ГЛАВА СЕДЬМАЯ
I
Симферополь
Штаб ЮжФронта
— …а как над головами завыло — мы чуть в портки не навалили от страха!
Фрунзе взял со стола лист бумаги.
— Врангелевцы предупреждали, что будут стрелять только по ничейной земле. Обманули, выходит?
— Да нет, товарищ комюж… — замялся краском. — Я, как приказ получил, сразу своих отвел. А сам остался — дай, думаю, погляжу, что гады затеяли? Вот, значить, и посмотрел: снаряды ихние, которые ракеты, через нас перелетали и рвались аккурат там, где мы давеча с белыми встретились. Хвосты огненные в пол-неба, дым, земля столбом… Я на германской повидал, как тяжелая артиллерия бьет — куды-ы-ы там!
— А самих беляков видели?
— А то как же? Выкатились на броневиках, сидят сверху, рыл по десять, стволы во все стороны. Нас увидали, смеются: «не боись, мол, товарищ, у нас перемирие!»
— Папиросками угощали, — добавил чернявый красноармеец, державшийся рядом с комэском. — Ваське, вон, шоколадку дали.
Фрунзе внимательно посмотрел на бойца.
— Шоколадку, говоришь, папироски? Значит, вы их вблизи рассмотрели?
— Как вас, товарищ комюж! Броневик подъехал, двое спрыгнули — и к нам, а остальные остались сидеть.
— И как тебе показались эти беляки?
Боец ответил не сразу.
— Какие-то они не такие, товарищ комюж! Рожи зеленым и сажей вымазаны, у других на мордах тряпки с дырьями для глаз. Форма зеленая, в бурую крапь, навроде конской гречки. На ремнях — подсумки, да мешочки, да кармашки. Винтари такие… вроде «Мадсена», тока обойма не вверх, а вниз торчит, тоже гнутая. И говорят чудно.
— Верно! — поддакнул комэск. — Обычный беляк, ежели и скажет «товарищи», то эдак, с усмешечкой подленькой, с подначкой. А эти уважительно: «товарищ боец» да «товарищ красноармеец!»
— А один вовсе кулак поднял и говорит: «Да здравствует товарищ Сталин, вождь мирового пролетариата!» — добавил боец. — Мы аж рты поразевали.
— Сталин? — нахмурился высокий человек, весь затянутый в хромовую кожу. На боку у него болталась деревянная коробка с маузером. — Какой он вождь, коли товарищ Троцкий его позицию принципиально критикует? Или ты с линией ЦК несогласный?
— Да я шо, я нишо. Это ж беляк говорил, а они все гады…
Комэск, не глядя, ткнул локтем, боец поперхнулся. Хромовый сверлил его взглядом, пока боец бочком не убрался за спины соседей.
— Товарищ Сталин, значит… — повторил Фрунзе. — Ладно, можете быть свободны. Начсвязи, что у вас?
— Второй день молчок, товарищ Фрунзе. Провод на Джанкой перерезан.
— Эка невидаль — провод! Посылали телефонистов?
— Так точно, сразу! Очень основательная сволочь поработала: не в одном месте перебили, а сразу в десятке. И ладно бы просто перебили, а то целые куски сперли!
— Сперли, говорите? — удивился Фрунзе. — Так может, это не беляки, а местные татары озорничают? Телефонный провод в хозяйстве штука полезная…
— Мы тоже так подумали, товарищ комюж. Но потом телефонисты наскочили на мину — специально стояла, чтобы пришли чинить и зацепили!
— Вот как? — насторожился Фрунзе. — Мина? Много народу побило?
— То-то ж и оно, что нет! Странная какая-то мина: не взрывается, а фейерверки пускает! И так свистит, что телефонисты чуть не оглохли! Они до того перепугались, отказываются к проводу близко подходить!
— К стенке шкурников и трусов! — вскинулся человек в коже. — Раз приказано, не имеют полного права не исполнять! А кто отказался — тот есть враг и предатель!
Начсвязи покосился на говорившего. Евдокимов, зам. начальника Особого отдела Южного фронта. Участник октябрьских боев в Москве, большая шишка в столичной чрезвычайке, особо отличился при разгроме московского штаба Добровольческой армии. По слухам, сам ставил к стенке кадета Щепкина, генерала Соколова и других, арестованных по этому делу. Такому человека шлепнуть — плюнуть и растереть.
