ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
The Empire Strikes Back

I

«…в предыдущем письме я упоминал о своей парижской встрече. Речь шла о нашей общей петербургской знакомой, госпоже Казанковой. Теперь эта встреча вспомнилась мне — и по весьма тревожному поводу.

Я отправился в Европу, чтобы приготовить для министерства финансов доклад о развитии кредитного дела в Европе. Франция — признанный лидер в этой области, и я собирался посетить Париж, несмотря на войну между нашими державами. Я в Вене намеревался должным образом подготовиться к этому предприятию.

В столице Австрии я разыскал своего однокашника по Александровскому лицею N. (у меня есть причины не называть его фамилии). Тот раздобыл мне приглашение на журфикс, устраиваемый в салоне супруги управляющего „S. M. von Rothschild“, где я повстречался с основателем этого банка Соломоном Мейером Ротшильдом. И получил рекомендательное письмо к его брату, Джеймсу, проживающему во Франции. Вам этот господин известен по очеркам Герцена в „Полярной звезде“: именно он выручил нашего „вечного изгнанника“ из-под казенного ареста, оплатив наличными деньгами билеты московской сохранной казны, полученные под залог наследственного имения.

Но я отвлекся. Известно, что брат Соломона Майера Ротшильда, Джеймс, покровительствует иудейским общинам Палестины и Сирии. Состояние же европейской политики теперь таково, что Россия скоро приобретет силой оружия возможность вмешиваться в тамошние дела. Провал вторжения в Крым, посрамление британцев и плачевное состояние Османской Империи немало тому способствуют. А потому, я намекнул, что представляю неких высокопоставленных лиц, пожелавших остаться неизвестными, но имеющих вес в заграничных делах.

Признаюсь, я несколько слукавил. Министерство финансов, где я служу, мало занимают судьбы палестинских иудеев. Но перед отъездом из России я имел беседу с господином В. (несомненно, вы слышали об этом человеке, переполошившем вместе с Великим князем петербургское общество). В. много говорил о прожекте канала между Средиземным и Красным морями, об изысканиях Талабо, Стефенсона и Негрелли, о внимании, проявленном к сему предмету французским посланником де Леспессом. Я поведал об этом Соломону Ротшильду, и надо было видеть, как вспыхнули глаза моего визави!

Не зря говорят, что братья Ротшильды опутали Европу и Россию сетью агентов-осведомителей. Ажиотаж, вокруг „крымского гостя“ достиг и Вены: вожделенный документ явился, как по волшебству, а банкир долго расспрашивал меня о упомянутом господине. Расстались мы, условившись встретиться в Берлине, куда он собирается по делам прусского филиала банка.

Вы, вероятно, гадаете, какое отношение имеет все это к госпоже Казанковой? Уверяю вас, самое прямое. Дело в том в том, что в беседе с Фро мы заговорили о его знаменитой коллекции живописных полотен господина Ротшильда и я, не удержавшись, похвастал предстоящей встречей.

К моему удивлению, это вызвало у госпожи Казанковой немалый интерес. Она пару раз отлучалась из-за стола, а вернувшись, старалась продолжить тему. И, знаете что, друг мой? Я не мог отделаться от мысли, что она отлучалась, чтобы получить указания от кого-то, оставшегося за кулисами этой сцены.

Позже я выкинул эту мысль из головы. В самом деле, какой интерес могли представлять для очаровательной, но пустоголовой Фро, финансовые дела? Да и кто мог давать ей указания — не один же из тех молчаливых типов, о которых я упоминал в предыдущем письме? Они похожи скорее, на слуг или телохранителей, чем на советчиков. Хотя, признаю — когда на улицах вот-вот вспыхнет мятеж, которыми, увы, прославилась столица Франции, я не отказался бы от таких сопровождающих. Одного взгляда на них довольно, чтобы внушить страх Божий любому смутьяну.

Так что я с легким сердцем отдался делам, а перед отъездом в Пруссию, решил зайти и попрощаться с госпожой Казанковой. Каково же было мое удивление, когда я не нашел в упомянутом особняке ни Фро, ни ее спутников? Привратник тоже ничего ни не сообщил, несмотря на щедрую мзду. А когда я стал настаивать — не на шутку перепугался и пригрозил позвать полицию!

