XXV. Встреча у Барранки

Излишне было бы описывать все лишения и страдания, которые пришлось претерпеть охотникам на обратном пути через ту же ужасную «Путину смерти», на которой они столько натерпелись и в первый раз, когда ехали еще с более свежими силами. Люди и животные изнемогали от жажды, так как на пространстве шестидесяти миль пути нигде нельзя было найти воды.

Путники двигались по голой, выжженной солнцем равнине, лишенной всякой растительности, за исключением изредка попадавшихся тощих кустарников, где ни одно живое существо не нарушало впечатления безнадежного, ужасающего, мертвого однообразия пустыни. Питались крайне скудно, стараясь потреблять экономно и без того небогатые запасы пищи; но наконец и они пришли к концу, и один вьючный мул за другим гибли под ножами полумертвых от голода людей.

Из стеблей полыни кое-как еще можно было разводить огонь, но по ночам охотники не решались на это, так как преследователи, хотя их еще нигде не было видно, все же могли уже быть в пути по их следам.

Целых три дня держались они юго-восточного направления и к вечеру третьего дня заметили, что на восточном краю пустыни возвышаются Мимбрские горы, среди которых находились старые заброшенные рудники, некогда созданные Сегэном и достигшие процветания, пока не были разорены и разгромлены индейцами. Начиная с этого пункта, Сегэну была отлично знакома каждая подробность местности, и Сиерру они решились пройти по дороге, ведшей к рудникам.

К закату солнца они подошли к Барранка-дель-Оро; это была огромнейшая рытвина среди равнины, ведшая к бывшим шахтам. Рытвина эта, оказавшаяся скалистым обрывом, произведенным землетрясением, тянулась на расстояние больше двадцати миль, и по обе стороны ее пролегала дорога, так как направо и налево от нее равнина шла до самого конца обрыва.

Приблизительно на полдороге к рудникам должен был быть ручей, как помнили Сегэн и Рубэ; к нему-то они теперь и держали путь, чтобы расположиться лагерем у воды. Но пока утомленным путникам удалось добраться до этого долгожданного места, почти уже наступила полночь.

Лошадей расседлали и у самых верб, которыми обрамлен был ручей, зажгли два костра, а в пищу изголодавшимся охотникам пришлось принести в жертву еще одного мула. После ужина все бросились в совершенном изнеможении на землю, собираясь спать. Только при лошадях на лугу осталась без сна, опершись на свои ружья, безмолвная стража.

Галлер склонил голову на углубление своего седла и вытянул ноги к огню, неподалеку от того места, где помещались Сегэн и его дочь.

Расположились на земле группами и освобожденные от индейского плена мексиканки и взятые у навахо заложники, закутанные в свои полосатые плащи, и все тотчас заснули или, по крайней мере, задремали.

Галлеру было видно лицо Адели, обращенное к небу и освещенное последними отблесками костра. В нем было некоторое сходство с лицом Зои, веселый характер которой и лукавый смех так часто прогоняли со лба нетерпеливого гостя морщины досады и озабоченности, так что он вскоре совсем перестал тяготиться своим пребыванием в гостеприимном доме.

Да, они очень похожи… тот же высокий благородный лоб, та же прекрасная линия профиля… только не тот белоснежный и розовый цвет кожи. Южное солнце придало ничем не защищенному лицу бывшей королевы навахо бронзовый оттенок, и черный, как воронье крыло, цвет волос резко отличался от светло-золотистых волос сестры.

Молодая девушка спала чутким и тревожным сном. Несколько раз она просыпалась, растерянно вглядывалась, вскочив, в окружающую ее обстановку, что-то невнятно бормотала по-индейски; но утомленное до изнеможения тело тотчас снова вступало в свои права, и, по-прежнему склонившись на ложе, она снова засыпала.

Все время пути Сегэн окружал ее самым внимательным попечением и самой нежной заботливостью; но она принимала с полным равнодушием и только изредка с холодной благодарностью всю его предупредительность. Почти ни на минуту не выходила она из молчаливого и мрачного состояния.

Отец пытался несколько раз всевозможными мерами воскресить в ее душе воспоминания детства, но все было безуспешно, ничто не давало надежды его сокрушенному сердцу.

