* Лао – парень (западноарм.)

Я был поглощен мыслями об Арабо, как вдруг рядом со мною вырос всадник. Он соскочил с седла и, держа лошадь за узду, шагнул ко мне. Одет он был в абу* с короткими рукавами, на голове красная шапка – арахчи, на ногах трехи из сыромятной кожи и шерстяные носки, в руках берданка.

* Аба' – верхняя одежда жителей Западной Армении, типа жилета.

– Ты что тут делаешь, на скале этой? – спросил он, склонившись надо мной.

– Да вот сел отдохнуть и о храбром Арабо вспомнил.

– Арабо – я, ты сидишь на моей скале. Откуда родом?

– Из Муша я.

– Отчаянный, видать, парень, раз пришел и сел на этот камень. Подержи лошадь, я сейчас вернусь. – Сказал, дал мне узду и исчез.

Смотрю я – в руках у меня уздечка, а поблизости – никого. У меня прямо в глазах зарябило. Неужели это был Арабо? Куда же он ушел? И вдруг слышу из-под земли глухой голос: «Веди коня к Медовым Скалам», Дрожь меня объяла. А голос снова: «Веди копя к Медовым Скалам».

Спустился я, ведя за собой лошадь, к Медовым Скалам, дошел ровно до того места, где учитель Мелкон стоял в моем сне. Пчелы яростно кружились вокруг устремленных к небу скал. Куропатки, вылетев из расщелин, заполнили ущелье.

И вдруг кто-то сзади положил мне руку на плечо.

То был Арабо…

Откуда он объявился, я так и не понял.

Арабо посадил меня на Тилибоза, и мы пустились в путь. Куда он направлялся, куда вез меня? Мы пробирались через леса. Он проходил через эти леса как хозяин, смело, бесстрашно. И ни одна живая душа, никто не осмеливался встать на его пути. Время от времени он осаживал на всем скаку лошадь (обычно возле какой-нибудь орешины), отрывал кусок сухой коры, клал его на огниво и с размаху ударял кремнем. Временами он затягивал песню, и голос его так и гремел. А большей частью, спокойно покуривая, не спеша рассказывал о бессчетных своих стычках с беками, о том, как, переодевшись шейхом или же аширетским старейшиной, он приезжал в село, где бесчинствовал угнетатель, и убивал его прямо в его владениях.

Было просто невероятно, что я восседаю на коне этого легендарного человека, которого даже во сне не мечтал увидеть так близко. Несколько раз он положил свою красную арахчи на мою голову, и я преисполнился гордости; что и говорить, я был так польщен его отношением, что готов был идти с ним хоть на край света.

Метким, искусным стрелком был Арабо, в первый же день он научил меня пользоваться оружием. Его берданка была одноствольная – он вкладывал ее в мои руки и, стоя рядом со мной, учил стрелять без промаха. И еще он меня научил лазить по скалам и перелетать на лошади через пропасти и ущелья.

Одним из излюбленных мест Арабо было ущелье возле села Шмлак, это по дороге к Брнашену. Дорога в этом месте была узкая-узкая и петляла по горе Хачасар, что означает Крестовая. В лесах Хачасара было много красного боярышника, здесь его называют алуч. Арабо частенько приводил меня в эти края полакомиться алучем. Но отчего-то всякий раз, выезжая на эту дорогу, он делался печальным.

Позже я узнал, в чем было дело.

Евангелие «Кочхез», принадлежащее роду Рыжего попа, хранилось в доме Арабо, в родовом сундуке, в селе Куртер. Книга эта обладала такой силой, что в давние времена хутцы, отправляясь на войну, приходили и клялись на ней. По просьбе настоятеля Арабо повез «Кочхез» в церковь св. Карапета, чтобы крестьяне, отправляясь на войну с султаном, вместо библии клялись на ней. Он привязал ее к седлу и поехал. В Теснине лошадь вдруг рванулась, книга соскользнула в ущелье.

– Вот здесь это случилось, – говорил Арабо, показывая мне на узенькую тропку в ущелье.

