Глава 8. Год – это немного
Июль 1934 года
Аверьянов призвался на срочную службу из Вологды. Попал в Горький, в кавалерийский полк. Служба ему нравилась, особых трудностей он не испытывал и даже удивлялся тому, что кто-то жаловался на тяготы.
Тогда Михаил всерьез полагал, что в Вологду больше не вернется. Если он что-то и оставил в родном городе, так это доармейские чудачества, которыми столь богата мальчишеская жизнь.
Впрочем, было еще одно, занимавшее все его думы, – несостоявшаяся любовь. Может, оттого она была особенно крепкой, настолько, что не позволяла думать о чем-либо другом.
Михаил надеялся, что расстояние и длительная разлука позволят забыть девушку, которая сумела заслонить от него весь остальной свет. Звали ее Антонина, или просто Тоня. Высокая худощавая красавица с длинными каштановыми волосами, спрятанными под цветастый платок.
Возможно, другим она казалась обыкновенной девушкой, мало чем отличающейся от своих сверстниц, но для него она была особенной. В ней все было необыкновенным, начиная от голоса и заканчивая улыбкой. А еще Антонина умела смотреть так, что он забывал обо всем на свете.
Ему было пятнадцать лет, когда ее семья приехала в Вологду. Отец был военный, сменивший за годы службы с десяток областей. Небольшой провинциальный городок воспринимался ими как один из промежуточных пунктов, после которого предстояло переселяться на новое место. На длинноногую девчонку-подростка, нескладную, как геометрический циркуль, с острыми, будто углы треугольника, коленями Михаил поначалу совершенно не обращал внимания. Впрочем, как и она на него, считая хулиганистым дворовым мальчишкой.
Возможно, что со стороны он и выглядел шпаной, но у него всегда существовали свои принципы, которые он никогда не нарушал: никому не прощать нанесенных обид, никому не уступать в драке, даже если противник значительно сильнее, не задирать тех, кто заведомо слабее тебя, никого не бояться и смело идти навстречу опасности, каковой бы она ни была. Именно эти нехитрые правила позволили ему заполучить в мальчишеском братстве заслуженный авторитет.
Антонину Михаил приметил после одной скоротечной драки, в которой оказался победителем. Поверженный враг – парень с соседнего двора, старше его на два года, долговязый старшеклассник, которого все называли Филькой, – отказался подниматься с земли, опасаясь получить в челюсть следующий сокрушительный удар.
– Вали отсюда! – великодушно разрешил Михаил и, когда тот поднялся, проводил его сильным пинком, сопровождаемым хохотом ликующих мальчишек.
Мимо проходили две девушки – Галка с соседнего подъезда и Антонина. Дворовый клоун Геныч слегка наклонился, выражая почтение, и с улыбкой проговорил:
– Наше вам с кисточкой!
Поравнявшись с группой подростков, Галка еще больше вздернула и без того курносый нос и громко, чтобы слышали и остальные, произнесла:
– Видишь того длинного… с перемазанным лицом? – указала она на Михаила взглядом, который, не обращая внимания на редких прохожих, затыкал в брюки разодранную рубаху. – Это тот самый Мишка, я тебе о нем рассказывала. Он все время дерется. Не понимаю я некоторых мальчишек, почему они все время дерутся? У них что, кулаки, что ли, чешутся?
Михаил невольно повернулся в сторону девушек. Галка, которую он знал очень давно, не вызывала у него интереса, но вот девчонка, что шла с ней рядом, показалась ему очень симпатичной. Их взгляды пересеклись, и в больших голубых девичьих глазах, наивных и доверчивых, он прочитал откровенное любопытство.
– Ну, чего ты, Тоня? – обиженно проговорила Галка. – Не споткнись, уж больно ты на него засмотрелась.
Горделиво дернув красивой головой, девушка прошла мимо, помахивая белой сумочкой.
– Кто это? – спросил Михаил у ребят.
– Тонька, она в соседнем доме живет. Четыре месяца назад приехала, у нее батя артиллерист.
– Красивая!..
Последующие несколько дней Михаил постоянно думал о Тоне. Встретил он ее только через неделю, когда она вместе с матерью провожала до автобуса своего отца, статного артиллерийского офицера, уезжавшего в командировку. Так захотелось увидеть ее вновь и не воровато наблюдать за ней из-за угла, а быть рядом.