Пришлось удалиться — в Париже было неспокойно, а ведь я находился во Франции под чужим именем и с поддельными документами.

Оказавшись в Берлине, я приобрел у разносчика свежий выпуск „Berliner Börsen-Courier“ (здесь эта публика ведет себя сдержанно, не вопит, не выкрикивает заголовки новостей.) И, о ужас! — на первой полосе огромными буквами:

Я сидел, как громом пораженный, а придя в себя, отдал распоряжения к отъезду. Со стыдом признаюсь, что поддался панике: утром из Вены ждали Соломон Ротшильд, и я ни на секунду не сомневался, что он свяжет мою поездку в Париж с убийством своего брата.

Я покинул Берлин вечером того же дня, и всю дорогу до Варшавы, где я и пишу это письмо, меня неотступно преследовала мысль: каким образом очаровательная Фро связана с этой темной историей? А в том, что она с ней связана, я нисколько не сомневаюсь…»

II

— Автор этого памфлета просто вульгарен! — женщина брезгливо бросила отшвырнула брошюр. — Как можно поносить человека столь бессовестно, пусть вы и недовольны его политикой?

— Зря вы так, Ефросинья Георгиевна! — насупился Карел. — Замечательный писатель, а что слегка пафосен — так время было такое. Зато как сочно описывает! Я в шестом классе, прочитал в «Отверженных» про парижскую клоаку — потом ночью снились сводчатые тоннели, плесень на стенах и все такое. Однажды даже кошмар приключился: будто тону в грязи в подземном тоннеле. Так на мои вопли пол-корпуса сбежалось! Это в спортивном лагере было. — пояснил он, в ответ на недоуменный взгляд Белых. — Меня потом даже невропатолог поверял.

— И, что, признал шизофреником? — с интересом осведомился Змей. Он, вооружившись любимым ножом, резал бечевки на пачках.

— Нет, предложил вместо Гюго читать «Незнайку на Луне». Сказал, психика крепче будет. Но я все равно читал, и даже решился как-то залезть в дождевую канализацию.

— Ну и как, понравилось?

— Да чему там нравиться? Плесень, крысы, вонища, дерьмо под ногами. Все, как у Гюго, только вместо кирпичной кладки бетон. Трупов в жиже, правда, не находил…

Фро передернуло.

— Трупы в канализации? Что за мерзости вы рассказываете! Вот и видно, что этот ваш… — она перевернула брошюру, -..ваш Виктор Гюго лучше всего разбирается в подобных мерзостях! И с чего вдруг Великому князю вздумалось заказать эту писанину именно ему?

— Вы неправы, мадам. — вступил в разговор Белых. — Виктор Гюго замечательный литератор, странно, что вы о нем не слышали. Есть у него роман из средневековой жизни — «Собор парижской богоматери». Поспрошайте по книжным лавкам, вам понравится. У нас из него даже мюзикл сделали…

— «И после смерти мне не обрести покой,

Я душу дьяволу продам за ночь с тобо-о-ой!» — страдальчески провыл он.

— Фу, какая пошлость! — Фро аристократически сморщила носик. — Такие вирши — в самый раз для приказчиков и кухарок. И к тому же, Жорж, я не раз говорила: взрывы и стрельба губительно отразились на ваших музыкальных способностях.

— Это точно, — хмыкнул Вий, отрядный бард. — Командиру мамонт на ухо наступил.

Белых сделал вид, что не расслышал подколки.

— Так вот, книжицу эту, «Наполеон малый», Гюго написал сам, не по заказу. В Франции-то эта книга под запретом. Великий князь через нашего посланника в Британии (Гюго сейчас в изгнании, на острове Гернси) испросил позволения напечатать в Брюсселе большой тираж, десять тысяч экземпляров. Чтоб уж всем хватило.

Каплей кивнул на штабеля пачек, загромоздившие прихожую. Вчера они перекидали их из пароконного фургона в особняк, а с утра за «товаром» уже стали приходить люди — студенты, владельцы книжных лавочек, репортеры парижских газет. Белых давал, сколько унесут и денег за товар не спрашивал.