Мы кружили с Арабо по горам Брнашена, и это было моим первым уроком, незабываемым уроком армянской истории.

Арабо мечтал создать в Сасуне княжество, назвать его Талворик и объединить все крепости Сасуна и Муша.

Крепости…

Боже правый, сколько их здесь было! Что ни гора – крепость, что ни холм – укрепление. В Мушской долине была возведена знаменитая крепость Мушега. На Мокской равнине сохранились развалины Мокской крепости. В Алваринче находится крепость Пстик, то есть «маленькая». В долине Бердака, повыше Хасгюха, стоит загадочная крепость – Смбатаберд. Как только Тилибоз приближается к этой крепости, он громко ржет и бешено бьет копытом.

Однажды Арабо посадил меня на Тилибоза и повез к вершине Смбатаберда. Оттуда, через Сасунские горы, погнал лошадь к мосту Фре-Батман – на дорогу, ведущую в долину Тигра.

– Вот граница моих владений, – сказал Арабо, останавливая лошадь на мосту.

От шума неукротимой воды, ударявшейся о своды моста, лошадь поднялась на дыбы. Еще мгновение – и я, сорвавшись с седла, исчез бы в стремнине, не поддержи меня Арабо.

– Жил на свете знаменитый мастер по имени Батман, строил мосты, – сказал Арабо, – в «Памятной Книге» Рыжего попа есть о нем запись. Как-то пришли к нему сасунцы: дескать, просим тебя, перекинь мост через нашу реку.

«Как река ваша называется?»-спросил Батман.

«Река Сасна».

«Откуда исток берет?»

«С вершины Маратука и Цовасара».

«Ну что же, – сказал мастер, – я согласен».

Каменоломня находилась возле города Фархин. Взял Батман мерки, поставил сваи. На следующий день пришел к реке – свай как не бывало. Поставил он их во второй раз, в третий – та же история. Не держатся. Удивился Батман. Никогда с ним такого не бывало.

В ту же ночь он увидел во сне старика, который сказал ему: «На реке Сасна мост не удержится, Батман. Мужской норов у этой воды. Если хочешь, чтобы мост держался, положи под сваи первое живое существо, встретившееся тебе утром по пути».

Наутро приходит Батман к реке и видит – его возлюбленная жена несет ему еду. Следом бежит собачка. Расстроился Батман, прямо сердце защемило. Но тут собака обогнала хозяйку. Перевел дух мастер. Но женщина была нетерпелива, она заспешила, споткнулась и пролила обед на землю. Собачонка кинулась слизывать пролитый обед. А Фрешан подошла к мужу. Помрачнел Батман. Жена спросила, отчего он так печален. Мастер рассказал про сон. И сказала женщина ласково: «Чему быть, того не миновать, строй свой мост».

Батман положил жену под сваи и построил мост.

«Если бог не сломает, сколько этот мир стоит, столько и мост ваш продержится», – сказал мастер и кинулся в мутные воды. Больше его никто не видел. Мост назвали Фре-Батман – по имени мастера Батмана и его жены Фрешан.

Арабо несколько раз прокатил меня по этому мосту, потом погнал коня по Нижне-Сасунскому полю к Талворику.

Ночь мы провели в Дзкнголе.

Родник проса Этот родник находится на склоне Цирнкатара. Повыше проходит дорога, соединяющая Муш с Сасуном.

На рассвете мы с Арабо добрались до Цирнкатара и с его вершины наблюдали восход солнца. Тот, кто не видел восход солнца с Цирнкатара, пусть никогда не говорит, что жил на этом свете. Что до родника, то невозможно побывать в этих краях и не спуститься к нему. Спустились и мы. Арабо пустил Тилибоза пастись, а сам поспешил к роднику. Он наклонился, зачерпнул воды в красную арахчи, выпил, потом снова зачерпнул и протянул мне шапку, полную воды. Почти все хутцы пили воду таким способом.