Галлер думал все время, что Сегэн спит, но теперь, вспомнив о нем и его безнадежных попытках, Галлер внимательнее заглянул ему в лицо и тогда убедился, что Сегэн не сводит глаз с дочери и с глубоким вниманием прислушивается к срывающимся с ее губ отрывистым словам.

Вдруг Сегэн явственно вздрогнул: девушка произнесла, как послышалось и Галлеру, имя Дакомы. В ту же минуту он заметил, что и Галлер не спит, и обратился тихонько к нему:

— Бедное дитя! Ее волнует тревожный сон… Я был бы даже готов разбудить ее.

— Ей необходим покой, — заметил Галлер.

— Но такой сон — плохой покой. Слышите, она еще раз назвала Дакому.

— Так зовут нашего пленника?

— Да; по индейским законам она должна была сделаться его женой.

— Откуда вы это узнали?

— От Рубэ; он слышал это в то время, когда был в плену у навахо.

— И вы думаете, она была к нему привязана?

— Нет, по-видимому. Старый врачеватель принял ее в качестве дочери, а Дакома пожелал взять ее в жены; и вот на известных условиях она должна была быть отдана ему. Но сама она не только не обнаруживала благосклонности к нему, а даже боялась его; это подтверждает и то, что она теперь говорит со сна. Бедное дитя! Какую тяжелую участь сулила ей судьба!

— Через два-три дня будут окончены все ее страдания, когда она снова будет на родине и в объятиях матери.

— Слава Богу за это. Но если она такой и останется, это разобьет сердце моей многострадальной жены…

— Не надо об этом думать, друг мой. Время вернет ей память, и дома, при виде множества предметов, виденных ею в детстве, мысли ее прояснятся, воспоминания оживут. Не падайте духом, Сегэн!

— Будем надеяться, будем надеяться!..

Галлер так уверенно говорил только из желания утешить своего друга, но сердце его также удручала печаль, и какая-то смутная тревога, словно предчувствие предстоящего несчастья, охватила его без малейшего внешнего повода. Под впечатлением этого тягостного чувства он спросил:

— Через какое время мы доберемся, по вашему расчету, до Рио-дель-Нортэ, до вашего дома?

— Послезавтра вечером, я думаю, — нетвердым и унылым голосом ответил Сегэн. — Дай Бог, чтоб мы там все застали благополучно…

Что это?.. И его волнует та же смутная тревога? Галлер безотчетно испугался.

— У вас какие-то опасения? — нервно спросил он.

— Да…

— Чего же вы опасаетесь? Кого?

— Навахо.

— Навахо?

— Да. Я неспокоен все время, с тех пор как увидел, что они от Пиннонского ключа отправились на восток. Согласитесь, зачем бы им было выбирать путь на восток, если бы они не собирались произвести нападение на лежащие на востоке селения? Я боюсь, что они совершили набег на долину Эль-Пасо, быть может, даже на сам город. Помешать им в последнем предприятии могло бы только одно: быть может, уход отряда Дакомы слишком чувствительно расстроил их силы.

Он умолк в том же грустном раздумье, потом снова заговорил:

— Возможно, что население Эль-Пасо защищалось; оно и в то время защищалось отважнее всех, только этому и можно приписать, что они надолго избавились от разгромов. Отчасти причина еще и в том, что наш отряд находился долго по соседству от них, это было хорошо известно дикарям. Поэтому можно надеяться, что отправиться в «Путину смерти», на север от Эль-Пасо, им помешало опасение встретиться с нами. Если это так, то наши уцелели и невредимы.

— Дай Бог, чтоб это было так! — серьезно проговорил Галлер.

— Будем спать, — сказал Сегэн. — Быть может, совсем неосновательны все наши опасения, и, во всяком случае, предаваться им бесполезно. Завтра мы двинемся дальше; я прежде хотел было остаться здесь подольше, но теперь я раздумал; поедем, как только лошади будут в силах тронуться. Спите спокойно, друг мой; теперь нам немного времени осталось для сна.

И, опустив голову на седло, он вскоре погрузился в глубокий сон.

Впечатлительный Галлер никак не мог успокоиться настолько, чтоб уснуть. Ни на минуту не смыкая глаз, с сильно бьющимся сердцем, рисуя себе величайшие ужасы, он беспрестанно ворочался на своем жестком ложе. Он представлял себе, как уводят в плен его милую, нежную Зою, чтобы сделать ее невольницей, рабой грубого дикаря… Мысль эта была так мучительна, что он не в силах был даже лежать дольше, быстро вскочил и вышел побродить по прерии.

