Прежде чем покинуть город, атаман, чтобы успокоить население, пустил в ход уловку – обычный прием для атаманов подобного рода. Остаток разума или стыда, усталость от грабежей или какая-либо выгода были тому причиною, но атаман оставил в покое несколько жертв, предназначенных для убийства: священников, офицеров, московских чиновников. Так как чернь настаивала, чтобы ее освободили от этих «тиранов», атаман прибегнул к обычному в таких случаях правилу: «Когда я уйду, вы сделаете с ними, что захотите».

Таким образом, он лишь отсрочил убийство, которое и совершилось после его отъезда. Двое из царских слуг сначала были задушены, и их палачи потребовали третьего у архиепископа. Он отказался его выдать и думал, что его убьют самого. Новость о поражении Стеньки не утишила этой жажды крови – Симбирск был далек, – и Иосиф оказался во власти лиц, гнев которых все увеличивался. В ноябре, получив от государя послание, в котором астраханские жители приглашались покориться, торопясь распространить повсюду эти царские грамоты, он постоянно ссорился с казаками. Опьяненные в свою очередь властью, которою они пользовались от имени своего атамана, те не хотели оставить дело. Даже плен и казнь их главы не сбили их с толку. Они думали в то время, что все они Стеньки и способны идти по его следам. Проникнувшись героическим чувством, они решили послать отряд в Симбирск, отомстить за героя.

Долго Москва не могла решиться распространить на эти места свои репрессии, так как не имела достаточно сил. В апреле 1671 года правительство Алексея отправило новое послание, которое должны были доставить по назначению татары. Архиепископ стал его читать в соборе, но народ объявил, что этот документ подложный. На нем не было красной печати официальных сообщений, и в нем давался приказ жителям Астрахани захватывать воров, прибывавших с Дона или с других мест и грабивших город. Царь должен был знать, что донские казаки выдавали теперь своих братьев. Такой факт показался лишь выдумкою архиепископа.

«Мы все воры!» – объявили его слушатели. И они не замедлили подтвердить это красноречивое признание. Иосиф был бы разорван тут же на куски, если бы не появился на кафедре в Святую пятницу. Уважение к этим торжественным дням и к благочестивым обрядам, которые день этот предписывал, заставили пойти на перемирие. Но вслед за этим избиение было организовано в широких размерах. Архиепископ избежал его еще вначале, благодаря престижу своих священных функций. Обвиняя его по-прежнему в авторстве этих призывов к порядку, порочивших доброе имя астраханцев и нарушавших их удовольствия, убийцы удовлетворились расправой с домашними злого пастыря. Но беспокойные вести все продолжали приходить извне, и кровавая оргия казалась благодаря этому неудобною. Нужно было покончить с этим беспокойным, нарушающим их праздник, человеком. Он единственный, по-видимому, мешал городу, обязанному Стеньке такою превосходною организацией, вкусить совершенное счастье.

Новости, полученные от Федьки Шелудяка, начальника отряда, посланного под Симбирск, положили конец последним колебаниям. Сообразив по дороге, что он будет иметь дело с большой силой и стараясь сохранить сообщение с оставшимися позади его, атаман узнал, что князь Семен Львов, еще живущий и находящийся в Астрахани, по соглашению с архиепископом, собрал черкасских казаков, желая отрезать ему отступление. Надо было действовать без промедления.

Двадцать первого мая 1671 года Иосиф во время службы в соборе был извещен, что казаки составили круг и приглашают его к себе. Он велел звонить в колокола, чтобы явиться с остальным клиром, и, одетый в свои первосвященнические регалии, пришел на зов. Человек простого ума, совсем не дипломат, он обратился к казакам с гневными жестами и словами, обзывая их разбойниками и клятвопреступниками. Это побудило их еще больше к исполнению их зловещего намерения. Священные регалии жертвы смущали еще, однако, их ярость. Поднялись голоса о том, что нужно начать с разоблачения изменника. Но кто взялся бы за это? Разбойники простодушно потребовали, чтобы это сделали священники, бывшие с архиепископом. Разве он-то сам не помогал разоблачать Никона?

