Книга: Образование государства
Назад: 4. Процесс патриарха
Дальше: Глава V Бунт Стеньки Разина

5. Изгнание

«Все это не случилось бы, если бы я задавал роскошные обеды и отказался бы защищать истину!» Так ораторствовал громко Никон, проезжая под усиленным конвоем московские улицы и пытаясь возбудить толпу, которая действительно казалась очень расположенной принять его сторону. Бывшего патриарха принудили молчать, но чернь протестовала. Произвели много арестов; в конце концов пришлось даже спрятать осужденного и, для того чтобы отправить его в путь, выследить его многочисленных сторонников. Он отказал в благословении, которое и на этот раз царь просил у него, не принял даже денежного подарка и шубы, пожалованной ему государем на дорогу, и 21 декабря был уже в Ферапонтове.
Там он отдал без сопротивления епископский посох и мантию, которые у него потребовали, но с трудом согласился на строгие епитимьи, которые намеревались на него наложить. Отдан был приказ кормить его прилично и охранять от всяких оскорблений, но вместе с тем запретить ему всякую переписку и «обеспечить покой» в келье, которая должна была отныне, по неосторожно высказанному кем-то желанию, служить ему тюрьмою.
Однако было нелегко применить такой режим к заключенному с таким темпераментом и при том престиже, который он сохранил во многих местах. Для некоторых, даже из тех, кто кричал против него в дни его всемогущества, теперь, лишенный сана и изгнанный, бывший патриарх был мучеником.
Все более и более многочисленные паломники, мужчины и женщины, стали стекаться толпами в Ферапонтово, расточая перед «святым» знаки сочувствия и благоговения и относясь к нему так, как если б он был еще увенчан белою митрою. Но уже со следующего года новый смотритель, назначенный для наблюдения за патриархом, Наумов, был уполномочен усилить по своему усмотрению меры строгости и стал действовать не без некоторого излишнего усердия.
Алексей же, остыв после лихорадочной борьбы, вскоре был охвачен чувством страха, смешанного с раскаянием. Он не торопился заполнить вакансию патриаршего престола и, наконец решившись, остановил свой выбор на дряхлом и незначительном старике Иосафе II. Без сомнения, им руководил политический мотив, знаменательная прелюдия к будущему уничтожению института, создававшего светскому самодержавию слишком опасную конкуренцию. Рожденный мановением этой власти, патриархат был предназначен встать к ней в противоречие и пасть в борьбе, не имея времени пустить корни в жизни народа, слиться с нею органическою связью.

 

Ферапонтов Белозерский Богородице-Рождественский монастырь

 

Воспитанный средой, которая только что начинала секуляризироваться, Алексей не отличался свободой мысли, облегчившей его сыну средство, на котором и остановился Петр. Поразив мятежника, царь теперь был охвачен ужасом и страхом перед «помазанником Божиим», перед священнослужителем, которому когда-то он открывал свою душу. Может быть, «личный друг» владел еще его сердцем. Вот почему, снабжая толстыми железными прутьями окна своего пленника, Наумов должен был в то же время передать ему письмо государя; Алексей еще раз просил благословить его и простить. Ответ был ясен.
«Как бы я мог тебя благословить? – писал Никон. – Осужденный вопреки всякой справедливости, я трижды проклял тебя, больше, чем Содом и Гоморру. Как бы я мог тебя простить? Изгнанный и заключенный в заточение, я обращаю на твою голову мою кровь и преступление всех твоих сообщников! Освободи меня, вороти меня из изгнания, и ты получишь то, чего просишь».
В то же самое время, пользуясь этою корреспонденцией против своих стражей, обманывая игумена Ферапонтова, как и самого Наумова, и заставляя их называть себя патриархом и обращаться с ним, как подобает его сану, он забрал в свои руки управление тем монастырем, где хотели содержать его втайне. Он даже наложил свою руку на управление его поместьями. К добытым таким образом доходам он прибавил вскоре доход со своих прежних монастырей, откуда монахи и крестьяне приходили выслушивать его приказания и приносили ему провиант и деньги.
Иосаф только что был назначен, новый глава Ферапонтова не волновался этим назначением, считая нового главу церкви лишь ложным патриархом, как и александрийского с антиохийским, сыгравших с ним комедию суда и которых он мог бы купить за три тысячи рублей! Царь сознал свою ошибку, и все должно было скоро устроиться.
Между тем проходили дни и месяцы, и ничто не возвещало о подобном событии. Наумов начал беспокоиться. Очевидно, государь имел самое большое желание исправить сделанное им зло, но прием, встретивший его попытки к сближению, не был из ободряющих. Лучше было бы выказать побольше мягкости. Никон последовал этому совету и в сентябре отправил Алексею новое послание. Подписавшись на этот раз «смиренный инок Никон», он посылал свое благословение и прощение, прибавив однако, что делает это только в надежде предстать скоро пред «ясные очи царя», после чего он в состоянии будет дать ему настоящее отпущение с помощью наложения рук, как того требуют Евангелие и апостолы.
Результат все же был не тот, какого он ожидал: последовало приказание вынуть железные прутья из окон бывшего патриарха, послать ему разные яства, вкусных рыб и хорошие вина, пожаловать тысячу рублей, но ничего более. Никаких признаков, указывавших на то, что Алексей по пути улучшения взаимных отношений намеревался пойти дальше этих любезностей. Получив благословение и прощение, он платил за них по установленному тарифу и, успокоенный, хотел удовлетвориться этим.

