Странные названия городов, потерянные деревни и заковыристые местечки вызывали во мне интерес еще до того, как пришло это письмо. Просто письмо дало мне повод поддаться этому интересу. Оглядываясь назад, думаю: наверное, мне следовало бы попросту пристраститься к чтению обо всех этих местах, а не стараться побывать в них.

Помню, как поднял это письмо с коврика у двери и озадаченно разглядывал его. Конверт был покрыт сальными пятнами, однако на лицевой его стороне значился, по всему судя, мой адрес:

ПРОЖИВАЮЩЕМУ,

7 ВИКАРИДЖ-КЛОУЗ,

УИНТЕРБОРН АББАС,

АНГЛИЯ

Почерк был крупный и старомодный, не значилось никакого почтового индекса, никакого названия округа. Марки были американские, а на штемпеле значился вроде «Данвич» или, возможно, «Далвич». Красная краска расползлась под сальным пятном, и я так и не смог в точности разобрать.

Я перевернул письмо. Обратного адреса на обороте не было.

Пока я крутил конверт в руках, от него исходил запах: странный, отдающий рыбой аромат, как от только что вскрытого пакета с копченым лососем. Не то чтобы неприятный, но и не совсем такой, какого ожидаешь от письма у себя на коврике под дверью. По счастью, у меня нет кошек, иначе они бы от него с ума посходили.

Я уже собирался вскрыть конверт, как вдруг мои пальцы наткнулись на что-то на лицевой его стороне. Перевернув письмо, я пристальнее вгляделся в адрес и понял, что последние три буквы в «Аббас» замараны чем-то липким с несколькими крошками приставшей грязи. Мозг мой, помимо моего желания, тут же погрузился в разгадку отсутствующего кусочка слова. Машинально я оттер грязь большим пальцем. Адрес стал читаться четче. Краска все также расплывалась от пятна, зато стало очевидно, что на самом деле письмо было направлено в Уинтерборн Абэйс, а не в Уинтерборн Аббас, где доводится проживать мне.

Разглядывая слова, я гадал, не ошибка ли это. Я про такое место отродясь не слышал. «Абэйс» к тому же представлялся странной составляющей для названия городка. Наверное, думал я, стоя у двери, в нем оттенок благочестивой религиозности – чуть похоже на тех американских фундаменталистов, что некогда выбирали своим детям имена со случайно раскрывшейся страницы Библии, предоставляя Богу водить их пальцем до подобающего слова, вроде «Милосердие» или «Настойчивость». Неподалеку от Уинтерборн Аббаса есть город с названием Уитчёрч Каноникорум, так что я готов был поверить, что «Абэйс» написано правильно. Конечно, теперь, когда мне известно, что письмо предназначалось для проживавшего в другом доме 7 по Викаридж-Клоуз в другой деревне, я, по правде, не имел права его вскрывать, если не желал нанести ущерб своей нравственности, зато я ломал голову над тем, как мне передать послание предназначенному получателю. Написанием на конверте «Вернуть отправителю» делу не поможешь: вряд ли почта отправит его обратно аж в самую Америку. Положим, я мог бы подчеркнуть Абэйс, разъясняя ошибку, и просто бросить письмо в ближайший почтовый ящик, но теперь меня взяло любопытство. Захотелось выяснить, где же находится этот самый Уинтерборн Абэйс.

Я обожаю Англию, среди прочего, еще и за то, что в ней можно отыскать такое множество городков и деревень с одинаковым названием. Вот, к примеру, «Уитчёрч». В округе их, по меньшей мере, тринадцать – это если всего лишь мельком заглянуть в интернетные карты. Большинство авторитетов полагает, что такое засилье вызвано наличием по всей округе скопления церквей, построенных из белого камня, а выражение «город с белой церковью» с веками преобразовалось в название Уитчёрч. Есть и альтернативное объяснение, которое, как я понимаю, исходит из того, что церкви строились в честь «белого святого» или Духа святого, даром что никто, по-видимому, толком не знал, кто такой этот самый «белый святой». Каким бы ни было объяснение, одно лишь количество Уитчёрчей может привести к путанице. К примеру, меня раз пригласили на свадьбу в Уитчёрче, что в графстве Шропшир, но случайно всё кончилось поездкой в Уитчёрч, что в графстве Хэмпшир, и удивлением, куда это весь народ подевался. Ответ таков: шампанское весело пили в ста шестидесяти милях от меня, но, когда я это выяснил, было уже слишком поздно.

Уинтерборн – еще один хороший пример. «Уинтерборн» (зимы владение) – старинное название ручья, пересыхающего летом, но оживающего зимой. Вот почему по всей Англии, куда ни кинешь взгляд, есть поселения с названием Уинтерборн, от Уинтерборна Аббаса до Уинтерборна Целстона.

Мое очарование затерянными, позабытыми или, по-иному, заковыристыми местечками зародилось, наверное, в родительском доме. Родители владели домом с террасами в одном корнуэльском городке, чей садик тянулся до садика дома на следующей дороге, но две ограды разделяла полоска земли, небольшая, всего шага в три шириной. Большую часть этого пространства занимали стволы двух большущих деревьев, листва которых укрывала тенью концы обоих садиков, но никто никогда веток на деревьях не обстригал, листве форму не придавал, потому что никто не знал, кто владелец той полоски земли. В местном совете отрицали наличие каких бы то ни было сведений, кадастровый план ничем не помогал, вот деревья и росли себе все больше и больше, в садиках становилось все темнее и темнее, а газоны делались все бледнее и бледнее из-за подобравшихся под них корней деревьев, высасывавших влагу из земли. С того малообещающего начала и зародился во мне интерес к тем маленьким ничейным проулкам и проходам, что с течением лет исчезали с карт, от тех деревень на Солсберийском плато, чьи обитатели были выселены, поскольку дома заняла британская армия для целей обучения и подготовки, до хижин на побережье, что были унесены подступавшими волнами, и чьи церковные колокола до сих пор, как уверяют, порой перезваниваются под поверхностью моря при низком отливе.

Вот почему вместо того, чтобы бросить конверт обратно в ближайший почтовый ящик, нацарапав на нем нечто пояснительное, я уселся за компьютер и стал искать «Уинтерборн Абэйс» на интернет-картах. Нашел, конечно, что меня не удивило, если честно. Потом я обратился к Википедии, но в ней такой деревни не значилось. Покопавшись с полчаса, я бросил это занятие и вновь вернулся к тому, с чего начать следовало бы, – к библиотеке старинных книг, которые я нарыл в букинистических, на барахолках и всяческих распродажах вдоль и поперек всей Англии. В конце концов в одном из сорока шести томов справочника Певзнера «Здания Англии» наткнулся на упоминание. Очевидно, это было – или до сих пор есть – небольшое селение в Девоне, прямо на побережье, которое в 1960-е по каким-то административным соображениям поглотила другая близлежащая деревенька, примерно в то же время, когда доклады Бичинга привели к закрытию нескольких тысяч мелких станций и проходивших через них магистральных путей. Единственной причиной, по какой жители направили обращение, по-видимому, было сохранение весьма великолепного здания церкви с апсидой, которую по некоторым признакам (при строительстве использовались деревянные колышки вместо гвоздей) можно было отнести ко временам саксов.

