Глава 22
Джервейс Фен плотно поел, попил чаю, закурил трубку и вернулся в свой кабинет, строго наказав не беспокоить. Он намеревался как следует поразмышлять над делом, которое по-прежнему ему не давалось.
Профессор устроился в кресле у камина. Итак, что мы имеем. Джоан Дэвис, Карл Вольцоген, Чарльз Шортхаус, Беатрикс Торн, Борис Стейплтон, Джудит и даже Адам с Элизабет — все они на время гибели Эдвина Шортхауса не имели алиби, и теоретически любой из них мог быть убийцей.
Что касается Стейплтона, то возможность покончить с ним имела одна Джудит.
Покушение на Элизабет мог совершить любой, кроме Адама, Чарльза Шортхауса и Беатрикс Торн.
Но каковы мотивы?
У Фена была отменная память на детали. Он начал прокручивать в голове все разговоры, какие вел с кем-либо с момента гибели Шортхауса. Процесс был долгий и утомительный, но в конце концов ему все же удалось докопаться до истины.
Ключевыми явились три случайно оброненные фразы. Их произнесли Элизабет в баре «Птичка и дитя», потом еще Адам и Джудит в театре. Последние две фразы вместе с рассказом Элизабет о поведении Эдвина Шортхауса после ее бракосочетания с Адамом проясняли гибель Стейплтона. Первая фраза давала возможность понять причину покушения на Элизабет, а также способ убийства Шортхауса. Фен вспомнил интерьер гримерной Шортхауса и увидел, что все сходится. Сюда поначалу отказывался вписываться один незначительный факт, но, поразмышляв над этим некоторое время, Фен улыбнулся.
— Камуфляж, — произнес он вслух. — И есть подтверждение, если таковое требуется. Теперь давайте посмотрим дальше…
Минут десять профессор листал медицинские книги, снятые с перегруженных полок, затем рылся в большой картонной коробке. В конце концов сомнений у него не осталось. Методы, какими были совершены эти два убийства, безошибочно указывали на преступников.
Часы на каминной полке показывали без четверти шесть. Еще оставалось время обсудить результаты с Маджем, а потом идти в оперу. Он позвонил в полицейский участок.
— У меня есть что вам рассказать, — произнес он, как только инспектор снял трубку. — Но, разумеется, не по телефону. Я к вам выезжаю.
— Буду рад встрече, сэр. И бесконечно вам благодарен.
— Тогда приготовьтесь выразить свою бесконечную благодарность, — строго произнес профессор. — И что там с Джудит?
— Она недавно побывала в университетской библиотеке. Читала медицинские книги. Мой человек за ней следил.
— Хорошо, потом расскажете. Я выезжаю.
Фен положил трубку и отправился в спальню переодеваться.
Затем надел пальто, свою замечательную шляпу, но на пути в гараж вдруг хлопнул себя по лбу и, воскликнув: «О боже», побежал в дом к телефону.
— Соедините меня с номером семьдесят три, — произнес он, когда ответили в отеле «Булава и скипетр».
Едва дождавшись, пока Элизабет снимет трубку, он почти крикнул, не здороваясь:
— Это Фен. Адам рядом?
— Нет, — удивленно ответила Элизабет. — Он поехал на встречу с вами. Вы что, разминулись?
— Может, вы знаете, где у нас была назначена встреча? — нетерпеливо спросил профессор.
— В квартире Джудит. Но почему…
Ответить у Фена времени не было. Он бросил трубку и ринулся прочь, чуть не раздавив по дороге кота. Забежал в кабинет, вытащил из ящика автоматический пистолет и направился в гараж.
— Ну давай, Лили Кристин, выручай, — бормотал он, пытаясь завести автомобиль. Но тот отказывался проявить хотя бы какие-то признаки жизни.
Что бы Фен ни делал — дергал рычаги, вертел ручки и даже стучал кулаком по машине, — результата не было. Наконец, выбившись из сил, он в ярости швырнул пустую канистру в фигурку на крышке радиатора, схватил велосипед жены и поехал, быстро крутя педалями.