Долго ли бродил он, пока не дошел наконец до конца рытвины (барранки), — он сам не знал, так как, погруженный в тяжелые думы, не замечал времени; по-видимому, оставалось уже немного до рассвета. Оглянувшись, он увидел при ярком свете луны и лагерь, и лошадей, но расстояние его отделяло такое, что он не мог попытаться вернуться туда; силы его совсем иссякли.

Поддавшись вдруг охватившему его непобедимому утомлению, он опустился на землю тут же, у края обрыва, зиявшего безмолвной и мрачной глубиной, и через несколько минут уснул.

Через час или немного больше его разбудила холодная утренняя сырость, пронизавшая все его тело ознобом. Луна уже зашла, но было не совсем темно, так что он мог видеть большое пространство сквозь ночной туман.

«Быть может, уже близок рассвет», — подумал он, обернувшись лицом к востоку. Он не ошибся: там тянулись по небу красные полосы. Скоро день. Вспомнив, что Сегэн намеревался рано отправиться в путь, он хотел встать и пойти к лагерю, как вдруг до слуха его донеслись голоса и топот копыт по дерну прерии.

«Значит, наши уже проснулись и собираются в дальнейший путь», — подумал он, вскочил и поспешил вперед, но не успел еще сделать и десяти шагов, как услышал отчетливо, что голоса эти раздавались не впереди, а позади него.

— Что бы это значило? — Он остановился и прислушался.

Положительно, он не ошибался, он, несомненно, удаляется от голосов.

— Я сбился с дороги, не туда пошел! — пробормотал он и снова вернулся к краю барранки, чтоб убедиться в этом. Но, к своему крайнему изумлению, он убедился в том, что пошел в нужном направлении, а между тем голоса доносились с противоположного!

Что же это может значить? Неужели лагерь снялся, пока он спал, и прошел своей дорогой, не заметив ни его, ни его отсутствия? Нет, нет, невозможно! Сегэн не ушел бы без него! Он, наверное, послал несколько человек разыскивать меня! Конечно, конечно, это они и есть!

— Хэлло! — крикнул Галлер, чтобы дать им знать, где он находится; но ответа не было. Он крикнул еще и еще раз, с каждым разом все громче и громче… Вдруг прежние голоса притихли — значит, всадники прислушиваются; он крикнул еще раз изо всей силы легких. Тогда послышался какой-то неясный гул, потом топот копыт лошадей, галопом скакавших к нему.

Галлер вздохнул с облегчением, но через секунду ему показалось странным, почему же никто из них не ответил на его сигнал. Еще через секунду, однако, удивление его перешло в озадаченность, когда он уяснил себе, что скачущие находятся на противоположной стороне рытвины.

Расстояние между обоими берегами было не больше трехсот шагов, так что сквозь редкий туман Галлер мог хорошо рассмотреть другой берег; с первого же взгляда Галлер разглядел около ста всадников; длинные пики, развевающиеся волосы и полуголые тела не оставляли никакого сомнения в том, что это были индейцы.

Разумеется, Галлер не стал больше терять времени на оклики и вопросы, а помчался изо всех сил к лагерю; всадники на противоположном берегу замедлили ход коней, двигаясь в ногу с ним. Добежав до ручья, он увидел, что взбудораженные охотники торопливо вскакивают на коней. Как оказалось, стража при лошадях известила их сигналом о близости врага. Сегэн с несколькими охотниками стоял на крайнем выступе обрыва, откуда рассматривал индейцев.

Особенно торопиться с отъездом не было надобности, хоть бы неприятельский отряд и оказался гораздо многочисленнее, потому что, хотя охотников отделяла от врагов только рытвина в триста шагов ширины, все же придется проехать еще двадцать миль, пока им можно будет открыть сражение. Ввиду этого и Сегэн, и охотники не тревожились, и было решено остаться на месте, пока не выяснится, каков противник.