Конечно, я был заинтригован. Не столько церковь привлекла мое внимание, сколько мысль о поселении, когда-то (на памяти ныне живущих) существовавшем, но затем, по-видимому, исчезнувшем из современных представлений и современных карт.

Видимо, мне стоило бы подумать, отчего это автор письма в Америке ожидал, что почтальон в Англии должен знать старое название английской деревни. Возможно, подумай я об этом, дело обернулось бы по-другому.

Девон находился недалеко от места, где я жил. Доехать можно было бы, наверное, за час. Делать мне в тот день было нечего, вот и решил я сесть на свой мотороллер и махнуть по шоссе А35, чтобы доставить письмо лично.

Я не вожу машину. Не нравится сидеть взаперти, будто в пузыре. Опять же, мотоциклы мне тоже не нравятся – чересчур быстро, чересчур озверело. У меня итальянский «велоциферо», он похож на «весту», только побольше и побыстрее. На вид он будто сделан в 1950-е для старшего брата Одри Хепберн, хотя на самом деле это модель 1990-х и выглядит просто классически. Будьте уверены, когда он жужжит по дороге, на него оглядываются. Мне он нравится, потому что на нем я ощущаю ветер в своих волосах, запахи полей, берегов рек и, когда проезжаю мимо, даже садов и цветников, разбитых людьми. А еще силосных ям и удобрений, разбросанных по полям, увы, надо терпеть: любишь мчать с ветерком, терпи и безветрие.

Когда я отправился, на юго-западе всё закрывали низкие облака, отбрасывавшие мрачную тень на весь пейзаж. Дорога шла через холмистые гряды, которые растопыренными пальцами тянулись к берегу моря, ехать приходилось с горки на горку при видимости не более десятка футов, вот и ехал я то сквозь туман, где тот тонко стлался по возвышенности, то спускаясь в самую гущу его, где хотелось пробираться буквально на ощупь.

По дороге, конечно, не стояли указатели на деревню, в прошлом называвшуюся Уинтерборн Абэйс, так что правил я, исключительно полагаясь на то, что помнил по карте в Певзнере. Несколько раз поворачивал с А35 не туда и попадал в какой-нибудь Ситон или Колитон, не то катил вдоль берегов рек со странными названиями вроде Ярти или Чар, но в конце концов (больше на удачу, нежели по разумению) решил испробовать узкую неразмеченную дорогу, шедшую в сторону от второстепенного проселка. Пропетляв минут двадцать меж полей и трупов деревьев, обнаружил на столбе старый металлический указатель. Он наполовину зарос мхом и жутко запрокинулся, но все же я разобрал слова: «Уинтерборн Аб…» – выбитые на нем. Последние три буквы залепил мох, пришлось отдирать и оттирать его, прежде чем я увидел «эйс» на конце.

Я вновь поехал по петляющей дороге. Ширина ее едва позволяла проехать машине, и, попадись мне навстречу авто, не уверен, что мы смогли бы разъехаться, не поцарапав покраску друг на друге. Листва до того смыкалась над головой, что дорога по большей части шла в тени. Пришлось включить ближний свет, чтобы разглядеть, где я еду. Пока я неспешно пробирался меж корней и рытвин на дороге, ожидая, когда она внезапно вильнет в сторону, бросал взгляды по сторонам, стараясь определить, что это за кустарник с такими большими листьями, покрытыми красными и темно-зелеными крапинами. Листья были размером с мою голову, но больше походили на хваткую ручищу: пять раздельных отростков, сходившихся вместе окрашенными в ярко-красный цвет остриями, словно когти. Внизу под ними, вблизи дороги, росли кучки белых узловатых овощей вроде цветной капусты, походивших на уродливые детские головки, сидящие в листьях до того темно-зеленых, что казались почти черными.

Что-то метнулось через дорогу, испугав меня. Крутанул головой, чтоб проследить, но сумел разглядеть только нечто худое и голубовато-серое, вроде остриженного борзого пса. Оно, обернувшись, глянуло на меня и пропало в кустах, я лишь мельком успел заметить худую морду с рядами острых зубов и маленькие красные глазки, казалось, светившиеся в луче от фары ближнего света. Меня передернуло, но оно пропало быстрее, чем я смог бы что-то предпринять.

От души отлегло, когда я наконец добрался до деревни Уинтерборн Абэйс. Она представляла собой пеструю смесь из, наверное, десяти-двенадцати старых домов по обе стороны грязной дороги. Краска на них шелушилась, обвисая сухими корками и чешуйками. Чувствовался тот особенный запах, который всегда называют запахом озона, хотя на самом деле это водоросли гниют. За последними домами видно было, как дорога оканчивалась у каменного причала, который под небольшим углом выдавался в серое море и конец которого скрывали накатывающие, все в белой пене, волны. Стенки же причала обросли бурыми водорослями и ракушками. Вокруг не было никого, но все же деревня не казалась пустынной. У меня было весьма странное ощущение, что за мной наблюдают из-за серых кружевных занавесок, паутинами висевших в каждом окне.

Где проходила граница «зимы владения», от которого получила свое название деревня, было очевидно. Дома по левой стороне отделяла от дороги узкая канава – сухая в тот момент, заросшая травой и бурьяном. У небольшого каменного моста через канаву сходились тропинки от входных дверей всех домов. Последнее здание перед причалом было по сути деревенским клубом – одноэтажное строение, занимавшее столько же земли, что и шесть-семь домов. Перед клубом на усыпанной гравием автостоянке было несколько машин – в том числе и довольно дорогих: я увидел «рэйндж-ровер» с «лексусом» и еще то ли «ягуар», то ли «ровер-75». Видом своим они чуточку выбивались из местного пейзажа. Щит перед входом в клуб был сплошь покрыт сухими старыми бумажными лентами, многие из которых отклеились и свисали лианами – уцелевшие остатки поколений, полагаю, деревенских уведомлений.

Терзали сомнения, а точно ли дорога, на какой я оказался, и в самом деле Викаридж-Клоуз – не было видно дома викария, не говоря уж о церкви, – только вдруг понял: то, что я принял за проход между двумя домами, на самом деле узкая улочка, уходящая вдаль под прямым углом. Я развернул мотороллер и покатил по ней.

