«Прощай…»
И вот на двадцатом году работы в ансамбле я сказала: «Шура, я готова работать вместе с тобой и дальше, только давай поменяем афишу, мне до смерти надоело, что на первом месте ансамбль, давай напишем: «Александр Броневицкий, Эдита Пьеха и ансамбль». Но он уперся: «На первом месте должен быть ансамбль!» И тогда я поняла, что надо уходить. Перед тем как объявить Броневицкому о своем решении, со многими советовалась: «Что со мной будет?» – «Будете петь в кинотеатрах, перед сеансами», – отвечали мне. «Хорошо, но пусть объявляют: «Выступает Эдита Пьеха».
Когда я сказала, что ухожу, Сан Саныч не мог в это поверить, он всерьез считал, что я не смогу работать одна: «Без нас ты погибнешь!» – «Я не погибну, я буду, меня публика полюбила, признала, поэтому мне не страшно». – «Ну, увидим. Время рассудит!» – сказал он. И время рассудило.
30 июня 1976 года состоялся последний мой концерт с «Дружбой». Местью Броневицкого мне стал полный разрыв наших творческих отношений. Он вел себя как ребенок, у которого отняли игрушку, – растерялся и уже не был прежним Броневицким, а я все-таки осталась Пьехой. Ансамбль «Дружба» остался с ним, и он взял новую солистку, но сделать из нее вторую Пьеху у него не получилось.
От редактора:
В качестве смыслового дополнения хотелось привести здесь очень ценные воспоминания об Александре Александровиче Броневицком его брата Евгения.
«Сжигающая Сан Саныча энергия, не находящая своего воплощения в рамках работы, в рамках выбранного жанра, требовала перемен. Хороших советчиков вокруг него не было. Два придворных – Вильдавский и Буданицкий, которых он очень любил и к мнению которых прислушивался, ничего путного Сан Санычу насоветовать не смогли. Первый, в конце концов, бросил барабаны и стал теперь успешным банкиром в Москве, второй эмигрировал в США и счастливо умер в Нью-Йорке.
Одним словом, Сан Саныч стал где-то в году 1976-м «психовать». Он чувствовал сильное желание сломать устоявшиеся рамки, но был «дитя своей страны, эпохи и Ленконцерта». Своё внутреннее жжение и недовольство он обратил на ближайшего ему человека – Эдиту Станиславовну Пьеху. С одной стороны, он стал беспредметно придираться к ней в творческом плане, с другой – как сумасшедший ревновать.
Всегда Эдиту Станиславовну провожали мужчины. Может быть, внешне красивее Сан Саныча. Может быть, это вызывало у него какую-то ревность. Он даже во Францию ездил к ней. Так, инкогнито, чтобы, не дай бог, она его там не видела. Вы знаете, ревность, по-моему, в каждой семье есть.
Сан Саныч был с нею груб, когда он заставлял делать то, что она не хотела делать. А он был прав. Они очень разные люди. Два упрямых человека. Не нашли в конце совместного проживания какие-то общие точки соприкосновения, компромисс. И, к сожалению, не могли найти.
Он человек бескомпромиссный. Да и она тоже.
Она ему предлагала: «Давай я останусь работать, и всё будет по-прежнему. Только мы не будем мужем и женой». В этом смысле она была более последовательной и, может быть, более мудрой, чем он в то время. А он категорически: «Я с тобой работать не буду. И ты без меня пропадёшь». Он думал, что он её, может, этим удержит.
Он с ней мало репетировал, практически не обращал внимания на неё, он только с ансамблем занимался, как бы показывая, что она здесь лишняя. Это было очень обидно. Я работал тогда с ними и наблюдал их предразводное, такое жуткое состояние.
Она хотела всё-таки сохранить коллектив. Но потом, когда она поняла, что бесполезно, она на все плюнула, ушла. Вскоре вокруг неё образовались музыканты, которые были способны восстановить то, что сделал Сан Саныч. А потом и композиторы принесли песни, и она моментально вспорхнула на ту же самую высоту, на которой была с Броневицким, и даже выше. Ну, личность. Красивая женщина, с оригинальным голосом.
В январе 1976 года в Ленинграде состоялся «Творческий вечер композиторов А.Броневицкого и В.Успенского». Тогда Эдита Пьеха впервые, а возможно, и единожды, исполнила новые песни Сан Саныча «Это не любовь» и «Осень». После развода она их не пела, не звучали они и в «Дружбе». Видимо, Броневицкий писал их специально для Эдиты, это было что-то личное, поэтому ни Троицкий, ни Романовская их не исполняли. В том же году с оркестром Ленинградского радио п/у А. Кальварского (уже не с Броневицким) Эдита Пьеха записала «Прощальную песню».
