Глава 10

В окнах машины Кармель никакого света – только звезды да бледное марево над городом за спиной. Томас дожидался новолуния. По его словам, это лучшее время для открытия канала. Он также говорил, что неплохо бы оказаться неподалеку от места Анниного перехода, это поможет, поэтому мы направляемся к развалинам ее старого дома. Это укладывается в схему. Имеет смысл. Но при мысли об этом у меня во рту пересыхает, и Томас собирается все объяснить нам на месте, потому что в магазине я был не в состоянии спокойно сидеть и слушать.

– Ты уверен, что готов, Кас? – спрашивает Кармель, глядя на меня в зеркало заднего вида.

– Я должен, – отвечаю, и она кивает.

Когда Кармель решила участвовать в ритуале вместе с нами, я удивился. С того самого дня в коридоре, когда я уловил в ее взгляде затаенную отстраненность, я не мог смотреть на нее по-прежнему. Но, возможно, я ошибся. Может, мне поглючилось. Три часа сна, приправленных видениями о самоубийстве возлюбленной, и не такое с человеком делают.

– Слушай, может вообще ничего не получиться, – говорит Томас.

– Ладно, все нормально. Попытка не пытка, верно? Это все, что мы можем сделать.

Мой голос и слова звучат рассудительно. Разумно. Но это только потому, что мне не о чем беспокоиться. Все сработает. Томас натянут как скрипичная струна, и никакого камертона не надо, чтобы почувствовать исходящие от него волны силы. Как и сказала тетя Риика, колдун из него более чем.

– Ребята, – говорит он, – когда все кончится, давайте заедем перехватим бургер или еще что-нибудь?

– Ты сейчас думаешь о еде? – изумляется Кармель.

– Слушай, не ты последние три дня постилась, дышала парами руты и пила исключительно гадостные Морврановы очищающие зелья на хризантемовом соке? – Мы с Кармель улыбаемся друг другу в зеркале. – Превращаться в сосуд не так-то легко. Помираю с голоду.

Хлопаю его по плечу:

– Чувак, когда все кончится, я скуплю тебе все меню по пунктам.

Когда мы сворачиваем на подъездную дорожку, в машине повисает молчание. Я отчасти ожидаю, что вот мы свернем за угол, и перед нами откроется дом, по-прежнему высокий, по-прежнему гниющий на осыпающемся фундаменте. Но вместо него нас встречает пустое место. Фары Кармель освещают конец подъездной дорожки, и дорожка эта ведет в никуда.

После обрушения дома явились городские власти и расчистили мусор в попытках определить причину взрыва. Они так ничего и не выяснили, хотя, верные себе, особенно и не старались. Потыркались в подвале, пожали плечами да и засыпали все землей. Теперь все, что осталось, надежно погребено там. Место, где стоял дом, выглядит неразработанным участком – сплошь утоптанная земля да колючие, быстро растущие сорняки. Стоило взглянуть повнимательнее, копнуть чуть глубже – обнаружились бы тела Анниных жертв. Но дыхание мертвых и неведомого было еще слишком близко и нашептывало рабочим, что ступать следует мягко, копать очень осторожно, и вообще лучше бы оставить это место в покое.

– Расскажи мне еще раз, что мы делаем, – просит Кармель.

Голос ее звучит ровно, но пальцы стискивают руль так, словно она его вот-вот оторвет.

– Должно быть относительно легко, – отзывается Томас, шаря в своей почтовой сумке, дабы убедиться, что ничего не забыл. – Или если не легко, то по крайней мере относительно просто. Судя по тому, что рассказывал мне Морвран, финские колдуны регулярно использовали бубен, чтобы управлять миром духов и разговаривать с мертвыми.

– Похоже, это то, что нам нужно, – вставляю я.

– Ага. Фокус заключается в точности настройки. Колдуны никогда особенно не парились, кого и откуда они достанут. Вызвали – уже молодцы, так они считали. Но нам-то нужна именно Анна. И вот тут вступаете ты и дом.

Что ж, мы не молодеем. Открываю дверь и вылезаю. Воздух мягкий, лишь с намеком на ветерок. Хруст гравия под ногами вызывает приступ ностальгии, меня отшвыривает на шесть месяцев назад, когда дом еще стоял во всей красе и я приезжал сюда по ночам поболтать с обитающей в нем мертвой девушкой. Теплые, размытые воспоминания. Кармель передает мне из багажника стояночный фонарь. Он освещает ее лицо.