Следующая встреча произошла неожиданно. Бодрым шагом выходя из своего подъезда, Михаил едва не сшиб входящую в него Антонину. Девушка улыбнулась ему, чем основательно сбила его с толку.
– Я тебя раньше здесь не видел, – смущенно проговорил Михаил.
– А ты разве всех девушек знаешь в городе? – лукаво спросила Антонина.
– Ну, не всех… Но тебя бы я точно запомнил, – выпалил он.
– Это почему же?
– Потому что ты красивая.
– Мне это говорили, и не однажды. А ты смелый.
– Мне это тоже говорили, и тоже не однажды.
Первоначальное напряжение вдруг пропало. Язык, минуту назад неповоротливый и деревянный, уже был готов к остротам.
– А почему ты все время дерешься?
– Я бы рад был не драться, но по-другому никак нельзя… А ты на танцы ходишь? – перевел Михаил разговор на другую тему. – Здесь у нас в парке каждый день играет духовой оркестр. Там очень весело.
– Я бы лучше сходила в кино.
– Хорошо, давай сходим в кино. Если хочешь, пойдем прямо сейчас.
– Сейчас не могу, мне нужно навестить подругу, мы уже договорились. Лучше в воскресенье.
– Тогда в два часа, я буду ждать тебя у входа.
Антонина не опоздала, пришла точно к началу сеанса. В голубом приталенном платье, подчеркивающем ее фигуру и невероятно подходившем к ее глазам, она выглядела еще красивее и казалась немного старше. Михаил не мог отвести от нее восхищенного взгляда. Он плохо понимал, что происходит на экране, лишь иногда смотрел на бегающие картинки, которые потеряли для него всякий интерес. А когда невзначай касался Тониной руки, невольно ощущал, как по коже пробегает электрический разряд.
Далее их отношения развивались стремительно – не было дня, чтобы они не увиделись. Час, проведенный без Антонины, казался ему бесцельно потраченным. Лето наполнилось для него любовью и новым смыслом, о котором он даже не подозревал.
В один из вечеров, когда они по обыкновению прогуливались в городском парке, Антонина вдруг остановилась и, глядя на него снизу вверх, произнесла:
– Мы послезавтра уезжаем. Папу переводят на новое место службы.
– Куда? – Михаил почувствовал, как под ногами закачалась земля.
– Под Тулу.
Прежнее счастье раскололось на мелкие куски и разлетелось в самые отдаленные уголки вселенной. Теперь их не собрать. Михаил понимал, что как прежде уже не будет, следовало смириться с наступившей действительностью.
– Очень неожиданно. Почему же ты мне не сказала об этом раньше? – спросил он ровным голосом, стараясь не выдавать своего волнения.
– Мне было очень трудно. Я даже думала, что не сумею перенести разлуку. Но потом поняла, что год – это не так страшно, я выдержу. А ты тем более… Ведь ты такой сильный!
– Да. Год – это совсем немного. Мы справимся, – как-то жалко улыбнулся Михаил.
– Я буду писать тебе каждый день, еще надоем своими письмами.
– Ты мне никогда не надоешь, тем более письмами.
Тоня уехала. Первые полгода письма действительно приходили едва ли не каждый день, в них она в мельчайших подробностях оповещала его едва ли не о каждом прожитом мгновении. Михаил буквально жил ее делами и заботами. Иногда она высылала ему свои фотографии, с которых на него теперь смотрела повзрослевшая, чуточку незнакомая девушка, знающая себе цену и прекрасно осознававшая свою власть над парнями. Но ее письма по-прежнему оставались наполненными нежностью.
Так прошел год. За ним потянулся еще один. В одном из писем, столь же обстоятельных, она написала о том, что поступает в Ленинградский пединститут, а сам Михаил, не пожелавший уезжать из Вологды, устроился резчиком по дереву, к чему у него был настоящий талант. Умело используя наработанное мастерство, он вырезал «берегинь» для своих друзей и знакомых.
Осенью Михаила забрали в армию, а еще через полгода он получил коротенькое послание: «Прости! Теперь у меня другой. Выхожу замуж. Больше не пиши мне, я могу не выдержать».