После обеда с самиром, тoго, что я съел у бeрдакца на поле, я горячего не отведывал. Мы с Арабо оба были голодны. А был у нас с собой один только просяной хлеб: маленькие, сухие колобки, твердые как камень.

Этот хлеб хорошо есть, размачивая в молоке.

Арабо отправил меня к пастухам за молоком, а сам – правая рука на прикладе – прилег отдохнуть.

Я был уже довольно далеко, вдруг мне показалось – слышу за спиной лошадиное ржанье. Обернулся – гляжу, вооруженный какой-то мужчина поставил ногу в стремя, собирается оседлать Тилибоза.

– Арабо, Тилибоза увели! – закричал я не своим голосом и побежал к лошади.

От моего голоса Арабо вскочил, схватил твердый ком и, не метясь, кинул в разбойника. Он, видно, попал ему в висок – вор, бездыханный, растянулся под копытами взвившегося коня.

Я удивился. Откуда, подумал я, он взял камень, ведь там, где лежал Арабо, была одна трава да цветы.

– Чем ты его ударил? – спросил я.

– Хлебом. Просяным хлебом.

Времени, чтоб идти за молоком, больше не было; сели мы возле родника, смочили в воде остальные колобки, тем и сыты стали.

И весть такая распространилась, что Арабо из рода Рыжего попа убил просяным хлебом багревандского курда, вознамерившегося похитить его лошадь.

С того дня за родником осталось название Родник Проса. И хотя эту историю рассказывали про одного смелого сасунца, крестьянина из села Ахбик, на самом деле название родника связано со случаем, очевидцем которого был я сам. С незабвенным Арабо все это было.

Всего год прожил я у Арабо в брнашенских горах.

Однажды Арабо проснулся чуть свет. Я придержал ему стремя, и он взлетел на своего скакуна. Я почувствовал, что на этот раз он собрался в далекий путь. Перед тем как отправиться в дорогу, он вытащил из-за пазухи табакерку из орехового дерева и, протянув мне, сказал:

– Ступай в Красное Дерево и принеси мне оттуда табаку. – И еще сказал: – Ежели меня не застанешь, отдашь Роднику Серобу. Его место – Согорд, это в Хлате.

На следующий день до меня дошла весть о гибели Арабо. На горе Косура есть ущелье, называется Гялараш (Черная крепость). Арабо погиб в этом ущелье в 1895 году, когда с пятью товарищами, переодетыми в курдскую одежду, был поднят со сна и вступил в неравный бой с большой шайкой грабителей.

Его оружие видели потом у одного хаснанского курда.

Но я его просьбу выполнил.

Красное дерево – Красное Дерево, где ты, я пришел! – крикнул я и вскочил на ноги.

С Ццмака я спустился в долину Муша и, держа направление на запад, прошел пониже сел Ачманук и Кардзор. Так дошел я до села Хоронг. Повыше Хоронга находилось Красное Дерево, которое чужаки называли Гызлахач.

Я сидел на склоне горы Хозмо и по правую руку от себя видел красивый лесок и в нем деревья, сплошь покрытые красным листом. Наверное, по этой-то причине и называлось село Кармир Цар, то есть Красное Дерево.

Я пришел сюда на следующий день после того, как узнал о гибели Арабо. Еще не заходя в село, я вдруг почувствовал, что уши мои словно заложило. Какой-то глухой, глубокий стон доносился со стороны горы Зангак. Я этот шум уловил, еще когда проходил под Кардзором. И чем ближе делалось Красное Дерево, тем сильнее становился шум. В конце концов я понял, что это шумит водопад Гургура, тот, что над Арацаном, – водопад этот слышен еще издали, особенно в ясные ночи и на заре. Арабо про этот водопад говорил: «Потому Гургура зовут, что голос подает и голос тот три дня пути проделывает».

Постепенно я привык к этому шуму и с табакеркой Арабо за пазухой ступил в Красное Дерево. Табак этого края славился по всей Армении. Я помню, как учитель Мелкон частенько наведывался на рынок, чтобы запастись табачком из этого села.