– Эй, – говорю, – тебе вовсе не обязательно в этом участвовать. Мы с Томасом вполне справимся сами.

На лице ее мелькает облегчение. Но в следующий миг фирменный прищур Кармель возвращается на место:

– Нечего мне лапшу на уши вешать. Морвран еще может не пустить меня попить чайку со своими покойниками, но ты – нет. Я здесь, чтобы выяснить, что случилось с Анной. Мы все перед ней в долгу.

Проходя мимо, она толкает меня плечом, чтобы подбодрить, и я улыбаюсь, хотя ожоги еще болят. Когда все кончится, я с ней поговорю; все вместе поговорим. Выясним, что у нее на уме, и приведем ее в чувство.

Томас нас уже опередил. Вытащил свой карманный фонарик и размахивает им по сторонам. Хорошо, что ближайшие соседи в миле отсюда и за густым лесом – небось решили бы, что тут НЛО приземлился. Добравшись до места, где некогда стоял дом, он без колебаний трусит прямо к центру. Я знаю, что он ищет: место, где Мальвина проткнула дырку между мирами. И где в эту дыру провалилась Анна.

– Идите сюда, – говорит спустя минуту и машет нам.

Кармель осторожно подходит. Я делаю глубокий вдох. Похоже, мои ноги не хотят переступать порог. Именно этого я желал, именно этого ждал с тех пор, как Анна пропала. Ответы лежат меньше чем в двадцати футах от меня.

– Кас? – окликает Кармель.

– Прямо за тобой, – отзываюсь я, но в голове мгновенно проносятся все когда-либо слышанные мной банальности насчет «меньше знаешь – крепче спишь» и «многия знания – многия печали». До меня доходит, что мне не следовало бы хотеть, чтобы все обернулось правдой. Мне следовало бы надеяться на ответы, которые помогут убедиться, что это вовсе не Анна, что Риика ошиблась и что Анна покоится с миром. Пусть преследующая меня сущность окажется чем угодно, но кем-то другим. Каким-нибудь злом, с которым я смогу сразиться. Эгоистично хотеть Анниного возвращения сюда. Ей гораздо лучше там, где бы она сейчас ни находилась, чем здесь, запертой в ловушке проклятия. Но я ничего не могу с собой поделать. Я хочу совсем другого.

Еще пара секунд, и мои ноги оживают. Они несут меня по свежей городской земле, которой заполнили подвал, и я ничего не чувствую. Ни прилива вселенской энергии, ни даже холодка по спине. От Анны и ее проклятия ничего не осталось. Наверное, все исчезло в тот миг, когда дом обвалился внутрь себя. Мама, Морвран и Томас раз десять проверяли, стояли по углам участка и кидали руны.

В центре земляной заплаты Томас рисует большой круг кончиком атама. Не моего, а морврановского – длинной, театрального вида штуки с гравированной рукоятью и самоцветом в навершии. Большинству людей он показался бы гораздо красивее моего и куда ценнее. Но это все показуха. Круг им Томас конечно рисует, но защиту образует его собственная сила. Без Томаса этим атамом разве что мясо нарезать.

Кармель стоит в центре круга, держа горящую благовонную палочку, и шепотом повторяет защитное заклинание, которому ее научил Томас. Томас тоже его бормочет, на два такта за ней, так что оно звучит непрерывно. Ставлю походный фонарь на землю, внутрь круга, но ближе к краю. Заклинание умолкает, и Томас кивком велит нам сесть.

Земля холодная, но хотя бы сухая. Томас опускается на колени и кладет лапландский бубен перед собой. Колотушку он тоже притащил. Выглядит она как обычная барабанная палочка с большой белой зефириной на конце. При слабом освещении узоры на натянутой коже бубна еле различимы. Когда мы везли его в машине от Риики, я видел, что он покрыт тусклыми красноватыми фигурками, похожими на примитивное изображение охотничьей сцены.

– Он выглядит таким старым, – замечает Кармель. – Как ты думаешь, из чего он сделан? – Она дурашливо улыбается мне. – Может, из шкуры динозавра?

Я смеюсь, но Томас откашливается.