Свалившееся горе буквально расплющило Михаила. Целый день он ходил как отрешенный, и приятели, не ведавшие о кратеньком сообщении, лишь втихую подсмеивались над его меланхолией. А ночью, оставшись наедине со своими мыслями, он закрылся в туалете и до самого дна выплакал свое горе. Стало немного легче. Вот только он не знал, надолго ли. А на следующий день он получил поощрение от командования – лучше всех отстрелялся на полигоне из карабина. Вот только никому было невдомек, что на мишени он представлял своего соперника.
От Геннадия, писавшего ему раз в два месяца, Михаил узнал, что теперь у Антонины другая фамилия – Тарасюк, она вышла замуж за его заклятого врага Сидорку Пятака. Вместе им было тесно в одном городе, возможно, поэтому они неистово разбивали кулаки о лица друг друга. Как оказалось, Тоня переписывалась и с Тарасюком, и это маленькое предательство ранило его еще больнее.
Михаил продолжал служить дальше, Антонину старался не вспоминать. Иногда это у него получалось. В какой-то степени он даже напоминал себя прежнего: бесшабашно-веселого, отзывчивого на добрую шутку и ценящего крепкое словцо.
За три месяца до окончания службы Аверьянов получил от Геныча письмо, в котором тот обмолвился о том, что в город вернулась Антонина. А в конце, не то с досады, не то от восхищения, добавил: «Все такая же, как и была. Эту чертовку ничего не берет!» И оказалось, что никуда ничего не подевалось, все осталось при нем. Тут же вернулись прежние воспоминания, как они, взявшись за руки, прогуливались в городском парке, как ждал ее в сквере, где обычно назначал Тоне свидание, припомнился даже вкус их первого поцелуя…
На следующий день Михаил вдруг получил от Антонины письмо.
Целый день он носил его в наружном кармане гимнастерки, не решаясь распечатать: как-то уже все наладилось, и что-либо менять в своей жизни Михаил был не готов. Наконец не выдержал и, вытащив его из кармана, порвал на мелкие кусочки.
В душу вдруг вернулся покой, будто и не было никогда в его жизни Тони.
А через три месяца Аверьянов демобилизовался. Поначалу были планы поехать куда-нибудь за Урал, поработать в геологических экспедициях и вообще посмотреть страну. Но чем ближе подходил срок демобилизации, тем сильнее тянуло в Вологду. Врал себе, что дело в родителях, которые наверняка нуждаются в его помощи. В действительности же причина была иной – нестерпимо хотелось увидеть Антонину. Пусть это будет всего лишь однажды, мельком, но они обязательно должны встретиться.
Вологда мало изменилась. Все такая же тихая и провинциальная, неприметная, неторопливая. Девчонок тоже много – голосистые и звонкие. Все так же тихо протекает Сухона, заросшая по берегам густыми сочными травами. Вот только родители от долгого ожидания как-то заметно сдали: отец ссутулился, поменяв стремительную походку на неторопливую ходьбу немолодого человека, а мать как-то высохла, худые щеки глубоко запали в полость рта, выдавая потерянные зубы. От прежней красоты, которой она славилась в молодые годы, не осталось и следа, о ней напоминали только фотографии молодой девушки, весело посматривающей со стены его комнаты.
Было, о чем погрустить.
Ближе к вечеру Михаил встретился с Геной, который искренне обрадовался возвращению приятеля со срочной службы.
– Как я рад! – не переставал повторять он, похлопывая его по плечам. – Уж и не надеялся с тобой встретиться, думал, что ты куда-нибудь на заработки подашься.
– Была такая мысль, – признался Михаил.
– О Тоньке не хочешь узнать?
– Не хочу, – ответил Аверьянов и невольно удивился тому, как фальшиво прозвучал голос. Кого же он хотел обмануть?
– Ну и правильно! Теперь у нее другая жизнь. Чего же ее вспоминать? Надо встречу как-то обмыть. А то чего на сухую-то, как-то не то!
Геннадий тоже стал немного другим, посуровел, что ли… Но очень хотелось верить, что внешняя суровость не отразилась на его добродушном характере.
– Я угощаю!
– Вот это по-нашему!
Михаил брел по тем улицам, где до армии любил бывать с Антониной, и невольно ловил себя на том, что всматривается в лица девушек, рассчитывая среди них увидеть ее.