_ Не ожидалль от рюсский гроссер кньяз такой шляухяйт… коварстффо. — произнес Лютйоганн. Он говорил медленно, с паузами, но теперь его хотя бы можно было понять с первого раза. За последние несколько месяцев бывший кайзеровский подводник изрядно подтянул свой русский.

— Согласна с вами, герр офицер! — кивнула Фро. — Распространять в чужой стране площадные памфлеты, чтобы настраивать подданных против правителя — неужели Государь одобрил такую низость?

Вий, услышав эти слова, хохотнул. Белых исподтишка показал ему кулак.

— Не думаю, что Николай Павлович в курсе. Памфлеты — целиком затея Велесова. Видите ли, мадам, в наше время было такое понятие — «информационная война». Возможно, с вашей точки зрения это не очень-то… безупречно в плане морали, зато дает результаты. Позвольте, я вам объясню…

III

— А где ист театр? — недоуменно спросил Лютйоганн. — Это вокзальна вонфлехер… площатть, нихьт ваар?

— Герр обер-лейтенант забывает, какой сейчас год. Наверное, ни театр, ни вокзал еще не успели построить.

— Если верить Ламарскому, парижская контора Ротшильда здесь. — Белых указал на особняк с колоннами — Тот дом, к которому подъехал фиакр.

Может, это Ротшильд и есть? — спросил Гринго. Взгляд у него заострился, будто он щурился на вылезавшего из экипажа господина в окуляр оптики.

— Чтобы первый банкир Франции ездил в такой таратайке? Это как если бы Сорос раскатывал по Нью-Йорку в «Тойоте Камри». Да и рановато еще… что там говорил ваш питерский знакомый, Ефросинья Георгиевна?

— Ротшильд приезжает в контору банка в восемь-тридцать утра. Минута в минуту.

— Сейчас без четверти восемь. Не хотелось бы отсвечивать на площади целыз полчаса. И так на нас поглядывают с подозрением. Вон тот ажан только что косился…

— Пуалю — поправила Фро. — В Париже полицейских называют «пуалю», курица — из-за того, что управление полиции стоит на месте старого птичьего рынка.

— Да хоть петухи! — хохотнул Карел. — Лишь бы до нас не домотались.

Прохаживавшийся по площади блюститель порядка посматривал на компанию с нескрываемым подозрением.

— Вот что, — решил Белых. — Сейчас расходимся, на площади остается Карел. Через десять минут, его меняет Змей, потом — мы с Фро. Надо дождаться этого барона и хорошенько рассмотреть: как подъезжает, из какой двери выходят, где расставлены телохранители — короче, весь расклад.

— А как мы опознаем его экипаж?

— Вы невнимательно слушали нашего гостя, мон шер. — Фро мило улыбнулась Змею. — Господин Ламарский ясно сказал — «ездит на карете с гербом на двери». Помните герб на письме?

— Птица, вроде стервятника, лев, рука с пучком стрел, в середине — блямба на красном поле.

Женщина серебристо засмеялась.

— Это обворожительно! Слышал бы вас петербургский приятель моего покойного супруга, член Герольдмейстерской коллегии! Его бы удар хватил…

— Короче, вопросов нет. — подытожил Белых. — Расходимся. Связь по рациям, стволы под рукой и не отсвечиваем.

— Вы не ответили, милый Жорж. Чем вам не угодил мсье Ротшильд? Ладно бы, если бы выслеживали начальника парижской полиции или какого-нибудь генерала. Но — банкира?

Вы недооцениваете этого господина, милая Фро, — усмехнулся спецназовец. — Император, если до этого дойдет, отдаст за него половину своих генералов, в придачу с начальником полиции. Джеймс Ротшильд — самый влиятельный человек во Франции после самого Наполеона Третьего. А куром франка он вертит с сороковых годов, когда доставлял национальному банку золото для покрытия новых банкнот.

Ефросинья Георгиевна с удивлением взглянула на спутника.

— Никогда бы не подумала, Жорж, что вы разбираетесь в финансах. Моему покойному супругу это всегда казалось до ужаса скучным, и в нашем доме о деньгах, если и говорили, то лишь по поводу карточных долгов или залога за имение.