— Расстрелять недолго, товарищ. А где я потом телефонистов найду? Связь тянуть — это тебе не маузером размахивать!
Лицо чекиста пошло багровыми пятнами. Фрунзе, видя, что дело идет к перепалке, постучал по столу костяшками пальцев:
— Товарищ Евдокимов прав: дисциплина нужна! Теперь не восемнадцатый год, не вольница на бронепоездах! Если есть приказ — изволь исполнять. Не получается — прояви инициативу, найди выход! Вот вы что предпринимаете насчет этих мин?
Начсвязи почесал над ухом, отчего фуражка с облупленной звездочкой съехала на бок.
— Есть у меня один, из телеграфной роты. Он что удумал: закидывает кошку на веревке, цепляет провод и дергает. Ежели мина есть, она взрывается. Штук пять уже сняли!
— Что ж, толково. Но все равно, медленно работаете! Связь нужна! Что у нас с радио?
— Со вчерашнего дня в эфире сплошной треск. Мы и так, и эдак — глухо. Словно нарочно!
— А может и правда, нарочно? Еще в Японскую войну моряки забивали искрой передачи вражеских станций.
— Может и так, товарищ комюж. Но я-то что могу? Радиотелеграфная станция у нас слабая, еле добивает до Джанкоя. Придется ждать, пока провод починят.
Фрунзе наклонился к адъютанту, сказал что-то вполголоса. Тот кивнул, сделал пометку в карманной книжечке.
— Через два часа жду доклада о восстановлении связи. Хоть с депешей верхом скачите, а связь чтоб была!
Начсвязи кивнул.
— Теперь вы, Александр Лукич. Как дела у Каретника?
Борчанинов, член РВС Второй Конной, торопливо встал с табурета:
— Части революционных повстанцев Украины под командованием Каретника движутся на юг, вдоль побережья. На Альме наткнулись на пехотный заслон, вступили в бой.
— Результаты?
— Пока неясно, товарищ комюж. Связи по проводу нет, депеша доставлена на аэроплане.
Фрунзе повернулся к адъютанту:
— Срочно пишите приказ товарищу Павлову 6 пусть поднимает пять… нет, семь аэропланов с бомбами и пулеметами. Помните, в начале девятнадцатого товарищ Ленин распорядился создать особую авиагруппу для действий против Мамонтова и Шкуро? Очень тогда удачно сработали авиаторы. Вот пусть и помогут Каретнику, нельзя допускать заминки в продвижении на Севастополь! И отметьте: срочно произвести воздушную разведку, сведения немедленно ко мне!
Чекист яростно замотал головой.
— Как можно доверять махновцам, товарищ комюж? Чтобы всякие банды брали Севастополь? Да они только грабить горазды! Подумаешь, заслон — юнкерье, гимназисты! А эти «ерои» уже полсуток возятся! Враги они, товарищ комюж, все до единого враги, хуже Петлюры!
— Ну-ну, товарищ Евдокимов, не надо рубить сплеча. Одессу махновцы взяли, при Ишуне крепко помогли…
— Потому и помогли, что мы их снабдили огнеприпасами, провианта подкинули! От своих оторвали — и ради кого? Забыли, что они в июле у нас в тылах учинили?
— Когда придет время, с махновцами мы разберемся. — отрезал Фрунзе. — А пока пусть наступают. Севастополь надо брать, Москва требует, сам товарищ Ленин!
Евдокимов нехотя кивнул.
— В конце концов, — примирительно сказал командующий, — чем больше их покрошат, тем нам потом меньше хлопот. Верно, товарищи? Будем считать, что врангелевцы делают нашу работу.
II
Над рекой Альма.