– А знаешь, кто тобой очень интересовался? – неожиданно сказал Геныч.
– Кто же?
– Маруся!
– Это какая еще Маруся?
– Из соседнего дома! Все спрашивала меня, когда же ты вернешься. Я бы на твоем месте не растерялся. Она ладная девка стала. Правда, у нее ухажер есть, Виталька Прыщ!
– Это который на Комсомольской живет?
– Он самый. Но против тебя он жидковат. Так ты пойдешь к Маруське?
– Как-нибудь в другой раз, – буркнул Михаил, думая о чем-то своем.
– Смотри, упустишь девчонку, потом жалеть будешь, тут на нее половина района засматривается. А вот и она! – показал Гена на девушку, шедшую вдалеке. – Ишь ты, сюда идет! Как будто бы чувствовала.
Геныч оказался прав: трудно было узнать в высокой, женственно сложенной девушке нескладную угловатую девчушку, какой она была три года назад. Маруся не просто изменилась, она как будто бы переродилась, превратившись в настоящую красавицу. Наверняка парни всего района посворачивали шеи, глядя ей вслед.
Достанется же кому-то такая краса!
– Ты бы к ней присмотрелся, Миша. Она к себе никого не подпускала, тебя все ждала.
– Здравствуй, Миша, – подойдя к ним, мило улыбнулась Маруся.
В душе тишина. Прозвучавший голос не рвал в его душе струны. Что ты тут будешь делать – не его эта женщина! Хоть расшибись в лепешку, но не о ней он думал, не из-за нее просыпался по ночам, не ее писем ждал, не ради нее торопил время.
– Здравствуй, Маруся.
– А ты давно приехал?
– Уже два дня.
– А почему не заходил?
Смело! Девчонка определенно выросла.
– Но ты же не меня ждала.
– А если скажу, что тебя?
В какой-то момент Геннадий почувствовал себя лишним и произнес:
– Миш, у меня тут недалеко кое-какие дела есть. Давай встретимся завтра у «Московских огней» часов в шесть. Тебя это устроит?
– Вполне, – натянуто улыбнувшись, ответил Аверьянов, оценив такт приятеля. Вот только что ему делать с такой красой?
– А может, просто прогуляемся? – предложила Маруся, когда они остались одни. – У нас в городе разбили новый сквер. Там влюбленные назначают друг другу свидания.
– Ничего не имею против, – согласился Михаил.
Прошли по тихим вологодским улицам, совершенно не изменившимся за время его отсутствия, петляли по закоулкам, сидели на скамеечках, и, странное дело, ему не было скучно с Марусей.
– А почему ты все время молчишь? – неожиданно спросила она.
– Просто отвык от гражданской жизни.
– А если откровенно?
– Если откровенно… Ты этого можешь не понять.
– Почему? Я пойму. Ты вспоминаешь Антонину? – прозвучал простодушный вопрос.
– Ты про нее знаешь?
– Я многое про тебя знаю. Ты ее очень любил… Ты и сейчас ее любишь?
– Трудно сказать… Просто часто вспоминаю.
– Я знаю рецепт, чтобы забыть.
– Вот как? – невольно удивился Михаил. – Я уже все перепробовал, не помогает.
– Нужно просто влюбиться, вот и все! По-настоящему влюбиться.
– Да, конечно… Как же я о таком забыл! И в кого же?
– Например, в меня.
– Хм… Возможно, в этом что-то есть.
Маруся была забавной, и с ней можно было говорить обо всем. Вот только жаль, что она никогда не сумеет заменить Антонину…
На следующий день Михаил с друзьями пошел вечером в ресторан «Париж», славившийся хорошей кухней. Расположились за свободным столиком, сделали заказ… И тут он увидел, как в зал, в сопровождении двух подруг, вошла Антонина. На ней было длинное приталенное платье с широким поясом, на голове небольшая шляпка, гибкую красивую шею украшало жемчужное колье.
– Ну все, Миха, – произнес Геннадий, сидящий рядом. – Пропал ты! Твоя краля пришла.