— Да я не очень-то и разбираюсь, — признал Белых. — просто Велесов накачивал на эту тему перед высадкой в Сицилии.

— То-то вы заставляли меня скучать в постели! — уголки ее губ тронула улыбка. — А вы, значит, обсуждали денежные дела?

— Не только. Но о господах Ротшильдах говорили немало. У нас считалось, что финансами всего мира заправляют две семейки: Ротшильды и Рокфеллеры. Этих, правда, еще нет, они американцы, составят состояние в конце века, на нефти. А вот пятеро сыновей Майера Ротшильда уже при делах и крутят половиной финансов Европы. Соломон — в Австрии, Амшель во Франкфурте, Натан — за Ла-Маншем, а Калмар занимается финансами Королевства Обеих Сицилий. Но влиятельнее всех Джеймс, недаром они сами прозвали его Великим Бароном. Если его не убрать, затея Великого князя и Велесова изначально обречена на неудачу. Эта семейка наверняка вынудит принца Наполеона действовать заодно с Англией и австрияками.

Брови Фро поползли вверх.

— Так вы полагаете, что Ротшильды виноваты в войне? Не слишком ли это… экстравагантно?

— У нас многие уверены, что именно они мутят европейскую политику и все время против России. Эти чайники надо давить, пока они не стали паровозами.

— Что-о? Какие чайники?

— Это байка такая, потом расскажу. Сейчас главное — не дать лишить Ротшильдов влияния на императора Франции. К том уже, это убийство наверняка всколыхнет Париж, а здесь и без того неспокойно.

— Как это сложно, Жорж… — повела плечиком Фро. — Знаете, мон шер ами, меня всегда восхищали мужчины, которые могут похвастаться не только храбростью на поле брани и мужской силой, но и мощью разума. Велесов вас недооценивает: уверена, вам уготовано великое будущее!

Белых расплылся в улыбке. Он пытался придумать ответ (в меру скромный, но демонстрирующий его мудрость) — когда в кармане пиликнула рация. Образ «государственного мужа» мигом уступил место командиру боевых пловцов с позывным «Снарк».

— Снарк, это Карел. Клиент на месте. Охраны нет, два марамоя в ливреях. Если надо — могу положить хоть сейчас.

— Отставить! — встревожился Белых. — Последи, куда отъедет карета и вали оттуда. Змей, Гринго, Карел, Ганс — сбор на базе. Все, побежали!

Позывным «Ганс» спецназовцы наградили кайзеровского подводника. А что? Коротко и ясно, и ни с кем не перепутаешь.

— Гринго, это Снарк, как слышишь?

Снайпер остался охранять конспиративную квартиру группы — особняк в квартале Марэ.

— Гринго, я Снарк. Будем через тридцать минут. Собирай манатки, меняем хату.

IV

— Ты, Гринго, маньяк. — устало произнес Белых. — ты что, собрался стрелять по джихад-мобилю? Тебе мало «Винтореза», чтобы завалить интеллигентного еврея с полутора сотен метров?

С тех пор, как командир отряда объявил о цели предстоящей охоты, снайпер вспоминал о своей любимице, тяжелой снайперской винтовке 6С8. Ее, как и крупнокалиберный «Корд», оставили на «Морском быке» — Белых предпочел обойтись оружием полегче.

Гринго и сам понимал, что на парижских улочках, где дальность прямого выстрела редко превышает две сотни метров, а об антиснайперской борьбе не услышат еще лет сто, крупнокалиберная винтовка стала бы обузой. В отличие от компактной, легкой ВСС, которую он и разбирал сейчас, готовясь к завтрашней вылазке.

Сменив квартиру (Фро и Лютйоганн, сняли три особняка и пять квартир в разных концах Парижа), Белых сел за разработку операции. Ничего не мешало сделать дело хоть на следующий день, но капитан-лейтенант настоял на том, чтобы дождаться уберется петербургский знакомый Фро. Три дни они наблюдали за особняком Джеймса Ротшильда, пока не составили точный график его передвижений. Одновременно, Гринго и Змей нашли и оборудовали на крышах окрестных домов стрелковые позиции — основную и две запасные позиции. Белых уже был готов отдать приказ действовать, но «объект» вдруг попал, а вечерние газеты сообщили: барон Джеймс Майер Ротшильд отбыл по делам банка в Брюссель, и вернется в Париж через пять дней, к дню рождения племянницы.