Гидросамолет «Финист»,
бортовой номер 3
Всадники порскнули в стороны. Новый заход: на пологом снижении обстрелять конницу из курсовых пулеметов, потом метрах на тридцати выровнять машину и пройтись на бреющем, над самыми головами улепетывающих в ужасе «гарних хлопців». За спиной, в проеме двери, грохочет ПКМ — стрелок азартно поливает длинными очередями, гильзы дождем сыплются на пол, улетают в дверь. Лейтенант сделал зарубку в памяти: надо приспособить к пулемету мешок-гильзоулавливатель. Стрелок, конечно, пристегнут, из самолета не выпадет, но и поскользнуться на стреляных гильзах — мало приятного.
Примчавшийся на грузовике юнкер рассказал Зарину о роте Константиновского училища, которая из последних сил сдерживала на Альме махновскую конницу. Дали знать на «Можайск»; Куроедов приказал выдвинуть на помощь юнкерам два взвода на броне при установках РСЗО и гусеничных самоходках. Морпехи кинулись заводить машины, но всем было ясно — не успеть. Пока доберутся до места, жиденький заслон сомнут.
Единственный шанс продержаться до подхода бронегруппы — удар с воздуха. Авиатехники на «Адаманте» спешно разворачивали лопасти вертолета; на «Алмазе» к пилонам двух «Финистов» подвешивали бомбы и НУРы. Третий, без ударной подвески, покачивался у борта «Алмаза» — его готовили к разведвылету на Бахчисарай.
Эссен раздумывал недолго: крикнул бортстрелку захватить лишних пару коробок с лентами для ПКМ, спустился по веревочному трапу к «Финисту». Так, НУРов и бомб нет, бэка к пулеметам в наличии. Указатель топлива… уровень масла… аккумулятор… порядок!
Гидросамолет развернулся и пошел на взлет. Эссен описал круг над Севастопольской бухтой и лег на знакомый курс.
* * *
Радио ожило:
— «Третий», я «Адамант», что там у вас?
— «Адамант», я «Третий». Противник, до двух полков конницы, атакует позиции юнкеров. Захожу для штурмовки. У меня все, прием.
— «Третий», «Я „Адамант“, звено с полной подвеской идет к вам. Погоняйте конницу, пока бэка хватит, и назад. Броня выдвигается, прием».
В вышине, что-то блеснуло. Солнечный зайчик на остеклении кабины? Лейтенант пригляделся и резко положил машину на крыло. За спиной загрохотало, стрелок, матерясь, повис на ремнях.
— «Адамант», я «Третий», атакован истребителями! «Ньюпоры», два или больше. Вступаю в бой!
* * *
Эссен готов был спорить, что у красных пилотов движки изношены не меньше, чем «Гном» его старой «эмки». Из «Ньюпоров» и в лучшие дни можно было выжать не больше ста восьмидесяти в час, а сейчас они вряд ли дадут и сто шестьдесят. Зато маневренность отличная, не то, что у «Финиста» с его громоздкими поплавками.
А потому — никаких боев на виражах! Атака на пологом снижении с разгоном, уход в набор высоты, разворот и снова атака. «Финист» и в морском варианте быстрее чуть ли не на сотню в час, не говоря о скороподъемности. И вооружен получше: два «ПКТ» в подвесных контейнерах — это вам не архаичный «Льюис», стреляющий поверх пропеллера.
Но это у ведомого. У ведущего, кажется, два синхронных «Виккерса» на капоте. Похоже, опытный пилот, недаром фюзеляж украшен красным чертенком, гоняющимся за черной уткой. Красный ас? Что ж, посмотрим…
Набор высоты, заход от солнца, РУД до упора — атака! Жгуты трассеров летят мимо, юркая цель выворачивается из перекрестья, ручку чуть влево… «Финист», ревя форсированным движком (четыре сотни сил против восьмидесяти!), пронесся мимо. Сзади загрохотал ПКМ — стрелок не упустил шанса. Э-э-э, да он попал!
Аппарат с бесенком пошел вниз, волоча за собой хвост белёсого дыма. Второй отвернул в сторону моря: запаниковал, пытается удрать с разгоном на снижении.
«Ну, теперь не уйдешь…»
Сбросить газ… «Финист» повис на хвосте «Ньюпора», метрах в двадцати. Он что, самоубийца, недоуменно подумал Эссен — прет и прет по прямой, едва не задевая колесами барашки волн? И когда это они успели пересечь береговую черту?