 

Патриарх Иосаф II – преемник Никона на Патриаршем престоле

 

Никон со своим обычным упрямством и совершенным отсутствием прозорливости, придя в раздражение, написал еще раз, без всякого стыда крича о своей бедности. Как когда-то в Новом Иерусалиме он жаловался, что был доведен до такой нищеты, что сам должен был собирать валежник для печей, и наконец не нашел ничего лучшего, как выдумать новый заговор, который на этот раз уже угрожал жизни царя и в котором, приписывая себе заслуги этого открытия, Никон старался обвинить самых лютых своих врагов.
Это значило играть в крайне опасную игру, так как донос влек за собою неизбежный сыск, последствия которого могли оказаться крайне гибельными для самого доносчика. Он доказал прежде всего со всей очевидностью, что Никон совсем не рисковал умереть от голода в Ферапонтове, так как садки, служившие для его кухни, изобиловали огромными стерлядями, и он мог пользоваться избранными блюдами в серебряной посуде с вензелем «патриарха милостью Божией», каковым не был Иосаф. Такая надпись повторялась на многих крестах, поставленных им в окрестностях монастыря.
Более того, следователи открыли след крайне подозрительных сношений, недавно завязанных между изгнанником и донскими казаками, поднявшимися в это время под начальством Стеньки Разина. На Никона собирался даже донести по этому поводу один монах, который, однако, в момент отъезда своего в Москву, выпив лишнее, бросился в чан с кипящею водою.
Бывший патриарх еще боролся, осужденный, в результате таких разоблачений, на более строгое заключение: он постепенно переходил от гордого высокомерия к униженным просьбам и только в 1671 году, попытавшись в последний раз запугать Алексея рассказом о чудесных видениях, которых он милостиво удостоился, отправил в Москву акт о своей покорности и окончательном отступлении от всего. Тем не менее он не сумел обойтись без того, чтобы не примешать к этому некоторую экстравагантность и массу лжи. Желая оправдать во что бы то ни стало свое поведение, он утверждал, что желал сначала ожесточить сердце Алексея, чтобы принудить его снять с него слишком большую тяжесть, потом, чтобы посодействовать ему забыть своего старого друга. Желая разжалобить царя, он сказался больным, почти умирающим и все еще настолько бедным, что не в состоянии был оставить свою келью, не имея чем прикрыть свою наготу.
Но в конце концов он сознавался в своих ошибках и в свою очередь просил прощения. И Алексей был тронут. Он не говорил о возвращении изгнанника; обходя молчанием его очевидно нелепые объяснения, он запрашивал его по поводу планировавшейся встречи со Стенькой Разиным, но эти слова уже были обращены к «святому и великому отцу», получавшему в то же время великолепные подарки, причем царь сопровождал все эти милости личными оправданиями: он не принимал участия в осуждении Никона; за него ответственны одни лишь восточные патриархи и Собор.
Благодаря этому «святой и великий отец» надеялся, по крайней мере, добиться перевода в Воскресенский монастырь. Он и тут жестоко ошибся, но зато его положение в Ферапонтове значительно улучшилось. Более чем когда-либо, он стал там разыгрывать роль хозяина, причем вскоре стал простирать свои притязания и на соседний монастырь Св. Кирилла и принялся там за такое бессовестное вымогательство, что местные монахи писали ферапонтовским: «Ваш батько нас прямо съедает!» Никон не боялся даже надоедать государю своими постоянными требованиями и жалобами, отмечая, например, что при посылке яств, предназначенных для него, он не находил винограду или вишен в достаточном количестве.
Пользуясь значительными и частыми получками от царя по случаю столь многочисленных в православном календаре праздников, располагая шестью монастырскими владениями, назначенными для его поддержки, добывая из них ежегодно тридцать пять ведер лучшего вина, восемьдесят ведер меда, тридцать ведер уксуса, пятьдесят семг, двадцать белуг, семьдесят стерлядей, сто пятьдесят свежих щук, две тысячи двести пятьдесят штук другой рыбы, четыреста штук копченой, тридцать пудов икры, пятьдесят пудов свежего масла, пятьдесят ведер сливок, десять тысяч яиц, пряностей, лимонов, муки в значительном количестве, владея одиннадцатью лошадьми на конюшне, тридцатью шестью коровами в стойле и двадцатью двумя слугами, Никон все же не переставал плакаться.
Утомленный этими жалобами, Алексей решил обратить «поставку натурою» бывшему патриарху в деньги и дополнить эту сумму до полного удовлетворения всех его потребностей. Но «святой и великий» человек остался в Ферапонтове. Царь был озабочен в то время задачами более насущными.
Назад: 4. Процесс патриарха
Дальше: Глава V Бунт Стеньки Разина