Приходилось ждать, распихивать помаленьку остатки тиража «Наполеона Малого», да наблюдать за тем, как город из галантной столицы Европы превращается в бурлящий котел мятежа.

На третий день ожидания пар вырвался из под крышки: официальная «La Gazette» вышла с очерком о разгроме англо-французской эскадры, отправленной к Одессе. Очерк сопровождался дагерротипами — броненосные батареи «Девастасьон» и «Тоннат» в доках, на марсельском рейде, строй эскадры, вытягивающейся в пролив Золотые Ворота. Из семнадцати кораблей вернулись три — два вооруженных парохода и фрегат «Леандр», все британские. Парижане пришли в ярость — около шестисот французских моряков погибли или оказались в плену, в дополнение к тем, кого Наполеон III отослал на убой в Крым. Впрочем, в кофейнях давно шептались, что попавшие в плен армейцы и моряки присягнули принцу Наполеону; что кузен нынешнего императора открыто обвинил того в трусости, предательстве интересов Франции и корыстном союзе с извечным врагом. Ждали, когда он, подобно великому предку, высадиться в бухте Жуан и двинется на Париж, а южные провинции уже готовятся встречать «Корпус Свободы»

Запахло даже не «ста днями», а сорок восьмым годом. Никто толком не знал, хочет принц Наполеон сменить на троне кузена, или же намерен восстановить Республику? Поговаривали, что вместе с ним во Францию прибудет сын русского царя Николая с полумиллионом казаков. Владельцы парижских кофеен и кабачков припомнили подзабытое словечко «bistro» и гадали, где раздобыть для лампасных клиентов побольше водки.

Назавтра (для группы шел четвертый день ожидания) вопящие, беснующиеся толпы собрались у дома английского посланника и у отеля Вандом на бульваре Капуцинок, где располагалось министерство иностранных дел. В окна и двери особняков летели булыжники. Буянов разогнал (пока без стрельбы, ударами прикладов и сабельных ножен) отряд национальных гвардейцев; в ответ беспорядки вспыхивали в Латинском квартале, в рабочих предместьях Шапель, Ла-Виллет, Бельвиль, Тампль, Менильмонтан, Иври, и конечно в очаге, который всегда занимается первым — в кварталах предместья Сент-Антуан. Никто пока не переворачивал омнибусы и не рубил деревья на бульварах для баррикад. В руках шатающихся по городу мастеровых не было ни пик, ни охотничьих ружей, не мелькали красные и черные полотнища, но всякий понимал — до роковой вспышки остались считанные часы. И когда на площади перед Ратушей встали две полевые батареи национальной гвардии, стало ясно, что «Париж завтра попытает счастья».

В вечернем номере «La Presse» появилась заметка о возвращении барона Ротшильда в Париж, и Белых скомандовал — пора!

V

Наблюдатель, привыкший к книжным стереотипам, наверняка принял бы малыша Мишо за парижского гамена. И совершил бы ошибку. Тот, разумеется, близко общался с этими наследниками Гавроша — ходил по одним улицам и говорил на том же арго. Они получали синяки в одних и тех же потасовках, глазели на одни те же зрелища и даже сдобы таскали из одной корзины разносчика. Но состоял мальчуган в другой общине, история которой так же уходит в незапамятные времена.

Малыш Мишо был савояром.

Савойя не один век поставляла Парижу малолетних чернорабочих, уличных акробатов и музыкантов. Ежегодно десятки искателей счастья отправлялись в путь — как раз в то время, когда ласточки улетали на юг, потому их и называли «зимние ласточки».

Всякому, кто отапливал дом печью или камином, известно, сколько неприятностей может доставить забившая дымоход сажа. Большой город, отапливаемый печами и каминами, нуждается в рабочих особого сорта — мелких, ловких, способных залезать в узкие дымоходы и выскребать оттуда наслоения сажи. Парижу тоже нужны были трубочисты; ими и становились многие малыши-савояры.