Дома вдоль этой улочки стояли меньше и мрачнее, номеров на них я различить не мог. На дальнем конце показалась церквушка, окруженная небольшим погостом с покосившимися надгробиями. Земля между стеной погоста и могилами, а то и сами могилы поросли шишковатыми растениями, похожими на цветную капусту. Церковь строилась из темного камня, который от времени потемнел еще больше и был испещрен оранжевой плесенью. В несколько темных окон были вделаны витражи, в стенах между окнами торчали обычные металлические шипы, которые вбивали в камень, пока только концы их наружу не торчали. Водостоки на крыше, как и церковную колокольню, наполовину скрывал низко нависший туман. Я сразу понял, как прав был Певзнер: церковь эта вызывала к себе интерес.

Я поставил свой мотороллер снаружи у сложенной из камней стены, окружающей кладбище. Когда движок смолк, повисло густое молчание: ни голосов птиц, ни звуков движения, лишь издалека доносился шум обленившихся волн. Я увидел, что дверь в церковь (массивное изделие из дерева, выкрашенное зеленой краской и выложенное металлическими розетками) приоткрыта. Мне нужен был повод заглянуть вовнутрь, и мысль о том, что там кто-нибудь есть, кто сможет объяснить мне, как найти дом семь, была ничуть не хуже любой другой.

Несколько секунд понадобилось, чтобы глаза привыкли к сумраку внутри церкви. Витражные окна были грязными; казалось, что стекла в них главным образом зеленые да синие, а от этого и старые деревянные скамьи, и неровный каменный пол были погружены в странный водянистый свет. Сразу за проходом, перед хорами, стоял каменный амвон. Он на несколько ступеней возвышался над полом, так что взошедшие на него смотрели на прихожан сверху вниз, когда произносили свои проповеди. На амвоне сидела приходская служительница церкви.

Голова ее склонилась над толстой книгой на аналое перед ней, а потому присутствие мое она заметила не сразу. Медленно подняла взгляд. Лет она была, видимо, средних, рыжие волосы потускнели, в них пробивались седые пряди. Голубые глаза поблескивали в скудном освещении.

– Добрый день, – произнес я.

Несколько мгновений она колебалась, потом сказала:

– Вам не следовало бы быть здесь. Это неверно.

Я предположил, что она имела в виду либо то, что я прерываю ее молитвы, либо что церковь эта какая-нибудь обособленная, правят ею религиозные фанатики, не желающие, чтобы неверующие отравляли их обряды. А это значило, что чувства мои метались между желанием повиниться и желанием разозлиться. Я выхватил из кармана куртки конверт.

– Мне вот это прислали по ошибке. Послание должно было бы сюда прийти, в дом семь на Викаридж-Клоуз. Я живу не слишком далеко, вот и подумал подвезти его, а заодно и деревню посмотреть.

– Дом семь? – Служительница нахмурилась. – Это… Бен и Морин Чидлеры. В данный момент вы их дома не застанете. Боюсь, вообще никого не застанете. Все у деревенского клуба на базаре купи-продай.

«Базар купи-продай» – это одна из тех фразочек, что приводят меня в восторг, так же как и «грандиозная распродажа», «блошиный рынок», «гаражная распродажа» или «распродажа из багажника». Я так много старинных книг отыскал на этих торжищах, что понял: придется. У меня даже от одного запаха старой бумаги пульс учащается.

– Деревенский клуб, это там, ниже по набережной?

Женщина кивнула, только смотрела она на меня странно, хмурясь и слегка кося взглядом. Может, подумал я, это оттого, что в церкви так сумеречно. Или она близорука, а очки дома оставила.

– Вы уверены, что письмо для дома семь? – спросила она. – Именно этого я и ждала…

– Оно определенно для дома номер семь, – заговорил я, заполняя пустоту после того, как ее голос исчез в тишине. – Понимаете, – продолжил я, когда стало ясно, что она ничего больше говорить не намерена, – я видел возле клуба несколько очень, по виду, дорогих авто. Очевидно, тут у вас какое-то совершенно особое место. Я так думаю, на этом базаре грандиозные покупки сыщутся.

Она засмеялась. Смех был больше похож на кашель.

– А-а, те автомашины принадлежат приезжим, – сказала женщина. – Люди издалека приезжают взглянуть на товар. – Она снова замялась. – Вы уверены, что приехали туда, куда надо? Кое-что, чем там торгуют, очень… специфично. Там не сыщешь обычных приправ чатни, джемов и вязаных накидушек на чайник, понимаете?

– А как насчет старинных книг?

Женщина медленно кивнула. Могу ошибаться, только мне показалось, что по лицу ее промелькнула тень огорчения.

– О да, конечно же, там есть старинные книги. Некоторые – очень древние. – Рука ее ласково поглаживала лежавшую на аналое Библию. – Древнее даже, чем эта, – печально молвила она.

– Но в подметки ей не годящиеся по важности и влиянию, – сказал я, стараясь ее приободрить.

– И я так думала, – ответила женщина, – когда впервые приехала сюда.

Я собирался попросить у нее позволения осмотреть саксонскую апсиду, однако женщина, казалось, не желала сходить с амвона, чтобы показать мне ее. Сложилось впечатление, что она вообще предпочла бы, чтобы ее оставили в покое. Молчание затягивалось, и я произнес:

– Что ж, тогда я, пожалуй, пойду и брошу это письмо. Ничего, если я мотороллер снаружи оставлю, или вам больше по нраву, чтоб я взял его с собой?

– Пожалуйста, оставляйте здесь, не волнуйтесь, – сказала она. – Здесь он будет в полной сохранности.

Сейчас, оглядываясь назад и памятуя о крепости заднего ума, я думаю, что она, возможно, сделала очень легкое ударение на слове «он», но тогда я этого не заметил. Лишь кивнул, шагнул назад, потом повернулся и пошел к двери.

Оставив церковь за спиной, я пошел обратно по Викаридж-Клоуз к тому, что полагал возможным назвать основной дорогой. Уж точно не главной улицей. Разок-другой, казалось, замечал, как серые занавески на окнах в домах, мимо которых я проходил, слегка вздрагивали, но я приписал это кошкам, спрыгнувшим с подоконника в испуге от моего появления.

На перекрестке я повернул налево и направился к побережью и деревенскому клубу. Пелена тумана все еще свисала сверху. Я безуспешно выглядывал какую-нибудь чайную или кафе, где можно было бы выпить чего-нибудь и чуток перекусить. Сгодилась бы даже лавка, где продают подкопченную рыбу с картошкой. Езда пробудила во мне аппетит. Странно, но вокруг ничего не было. Когда-то английские деревни вырастали вокруг местной таверны и вокруг местного утиного пруда, но в наше время, похоже, сердцем каждой стал какой-нибудь магазин-кулинария, где отпускают кофе с изыском в виде всяких сиропов, наряду с местной стряпней и сваренным вручную мылом. Чаще всего она соседствует с китайской закусочной навынос. Если чуток повезет, думал я, может, кто и крепкий чай готовит с оладьями за каким-нибудь полукруглым окошком в стене клуба.