Как будто и лето не лето, и только дожди у земли,
Как будто и песен не пето, не сказано слов о любви.
Всё те же и ветер, и птицы, и озера зыбкая гладь,
Казалось, так просто проститься,
простились – и нечем дышать.
Мы в разное время выходим навстречу
своим декабрям,
А в небе в конечном исходе нам прежние
звезды горят.
Явилось мне горькое чудо, и разве уйдешь от себя,
Я знаю, с тобою мне худо, но худо совсем без тебя.
И нету хоть малой надежды, ни света вдали, ни огня,
А память дорогою нежной к тебе возвращает меня.
И сможет ли кто разобраться,
в чем всё же любви существо:
С кем сердце хотело расстаться —
расстаться труднее всего.
Разрыв творческий был тесно связан и с концом наших личных отношений, но если с ансамблем все получилось несколько неожиданно, то кризис семейный назревал долго. К 1976 году мы практически не жили как муж и жена, и длилось это с 1973 года. Я не интересовала его как женщина. Да и мне самой казалось, что не стоит искать приключений, просто понимала: наша любовь с Броневицким прошла, и этого не изменить. Но судьба подкинула неожиданную карту: Сан Саныч привел в наш дом сотрудника КГБ Геннадия Шестакова. Он был младше меня на семь лет, но эта разница в возрасте совсем не чувствовалась. В отличие от Броневицкого, он умел ухаживать за женщинами. Какая страсть была в его глазах. Как красиво он это делал! Конечно, я не смогла устоять, хотя с завидной регулярностью слышала от окружения разного рода намеки, сводившиеся к одному: «Это не твой человек, он не для тебя!», «Не нужно с ним связывать жизнь…». Но надо знать мой характер, чтобы понять – подобные «советы» никогда не брались мной на заметку. Всегда стремилась оценивать жизнь и людей, только руководствуясь своими собственными представлениями и интуицией. Забегая вперед, скажу: окружение было право, но такова женская природа – когда сердце покорено кем-то, разум и интуиция бессильны. Нам суждено пройти печальный путь ошибок до конца, чтобы понять, в чем мы ошибались. Иначе никак.
Тем не менее тогда, в 1976 году, встреча с Шестаковым стала тем главным стимулом, что подтолкнул меня на разрыв с Александром Александровичем. Жалею ли я об этом сегодня? Да, другое дело, что и наши отношения с ним к тому времени зашли в абсолютный тупик. Я так ему и сказала: «Шура, я ухожу к Геннадию. У меня нет больше сил терпеть твои измены и ревность. Хочу, чтобы кто-то обо мне заботился – приносил после концерта стакан чаю, укрывал ноги пледом. Думаю, мы могли бы остаться друзьями и продолжать вместе работать…» – «Нет, дорогая, этого не будет!!! Даже не надейся!!! – заорал Броневицкий. – А без меня ты никто! Через месяц тебя забудут!»
Довольно скоро Александр Александрович сошелся с артисткой ленинградского Театра музыкальной комедии Ириной Романовской и пытался сделать из нее вторую Пьеху, но не получилось. Наши общие друзья рассказывали, как он переживал, приходил к ним, садился к роялю и наигрывал польские и французские песни, где говорилось о прекрасной женщине, по которой скучает её мужчина.
В жизни любого человека развод оказывается делом тяжелым. Рвать семейные узы, особенно с тем, кто столько лет был частью твоей жизни, все равно что отрезать от себя часть. Мы с Броневицким, несмотря на многие различия в темпераменте и взглядах на жизнь, все-таки были едины в основном – в творчестве. Правда, и здесь я ухитрялась отстаивать что-то свое, он сердился, говорил, что я упрямая, что со мной невозможно договориться, но проходило время, и наши прежние разногласия казались незначительными.