Прошедшие годы только подчеркнули женственность Антонины, она по-прежнему была свежа и хороша собой. Прекрасно осознавала собственную власть над мужчинами и держала красивую голову горделиво, снисходительно посматривая в зал. Заметив сидевшего около сцены Михаила, лишь едва кивнула и плавной походкой устремилась в дальний угол ресторана. Устроившись за столом, вытащила из пачки сигарету, подскочивший официант услужливо чиркнул зажигалкой.
– Почему она в ресторане без мужа? – спросил Аверьянов.
– А кто ее знает? – пожал плечами Геннадий. – Он у нее все время в разъездах. Когда его нет, она сюда часто с подругами заходит. Твоя бывшая пассия любит вкусно покушать. Чего ты загрустил? Может, тебе не стоит теряться? Видишь, как она взглядом тебя сверлит.
На сцену вышел духовой оркестр, музыканты, одетые в одинаковые клетчатые пиджаки, степенно расселись на заготовленные стулья, продули трубы, вслушиваясь в пронзительные звуки, а потом через минуту зазвучал вальс.
– Ты зря межуешься, – укорил Геннадий. – Такие женщины, как твоя Тонька, долго без присмотра не остаются… Смотри, к ней какой-то вояка потопал.
Из самого центра зала, покинув шумную компанию военных летчиков, поднялся старший лейтенант с орденом Боевого Красного Знамени на новенькой гимнастерке и, широко улыбаясь, направился к столику, за которым сидела Антонина. Остановившись перед ней, галантно наклонил голову и произнес:
– Позвольте пригласить вас на танец.
Духовой оркестр, подыгрывая подошедшему летчику, заиграл бемоль, усилив на полтона звучание. Получилось очень торжественно. Для красивого финала Антонине оставалось только протянуть вперед длинные пальчики, которые тотчас утонут в широкой ладони старшего лейтенанта. Однако она крепко, по-мужски затушила окурок о дно стеклянной пепельницы и подняла глаза на жизнерадостного офицера. После чего громко, видно, для того, чтобы услышал весь зал, напряженно замерший в ожидании, произнесла:
– Я не танцую.
Отказ услышали даже оркестранты, и труба, сбиваясь с ритма, уныло застонала, усиливая фиаско. Летчик держался молодцом. Не убирая с лица располагающей улыбки, он в сожалении развел руками и под звуки вальса «На сопках Маньчжурии» потопал к своему столику, где его уже поджидали хохочущие сослуживцы.
– Ай, да Тонька! – восхищенно воскликнул Гена. – Герою войны отказала. На войне не сбили, а тут она его просто наповал сразила…
Не дослушав его, Михаил вдруг резко поднялся с места.
– Ты куда? – удивленно посмотрел на приятеля Геннадий.
– Здесь недалеко, – бросил через плечо Аверьянов.
– А ты отчаянный, – покачал головой Геныч.
Аккуратно огибая столики, Михаил подошел к Антонине и произнес:
– Потанцуем?
Девушка покорно поднялась и положила невесомые руки на его плечи. Музыканты, поддавшись настроению, вдруг заиграли туш, а в дальнем конце зала кто-то отчаянно захлопал в ладоши.
– Это твой летчик хлопает? – спросил Михаил, посмотрев на Антонину.
– Почему мой? Я его впервые вижу.
– Это просто такая шутка. Кажется, твой несостоявшейся ухажер слегка расстроился.
– Ничего страшного, ничто так не закаляет мужской характер, как отказ женщины.
– Думаешь, он переживет? Я бы на его месте не пережил.
– Вот как? И что бы ты сделал?
– Упал бы у твоих ног с разбитым сердцем.
– Тебе это не грозит. Я бы тебе не отказала. Ждала, когда ты подойдешь.
– Мне кажется, ты меня не дождалась.
– За то время, что мы не виделись, многое произошло. Только потом я поняла, что всю жизнь ждала такого парня, как ты.
– Жаль, что не дождалась.
Антонина уверенно выдержала его взгляд. В эту минуту Михаил осознал, что перед ним совершенно другая девушка, которую он совершенно не знал. От прежней Тони остались лишь ямочки на щеках.
– Мы можем исправить нашу ошибку.
– С моей стороны ошибки не было.
– Согласна, не было. Я сама во всем виновата.
– Хорошо. Когда?
– Если хочешь, сегодня вечером… Есть одно место, где нас никто не увидит.
– Нам надо от кого-то скрываться?
