В поисках новой Пьехи
Еще на философском факультете я научилась понимать, что во всем, что бы ни происходило, виновата я. Не бывает плохой публики, не бывает плохого человека. Значит, ты его плохо разглядела. Я научилась оценивать себя со стороны, докапываться до своих ошибок. Поняла, что смысл жизни в том, чтобы помнить именно хорошее. Благодаря этому ты становишься оптимистом, благодаря этому ты идешь по жизни с улыбкой, а не уныло под гнетом неудач. Неудачи – вон! Их нет, – есть только удачи и впереди еще какая-то звездочка, которая говорит: иди ко мне, я тебе покажу дорогу дальше. Начиналась новая страница моей профессиональной биографии. После расставания с А. Броневицким я пригласила к себе директора Ленконцерта, не знаю даже, откуда у меня, абсолютно лишенной практической жилки, возникла такая мысль… «Кирилл Павлович, – поставила я его в известность, – мой уход из «Дружбы» – дело решенное. Вы можете объявить музыкантам (я не имею такого права!), что, если кто-то из них хочет уйти от Броневицкого, вы разрешаете?» И он разрешил: со мной в новое плавание ушли девять музыкантов.
Да, я осознавала, что все будет очень непросто, но мне повезло: рядом со мной оказались не только профессионалы, но и хорошие люди. В этом плане хочу назвать имя, которое для меня дорого, потому что этот человек был со мной в очень трудные годы и сегодня он рядом. Владимир Калле.
Он застал период распада «Дружбы», все это происходило на его глазах, поэтому он понимал, как это все тяжело для меня. После того как я ушла от Броневицкого, мы три месяца с Володей и несколькими музыкантами, что ушли со мной, подбирали новых участников ансамбля. Так, благодаря Владимиру Калле, у нас появились: ударник Стас Стрельцов, гитарист Толя Савченко, радист Александр Калле, пианист Игорь Антипов, вокалист Михаил Васильев. Когда ансамбль был полностью сформирован, началась работа над репертуаром: нужно было восстановить все песни со слуха, без нот, сделать новые аранжировки, чем и занимался Володя – адская работа. Это только когда сидишь в зале и смотришь на сцену, кажется, что все легко, за кадром остаются пот и кровь, ежедневные, изнуряющие репетиции, личные конфликты, чьи-то амбиции, недоговоренности, обиды, стремления. Мы не выползали из репетиционного зала по 8–10 часов. Облегчало эту работу то, что за мной осталась профессиональная аппаратура «Динаккорд», она помогла нам сделать качественные фонограммы, чтобы потом на них положить голос. И через три месяца репетиций мы в новом составе выступали в Перми. Это были мои первые самостоятельные гастроли, на афише значилось: «Эдита Пьеха и её ансамбль».
«Да здравствует бал!»
Аничков дворец, 1992 год
Владимир Калле поначалу был и.о. музыкального руководителя нашего ансамбля, но ему все время казалось, что нам не хватает сильного пианиста, человека известного в ленконцертовских кругах, так возникла кандидатура Григория Клеймица. Он, к сожалению, не был композитором, песен не писал, но проявил себя талантливо именно как руководитель.
Для нашего молодого коллектива сделал очень много хорошего. Его консерваторское образование, тонкое музыкальное чутье было большим подспорьем.
Еще помогало то, что у меня был хороший опыт администраторской работы в «Дружбе», когда на мне лежали многие заботы. Я ходила к министру культуры Фурцевой выбивать аппаратуру для коллектива, деньги на костюмы, являлась на худсоветы и убеждала всех, что у нас замечательная программа, я могла зайти в кабинет большого чиновника, чтобы вместе с ним решить любые творческие или бытовые проблемы.
И все-таки я долгое время оставалась недовольна собой. Когда ушла из «Дружбы», можно сказать, потеряла себя. В какой-то момент вдруг с ужасом поняла, что живу только легендой о Пьехе. Публика ходит на мои концерты и думает: «Ну-ка, Пьеха, переоденься, спой что-нибудь, покажи, что ты еще есть…» Я долго искала новую Пьеху. Ошибалась, писала пластинки и искала, искала, искала…
Когда Клеймиц ушел в мюзик-холл, эстафету от него принял Юрий Цветков. Семь лет я реставрировала машину, которая называется «артистка Пьеха», но не было ощущения, что все получается. Возможно, разрыв с Броневицким, как говорится, выбил из колеи. Во мне что-то умерло, а новое еще не родилось. Прежде чем родиться, оно должно было созреть. Но счастливый момент наступил, когда я поняла: коллектив сложился, все сработались – музыканты, звукорежиссеры, – прекрасные профессионалы, чувствующие требования времени, работающие, как говорят, на уровне мировых стандартов.