Враги остановились, осадив лошадей, но не сходя с них, и начали всматриваться в противоположный берег обрыва. Присутствие вооруженных людей и привело их, по-видимому, в смятение, так как не прояснившаяся еще тьма не позволила им рассмотреть хорошенько лица. Но вот посветлело, они узнали своеобразную одежду и вооружение ненавистных бледнолицых, и дикий, пронзительный крик, боевой клич навахо, пронесся над пропастью, гулко огласив равнину.

— Это отряд Дакомы! — раздался чей-то голос. — Это они нас преследуют и только по ошибке попали на противоположный берег обрыва.

— Невозможно! — возразил другой. — У них там не больше ста голов, а отряд Дакомы был втрое многочисленней.

— Быть может, остальные погибли от наводнения, — предположил первый.

— Вздор! Можно ли допустить, что они потеряли наш след, когда он еще не успел изгладиться! Да и как решились бы они рискнуть последней сотней людей, потеряв вдвое больше соплеменников от наводнения, для сомнительной из-за наших ружей битвы? Нет, это ни в каком случае не могут быть прежние преследователи!

— Кто же другой? Это, несомненно, навахо. Их воинственный рев я мог бы узнать спросонок.

— Вон там их предводители, — сказал подъехавший в эту минуту Рубэ. — А вот и их главнокомандующий, верховный вождь… Узнаю его, проклятого зверя!

— Вы думаете, это действительно навахо, Рубэ? — спросил Сегэн.

— Так же безошибочно, капитан, как выстрел Билла Гарея.

— Но ведь тут не весь отряд. Где же остальные?

— Быть может, где-нибудь неподалеку Тише!.. Они подъезжают, я слышу. Вон, вон, смотрите туда!

Сквозь медленно развевающийся туман показалось множество темных силуэтов всадников, гнавших впереди себя стадо скота, оглашавшего окрестности своим ржанием, мычанием, блеянием. Белые вслушивались с некоторой завистью в пронзительный хор, оглашавший всю равнину.

— Да, они поживились кой-чем в походе, — уже с явной досадой воскликнул один из них, — а вот мы так возвращаемся почти с такими же пустыми руками, как отправились… Черт возьми!

Галлер возился до сих пор с лошадью и теперь, оседлав ее, подъехал к остальным.

Ему хотелось просверлить своим взглядом туман, получить какое-нибудь подтверждение или успокоение своим злым предчувствиям… И он добился этого… Но от того, что он увидел, у него застыла кровь в жилах.

Совсем вдали, позади всего приближающегося отряда со стадами, темнел другой, маленький отряд, следовавший отдельно от первого. По светлым, развевающимся от ветра платьям нельзя было не заметить, что это не индейцы. Это были женщины! Это были пленницы!

Они приближались, и Галлер рассмотрел, что они сидели на лошадях, и около каждой из них — было их всего около двадцати — ехал верхом индеец для охраны. Со страшно бьющимся сердцем перебегал Галлер глазами с одного лица на другое, но расстояние было слишком велико, и ничего невозможно было заключить наверное.

Отрывистый, заглушенный крик, похожий на стон, заставил его обернуться на Сегэна, стоявшего тут же с подзорной трубой в руках. Он словно замер в одной позе с побелевшим, как снег, лицом, с судорожно трясущимися губами; труба выпала у него из рук.

Потом, едва держась на ногах, шатаясь, заламывая руки, он простонал громко:

— Боже, Боже! Слишком тяжкий удар!

Чьи-то дружеские руки поддержали его.

С быстротою молнии соскочил Галлер с лошади, поднял уроненную Сегэном трубу и поднес ее к глазам. Одного взгляда на группу пленных было довольно, чтобы убедиться в ужасной правде… Тоска и мука были написаны на лицах жены Сегэна и его дочери Зои, ехавших в первом ряду.

Отчетливо видны были Галлеру прекрасные черты бледного лица молодой девушки, ее распухшие от слез глаза, пышная масса распущенных золотистых волос, рассыпавшихся по ее плечам и по крупу лошади… Рядом ехал приставленный к ней для охраны молодой индеец в мундире мексиканского гусара.

По-видимому, в эту минуту и отряд заметил охотников. Галлер видел, что они остановились и стража оставила пленных среди прерии под надзором нескольких человек, а сама помчалась галопом к отряду, находившемуся на краю оврага.

Тем временем рассвело. Туман рассеялся, и обе враждующие стороны оглядывали друг друга через пропасть.