– Ритуал очень простой, – говорит он, – но и очень могущественный. Нам не следует входить в него в слишком беспечном расположении духа. – Он счищает грязь со своего атама и протирает его спиртом, и я понимаю, почему он так серьезно к этому подходит. Он был прав, когда говорил, что нам понадобится кровь. И собирается использовать атам, чтобы взять ее у меня. – Однако раз уж вам любопытно, могу сказать: Морвран подозревает, что этот бубен был сделан из человеческой кожи.

Кармель ахает.

– Не из жертвы убийства, ничего подобного, – продолжает он. – Но вероятно, из кожи последнего шамана племени. Разумеется, наверняка дед не знает, но он сказал, что лучшие бубны часто делались подобным образом, а Риика не стала бы возиться со второсортным товаром. Похоже, он передавался в ее семье из поколения в поколение.

Говорит он рассеянно, не замечая, как Кармель сглатывает и не может оторвать взгляд от бубна. Я знаю, о чем она думает. С учетом этого нового знания бубен выглядит совершенно иначе, нежели пару секунд назад. С тем же успехом он может быть сделан из человеческих ребер, высушенных и выставленных перед нами.

– Что именно произойдет, когда мы будем это делать? – спрашивает Кармель.

– Не знаю, – отвечает Томас. – Если у нас получится, мы услышим ее голос. В нескольких текстах имеются смутные упоминания о тумане или дыме. И может подняться ветер. Наверняка я знаю только, что, когда это случится, сам я буду в трансе. Я могу знать, а могу и не знать, что происходит. И если что-то пойдет не так, толку от меня в прекращении этого будет не много.

Даже в скудном свете походного фонаря я вижу, как от щек Кармель отлила кровь.

– Да уж, восхитительно. И что нам делать, если что-то случится?

– Не паниковать, – нервно улыбается Томас и бросает ей что-то блестящее. Разжав руки, она обнаруживает на ладони зажигалку «зиппо». – Это довольно трудно объяснить. Бубен вроде инструмента, чтобы найти путь на ту сторону. Морвран говорит, главное – подобрать правильный ритм, типа как поймать правильную частоту на радио. Как только я его найду, вход должен быть закреплен кровью. Кровью взыскующего. Касовой кровью. Тебе придется капнуть ею на его атам, который мы положим в центр круга.

– В смысле мне? – вскидывается Кармель.

– Ну, сам он этого сделать не может, а я буду в трансе, – отвечает Томас таким тоном, словно речь идет об очевидных вещах.

– Ты сумеешь, – говорю я Кармель. – Только припомни, в какое дурацкое положение я поставил тебя на том свидании, – и тебе нестерпимо захочется меня прирезать.

Вид у нее не слишком приободренный, но когда Томас протягивает ей атам, она его берет.

– Когда? – спрашивает она.

– Я надеюсь, что вы просто поймете, – криво улыбается Томас.

Эта улыбка меня несколько озадачивает. Это первый признак «нашего» Томаса с тех пор, как мы прибыли сюда. Обычно, когда дело доходит до колдовства, он становится абсолютно деловым. И тут до меня доходит, что он реально понятия не имеет, что делает.

– Это опасно? В смысле для тебя? – спрашиваю я его.

Он пожимает плечами и отмахивается:

– Не беспокойся об этом. Нам же надо выяснить, верно? До того как тебя увезут в дурку. Так что давайте приступать. Кармель, – говорит он и смотрит на нее, – если что-то пойдет не так, тебе нужно будет сжечь кровь на Касовом атаме. Просто возьми его и обожги клинок. Хорошо?

– Почему это должна быть я? Почему Кас сам не может?

– По той же причине, по которой тебе придется нанести ему порез. Потому что формально ты вне ритуала. Я не знаю, что будет происходить с Касом или со мной, как только это начнется.

Кармель дрожит, хотя не так уж и холодно. На языке у нее вертятся отговорки, поэтому, пока она не успела ничего ляпнуть, я вынимаю из заднего кармана атам, снимаю ножны и кладу его на землю.

– Как сказала Риика, это маяк, – объясняет Томас. – Давайте надеяться, что он приведет к нам Анну.