Прежде чем зайти в клуб, я постоял на конце причала, разглядывая море. Горизонт был скрыт из виду туманом, но я различал темные массы рыболовецких судов, качающихся вверх-вниз, с мачтами, похожими на устремленные в небо стволы деревьев в лесу, через который я ехал, только мачты были тоньше и прямее. За ними, мне казалось, была видна смутная гряда скал, почти невидимых в сумраке. Она походила на позвоночную часть какого-то доисторического скелета, наполовину ушедшую в воду.

Дорогие машины стояли там же, на автостоянке. Некоторые из них были арендованными, как я заметил: белая покраска, полное отсутствие беспорядка внутри и маленькие штрих-коды, налепленные на торпеду, чтоб служащий мог сканировать их через окошко при въезде и выезде. Что, недоумевал я, делает столько арендованных авто в такой маленькой, отдаленной деревушке, как Уинтерборн Абэйс? Я помнил, служительница в церкви обмолвилась о том, что здешний базар купи-продай имеет дело с «особыми» товарами, только были ли эти товары настолько необычны (к тому же настолько дорогущие), чтобы пробуждать в людях, живущих далеко, желание арендовать машину и пуститься в путешествие, а не просто доехать на автобусе? Я даже подумал, что некоторые добирались на самолетах до аэропортов в Хитроу или Кэтуике, где и арендовали машины. Я похлопал себя по карману куртки, в который сунул конверт, когда выходил из церкви. На нем ведь, между прочим, наклеены американские марки. Возможно, этот базар купи-продай и впрямь имеет международный размах – торгует таким особенным антиквариатом, что коллекционеры готовы одолевать ради него огромные расстояния. Интернет-маркет, подумал я, в наши дни демократизировал и упростил покупку чего угодно.

Вспомнились странные овощи, росшие по обочинам дороги в деревню и на церковном дворе. Наверное, какой-то редкий вид, что растет только в этой местности, а потому высоко ценится гурманами отовсюду за свой неповторимый вкус. В них непременно должно быть что-то – до того они безобразны на вид.

Дверь в клуб была закрыта, я распахнул ее, вызвав скрип тугих петель.

Внутри по всей длине зала стояли четыре ряда столов: по одному на каждой стороне с торговцами, стоявшими между столами и стеной, и два ряда посредине, разделенные проходом. Торговцев, казалось, было больше, чем покупавших, – что, если честно, очень соответствовало виденному мною на распродажах и ярмарках по всей юго-западной Англии. В воздухе зала витала легкая дымка, что я приписал туману, вползавшему с улицы через открытые окна; к тому же было жарковато, я чувствовал, как голова у меня от лба до затылка покрылась потом. Скинув куртку и перебросив ее через руку, я двинулся к ближайшему ряду.

Первый стол был уставлен маленькими статуэтками. Резьба по камню – всевозможных видов и цветов. Я привык к тому, что на подобных ярмарках всегда найдется несколько прилавков, где продают ярко раскрашенных драконов из смолы или фарфора истовым приверженцам Нового века, и поначалу решил, что тут нечто подобное, но, приглядевшись, понял, что статуэтки все старые, побывавшие в разных передрягах, и щербатые. И изображали они кое-что куда уродливее, чем обычные драконы. Одни фигурки были наделены некоей странной смесью черт обезьян и осьминогов, другие походили на русалок наоборот: существа с головами, как у рыб, и толстыми короткими ногами, – а у иных и вовсе не было узнаваемой формы, их создавали переплетавшиеся во всех направлениях и между собой ленты из камня.

Мужчина за этим столом, заметив мое приближение, улыбнулся. Он был роста ниже среднего, зато рот его растянулся очень широко. Глаза его сильно увеличивали толстенные стекла очков, казалось, что он совсем не мигает.

– Нравится что-нибудь из увиденного? – спросил он.

– Они все интересны, – ответил я, улыбаясь. – Сколько они стоят? Не вижу никаких ценников.

Торговец уставился на меня с недовольным выражением на лице.

– А как по-вашему, сколько они стоят?

Ответил я без особой уверенности в том, что правильно уловил суть вопроса:

– Уверен, есть люди, для которых их цена значения не имела.

Явно удовлетворенный, торговец кивнул.

– Цена значения не имела. Золото или рубины значения не имели. Самое жизнь значения не имела. – Я кивнул и пошел дальше. – Если у вас есть что-то похожее, – окликнул он меня, – можно мену устроить. Я с радостью оценю все, что у вас найдется.

На следующем прилавке тоже был разложен резной камень, только уже не фигурки. Выставлено было нечто больше похожее на скрижали: неправильной формы таблички или дощечки с вырезанными на них письменами. Я предположил, что надписи – это какие-нибудь руны, основанием считать так служило то, что я не распознавал в них хоть что-то: написано было на неизвестном мне языке. Замечу, что в других местах я видел в продаже товары с нанесенными на них надписями на «элвиш» (искусственном языке Д.Р.Р. Толкина) или на «клингтон» (языке «Звездных войн»). Всегда найдется кто-то, готовый купить дорогую безделушку, которая имеет особую привилегию от художественной или научной фантастики.

По мою сторону стола стоял мужчина, державший одну из каменных табличек. На нем был длинный черный дождевик (несмотря на жару), на голове – черная шляпа, из тех, что носил во время интервью и певческих выступлений Терри Пратчетт. Руки (я ожидал, что они окажутся затянутыми в перчатки) были поразительно белы, а пальцы длинны и тонки, как у пианиста. Он слегка повел головой, давая понять, что увидел меня, и улыбнулся. Глаза его были защищены круглыми очками с темными стеклами, напомнив мне виденные фотографии Джона Леннона. Он склонил голову. Я поклонился в ответ.

Больше из вежливости я взял одно изделие, чтобы рассмотреть. Камень оказался тяжелее, чем я ожидал. Был он мылким и теплым на ощупь. Может быть, подумал я, множество людей держали его в руках или, возможно, камень просто впитывал жару клуба.

Я перешел к следующему столу. Он, к моему восторгу, был заполнен книгами. С нетерпением взялся я за первую. Она была старой – старинной, – переплетена в потрескавшуюся черную кожу и закрыта на железные застежки. Такого рода книги, отыщи вы их в Британском музее, позволят читать, только если на вас будут белые нитяные перчатки, а книгу уложат на специальную подставку, а вот тут она просто лежала на виду, и любой мог взять и читать ее безо всяких предосторожностей.