Эссен откинул колпачок, нашарил пальцем гашетку. Правый пулемет молчал; левый плюнул короткой очередью. Патроны, мать их! Лейтенант принял влево, чуть добавив оборотов. Если поравняться с «Ньюпором», бортстрелок сможет его обстрелять.
Этого не потребовалось. Обнаружив на хвосте неприятеля, красвоенлет с перепугу бросил аппарат вправо. Это его и погубило.
Виной всему стал вращающийся вместе с винтом блок цилиндров ротативного «Гнома». Влево «Ньюпор» поворачивал неохотно, задирая нос, а вот правый вираж выполнял с изумительной легкостью, но при этом резко клевал носом. Опытные пилоты знали об этих особенностях и даже использовали их в бою, но сейчас противником Эссена был явный новичок.
«Ньюпор» лег на правое крыло и опустил нос. Будь у красного пилота хоть метров пятьдесят высоты в запасе, он сумел бы выровняться. Но у него не было и двадцати. Аппарат зацепил крылом воду и закувыркался по волнам, словно игрушечный бумеранг из перекрещенных реек. Плоскости разлетелись в стороны, капот нырнул в воду — конец! Эссен прошелся над местом падения — если пилот держится на воде, можно сесть, подобрать беднягу.
Нет. Только обломки и расплывающееся масляное пятно.
«… „Третий“, ответь! „Третий“, ответь! „Третий“, я „Адамант“, ответь! Эссен, мать твою, ты жив?»
Лейтенант чертыхнулся сквозь зубы — вот что значит, нет привычки к радио!
— «Адамант», я третий, все в порядке. Сбил двоих, расстрелял бэка, иду домой.
Самолет подпрыгнул на семьсот метров, и с этой высоты Эссен увидел подходящие к Альме «Финисты». На пилонах — серебристые цилиндры пусковых контейнеров.
Все, шутки кончились, господа селюки. Пришли взрослые и очень сердитые дяди…
М-14 успокаивающе тарахтел. Две победы — совсем неплохо, но почему его это совсем не радует?
«Бог не выдаст, свинья не съест, Реймонд Федорыч, — сказал Корнилович. — Надо будет, и на Гражданской повоюем. Хотя, по мне, так лучше с германцами или англичанами. Воля ваша, а меня не тянет стрелять в русских…»
Будто меня тянуло, с запоздалым раскаянием подумал Эссен. Одно дело — причесать пулеметами бандитов, вообразивших себя идейными анархистами, и совсем другое — сбивать русских авиаторов! Они ведь могли воевать в германскую, особенно тот, с чертенком. Впрочем, он кажется, сумел посадить аппарат… И все равно, мерзко: будто он вышел на дуэль с противником, вооруженным кремневым «Лепажем», взяв маузер. У красных авиаторов не было ни единого шанса.
Какого черта, в самом деле? У французов и англичан в 1854-м не было ни пулеметов, ни аэропланов, ни скорострельных пушек, и это не вызвало никаких душевных терзаний.
«Но ведь это не русские, верно?
И что, выходит, они не люди?»
Эссен помотал головой, отгоняя непривычные мысли.
Пора заканчивать с этим декадансом! Их никто не звал в Крым, этих французов и англичан. Да и красные летчики первыми ввязались в драку: увидели одиночный гидроплан и сочли за легкую добычу. А раз так, пусть не обижаются! Война — не спортивное состязание и не рыцарский турнир. Это к барьеру надо выходить с равноценным оружием, а в бою главное — победа.
Только почему у него так пакостно на душе?
III
Крым, околица
села Улуккул-Аклес
Штакельберг шлепнулся в пыль, стащил фуражку, и принялся вытирать лицо.
— Алексис, принимай роту. Вот, держи…
Юнкер сунул Адашеву обшарпанный «Цейсс».
— Я? Почему? Рукавишников что, убит?
— Пуля в живот. Успел сказать: «пусть Адашев…» — и кончился. Так что командуйте, граф, стрелецкие сотни ждут!
Однокашники то и дело подкалывали Адашева, припоминая его предков, воевод и окольничих из учебника истории. Тех, что при Иване Грозном водили московские полки на Казань и в Крым.
