I

генералу Врангелю.

КомЮжфронта еще раз перечитал обращение. Все было оговорено: Врангель уходит из Крыма вместе с армией, которую иначе пришлось бы добивать ценой большой крови. Будто, мало ее пролито на Турецком валу! Города, склады армейского имущества и огнеприпасов, автомобили, броневики, пушки, даже аэропланы, — все достается Красной армии. Это обещал адмирал Дюмениль, который вел переговоры от имени Врангеля. Высокомерный француз (еще бы не быть высокомерным с эскадрой за спиной!) выторговал для беляков несколько лишних дней для погрузки на суда и заодно, обеспечил комюжу поток гневных депеш из Москвы.

Ленин узнал о переговорах почти сразу — постарались партийцы и сотрудники ЧК, состоящие при штабе Южфронта. Уже на следующий день из Москвы прилетела телеграмма предСовнаркома — шифром, копия тов. Троцкому:

Грозный тон послания не произвел на комюжа особого впечатления. У беляков оставалось два дня; пока будет разработан новый оперативный план, пока войска придут в движение — птичка упорхнет из клетки. Тем более, что Врангель пока все выполнял в точности: из Керчи, Феодосии, Евпатории и Севастополя доносили, что погрузка на суда идет бешеными темпами. На 15-е войска должны войти вход в Севастополь, на следующий день занять Керчь. И все, можно слать в Москву заготовленную телеграмму:

И вот — сюрприз! Конница Буденного, подступавшая к Севастополю со стороны Бахчисарая, неожиданно натолкнулись на неприятеля. Командарм сам расспрашивал комполка, чьи разъезды вошли в соприкосновение с белыми. Оказалось, дорогу им преградили броневики и «таньки» — так в Красной Армии еще с 18-го, с боев с Юденичем, называли танки. А пехота беляков, судя по плотности огня, была поголовно вооруженная ружьями-пулеметами. При этом, потерь передовой эскадрон, считай, не понес: трое пропавших без вести, десяток раненых не в счет.

Пулеметчики прочертили очередями в пыли черту, за которую не следует переступать, за которой — смерть. Ослушаться рискнул только комэск да двое отчаянных сорвиголов: пришпорили коней, шашки наголо, наганы, даешь! Остальные замешкались, а когда опомнились, было поздно: между ними и смельчаками выросли кусты белого, непроницаемо-плотного дыма. В дыму загрохотали очереди, завыла, леденя кровь, сирена, и навстречу выкатилась пятнистая туша. Незнакомая машина, повела туда-сюда тонким стволом и перед кавалеристами встала новая стена дымных разрывов.

Скакать, очертя голову в дым, навстречу броневикам и пулеметам, не хотел никто. Война, считай, закончена, неохота помирать вот так, за здорово живешь, когда вот-вот наступит то самое светлое «завтра», за которое воевали три года!

Комполка не решился атаковать невиданного противника и скомандовал отход, ожидая части 51-й дивизии. В итоге, наступление застопорилось: Керчь вот-вот падет, Севастополь, который следовало занять еще утром, все еще в руках врангелевцев, а комюж вынужден читать наглое послание никому не известного капитана первого ранга.

И как все это прикажете понимать?

За окном по улице клубилась пыль. Сотни ног в солдатских ботинках с обмотками, в разбитых сапогах, мелькают опорки, бессарабские чувяки, татарские кожаные туфли — войска поизносились за время наступления. Озорная песня, сочиненная еще в восемнадцатом, распугивала кур, воробьев, взлетала к серенькому небу:

Белобрысые мальчишки стайкой неслись за красноармейцами, суровые казачки неодобрительно глядели из-за плетней. Брехала вслед кудлатая собачонка.

Теперь не восемнадцатый год, красноармейцы не разбегаются, увидав, как из клубов пыли выползает клепаное чудище, смердящее бензиновым перегаром. И все же, действовать надо осторожно. Броневики, танки, дым… неужели белые пустили в ход ядовитые газы? Но ведь потерь почти нет…

Нет, сперва надо прояснить обстановку. Незачем класть людей в лобовых атаках: выждать, подтянуть пушечные броневики, артиллерию и вот тогда…

А Севастополь пусть прощупают махновцы из бригады Каретника, Разгромив у Ишуня корпуса Барбовича, они двинулись на Евпаторию и могут угрожать Севастополю на приморском направлении. А напорются на заслоны этих непонятных беляков — что ж, тем лучше. Троцкий не раз говорил, что с армией Махно надо покончить, пока они в Крыму, как в бутылке с заткнутым горлышком. Заодно, будет, что ответить предСовнаркома, когда тот снова потребует «решительных и безжалостных действий.»