Я раскрыл ее и просмотрел титульный лист. Текст был на немецком, отпечатан массивным шрифтом. Насколько понял, называлась она «Von Unaussprechlichen Kulten», что я перевел как «О безымянных культах» или, возможно, «О невыразимых культах». С немецким у меня так себе. Автором был некто Фридрих Вильгельм фон Юнцт, а издателем – компания, о которой я никогда не слышал, в Дюссельдорфе. Неохотно и осторожно положил я книгу и перешел к следующей, брошюре из выцветшей бумаги с картонным переплетом, где значилось название: «О ниспослании души». Автор обозначен не был.

На столе было до того много редкостей, не виданных мною прежде, о каких я и не слыхивал, что голова пошла кругом. От жары было не легче. Бывая на распродажах и тому подобном, я привык копаться в стопах автобиографий мелких спортивных звезд и поблекших знаменитостей в поисках необычного. А тут необычного было – глазом не окинуть.

Скользя взглядом по столу, я видел лежавших друг за дружкой «Исследование систем мифов примитивов недавних времен с особым разбором текста Р’льеха» профессора Лабана Шрюсбери, «Ключ алхимика» Роберта Фладда (этой книге было около пятисот лет, поскольку она являлась оригиналом) и «Остатки утраченных империй» Отто Достманна. Среди древних, потрескавшихся и пыльных томов я заметил и более современные книги, скажем, особо любимую мною, вошедшую в мою собственную коллекцию «Нет на карте», ее автор, Алистер Боннетт, дал ей такой подзаголовок: «Утраченные пространства, невидимые города, забытые острова, дикие места и что они рассказывают нам о мире».

Сбоку пристроилась книжка вольнодумицы Мейв Бинчи «Тара-Роуд». Могу лишь предполагать, что попала она сюда случайно, хотя сам видел ту же книжку в хирургической клинике нашего района и двух кофейнях поблизости от моего дома, а также во всех до единого букинистических, в каких только побывал. Какое-то время подозревал, что эта чертова книжка преследует меня. Либо это, либо издатели выпустили ее в свет слишком уж огромными тиражами и заполонили ими рынок старья и благотворительности.

Я оглядел зал. Было еще несколько столов с книгами, и даже издали было видно, что книги эти старинные. Даже древние. За исключением томика Боннетта и нескольких других замеченных мною (в том числе и Бинчи), книг этого базара вполне хватило бы на целый антикварный книжный магазин, который сделался бы легендой по всему миру… а так волей-неволей они лежали тут навалом на складных столах. Без указания цены.

Пораженный, я вновь обратился к столу, край которого врезался мне в ноги, и взгляд мой упал на порыжело-красный с цветом слоновой кости супер, по верхней кромке которого были разбрызганы слезы. Супер укрывал книгу в твердом переплете, наполовину скрытую под пожелтевшим журналом 1930-х годов с превосходным названием: «Байки, которые никак не стоило бы рассказывать». Колорит супера я узнал сразу – такой же был на сорока шести томах «Зданий Англии» Певзнера. Важнее то, что это был один из первых выпусков издательства «Пингвин». Интересно, подумал я, какой именно (все они у меня, разумеется, есть, но некоторые тома в довольно плохом состоянии, и я с удовольствием «подновлял» их при всяком удобном случае).

Я извлек книгу из-под журнала и вдруг почувствовал, как волосы шевельнулись у меня на затылке, а по рукам мурашки побежали, еще даже до того, как я название увидел. Когда же я его разглядел, то вдруг ощутил, как бухающие удары сердца отдаются у меня в шее и висках.

«Здания, которые утрачены, и здания, которые ни за что не стоило бы разыскивать» – таково было название. Я раскрыл книгу осторожно, благоговейно и увидел на внутренней стороне титула слова: «Том 47».

В справочнике Певзнера «Здания Англии» 47-го тома не было. Никогда не было.

Аромат старой бумаги, воскурявшийся наподобие какой-то экзотической парфюмерии, заставил мои ноздри трепетать. Я осторожно полистал страницы. По тому, что увидел, стиль был достоверно певзнеровский, совсем не такой, как у других авторов, написавших тома о Глостершире и Кенте, а затем расширивших серию, чтобы в нее вошли «Здания Шотландии», «Здания Уэльса» и «Здания Ирландии». Здания же, о которых шла речь в 47-м томе, не были мне известны – какие-то безвестные часовенки в честь неведомых святых, замки, о каких я никогда не слыхивал, обычные здания, примечательные только тем, что в них случилось нечто ужасное. Мне даже в голову пришло, что передо мной сигнальный экземпляр тома, который так и не был напечатан, или, возможно, из какого-то специального ограниченного выпуска в несколько сотен экземпляров. Я сверился с титулами, но не нашел на них указания, что это «экземпляр икс из игрек» или что они были подписаны самим Николаусом Певзнером.

Дыхание у меня стало натужным, я почувствовал: надо сесть. В конце ряда столов заметил небольшой уголок, где разместились три круглых столика, покрытых скатертями. Вокруг каждого стояло по нескольку стульев. Рядом в стене, как мне и представлялось, имелось окошко, по ту сторону которого пожилые леди готовили чай и кофе. Я положил книгу на место, снова упрятав ее под тот же журнал, чтоб никто не смог ее легко найти, и быстро пошел к тому уголку, минуя по пути стол со странными маленькими часами и еще один – с ископаемыми кулонами на цепочках и кожаных ремешках. Дрожащим голосом попросил чаю у пожилой леди, явно злоупотребившей губной помадой, и сел за столик.

Мне непременно нужна была та книга. Или, по крайней мере, я должен испробовать все разумные способы заполучить ее.

Я оглядел зал, пытаясь сообразить, как люди ухитряются купить что-то, если цены не указаны, а ни один из торговцев (по моему личному опыту, во всяком случае) не расположен вступать в разговоры о том, сколько стоит их товар. Заметил, что собрались тут люди, представлявшие интересный срез человечества: это и мужчины в костюмах с шелковыми галстуками и золотыми запонками, и женщины в костюмах с шелковыми шарфами вокруг шеи, это и явно зажиточные местные жители в кардиганах и вельветовых брюках или в костюмах-двойках с жемчугами. Еще были разрозненные кучки детей и несколько человек, похожих на пляжных бомжей или бродяг, забредших сюда выпить дешевого чайку. Сделав глоток, я понял, что дешевизна – единственное достоинство здешнего чая, препротивной жидкости, оставлявшей маслянистый, слегка зловонный привкус. Возможно, молоко свернулось.