У Адама все получилось неудачно. Задержался в одном месте, потом в другом, в результате приехал на Кларендон-стрит в двадцать пять минут шестого. Остановился перед домом и вспомнил, что в театре ему надо быть самое позднее к шести. Иначе не успеет переодеться и загримироваться.
Дом в викторианском стиле стоял в глубине запущенного сада. К входной двери с блестящей медной ручкой вела асфальтовая дорожка. Поднявшись на три кирпичные ступеньки, Адам позвонил. Подождал минуту, затем позвонил еще. Из дома никто не отзывался. Внутри была мертвая тишина.
«Наверное, Фен меня не дождался и ушел», — подумал Адам и дернул входную дверь. Она оказалась незапертой. Он вошел, поднялся на второй этаж по узкой лестнице, покрытой поношенной ковровой дорожкой, постучал во вторую дверь справа. Там опять никто не откликнулся, но дверь была не заперта, и Адам вошел. Вгляделся. Скудно обставленная комната оказалась неожиданно большой. На кровати рядом с беспорядочно разбросанной одеждой стоял наполовину уложенный чемодан. Рядом полная мусорная корзина. На окнах легкие желтые шторы. У стены газовая плита.
Адам шагнул вперед и в следующий момент получил сильный удар по голове. Дальше он уже ничего не помнил.
Через пару секунд чьи-то руки открыли кран газовой горелки. Затем дверь захлопнулась, и щелкнул замок.
В баре театра рядом оказались Беатрикс Торн с маэстро, сэр Ричард Фримен и антрепренер Леви. Они пришли в театр почти одновременно, примерно в десять минут седьмого. Сэр Ричард и мистер Леви, хотя и не представленные друг другу, завели разговор.
— Уверяю вас, лучшего дирижера для этой оперы, чем Пикок, вы не найдете, — произнес Леви. — Он творит с оркестром чудеса. Сегодня вы сможете в этом убедиться.
Рядом несколько молодых интеллектуалов обсуждали Вагнера.
— …эти тевтонские герои и боги в «Кольце», воспевание арийского духа…
— Вот именно. Вспомните, я всегда говорил, что предтечей нацистских концлагерей был Вагнер.
— Как это могло быть, не понимаю? — возразила темноволосая девушка. — Ведь Вагнер умер за несколько лет до рождения Гитлера.
— Ладно тебе, Антея. Речь идет о влиянии, а оно несомненно. Это не отрицает и Сесил Грей. Вспомни, что он пишет о «Мейстерзингерах». Это гимн германскому военному духу.
Темноволосая девушка усмехнулась:
— В опере война упоминается всего один раз, когда Сакс противопоставляет войну искусству.
— Антея, похоже, ты разбираешься в Вагнере лучше, чем Сесил Грей.
— Конечно. К тому же вы все извращаете. Переворачиваете с ног на голову.
— Твой Вагнер ко всему прочему еще и плагиатор. Мелодию в первой сцене последнего акта он содрал из «Виндзорских проказниц» Николаи.
— Ничего он ни у кого не сдирал. Ты разве не понимаешь, что такое вариация?
— И человек он был безнравственный. Нечистоплотен в денежных расчетах, имел интрижки с женами своих меценатов.
— У многих гениев с нравственностью было не все в порядке, — парировала темноволосая девушка. — Вийон был вор, Бэкон раболепствовал перед сильными мира сего, Чайковский и Микеланджело были извращенцами, Глюк умер от пьянства, Вордсворт вообще слыл полным…
— Уймись, Антея, уши вянут тебя слушать.
Чуть поодаль продолжался спор Беатрикс Торн с маэстро по поводу покупки автомобиля.
— Но там такая вибрация… ваш слух пострадает…
— Мой слух? С ним будет все в порядке.
— Вы слышите, что говорят эти студенты? — Леви с улыбкой повернулся к сэру Ричарду. — Глупые еще, молодые.