Они поступали в подручные к трубочистам, своим землякам или родственникам. Многим из «зимних ласточек» суждено было погибнуть от удушья или разбиться, упав с крыши, заболеть легочной болезнью, ослепнуть. Те, кто повзрослев, не утрачивали субтильного сложения, сохраняли и профессию; везунчики становились печниками. И, вылезая из трубы на крышу квартала Марэ, трубочист всегда видел с нее снежные вершины родных Альп.

Малыш Мишо, уроженец деревеньки близ Альбервилля, прибыл в Париж два года назад и поступил в подручные к трубочисту. Дядюшка Понтэн, его наставник по ремеслу, работал в кварталах возле площади Бастилия. Здесь селилась солидная, состоятельная, публика, следившая за порядком в домах, а потому заказов всегда хватало. Нередко, не желая таскать туда-сюда громоздкие принадлежности своего ремесла — лестницу-стремянку, шесты, чугунные ядра на веревках, скребки и огромные проволочные ершики, — дядюшка Понтэн оставлял их на крыше. Стерег имущество малыш Мишо, которому он приносил наутро горбушку, пару луковиц и кусок сыра — нехитрый завтрак парижского трубочиста.

Малыш Мишо с вечера караулил инструменты патрона на крыше одного из особняков, выходящих на площадь. Уже рассвело; часы на башенке Отель-де-Ви показывали четверть шестого. Париж просыпался и приступал к утренним делам: по брусчатке затарахтели фиакры, побежали разносчики из пекарен и молочных, понеслись крики мальчишек-газетчиков. Юный савояр, разбуженный этим шумом, устроился поудобнее, и приготовился ждать: рабочий трубочистов день начинался поздно, когда успевали остыть разожженные для утренней готовки печи.

Каково же было его удивление, когда на крышу соседнего дома выбрались двое, судя по одежде, тоже трубочисты. Один тащил связку инструментов, таких же, как те, что сторожил малыш Мишо, в руках другого он разглядел что-то вроде плоского чемодана. Странная ноша для трубочиста!

Малыш Мишо хотел окликнуть незнакомцев. Им нечего было здесь делать — крыши и дымоходы парижских кварталов давным-давно поделены, ни один из трубочистов не сунулся на чужую территорию.

Воры? Те нередко проникали в дома через дымоходы и мансардные окна; трубочисты же, поддерживавшие тесные связи, как с преступным миром города, так и с полицией, могли, в зависимости от обстоятельств, выдать злоумышленников или наоборот, помочь. Но дядюшка Понтэн не предупредил о визите «ночных гостей», а потому малыш Мишо затаился за гребнем крыши и стал наблюдать.

Он быстро понял, незнакомцы — никакие не трубочисты. Небрежно свалив на черепицу принадлежности своего ремесла, они устроились за низким бордюром, ограждающим крышу, и занялись странным делом. Из чемодана один из «гостей» доставал странные предметы, соединял их один с другим, пока не получилось что-то вроде ружья с очень толстым стволом и ложем странной формы. Сверху чужак прикрепил странное приспособление, на миг сверкнувшее в глаза малышу Мишо стеклянным блеском. Положил «ружье» рядом с собой, прикрыл куском ткани, после чего оба «трубочиста» застыли в неподвижности.

Потянулось долгое ожидание. Юный савояр, заинтригованный поведением незнакомцев, замер на своем месте; те тоже лежали, не шевелясь, даже не переговариваясь. Необычное поведение для парижских воров. А может, «трубочисты» никакие не воры, а сами служат в полиции? Нет, он наперечет знал как окрестных пуалю, так и агентов сыска.

Ровно без четверти восемь к особняку на противоположной стороне площади не подкатила нарядный экипаж с вычурным гербом на дверке. Малыш Мишо вытянул шею и пригляделся — он узнал известную любому парижскому сорванцу карета барона Ротшильда.

«Трубочисты» тоже заметили экипаж. Один из них поднес к глазам предмет, похожий на две соединенные трубки и сделал соседу знак. Тот извлек из-под тряпки «ружье», пристроил его на бордюр и… Малыш Мишо похолодел от ужаса — он понял, что сейчас произойдет.