– Ты должен меня понять, не все так просто.
– Тогда пойдем.
– Сейчас?
– Да.
– Ты надолго? – спросил Геннадий, когда Михаил с Антониной проходили мимо столика.
– Меня не жди. – Аверьянов достал деньги и положил их на стол: – Расплатись.
Вышли из ресторана. Было темно. Где-то в сквере под фонарем стрекотал сверчок.
– Нам далеко идти? – спросил Михаил и к своему неудовольствию почувствовал, как его голос заметно подсел. Вечерний сумрак добавил Антонине таинственности, плотно окутав ее фигуру.
– Мы уже почти пришли, – негромко произнесла она. – Вот в этот подъезд. Осторожнее… Там темно. Почему-то здесь все время выворачивают лампочки…
По скрипучим деревянным лестницам поднялись на третий этаж. На площадке четыре двери, обитые черной затертой материей.
– Куда дальше?
– Мы уже пришли. Нам сюда, – показала Антонина на дверь справа и, открыв сумочку, стала рыться в ней в поисках ключей. – Куда же они подевались? Ага, нашла.
– Чья эта квартира?
– Моей бабушки. – Она вставила ключ в замочную скважину и, дважды повернув, распахнула дверь. – Проходи, только поаккуратнее, бабушка крепко спит, но мало ли чего…
– Не переживай.
На цыпочках прошли в комнату, где за шифоньером, служившим одновременно перегородкой, раздавалось негромкое сопение.
– Я сейчас зажгу свет, – прошептала Тоня, подходя к столу, где стояла керосиновая лампа. – Она все равно не проснется.
– Ты думаешь, это нужно? Я тебя отыщу в любой темноте.
– А я хочу видеть твои глаза.
Вспыхнул фитиль керосиновой лампы, и дребезжащий свет мягко распространился по всей комнате.
– Иди сюда, – потянула Антонина за руку слегка замешкавшегося Михаила. – Садись, – показала она на край кровати.
Тоня была рядом, уже всецело принадлежала ему. Оставалось только протянуть руку и забрать ее целиком. Вот только предстоящая близость отчего-то совсем не радовала, внутри что-то угасло, а то немногое, что еще теплилось, могло погаснуть от малейшего дуновения. Оставшись с Антониной наедине, Михаил неожиданно осознал, что прежнему пожару не полыхать. Все перегорело, поблескивали только коптящие головешки, отравляющие существование. Она медленно поднялась и уверенными движениями начала снимать с себя длинное платье. Вдруг руки ее замерли в воздухе.
– Что с тобой? Почему ты на меня так смотришь? Со мной что-нибудь не так?
– Как тебе сказать…
– Скажи, как есть.
– Я не готов.
– Раньше ты никогда не говорил такого.
– С тех пор очень многое переменилось… – задумчиво произнес Михаил и, рывком вскочив с кровати, добавил: – Мне нужно идти.
– Если ты сейчас уйдешь, мы с тобой больше никогда не увидимся.
– Значит, так суждено, – ответил он и направился в прихожую. Осторожно открыв дверь, бросил с порога: – Закрой за мной!
Выйдя из подъезда, Михаил зашагал по безлюдной улице, освещаемой тусклыми фонарями. Деревья, колыхающиеся на ветру, отбрасывали кривые и мрачные тени на асфальт. Он дошел до перекрестка, на углу которого стоял трехэтажный дом старой постройки с чугунной узорчатой оградой, и, подняв голову, посмотрел на окна. Все были темными, только в одном на втором этаже мерцал свет. Некоторое время Михаил размышлял, как следует поступить дальше, а потом, поддавшись внезапному порыву, вошел в подъезд, стремительно поднялся на второй этаж и негромко постучал в дощатую дверь.
Некоторое время было тихо, затем осторожный девичий голос спросил:
– Кто там?
– Маруся, открывай, это я!
Замок щелкнул, и дверь приоткрылась. В проеме, тускло освещенном закопченной лампой, с распущенными волосами и в легком ситцевой халатике стояла Маруся. Сейчас она была хороша как никогда.
– Мне можно пройти?
– Проходи, – кивнула она и немного отступила в сторону. – Только потише, у нас соседи… Наверняка уже услышали, что кто-то постучался.