Пехота прошла, протарахтели полевые кухни и санитарные двуколки. Пыль медленно оседала вдоль улицы, и лишь издали еще доносилась веселая песня:

Через час в сторону Евпатории вылетел связной «Фарман». На нем в штаб Каретника отправился приказ комЮжфронта:

II

«С приходом армии в Крым чрезвычайно усилилась работа большевистских агентов.» — писал в своих воспоминаниях барон Врангель. Верно, в 20-м Центральный Комитет РКП(Б) выделил средства для организации политической работы в тылу врага. В Крым отправилось немало проверенных товарищей для налаживания деятельности подполья.

Одним из них стал Петр Макарьев (партийный псевдоним «Евгений»). Он примкнул к большевикам 20-го февраля, за пять дней до отречения царя. Дальше был Октябрь, служба в ЧК и наконец — личное распоряжение начальника Особого Отдела ВЧК Кедрова, согласно которому «товарищ Евгений» направлялся для Гамарника, подпольную работы в Крыму.

Большевистское подполье переживало тяжелые времена. По полуострову прокатилась волна арестов; в Севастополе уцелело лишь три ячейки, и одна из них в порту, и Макарьева переправили туда — восстанавливать организацию. Германская война, революции, мобилизации, смуты произвели среди мастерового люда катастрофические опустошения. Макарьева взяли без расспросов, только работай! И он работал, да так, что начальник механического участка, нарадоваться не мог на толкового подчиненного. А «товарищ Евгений» тем временем укреплял связи между ячейками, привлекал к работе новых товарищей, налаживал сообщение с «центром». К октябрю 20-го подполье крепко встало на ноги, и собиралось встречать войска Фрунзе, хлынувшие в Крым через прорванные укрепления Турецкого вала.

И вот, только проводили последние транспорта с войсками, только собрались брать власть — на тебе, сюрприз! Два корабля под Андреевскими флагами, солдаты в непривычных, пятнистой, как лягушачья кожа, амуниции… Митяй, до ночи проторчавший в порту, принес тревожные новости.

— Как это — броневики выгружают? — недоумевал дядя Жора. — Наши, портовые еще третьего дня порвали зубчатые передачи у кранов! Инженера с беляками сбёгли, не могет того быть, чтобы они краны так скоро починили!

Подпольная ячейка заседала на конспиративной квартире по Карантинной улице, на квартире рабочего, клепальщика из паровозного депо.

— А на кой ляд им ваши краны? — уныло отзывался Митяй. — Ихняя посудина к берегу приткнулась, нос у ей надвое раскрылся, как ворота, — вот ей-ей, не брешу! — и оттуда как попрет! Броневики, две таньки — вместо колес ленты стальные, на каждой башня, круглая, плоская, пушка торчит. Дли-ин-ныя! И еще грузовики, агромадные, на шести колесах, сверху хренотень какая-то под брезентами. А солдаты — в жисть не видал таких! Каски как кочны капустные, лица тряпками затянуты, только дырья для глаз. Очки на лбу вот такие, с ладонь, винтовки непонятные, и не винтовки это вовсе! Оцепили свои машины, никого не подпускают — и все, без матюгов, без зуботычин! Вежливо так подтолкнут, а у самих глаза лю-у-тыя, не приведи бог заспорить с таким! У каждого ножик на груди висит, кобур с леворвертом, кармашки повсюду нацеплены. Взглянешь на такого — душа в пятки уходит!

— Ты, Митяй, прекращай панику! — построжел Макарьев. — Не большевистское это дело. Броневиков много насчитал?

— С десяток. Оне дюже разные — которые с четырьмя колесьями, а которые и с восемью. Колесья — в мой рост! На одном коробка, навроде рупоров, в какие команды подают. Как заорали — я чуть не оглох, до сих пор в ушах звенит!

— А что орали-то? — поинтересовался дядя Жора.

— Щас… — Митяй наморщился. — Во: «жители Севастополя! Во избежание и-ци-дентов, просьба не приближаться к боевым машинам ближе, чем на десять шагов. По нарушителям будет открыт огонь на поражение». И так — без перерыва! Товарищ Евгений, а что такое и-ци-дент?

— Это когда тебя, балабола, пристрелят ненароком, а потом прощения попросят — не хотели, мол! — объяснил дядя Жора.

Макарьев поморщился.

— И что, стреляли?

— С чего? Дураков не нашлось к ним лезть…

— А солдат много? — спросил Макарев.