Вновь оглядывая зал и стараясь слизать языком привкус с зубов, я разглядел две не замеченные прежде вещи. Во-первых, все тут относились ко всякому товару на прилавках с почтением – брали его осторожно, рассматривали глазами людей опытных и знающих. Во-вторых, время от времени кто-то из вероятных покупателей ставил товар на место, доставал из кармана, портфеля или сумки на колесиках что-то, завернутое в бумагу, и протягивал это продавцу за прилавком, а тот, приоткрыв обертку, рассматривал вещь внимательным оценивающим взглядом. Иногда торговцы отрицательно поводили головами и возвращали вещь удрученным покупателям, порой радостно брали их в обмен. В случаях же возникновения разногласий по поводу относительной ценности товара и предлагаемой вещи держатели столов выбирались из-за них и несли обе вещи в угол зала, противоположный тому, где сидел я, сразу за прилавком, с тем, что издали показалось мне туалетной водой и духами в расписных флаконах. Там находилась дверь, ведшая в другое помещение, примыкавшую к залу боковушку. Торговцы вручали вещи сквозь занавесь из шариков на нитях кому-то за порогом, потом несколько минут выжидали. Вещи возвращались, и продавцы спешили обратно к прилавкам. Покупатели не спускали с них глаз, а те либо кивали, либо качали головами. Если следовал кивок, то происходил обмен, и все радовались. Если же следовал знак отказа, значит, вещь не вызвала интереса – и покупатели, опечалившись, отходили, все еще сжимая в руках вещи, какие привезли с собой.

То был не «базар купи-продай», то была «толкучка». Тут деньги не переходили из рук в руки, тут действовала полная система бартера, и кто-то в том примыкавшем помещении оценивал вещи и санкционировал сделки. Мне вести обмен было нечем.

Или было чем? Вспомнив о письме в кармане, я вытащил его и уставился на запятнанный конверт. Кто-то в Америке послал его через Атлантику в эту деревушку, подлаживаясь под одно из таких торжищ. Разве было заумным предположить, что не было возможности адресовать письмо кому-то лично, а предпринята попытка пойти кружным путем через какого-то человека в деревне, известного отправителям? Либо конверт содержал нечто, что они готовы были сменять, либо в нем было описание того, что они могли бы переправить через океан, если сделка окажется приемлемой экспертам в боковушке. Может быть, даже фотографии.

Я понимал: делать того, что у меня в мыслях вертелось, не следовало. Понимал, что следовало бы просто попросить кого-нибудь направить меня к м-ру и миссис Чидлерам в доме 7 на Викаридж-Клоуз и вручить там письмо. Беда была в том, что только что я отыскал книгу, о существовании которой даже не помышлял, и должен был заполучить ее. А чтобы заполучить ее, мне нужно было что-то на обмен.

Я достал из кармана ключ от мотороллера и просунул его в щелку между клапаном и остальным конвертом. Быстрым движением провел ключом вдоль края клапана, отрывая его клеевую дорожку от бумаги. Меня можно было считать воришкой, но, по крайней мере, проделал я это аккуратно.

Клапан открылся, и я вытряхнул из конверта письмо. Оно было сложено вдвое. Когда я осторожно развернул его, то увидел несколько фрагментов старинного пергамента, лежавших меж сложенной страницы. Каждый был в собственном прозрачном пластиковом конвертике. На фрагментах виднелись следы коричневых чернил, и у меня сложилось четкое впечатление, что все они – части какого-то большого рисунка или чертежа.

Как раз в тот момент желудку моему перестало нравиться пойло под видом чая (как еще раньше оно не понравилось моим вкусовым рецепторам), и я четко ощутил позыв к тошноте. Пришлось сглотнуть несколько раз, чтобы избежать рвоты. Ладони сделались липкими от пота.

Я не прочел письмо. Где-то на задворках сознания понимал: если я сделаю это, то стану олицетворять сразу и писавшего, и предполагавшегося получателя. Мне нужно было сохранить их анонимность, дабы подавить в себе чувство вины. Я запихал конверт обратно в карман куртки.

Встал и пошел обратно к книжному развалу. Сдвинув журнал, извлек том Певзнера (неизвестный том Певзнера!) и поднял его. Торговец книгами (еще один коротышка в очках с толстенными стеклами, кого можно было принять за брата первого увиденного мной книжника) уставился на меня. В другой руке я держал пластиковые конвертики. Отблеск света в зале, казалось, вдруг сверкнул и с его очков. Он шагнул вперед, нагнулся над беспорядочной грудой книг и осторожно взял у меня конвертики. Поднял их к свету и внимательно рассмотрел. Я затаил дыхание. От жары и духоты в зале я исходил потом, чувствовал, как капельки щекочуще скатывались по ребрам и пощипывали у поясницы.

– Вам известно, что это такое? – спросил торговец, облизывая языком губы.

– Разумеется, – ничтоже сумняшеся выпалил я. – Это ж очевидно, точно?

– А остальное? У вас есть остальная часть документа?

– Увы, нет, – покачал я головой. – Это все, что у меня есть.

Он подумал секунду-другую, вновь взглянул на клочки пергамента и в конце концов слегка повел головой из стороны в сторону.

– Мне нужно посоветоваться об этом. Я не специалист в этой области. Прошу вас, пойдемте со мной. – Мы пересекли зал наискосок, миновали прилавок с жидкостями в разукрашенных разноцветных флаконах и подошли к занавесу из шариков на нитях. Я собрался было пройти за него, но торговец крепко ухватил меня за локоть и потащил назад: – Здесь не так дела делаются, – предупредил он. – Есть черта, которую мы не переступаем.

Он громко кашлянул. Сквозь занавес протянулась рука. Что-то неладно было у человека с кожей, однако времени разобраться, что именно, у меня не было: торговец положил на руку том Певзнера, и та скрылась. Несколько секунд, и рука вновь появилась: частички пергамента в пластиковых пакетиках были забраны.

Мы стояли, не глядя друг на друга, в ожидании окончания оценки. Я оглядывал зал, стараясь вычислить относительную нормальность собравшегося в нем народа (ну, некоторой его части), судя по тем странностям, какими люди занимались.

Оглядывая, заметил, как от прилавка возле чайного окошка к нам направилась какая-то парочка. Она держала в руках старинные деревянные часы, но, присмотревшись, я увидел на циферблате пять стрелок, а цифры были заменены странными символами, неравномерно расположенными по кругу. За нею следовал хорошо одетый мужчина (явно ее покупатель), ведший за собой по залу маленького ребенка, но сразу я не понял, что мужчина собирается предложить в обмен на часы. У ребенка вид был совершенно скучающий – так обычно все дети выглядят, попав на ярмарки всяких изделий и антиквариата. Малыша ничто не привлекало. Не было прилавков с игрушками или старыми компьютерными играми, чтоб посмотреть. Судя по цвету волос и чертам лица, мальчик был мужчине сыном. Ему было никак не больше восьми лет.

Эта троица подошла к нам. Я кивнул мужчине, а мой торговец кивнул женщине. Она кашлянула так же, как и он несколько минут назад, и так же сквозь занавес из шариков на нитях просунулась рука. За краткий миг, на который я вновь увидел ее, я понял, что беспокоила меня припухлость и белизна руки, к тому же она блестела, словно мокрая. Женщина отдала часы. Мужчина выступил вперед. Казалось, он нервничал. Рука просунулась сквозь занавес и нетерпеливо шевельнулась.