Охваченный сознанием отныне неизбежной жертвы, Иосиф, казалось, сам желал ее. Он по духу своему был мучеником. Положив свои митру и мантию, он сказал протодиакону: «Почему ты мне не помогаешь? Мой час настал». Тот в ужасе повиновался, сняв с него омофор и ризу. Тогда казаки погнали его и его спутников ударами нагаек и повели «изменника» к пороховому погребу, желая сделать ему там допрос. Спрошенный по поводу своих предполагаемых преступлений и особенно о скрытых им будто бы сокровищах, подвергшись пытке на медленном огне, Иосиф не дал никакого ответа, удовольствовавшись только между двух молитв призывом на своих палачей Божьего суда.

Священномученик Иосиф Астраханский. Икона

Его повели потом к откосу напротив собора, и он оказался еще в силах благословить по пути труп одного казака. Один среди своих, этот человек, как кажется, возымел мужество поднять голос в защиту первосвященника и потому должен был быть зарублен саблями. Но когда осужденного приготовились сбросить с откоса, в нем заговорил инстинкт самосохранения, он долго отбивался и чуть не увлек за собою одного из палачей.

Между последними было мало казаков, да и те были самыми негодными из шайки. Однако в момент падения тела и они были охвачены ужасом. Им казалось, что они слышат ужасный шум, и палачи молча понурили головы. Они опять пришли в себя при пытках и казни князя Львова, потом заставили оставшихся в живых священников присоединиться к ним против бояр и «изменников» всякого рода.

Но в это время Федька Шелудяк был разбит под Симбирском князем Петром Шереметьевым. Отброшенный к Самаре, он завел переговоры со своим победителем, потом, прибыв в Астрахань, стал начальствовать там, заменив собою только что умершего Ваську Уса. Иван Милославский следовал за ним с флотилией и отрядом войск, одушевленных победою. Он должен был, однако, отказаться взять город приступом. Укрепившись в сильной позиции при устье Болды, он потребовал подкрепления, которое заставило себя ждать. Казацкая республика смогла поэтому просуществовать еще несколько месяцев.

Необходимо было много лет, чтобы потом залечить раны, нанесенные ею.

Подкрепление прибыло лишь в ноябре и то не из Москвы. Переговоры Милославского с грузинским князем Казбулат-Мурзою доставили первому несколько тысяч горцев, которые взяли город приступом, распространив в нем панику и вызвав между осажденными споры, гибельные для их дела. Менее решительные люди не замедлили перейти в лагерь Милославского, который постарался оказать хороший прием дезертирам. Он осыпал их ласками, напаивал водкою и тем увеличивал число перебежчиков. Казбулат со своей стороны заманил в свой лагерь Федьку Шелудяка и задержал его там.

Двадцать шестого ноября 1671 года город сдался, и после торжественного вступления Милославский совершенно благоразумно показал большую умеренность. Он объявил всеобщую амнистию, оставил на свободе самого Шелудяка, как и некоторых из его офицеров, и не тронул даже главного зачинщика убийства архиепископа, Алешку Грузинкина.

Как мы это видели уже в Пскове и в Новгороде, московская политика прибегала к кротости всегда лишь как к временной мере, за которой постоянно следовали более или менее сильные репрессии. На следующий год князь Яков Одоевский, явившийся преемником Милославскому, принялся методически выполнять эту программу, и тогда последние следы казацкого режима исчезли в свою очередь в крови большинства его мрачных основателей.

Так закончилась эта глава истории царствования Алексея, причем общий ход внутренних и внешних событий, происходящих в стране, испытал в значительной степени на себе влияние следовавших один за другим бурных потрясений.