— Да не то, чтобы очень. Может, с полсотни. Мабуть, остальные на пароходе этом, с воротами.

— Это судно особое, для десанта. — снисходительно объяснил дядя Жора. — Чтобы, значит, на берег войска доставлять. В Николаеве строили такие, «Эльпидифоры», правда, без ворот в носу, со сходнями.

— Так, отставить воспоминания! — перебил старика-слесаря Макарьев. — Надо сообщить в штаб Южфронта, что белые получили подкрепления. Собирайся, Митрий, ты и пойдешь.

— Да я же… — опешил парень. — Как же я из города? У меня здесь мамка с сеструхой, и…

— Ты что, не подчиняешься решению ячейки?

За окном раздалось фырканье мотора, собачий лай. Макарьев отпрянул к стене, опрокидывая табурет — в руке у него блеснул «Браунинг». Механический звук приближался. Подпольщик чуть-чуть отодвинул в сторону занавеску из ситчика в голубой цветочек. По улочке, поднимая клубы пыли, катил автомобиль странного вида — собранный из гнутых труб, на широченных рубчатых колесах, опирающихся на пружинные рессоры. Стекол в кабине не было, за рулем сидел один из тех солдат, которых описывал Митяй. Второй высовывался сверху, держась за рукоятки большого пулемета. Лица обоих скрывались за огромными, в пол-лица, очками-консервами. Задняя часть машины вся увешана коробьями с ручками и перетянутыми ремнями тюками; над ними колыхался высоченный, суставчатый, будто бамбуковая удочка, черный прут. На нем трепетал по ветру трехцветный флажок.

Макарьев сплюнул и задвинул занавеску.

— Ну, чего переполошились? Не за нами…

Подпольщики повскакивали с мест и стояли в напряженных позах с наганами в руках. Непоседливый Митяй извлек откуда-то ручную бомбу системы Рдултовского, похожую на квадратную жестянку из-под консервов. Обшарпанный железный корпус бомбы обильно пятнала ржавчина.

«Интересно, а она взорвется, если сорвать кольцо?» Макарьев нарочито откашлялся и принялся засовывать пистолет за пояс.

— Вот так, товарищи, сами видите. Беляки никуда уходить не собираются. Дядь Жора, сколько бойцов мы сможем собрать к утру?

Совещание затянулось за полночь. Митяй все время мялся, поглядывая на Макарьева, но тот обратился к нему, только когда разошлись остальные — по одному, как требовали правила конспирации.

— Тут такое дело, товарищ Евгений, прямо и не знаю, как сказать. Беляки-то эти друг к другу обращались по-нашему!

— Как это, «по-нашему»? — не понял чекист. — По-русски что ли? Так по-каковски им еще говорить, голова садовая?

— Да я ж не о языке балакаю! Оне, когда обращаются по форме, говорят: «товарищ лейтенант», да «товарищ прапорщик»! Это же где такое видано: лейтенант — и товарищ!

— Ты, может, ослышался? Сам говорил: рупоры орали, могло и примерещиться?

— Не, я близко стоял! Так и говорил: «Товарищ лейтенант!» А у самого на рукаве нашлепка деникинская, только черепа с мечами не хватает, как у ударников!

Макарьев задумался.

— Ты, вот что, Митяй, ты пока никому не говори. Надо разобраться, что за «товарищи» к нам приплыли…

— Я-то не скажу. — пожал плечами парень. — Только они и так узнают. Я ведь не один там стоял! Вот увидите, к утру пойдут разговоры об этих «господах-товарищах».

III

Первую атаку отбили легко. Рота заняла позиции на южном берегу Альмы напротив брода. Один взвод с «Остином» комроты отправил на правый фланг, к перекрестку с проселком, ведущим к татарской деревне Улуккул-Аклес. Махновцы подходили нестройными колоннами, весело и бойко, оглашая окрестности протяжными селянскими песнями. Черное знамя плескалось в голове строя, за ним катились десятка два повозок на рессорном ходу. В бинокль были видны стоящие на них пулеметы. Тачанки. Те самые, что пять дней назад выкосили кавалеристов Барбовича.

Похоже, махновцы и помыслить не могли, что кто-то посмеет загородить им дорогу. Штабс-капитан Рукавишников приказал подпустить наглецов поближе и встретил огнем семи пулеметов с убийственной дистанции в две сотни шагов. Передовые сотни легли все; тачанки разворачивались, опрокидывались, рвались прочь из-под секущего свинца, огрызались длинными очередями, прикрывая откатывающиеся эскадроны. А когда во фланг избиваемого авангарда выкатился михеевский «Ланчестер», начался разгром.