Мужчина подтолкнул ребенка вперед. Тот поморщился и раздраженно глянул на мужчину.

Белая рука вытянулась, по самый локоть выпроставшись из складок черного рукава. Схватила малыша за плечо и втянула его за занавес. Мальчик пискнул, но крик вдруг оборвался.

Невзирая на жару и сырость в зале, я почувствовал, как по спине холодок пробежал. Конечно же, мужчина и в мыслях не имел обменять собственного сына на часы? Это было бы безумием!

Я глянул на двух продавцов, но те стояли, будто одинокие пассажиры в ожидании автобуса, устремив взгляд в пространство.

Я посмотрел в зал. Никто не обращал внимания. Похоже, никто и не заметил.

Я должен был остановить это.

Прежде, чем кто-то успел меня остановить, я распахнул рукой занавес из шариков и прошел внутрь. Я искал мальчика и увидел его как раз на пороге двери. Почти не было времени смотреть по сторонам, я схватил мальчишку и потянул назад, но и того, что я успел увидеть, хватило мне для ночных кошмаров на всю оставшуюся жизнь.

Комнатушка было относительно небольшой, по двум стенам стояли составленные друг на друга стулья. Находились в ней пять-шесть человек, сбившихся в группу и выглядевших как-то очень странно. На них были длинные рясы с капюшонами. Были они ниже ростом, зато в ширину раздались больше, чем следовало бы, а из того, что удалось заметить сквозь дыры в рясах, складывалось впечатление, что все они кривоноги. Кожа у них (во всяком случае, в тех немногих местах, где мне ее было видно) была смертельной белизны, припухлая и влажная, как у личинок. Все они смотрели на меня во все глаза, упрятанные в белую опухшую плоть, так же потрясенно и с тем же ужасом, какие, должно быть, были на моем лице.

Впрочем, это было не самое худшее. Хуже всего было не столько очевидное, сколько то, что подразумевалось. В центре комнаты была дыра, достаточно большая, чтобы в нее провалился мужчина… или вылез из нее. Края у дыры были рваные, половые плитки были выбиты кверху, будто что-то снизу вломилось в комнату. У дальней стороны дыры, между нею и дальней стеной, пол был усыпан в том числе и скрученными от старости толстыми ветвями дерева-альбиноса. Там же увидел я и сложенные в кучу, похожие на цветную капусту овощи, только размерами они были с тыкву, а формой напоминали раздавленные головы.

И у них были глаза.

Понимаю, что увиденное мною было причудливой игрой света: просто пятнами грязи или плесени на шершавой белой поверхности, – только все это выглядело так, будто у них были глаза, и они на меня глазели.

Хуже всего было то, что глазели они не в гневе, не в ужасе и не в страхе. Выражение глаз было безразличным. Безучастным. И все же – злобным.

Малыш был ни жив ни мертв от страха, смотрел на все, действительно ничего не понимая! Я обхватил его, вырвал кусочки пергамента в пластиковых пакетиках из рук ближайшей ко мне фигуры в рясе и со всем этим рванул через шариковый занавес обратно в зал деревенского клуба.

Обернувшись, понял, что все продавцы побросали свои столы-прилавки и бегут в мою сторону – все, кроме одного, который вытащил откуда-то колокол и бешено зазвонил в него. Звон колокол издавал неблагозвучный, будто треснувший. Некоторые из приближающихся деревенских мужиков были с ножами, некоторые размахивали тяжелыми дубинками, которые прятали, скорее всего, под столами. Покупатели бросились к выходу, лица их были искажены тревогой и растерянностью.

Я пихнул мальчишку обратно к его отцу, который уже успел в бега собраться.

– Возьмите сына и бегите! – кричал я. – И не вздумайте возвращаться!

Тот машинально взял сына за плечи и притянул к себе. Губы его двигались, он старался что-то сказать, но то ли слов не нашел, то ли я их не расслышал за дребезжаньем колокола и нараставшими криками деревенских.

В дверях убегавшие покупатели подняли толкотню. Я понимал, что ни за что вовремя не успею. Тогда я развернулся и помчался к раздаточному окошку в дальнем углу. Вспрыгнув на стул, проскочил в окошко, побежал на кухню, скользя и падая на скользком плиточном полу. Пожилые прислужницы все сбились к одной стороне, у титана, только в руках они держали ножи и косари, и, едва я встал на ноги, выражение их лиц сменилось с беспокойного на возмущенное.

На другой стороне кухне была дверь. Должна быть, иначе никто не смог бы ни попасть на кухню, ни выбраться из нее. Я побежал к ней, распахнул наотмашь и рванул по травянистой тропинке к линии деревьев, обозначавшей край леса, окружавшего Уинтерборн Абэйс.

Настала ночь. На бегу ноги путались в растениях. Дыхание с хрипом рвалось из горла, в груди все горело. За спиной слышался шум преследования, поскольку толпы торговцев и других жителей деревни проламывались сквозь кусты, срубая мешавшие сучки и ветви своим оружием, чтобы догнать меня.

Догонят – убьют. Это было ясно по их глазам, по их лицам. Я надеялся, что это будет быстро. Не хотелось раздумывать, на что они могли пойти, сохраняя меня в живых, в агонии, в качестве наказания за ненароком причиненную им ересь. Я даже не понимал, во что вторгся, – вот что было хуже всего. Я понял, что некая сверхъестественная сила завладела деревней, что обмен, который велся в ней, преследовал какие-то темные цели, что деревенские жители (и те, что жили на поверхности, и те, что, как я заподозрил, жили под землей, а может, и под волнами морскими) накапливают древнее знание, которое, как уран или плутоний, невероятно опасно, если хранится в одном месте или в одном разуме. Только я не понимал зачем. Не понимал, что это все означает.

Минуя заросли кустарника, я вильнул влево, направляясь к церкви. Надеялся, что мои преследовали продолжат бежать по прямой.

Потревоженные животные разбегались по подлеску, через который я продирался. Может, то были лисы с барсуками, может, еще кто. Я не видел и не желал думать об этом.

Различил впереди сквозь деревья древние церковные стены с торчащими из них тупыми концами шипами. Повернул туда, где, как помнилось, находился главный вход. Выскочив на открытое пространство, окружавшее здание, глянул влево-вправо, выискивая, не догадался ли кто, куда я направляюсь, и не избрал ли путь покороче, по дороге, но там никого не было.

Влетел в дверь и прошел в основную часть церкви. Настоятельница по-прежнему находилась там, также на амвоне, она подняла взгляд, заслышав мои шаги по проходу.

– Прошу вас, мне нужно убежище! – крикнул я.