Но сейчас не до шуток. Хотелось ткнуться лицом в жухлую траву, не видеть ни осточертевшей степи, ни побитых шрапнелями глинобитных развалюх, ни мелькающих вдалеке всадников.
— Петя, рысцой к «Остину». Пусть Рыбайло изготовится ударить с фланга.
— Так он последнюю ленту расстрелял!
При отражении предыдущей атаки броневик очень вовремя высунулся из-за крайних мазанок и в упор скосил пол-эскадрона «украинских повстанцев».
— Пробегись по цепи, возьми у каждого хоть по три патрона. Если Рыбайло их пужнет, может, снова откатятся?
Штакельберг покачал головой.
— У нас во взводе по обойме на человека. Чем отбиваться, матами?!
— Разговорчики! — рыкнул Адашев. — Приказано собирать патроны, значит, вали, собирай! Надо будет, и матами отобьемся, а без броневика нам гроб с музыкой!
— На левом фланге у Ваньки Сагацкого пол-тарелки к «люське» осталось. — подумав, сообщил Штакельберг.
— Вот и пусть остается. Если пройдут по балочке и заскочут в тыл — всех к свиньям порубят. Беги, говорят тебе, Рыбайле еще ленты набивать!
* * *
Штакельберг убежал. Адашев проводил его взглядом и встал во весь рост. Из цепи на него зашикали, вдали хлопнули выстрелы, пуля тонко пропела в стороне.
«Плевать. Из этих селюков стрелки, как из г…а пуля.»
В бинокль были ясно видны увешанные бомбами и маузерами всадники. Папахи, овчинные безрукавки, бескозырки с ленточками, черные бушлаты, перекрещенные пулеметными лентами, шлемы-богатырки и кавалерийские шинели с «разговорами». Над головами плещется черное полотнище. Адашев знал, что там намалевано: адамова голова и корявые буквы:
«Смерть
всім хто на пиришкоді
добутья вільності
трудовому люду».
Две… нет, три атаки назад эта тряпка чуть не досталась юнкерам. Очередь «Шоши» скосила хлопца, размахивавшего «чорнiм прапором», и если бы не подхватил другой, на рыжем скакуне — было бы у юнкеров взятое в бою знамя.
Впрочем, о чем это он? Ободрали подол у срамной девки, намалевали какую-то пакость на мове — а туда же, «священная хоругвь»…
С фланга, вдоль нестройных рядов конницы, понеслись тачанки. Адашев опустил бинокль и стал считать, по привычке шевеля губами: «…пять… семь… одиннадцать…»
«…много, черт! Хлестанут очередями, а потом пойдет лава…»
— Ро-о-ота! — зычно выкрикнул Адашев. — Кавалерию подпускать ближе, огонь только по команде!
Тачанки все разом развернулись, подняв тучу пыли. Он едва успел шлепнуться в пыль, как над головой засвистело, застрекотало.
«…сейчас сдвинут прицел пониже и влупят по залегшей цепи…»
— Закройсь! — заорал он, изо всех сил вжимаясь в землю. Стрелковые ячейки, старательно отрытые ночью, остались там, где разворачивались сейчас махновские сотни. Юнкеров прикрывали только остатки саманной изгороди да наспех накиданные лопатками бугорки красной крымской земли.
«…с утра семь атак, одна за другой, когда окапываться..?»
Слева, со стороны моря затарахтело. Звук был неожиданный, Адашев даже не сразу его узнал. А когда узнал — улыбнулся и, не обращая внимания на очереди, высекавшие фонтанчики пыли в трех аршинах перед ним, приподнялся на локте и замахал фуражкой.
Со стороны моря вдоль неровной линии тачанок заходили в атаку два гидроплана.
Адашев ожидал, что на головы «украинских повстанцев» посыплются бомбы. Или стрелы-флешетты, их еще с германской наловчились применять по кавалерии. Но чтоб такое…
С аппаратов сорвались дымные жгуты. Они утыкались прямо в тачанки — Адашев видел, как подлетела, разбрасывая во все стороны колеса, одна повозка, как опрокинулась от близкого разрыва другая, как валились кони, метались в ужасе всадники. А гидропланы уже шли на новый заход, и на бочонках, висящих над поплавками, забились огненные бабочки.