К полудню отбили еще три атаки. Северный берег сплошь был усеян конскими и людскими телами; со стороны Улуккул-Аклес доносилась частая стрельба — «украинские повстанцы», сунувшиеся в обход, напоролись на «Остин». В кожухах «Максимов» закипала вода, Адашев расстрелял уже пятую ленту к «гочкису». Спасибо, патронов взяли с запасом; в перерывах между атаками юнкера торопливо набивали ленты и рубчатые «тарелки» люсек.

Михеев вылез из броневика. Оливковая краска вся в свежих царапинах, броня кое-где вмялась под ударами пуль. Хорошо, подумал юнкер, что у этих скотов не нашлось патронов со специальными бронебойными пулями, а то бы пришлось плохо. Если тачанки окружат машину — все, могила, порубят жестяную броню очередями в упор. «Ланчестер» — это вам не «Остин» с двумя пулеметными башнями, способный огрызаться очередями во все стороны. А «Максимы» на штатных лафетах — не наскоро прикрученный проволокой «Гочкис»…

— Михеев!

К броневику ковылял, опираясь на винтовку, командир роты. Пуля попала в бедро, но пуля, по счастью, прошла навылет, не задев кость. Другим повезло меньше: в мазанке стонали раненые, под стеной в рядок лежали мертвецы. На груди у каждого — фуражка с вензелем 1-го Киевского Константиновского военного училища.

Штабс-капитан дохромал до броневика.

— Михеев, ты у нас лучший водитель. С энпэ доносят: махновцы подтягивают на телегах пехоту, с ними то ли две, то ли три трехдюймовки. Накроют тут нас шрапнелями… В-общем, сдавай броневик Овечкину, бери «Фиат» и дуй в город. Я велю погрузить раненых в кузов, сдадите в госпиталь. Хотя, какой сейчас госпиталь… Главное, найди генерала Стогова и передай: долго мы не продержимся! Будем отходить к окраине села, попробуем зацепиться. Но все равно, к утру, самое позднее, нас сомнут и двинутся на город. Так что, Михеев, гони, как черт, на тебя вся надежда!

IV

«Чума забери этих беляков! — бормотал на ходу Митяй. — Разъездились, понимаешь! Ничего, товарищ Фрунзе покажет вам кузькину мать и крах мировой буржуазии!»

Впрочем, опасность не так уж велика: пятнистых машин, колесивших по центральным улицам, совсем мало. Незваные гости наверняка не знают города, а Митяй, вырос в Севастополе и прожил здесь всю жизнь. Ему незачем выбираться на улицы — можно пробраться переулками, обойти Четвертый бастион, миновать вокзал, потом Татарской слободкой, мимо казарм Брестского полка, через Ушакову балку и дальше, на Инкерман. И все, ищи его, свищи — позаимствует у дяди Игната мерина и рысцой до Бахчисарая! А если все же остановят — вот он, наган, выданный товарищем Евгением, оттягивает пояс. Пусть попробуют! Он им даст бой, не посмотрит на пятнистые «жабьи» мундиры!

Митяй рассуждал верно — морские пехотинцы с «Можайска» не знали города, а потому ограничились тем, что взяли под контроль главные объекты, в том числе и вокзал. Туда подогнали БТР с отделением морпехов и два десятка «местных» с винтовками. Их лейтенант расставил вокруг вокзала, своих же бойцов разбил на двойки и разместил в ключевых пунктах, в расчете на то, чтобы использовать, как группы быстрого реагирования. А сам стал гонять над переулками и подъездными путями дрон-квадрокоптер. И насторожился, увидев на мониторе человека, крадущегося в обход постов.

Услыхав крик «добровольца»: «А ну стой, сволочь краснопузая!», Митяй рыбкой нырнул в кусты и сломя голову, кинулся прочь, на бегу вытаскивая из-за пазухи револьвер. И едва ли не нос к носу столкнулся с двойкой морпехов, выдвинувшихся ему наперерез.

Увидав массивные, увешанные непонятно чем фигуры, выросшие словно из-под земли, Митяй тонко, по-заячьи заверещал, наугад пальнул из нагана, метнулся назад. «Пятнистый» в два прыжка догнал беглеца и взмахнул прикладом. Жестокий удар между лопаток вышиб воздух из легких, швырнул лицом в пыль. судорожно хватал ртом воздух, царапал пальцами по земле, нашаривая оброненный револьвер, а «беляк» приподнял его, умело обыскал и извлек из-за подкладки картуза сложенный вчетверо листок — донесение подпольной ячейки РКП(б) в штаб ЮжФронта.