил.

— Кстати, — продолжал отец Браун, — не думайте, что я осуждаю вас за ваши сверхъестественные выводы. На самом деле причина очень проста. Вы все называли себя убежденными материалистами, но, в сущности, балансировали на грани веры — практически во все что угодно. В наши дни тысячи людей балансируют на этой грани, но она очень острая и неудобная. Вы не успокоитесь, пока во что-нибудь не поверите; поэтому мистер Вэндем прошелся по новым религиям частым гребнем, мистер Олбойн цитирует Священное Писание в своей религии дыхательных упражнений, а мистер Феннер ропщет на того самого Бога, существование которого он отрицает. Вот где ваша слабость: естественно верить в сверхъестественное, но кажется неестественным признавать лишь естественные вещи. Хотя достаточно было лишь легкого прикосновения, чтобы заставить вас поверить в сверхъестественное, вокруг вас происходили самые обычные события. Они были не просто естественными, а почти неестественно простыми. Полагаю, такой простой истории еще не бывало.

Феннер засмеялся, но тут же умолк с озадаченным видом.

— Я не понимаю одного, — сказал он. — Если это был Уилсон, то почему Уинд держал подобного человека так близко к себе? Как он мог пасть от руки того, кого ежедневно видел в течение нескольких лет? Он славился своим умением судить о людях.

Отец Браун стукнул зонтиком в пол с редкой для него выразительностью.

— О да, — почти свирепо сказал он. — Поэтому его и убили. Его убили за то, что он был судьей для людей.

Все уставились на него, но он продолжал, как будто слушателей не было рядом:

— Как может любой человек быть судьей для других людей? — сурово спросил он. — Эти трое были бродягами, которые некогда предстали перед ним и которых он быстро раскидал в разные стороны, будто для них не существовало ни правил учтивости, ни права на личную жизнь, ни свободы воли в дружеских отношениях. Даже двадцати лет не хватило, чтобы залечить рану, нанесенную невероятным оскорблением, когда он осмелился познать их с первого взгляда.

— Да, — тихо сказал секретарь. — Теперь я понимаю... И еще понимаю, как вы понимаете... всевозможные вещи.

— Будь я проклят, если что-нибудь понимаю! — пылко воскликнул неистовый проповедник с Запада. — Для меня ваш Уилсон на пару с ирландцем — всего лишь головорезы, прикончившие своего благодетеля. В моей морали нет места для таких кровавых убийц, религия это или не религия.

— Да, он кровавый убийца, — тихо сказал Феннер. — Я его не защищаю, но думаю, что дело отца Брауна — молиться за всех людей, даже за такого человека, как...

— Да, — подтвердил отец Браун. — Мое дело молиться за всех, даже за такого человека, как Уоррен Уинд.