Во всем селе было одно-единственное дерево, и росло оно во дворе церкви.

На мои расспросы, в каком, дескать, доме можно купить самый лучший табак, мне показали дом крестьянина Арменака, который, по словам односельчан, был лучшим мастером по табаку. Еще они сказали, что он бежал в Красное Дерево из Агаронга, что в Сасуне. Долгие годы был в России и только недавно вышел, дескать, из тюрьмы.

Я прошел несколько домов и очутился возле указанного дома. Я увидел низкорослого крестьянина, худого и костистого. На голове красная арахчи. Чем-то черты лица его напомнили мне Арабо.

Но меня в эту минуту ничто не интересовало. Я спешил наполнить табакерку табаком и пуститься в обратный путь.

Арменак повел меня к табачным грядкам, потом в сушильню повел и, показывая на связки и впрямь отменного табака, спросил:

– Тебе сколько же табаку надо?

– Всего лишь коробок, – ответил я.

– И из-за коробка табаку ты шел в Красное Дерево? – Он подумал, наверное, что я шучу, и засмеялся.

Как же он удивился, когда я действительно достал из-за пазухи табакерку и протянул ему. Он повертел ее в руках, внимательно посмотрел на стертый узор, словно хотел вспомнить что-то. Дважды он испытующе взглянул на меня из-под бровей. Кашлянул. Снова обследовал табакерку потом наполнил ее табаком. Крепко умял его пальцами и, закрыв табакерку, протянул мне со словами:

– Не иначе, цель какую-то имеешь, если за одной табакеркой столько шел.

Хотел я ему сказать, что цель моя добрая, но почему-то глаза мои застлали слезы, и он понял, что меня мучает какая-то печаль. Он и сам прослезился и пригласил меня к себе домой, но я посчитал правильным тут же пуститься в обратный путь.

Арменак из Красного Дерева проводил меня до околицы. Маленький, живой человек был, немногословный, все больше со своими мыслями пребывал. Он не спросил меня, откуда я иду, куда направляюсь, да и есть ли мне куда идти…

Лес дивно благоухал. Горделиво возвышались, прильнув к друг другу или же стоя рядышком, граб, ольха и белый тополь. Но главным в лесу был краснолистый клен.

– А из этого дерева, крепкого, тяжелого, наши деды изготовляли стрелы, – сказал Арменак, приближаясь к какому-то дереву. – Посмотри, какой здоровый блеск у его листа. – Вот и весь его разговор.

Он сорвал ветку, – наверное, чтобы сделать из нее посох, – и, медленно ступая, пошел обратно. А я, пройдя несколько шагов, растерянно остановился на опушке леса.

Я был просто потрясен. Стоял и не знал, куда же мне идти. Несколько раз я поднес табакерку к лицу, чтобы почуять дух Арабо. Потом положил ее за пазуху и быстро зашагал в сторону Мушской долины, не отрывая глаз от Хлатских гор.

И чем дальше удалялся я от Красного Дерева и горы Зангак, тем глуше делался вой Гургуры. Успокоившись после гневных воплей Арацани, мои уши стали внимать мягкому журчанию Медовой речки.

Только в одном месте я сделал остановку: то был Сохгом, знаменитый своим луком и сладкой репой. В окрестностях этого села речка моего родного города вливалась в воды Меграгета – Медовой речки. Добираясь до этих краев, она прекращала свое существование, сливаясь с большой рекой, делаясь неузнаваемой и неуловимой.

Моя жизнь похожа на эту речку, подумал я.

Я шел по направлению к Хлату, удаляясь от родимого края, будто сливаясь с чем-то большим и незнакомым. Вернусь ли я когда-нибудь в Муш, бог весть.

В горах Хлата Согорд находился в Хлате. Армяне и курды называли этот край Хлатом, а турки – Ахлатом.

От Сохгома я повернул на восток и пошел к Хлату, миновав села Азахпюр и Арагили Бун*, что в Мушской долине.