– Хорошо… Я тихонько.
Следом за девушкой Михаил прошел по длинному коридору и вошел в комнату. Она была небольшой. В ней с трудом умещались узенькая кровать, столик, да еще невысокий пузатый шкаф с поцарапанными дверьми. Вот, собственно, и все хозяйство.
Кровать Маруси была расправлена, подушка примята. На низком с толстыми ножками табурете лежала раскрытая книга.
– Ты читала?
– Да. Просто не могла уснуть, – ответила Маруся, не сводя с Михаила пытливых глаз.
– Почему?
– Я ждала тебя.
– Меня? Вот как… Неожиданно. Но мы же с тобой не договаривались о встрече, – искренне удивился Михаил.
Маруся закрыла дверь на ключ. Теперь они были одни на всем белом свете.
– Все так, – сказала она. – Но я чувствовала, что ты придешь. Это называется «женская интуиция».
– Хм, и ты знаешь, что будет дальше?
– Догадаться не сложно, ты останешься у меня на ночь.
Вот так сразу. Смело! Что же за день такой выдался: едва вырвался от одной женщины и попал в объятия другой.
– Знаешь, я ничего не имею против… Но если я у тебя останусь, где же я тогда буду спать? У тебя очень маленькая комната, здесь не поместится даже раскладушка.
Ответа Михаил не получил. Девушка стояла неподвижно, молча глядя на него. Он сделал шаг и притянул ее к себе. Податливо прижавшись к его груди, она защекотала волосами его лицо.
– Ты, главное, не бойся.
– А я и не боюсь… Когда ты рядом, – проговорила Маруся. – Ведь у нас все будет хорошо.
Михаил подхватил на руки легкое хрупкое девичье тельце, шагнул к кровати и бережно положил Марусю поверх одеяла. Торопливее, чем следовало бы, снял с себя рубашку, стянул брюки. Маруся, не отрывая взгляда, наблюдала за его движениями. Он опустился рядом и крепко обнял ее…
Что было потом, оба плохо помнили. А когда пришли в себя, Маруся открыла глаза и тихо проговорила:
– Я рада, что это был именно ты. Даже не представляешь, как я счастлива. Рядом со мной мужчина, которого я так ждала и которого очень люблю.
– Я тоже ждал именно такую девушку, как ты. И знаешь, мне кажется, что я в тебя влюбился по-настоящему.
– Можно задать тебе один вопрос, хоть и он покажется бестактным.
– Задавай какие угодно вопросы.
– А ты не вспоминаешь больше Антонину?
– Ах, вот оно что… Теперь понятно. Хочешь, я скажу тебе правду?
– Конечно, – слегка напряглась девушка.
– Я просто забыл о ее существовании. И теперь не могу даже вспомнить ее лица.
– Разве так бывает?
– Бывает… Об этом я узнал только сегодня.
Девушка уткнулась лицом в его грудь и всхлипнула.
– Ты чего? – невольно удивился Михаил. – Плачешь?
– Немного. Это от счастья. Мне говорили, что такое бывает, а я не верила.
– Лучше давай поспим, скоро рассвет. И не думай ни о чем плохом, знай, что я рядом.
– Хорошо. Как же я хочу, чтобы ты всегда был рядом со мной!
На следующий день, благо, что было воскресенье, проспали до самого обеда. А вечером Михаил повстречал на улице Витальку Прыща. В детстве его звали так потому, что все его лицо покрывали кровоточащие бугры. Теперь кожа была гладкой, только на подбородке остались две небольшие оспинки.
– Надолго в городе? – спросил Виталька.
– Теперь надолго.
– Мне тут сказали, что ты с Марусей задружился.
– И что?
– Она моя!
– Честно скажу, опоздал ты. Теперь моя.
Его губы сжались, обозначив складки на подбородке.
– Я тебя предупредил. А там сам смотри.
Аверьянов остался в городе, где продолжил родительское ремесло ювелира: делал броши, серьги и кольца, а в свободное от работы время рисовал и вырезал замысловатых птиц, которые также пользовались спросом.
Прошло два года. Маруся все время была рядом. Не однажды Михаил звал ее под венец, но она, в силу причин, одной ей ведомых, расписываться не хотела. А затем началась война. Договорились расписаться после победы, которая представлялась скорой.