Он лезет в свою почтовую сумку и извлекает горсточку благовонных палочек, протягивает их Кармель, чтобы она их зажгла, а затем задувает, прежде чем повтыкать в мягкую землю вокруг себя. Я насчитываю семь. Ароматный дымок завивается вверх легкими серыми колечками. Он делает глубокий вдох.

– И еще одно, – говорит он, беря в руки колотушку. – Не выходите из круга, пока все не кончится.

Лицо его принимает характерное выражение «эх, была не была», и мне хочется сказать ему, чтобы он был осторожен, но вся моя физиономия кажется парализованной. Моргнуть и то проблема.

Томас перекатывает запястье, и бубен отзывается; звук у него низкий и плотный. У него тяжелый, гулкий призвук, и, хотя я совершенно уверен в отсутствии у Томаса навыков барабанщика, каждый удар кажется продуманным. Как по писаному. Даже когда он меняет темп и продолжительность касания. Время идет. Не знаю, сколько его прошло. Может, тридцать секунд, может, десять минут. Гул бубна вырубает все мои чувства. Воздух кажется густым от благовоний, а в голову словно прибой снаружи бьется. Бросаю взгляд на Кармель. Она часто моргает, на лбу выступили несколько капель пота, но бдительности не утратила.

Томас дышит медленно и неглубоко, словно в такт ритму. Вот он останавливается, затем отбивает отдельные удары. Один. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Затем вступает заново, на сей раз быстрее и ниже. Источаемый благовонными палочками дым колышется туда-сюда. Это происходит. Он нащупывает путь.

– Кармель, – шепотом окликаю я и протягиваю руку над своим атамом, лежащим на земле. Она хватает меня за запястье и подносит Томасов нож к моей ладони.

– Кас, – шепчет она и мотает головой.

– Давай, нормально все, – говорю.

Она сглатывает, потом закусывает губу. Ведет клинком по мякоти моей ладони. Сначала просто тупое давление, а затем короткая жаркая боль. Кровь капает на мой атам, забрызгивая клинок. Она почти шипит. А может, и вправду шипит. В воздухе что-то происходит; что-то движется вокруг нас как змея, и поверх гудения бубна в уши врывается свист ветра – только вот ветра-то нет. Дым от благовоний не сдувает. Он безостановочно завивается вверх.

– Так и должно быть? – спрашивает Кармель.

– Не волнуйся. Все в порядке, – отвечаю я, хотя понятия не имею.

Но, что бы ни происходило, ритуал работает – и в то же время не работает. Процесс идет, но слишком медленно. Все внутри круга напряжено, словно нечто стремится вырваться из клетки. Воздух густой и вязкий, и мне жаль, что нет луны, а то темно до ужаса. Надо было оставить походный фонарь включенным.

Кровь все еще капает из моей ладони на атам. Я не знаю, сколько я уже потерял. Вряд ли много, но мозг работает как-то криво. Я едва вижу сквозь весь этот дым, но не помню, когда это случилось, и удивляюсь, как всего от семи благовонных палочек может быть столько дыма. Кармель что-то говорит, но я ее не слышу, хотя и понимаю, что она почти кричит. Атам словно пульсирует. Вид его, залитого моей кровью, странен, почти противоестествен. Моя кровь на этом клинке. Моя кровь внутри его. Бубен бьет, и звук Томасова дыхания перекатывается в воздухе… или это мое дыхание, стук моего собственного сердца бухает в ушах.

К горлу подбираются толстые пальцы тошноты. Надо что-то делать, пока она меня не одолела или пока Кармель не запаниковала и не покинула круг. Рука моя дергается к бубну и прижимает натянутую кожу. Не знаю почему. Просто некий странный импульс. От прикосновения остается влажный красный след. С мгновение он держится, выделяясь яркостью и дикостью. А затем впитывается в поверхность бубна и исчезает, словно и не было никогда.

– Томас, дружище, я не знаю, сколько я еще так смогу, – шепчу я. – Сквозь дым я едва различаю поблескивание его очков. Он меня не слышит.

Воздух рассекает девичий крик, пронзительный и свирепый. И это не Кармель. Этот вопль мясницким ножом вонзается в уши, и, даже не успев еще различить первые черные пряди змеящихся волос, я понимаю, что у Томаса получилось. Он нашел ритм Анны.

Когда это началось, я старался не загадывать вперед, не ожидать ничего. Оказывается, в этом не было необходимости. То, что я вижу перед собой сейчас, я ни за что не сумел бы вообразить.