Наступило время, когда я снова ожила, стала встречаться с композиторами и поэтами. В поисках «новой» Пьехи мне очень помогла песня Северина Краевского «Бал». Юрий Цветков услышал эту песню по радио в исполнении Марыли Родович, записал на магнитофон и показал мне, и я сразу поняла – вот чего мне так не хватает, именно такой песни. Ведь для меня тогда мало писали, а Броневицкого не было рядом. «Бал» – первая за семь лет моей самостоятельной работы настоящая удача, именно эта песня оказалась новой точкой отсчета. Это было абсолютно точное попадание, «в яблочко», оно придало нужное ускорение, – и я оказалась в нужной галактике, на своей орбите, на своей высоте.
Приехав на гастроли в Варшаву, рискнула спеть «Бал». Главный редактор музыкальных передач польского радио пришел ко мне после концерта и сказал: «Я принес вам цветы в знак признания того, что вы сумели спеть «Бал» иначе и, на мой взгляд, интереснее, чем Родович». Дело в том, что стихи Агнешки Осецкой глубоки по смыслу и допускают разные трактования. По замыслу Родович, бал этот – последний в её жизни. Мне же хотелось сказать песней: бал – это светлые минуты бытия, которые нам даны. Прожить их надо полно и достойно! Да здравствует бал нашей жизни! Так песня обрела свое второе рождение.
Польские песни вообще занимают особое место в моём репертуаре. В 1974 году я любила «Малгошку» («Małgośkа»), с удовольствием её пела. С Марылей Родович мы познакомились на Кубе еще в 1970 году, она тогда только начинала свою песенную карьеру, выступала в каком-то удивительном цыганском платье и… босиком. Знаю, что некоторые мои песни, например, песню «Мама», исполняла на польском языке Слава Пшибыльская. Польша до сих пор для меня много значит, почти в каждой стране, где я бывала, есть своя польская община. И на концертах из зала мне передают записочки, просят спеть что-нибудь на польском языке. В России я себя чувствую, можно сказать, послом польской песни, польской культуры. Польша у меня в крови! На все свои петербургские концерты я приглашаю сотрудников консульства Польши в Санкт-Петербурге и самым большим признанием моих заслуг на Родине считаю награждение к 75-летию орденом «Золотой Крест Заслуги» Республики Польша.
«Мама» – песня-долгожитель Александра Броневицкого на стихи Олега Милявского, написанная специально для меня. Её любят слушатели, я охотно включаю её в свои концерты – трогательную песню о самом дорогом для каждого человеке, перед которым, однако, мы так часто бываем виноваты. Когда умерла мама, эта песня превратилась для меня в реквием, в балладу, гимн всем матерям… Да, есть вещи, которые до конца понимаешь, пережив. Теперь эту песню исполняет Стас, посвящая её Илоне…
Есть еще одна песня, которая занимает особое место в моей творческой биографии. Это «Песня о Тане Савичевой». Я много лет прожила в Ленинграде и, как многие ленинградцы, была уверена, что Таня Савичева похоронена на Пискаревском кладбище. Правду узнала в 1976 году.
После моего ухода из «Дружбы» радиостанция «Юность» пригласила меня совершить поездку с концертами по студенческим строительным отрядам. По дороге в город Лукоянов Горьковской области (теперь Нижегородской) наша машина вдруг свернула с шоссе и остановилась у маленького сельского кладбища рабочего поселка Шатки, где, как оказалось, лежит моя землячка Таня Савичева. Девочка, чей блокадный дневник – десять лаконичных, но страшных своей горькой правдой страничек из записной книжки – стал на Нюрнбергском процессе одним из самых сильных обвинительных документов против фашизма. Я была потрясена этой внезапной встречей. Выяснилось, что Таня в 1943 году по «дороге жизни» через Ладожское озеро была вывезена сюда в детский дом. Нашлись архивы, нашлись люди, которые знали её и помнили. Боже мой, что только не перечувствовала я в тот день у памятника Тане! Ведь мы с нею почти ровесницы… И здесь же у меня родились строчки «Моя землячка, Савичева Таня, прости, что не пришла к тебе с цветами…». Но я дала себе слово, что обязательно вернусь сюда еще раз.
Поэт Виктор Гин оставил эти строки в тексте песни о Тане, а композитор Евгений Дога написал музыку. Уже через два месяца премьера песни состоялась на Центральном телевидении. А потом пришло приглашение из Шатков. Люди не только из поселка, но из многих окрестных деревень собрались на огромной поляне, которая стала вдруг тесной. Там и проходил этот необычный концерт-реквием, концерт-благодарность. В годы войны горьковская земля приютила тысячи ленинградских ребятишек, вывезенных сюда из осажденного города. И потому самые почетные места в первых рядах были выделены тем, кто выхаживал маленьких блокадников, тем, кто уже много лет спустя взял на себя немалый труд восстановить трагическую историю Таниной жизни.
После концерта я обратилась к собравшимся с предложением начать сбор средств на строительство в Шатках памятника Тане Савичевой и всем детям войны, разделившим её судьбу. Первым взносом был сбор от моего концерта. А сама инициатива, горячо подхваченная молодежью, переросла во Всесоюзную акцию по сбору средств на строительство мемориала.
Но кроме этой войны, за которую наш народ заплатил столь высокую цену, была другая, она тоже унесла много жизней наших солдат.
Назад: Владимир Петрович Поляков
Дальше: Афганистан