Она печально покачала головой:

– Вы не туда пришли. Здесь для вас нет убежища.

– Вы же не участвуете в этом?! Вы можете мне помочь! – Крича это, я приблизился к амвону, готовый стащить ее оттуда и потребовать, чтоб она полицию вызвала, или остановила бы этих мужланов именем Бога, с Библией в руках, или еще что-то сделала. Что угодно.

– Я не в силах вам помочь, – произнесла она. Обойдя амвон со стороны и поднявшись на несколько ступенек, ведших к тому месту, где сидела настоятельница, я понял почему.

Толстые белые стебли, поблескивая влагой, пробились когда-то в прошлом сквозь плиты. Они обвивали сзади каменное основание, на котором стоял амвон, охватывали его с боков и пробивались через любую щель. Стебли исчезали под рясой настоятельницы. Когда она повернулась ко мне верхней частью тела, выражение ее лица было сочувственным и печальным, ряса приподнялась, и я увидел, что ноги ее, от ступней до колен и выше, были накрепко опутаны корнями. Нет, не опутаны. Я увидел, как льнула ряса к нижней части тела, и понял, что все тело женщины ниже бедер… заросло. Замещено. Поглощено.

– Что случилось? – вскрикнул я.

Невероятно, но она улыбнулась. И тихо сказала:

– Есть такое, чему нас учат в семинарии, о чем мы никогда не говорим с прихожанами и чего никогда не проповедуем. Мы говорим, что Бог создал Сатану ангелом, но ему было позволено восстать против власти Бога, что демоны – это либо падшие ангелы, либо потуги Сатаны создать ангелов по своему собственному образу, только это не то, во что мы верим. Нет, если честно, нас учат, что есть нечто древнее ангелов и что есть такое, чего не создавал Бог. Эта деревня попала под их господство. Я пыталась помочь им отыскать Свет, однако они стали жертвами льстивых речей Старых Богов. Они вступили в предложенную сделку, не подумав о конечной цене.

– Вы… вам следовало бежать, – сказал я. – Следовало рассказать кому-то!

Она покачала головой.

– Это заползает на вас, и к тому времени, как вы попались, уже слишком поздно. Было время, когда я могла бы сторговать себе свободу. То письмо, что у вас… вы же сказали, что оно для дома 7 на Викаридж-Клоуз? Думаю, вы разберетесь, что «7» это на самом деле «1», написанная небрежно. Мой приятель, живущий в Америке, обещал прислать что-то, чем я могла бы воспользоваться при сделке, обеспечить себе безопасность, только то было три месяца назад. Письмо так и не пришло.

– Я получил его только сегодня, – в ужасе прошептал я.

– Ничто не бывает случайным, – печально улыбнулась она. – Всему есть причина. Мне не было суждено когда-либо выбраться отсюда, зато вам – суждено.

– Я попробовал! – Я взмахнул пластиковыми пакетиками с обрывками пергамента внутри. – Их не хватило даже на обмен одной книги, – кричал я, – не то что моей безопасности… или вашей.

Вместо ответа настоятельница раскрыла Библию в том месте, что, как я увидел, было заложено пластиковым конвертом размером с лист бумаги. И освободила его от зажимов, скрытых в переплете Библии.

– Пнакотические манускрипты, – шепотом произнесла она. – По крайней мере, часть из них.

Внутри конверта лежали еще фрагменты листа пергамента, похожие на те, что были у меня, сложенные вместе, как кусочки мозаики. На них виднелся рисунок, выполненный выцветшей коричневой краской, против которого восстал мой разум. Я не мог воспринять его. Мог, однако, видеть прорехи в мозаике: прорехи, куда идеально подошли бы фрагменты, бывшие у меня.

– Тех кусочков, что я собрала за время пребывания в деревне, и кусочков, что шлет мне мой приятель, хватит, чтобы собрать одну-единственную страницу одного-единственного тома Пнакотических манускриптов. Этого хватило бы мне, чтобы выкупить себе возможность выбраться отсюда, только для меня это пришло слишком поздно. – Она подалась вперед, протягивая мне прозрачный конверт. – Но не слишком поздно для вас.

– Вы уверены? – прошептал я.

– Идите, – произнесла она голосом, зазвучавшим вдруг повелительно. – Уходите из этого места, но, когда выберетесь в место безопасное… тогда начните войну. Сожгите их все.

Кивнув, я взял у нее конверт. Заглянул в ее нежные карие глаза, запомнил возвышенное, почти торжествующее выражение ее лица, а потом повернулся и ушел. Шел по центральному проходу к двери церкви и не оглядывался, зато на ходу извлекал фрагменты, присланные в письме, и вставлял их в прорехи пергамента, что лежал в пластиковом конверте, который настоятельница отдала мне. Они подходили идеально и образовали единое целое.

За дверью, в темени церковного дворика, меня поджидали: укутанные в рясы фигуры с сочащейся влагой белой кожей, а за ними человеческие обитатели Уинтерборн Абэйс. У них были ножи, кривые металлические то ли сабли, то ли косы (я таких прежде никогда не видывал), они зажгли факелы, полыхавшие в темноте и отбрасывавшие повсюду шевелящиеся тени.

Я поднял пластиковый конверт так, чтобы все увидели его. Кое-кто упал на колени. Один из старцев в рясе протянул трясущуюся руку и взял у меня конверт. Он (или она, а может, и вовсе оно – я понять не мог) поднес конверт к месту, где глазам полагалось бы быть, и внимательно рассмотрел его.

– Какова цена? – спросило оно голосом, звучавшим и пахшим лопнувшим пузырем, который поднялся со дна болота.

Я коснулся рукою груди и вытянул ее по направлению к дороге.

– Моя жизнь, – сказал.

Через мгновение, показавшееся вечностью, оно подняло руку.

– Предложение принято, – булькнуло оно в ответ.

Деревню Уинтерборн Абэйс я покинул так же, как и прибыл в нее: на своем «велоциферо» по разбитой грязной дороге, – только я был уже не тем. Повидал всякого и познал всякое, и это изменило меня. Я вернулся домой и с тех пор ни единой ночи не знал покоя.

Пристрастия мои тоже изменились. Да, я все еще восторгаюсь затерянными пространствами, сомнительными или позабытыми местечками, только в этом теперь для меня кроется не только научный смысл. Я знаю, что эти места существуют, только знаю и то, что они не заброшены. Там что-то живет, размножается. Расширяет свое воздействие.

С этим надо бороться, и – спасибо неверно адресованному письму и жертвенности настоятельницы – я, по всему судя, избрал себе путь участия в этой борьбе.

Было ли письмо в самом деле адресовано не туда, раздумывал я, или ему и суждено было приземлиться на мой коврик? Подозреваю, есть много всякого, чего я на самом деле не узнаю никогда, и, вероятно, это – самая малая в том малость.