Анна врывается в круг, как если бы Томасов бубен вытянул ее из иного измерения. Она разрывает воздух между нами словно акустическим ударом и бьется о невидимую поверхность в трех футах над землей. Это не тихая девочка в белом, которую он звал, но оплетенная черными венами богиня, чудовищная и прекрасная, пропитанная алым. Черные волосы тучей клубятся у нее за спиной, и у меня кружится голова. Она прямо передо мной, вся в красных потеках, и на миг я забываю почему и что я хотел сказать. Кровь капает с ее платья, но до земли не долетает, потому что на самом деле она не там, где эта земля. Мы просто смотрим в открытое окно.

– Анна, – шепчу я. Она скалится, угольно-черные зрачки расширяются. Но вместо ответа она трясет головой и зажмуривается. Ее кулаки молотят по невидимой поверхности.

– Анна, – повторяю я громче.

– Тебя здесь нет, – говорит она, глядя вниз, и в груди у меня разливается облегчение, обнажая мои упругие внутренности. Она слышит меня. Это уже кое-что.

– Тебя здесь тоже нет, – говорю я.

Ее вид. Ее великолепие. Я ничего не забыл, но оттого, что я снова это вижу, у меня сносит крышу.

Она припадает к земле и шипит словно обороняющаяся кошка.

– Ты просто плод моего воображения, – возражает она – как я, в точности как я.

Бросаю взгляд на Томаса, держащего ритм на бубне и дышащего ровно, размеренно. От ворота его футболки растекается темное кольцо пота, от напряжения по лицу пробегают судороги. Похоже, времени у нас не много.

– Именно это я и подумал, – говорю, – когда ты впервые показалась в моем доме. Именно это я твердил себе, когда ты залезала в топку или выбрасывалась из моего окна.

Лицо у Анны дергается – как мне кажется, от осторожной надежды. Разобрать довольно трудно – трудно читать эмоции сквозь черные вены.

– Это правда ты? – спрашиваю я.

– Не знаю, – бормочет она рассеянно. – Я была брошена. Вниз, на камни. Меня затянуло. Затянуло внутрь, чтобы сжечь. – Она содрогается, наверное от воспоминаний, и я тоже. Но надо сосредоточиться на главном.

– Девушка, на которую мы сейчас смотрим, – это ты? – Времени нет, но я не знаю, что говорить. У нее такой растерянный вид. Это правда была она? Она просила моей помощи?

– Ты меня видишь? – спрашивает она, и не успеваю я ответить, как черная богиня тает.

Черные вены уходят в бледную кожу, волосы утихомириваются и становятся темно-каштановыми, безжизненно свисая по плечам. Когда она встает на колени, вокруг бедер складками собирается знакомое белое платье. На нем черные пятна. Руки беспокойно шарят по подолу, но взгляд темных яростных глаз по-прежнему не уверен. Они то тускнеют, то вспыхивают снова.

– Я не вижу тебя. Только темноту. – Тихая спотыкающаяся речь пронизана сожалением.

Я не знаю, что сказать. На костяшках пальцев у нее свежие ссадины, руки в лиловых синяках. Плечи иссечены узкими шрамами. Этого не может быть.

– Почему я тебя не вижу?

– Не знаю, – быстро говорю я.

Между нами завивается дым, и я с облегчением отвожу глаза, чтобы моргнуть. В горле стоит ком.

– Это просто окно, которое сумел открыть Томас, – говорю я.

Все это неправильно. Где бы она ни была, ей полагается находиться не там. Шрамы на руках. Синяки.

– Что с тобой произошло? Откуда у тебя эти шрамы?

Она с некоторым удивлением оглядывает себя, словно только сейчас осознает свои раны.

– Я знала, что вы в безопасности, – негромко произносит она. – После нашего перехода. Я знала. – Она улыбается, но в улыбке нет подлинной радости. У нас нет на это времени.

С трудом сглатываю:

– Где ты?

Ее волосы падают на лицо, она смотрит в никуда. Я даже не знаю, верит ли она, что мы разговариваем по-настоящему.

– В аду, – шепчет она, как само собой разумеющееся. – Я в аду.

Нет. Нет, там ей не место. Не туда она должна была отправиться. Ей полагался покой. Она была… осекаюсь – потому что хрена ли я знаю? Не я принимаю эти решения. Просто я этого хотел и старался в это верить.

– Ты просишь меня о помощи, так? Поэтому ты показывала мне все эти вещи?

Она мотает головой:

– Нет, я не думала, что ты действительно сможешь увидеть. Я не думала, что это реально. Я просто воображала тебя. Так было легче – если я могла видеть твое лицо. – Она снова трясет головой. – Прости. Я не хотела, чтобы ты видел.

По изгибу плеча тянется сморщенный заживающий порез. Это неправильно. Не знаю, кто там что решает, но теперь решать буду я. То, что сейчас, невыносимо.

– Анна, послушай. Я собираюсь вытащить тебя обратно. Я намерен отыскать способ вернуть тебя домой. Ты понимаешь?

Она резко поворачивает голову вправо и напряженно замирает, словно прячущаяся от охотника дичь. Я инстинктивно тоже замолкаю и наблюдаю, как часто поднимается и опадает ее грудная клетка. Спустя несколько долгих мгновений она расслабляется.

– Тебе надо уходить, – говорит она. – Он найдет меня здесь. Он услышит тебя.

– Кто? Кто тебя найдет?

– Он всегда меня находит, – продолжает она, словно не слыша. – И тогда он жжет. И режет. И убивает. Я не могу одолеть его здесь. Не могу победить. – В каштановой копне начинают проступать черные пряди. В голове ее появляется отстраненность. Она висит на ниточке.

– Ты с кем угодно справишься, – шепчу я.

– Это его мир. Его правила. – Теперь она говорит просто в пустоту, снова припав к земле. Сквозь белую ткань начинает просачиваться кровь. Волосы шевелятся и чернеют.

О чем я, черт подери, думал, затевая это?! В миллион раз хуже видеть ее перед собой и все же в ином мире. Я стискиваю кулаки, чтобы удержаться и не протянуть к ней руку. Перекатывающийся между нами дым насыщен энергией в сотню тысяч вольт. На самом деле до нее не дотянуться. Это всего лишь магия. Иллюзия, вызванная к жизни бубном из человеческой кожи и моей кровью, стекающей по моему атаму. Где-то справа от меня Кармель что-то говорит, но я не слышу, а сквозь дым ничего не видно.

Земля под Анниным телом дрожит. Она упирается руками и съеживается от раздающегося неподалеку рева. Нечеловеческий звук отражается от миллионов стен. По спине у меня течет пот, ноги двигаются сами собой – ее страх заставляет меня привстать.

– Анна, скажи, как отыскать тебя. Ты знаешь?

Она зажимает руками уши и яростно мотает головой. Окно между нами истончается или расширяется, не разобрать – гадкий запах гнили и мокрых камней проплывает мимо моего носа. Окно не может закрыться. Я разорву его настежь. Пусть меня сожжет – мне по фигу. Когда она пожертвовала собой ради нас, когда утащила его вниз…

И внезапно я понимаю, кто там с ней.

– Это он, да?! – ору я. – Это обеат? Ты заперта вместе в ним?!

Она резко и неубедительно трясет головой.

– Анна, не лги!

Я останавливаюсь. Не важно, что она говорит. Я знаю. Что-то в груди у меня сворачивается змеей. Ее шрамы. Как она ежится, словно привычная к побоям собака. Он ломает ей кости. Убийца. Убийца.

Глаза у меня жжет. Дым густой, я чувствую его щеками. Где-то рядом бьет бубен, все громче и громче, но я уже не понимаю, откуда идет звук – справа, слева или сзади. Не отдавая себе отчета, встаю.

– Я иду за тобой! – перекрикиваю я гудение бубна. – И я иду за ним! Скажи мне как. Скажи мне, как туда попасть!

Она шарахается прочь. Дым, ветер, крик, и невозможно понять, с какой стороны все это. Понижаю голос:

– Анна. Чего ты от меня хочешь?

С мгновение мне кажется, что она так и будет молчать. Она дышит глубоко, со всхлипом, на каждом вдохе глотая слова. Но затем она смотрит на меня, прямо на меня, мне в глаза, и уже не важно, что она говорила раньше. Она видит меня. Я знаю, что видит.

– Кассио, – шепчет она, – вытащи меня отсюда.