Тогда, спросите, что нас развело? Любые отношения должны развиваться. Я встретилась с Сан Санычем, когда была молоденькой, неопытной девушкой, не имела ясного представления, чего хочу от жизни, знала лишь, что намерена добиться успеха в той профессиональной области, которую выбрала. Долгое время наивно полагала, что буду преподавателем и свяжу свою жизнь с наставничеством. Учась на философском факультете, искала различные способы самосовершенствования, а получилось совсем иначе. Получилось так, что в мою жизнь вошел человек и открыл для меня особый мир – мир музыки. Он сделал песню смыслом моей жизни, все, что я имела, было подчинено музыкальной гармонии, и даже личные отношения с Броневицким. Он стал для меня учителем и возлюбленным, мужем и другом, а мне хотелось, чтобы он еще был для меня отцом, отцом, которого я потеряла. Этого он не смог мне дать.
Все годы, проведенные вместе, я ждала от него отцовской ласки, наверно, как любая женщина. Ласка отца к своей дочери особенная, она обнаруживает самые трогательные черты мужского характера, то, что со стороны может показаться слабостью. Мужчины, у которых есть дочери, лучше понимают женщин, они не такие суровые и жесткие, как те, у кого их нет. Мой папа понимал мою маму, как никто другой. И хотя я была ребенком, помню, как они разговаривали без слов, одними взглядами. Да, теперь, спустя годы, я понимаю, что хотела видеть своего отца в каждом из своих мужей. Но, увы…
Развод с Броневицким сильно ударил по моей семье. И по отношениям с Илоной в том числе, ей было 15. Трудный возраст сам по себе, да тут еще родители разводятся. Конечно, я пыталась говорить с ней, но она стояла на своем. Она всегда была папиной дочкой, так что меня не удивило то, что она приняла сторону отца.
Илона Броневицкая
«….Это был как гром с ясного неба. Мама встретила другого мужчину, молодого. И ушла от папы. Помню, как они уединялись и смотрели друг на друга такими особыми взглядами, что говорят о влюбленности. Они думали, что я ничего не понимаю, шли куда-нибудь и брали меня с собой, для отвода глаз, а я все понимала. Глаз не могли отвести друг от друга, настолько все было сильно. Да, у них была любовь. Ничего не скажу, он был красивый, этот Шестаков, бывший спортсмен, кареглазый, на молодого Бельмондо смахивал. Другое дело, что он был совсем другого цеха человек. Ко всему прочему, еще и работник КГБ, курировал их заграничные поездки. И все равно не понимаю, как она на это пошла, неужели надеялась, что у них что-то получится. Они ведь были совершенно разными людьми. Да, он был красивый, в этом смысле я ее понимаю.
Самое горькое то, что его в наш дом привел папа. Надо было как-то решать проблему с невыездностью. Нам постоянно ставили палки в колеса в смысле поездок за рубеж – мало того, что солистка иностранка, да еще и сам ансамбль непонятный, вот если бы ансамбль песни и пляски, тогда было бы легче. Помню, как на этой почве им зарубили при мне несколько поездок, мама тогда жутко расстроилась. Папа захотел решить этот вопрос раз и навсегда. По-своему. Решил… Так появился Шестаков Геннадий Иванович. Для налаживания отношений. Вот и наладили. Довольно скоро выяснилось, что он пьющий. Первое время, когда все вскрылось, – что мама уходит к нему, я жутко Шестакова ненавидела, он был моим злейшим врагом. Все придумывала, как я его убью самым страшным и мучительным образом. Он ведь разлучил моих родителей! И вот тут-то я дала маме «прикурить». Во мне все вскипело: бунт подростковый усилился горечью и обидой на маму. Все, что было во мне плохого, обнаружилось. Стала пить, курить, грубить всем подряд. После развода осталась с папой, с гордостью носила его фамилию. На выходные ездила к бабушке – Эрике Карловне, но потом она уехала в Латвию, и я оказалась одна. Папа пытался налаживать личную жизнь, у него плохо получалось, хотя женщин, желающих связать с ним свою жизнь, было хоть отбавляй. В конце концов, у него появилась эта… Романовская, корыстная она была, не любила его по-настоящему, хотела, чтобы он из нее «звезду» сделал. Маму называла «размалеванным манекеном».
У мамы с Шестаковым тоже не сильно ладилось. Он пил, ничем особенным не занимался. Первое время у них было все неплохо, но потом стало понятно, что ничего общего нет. Самое смешное то, что всю эту ситуацию с разводом мамы с отцом я приняла, только когда она уже развелась с Шестаковым. Более того, он тогда стал работать в нашем театре, театре «БУФФ», директором, и, надо сказать, оказался нормальным мужиком. Но рядом с мамой он был не на своем месте. В нашей жизни все недоразумения происходят от того, что кто-то оказывается не на своем месте. В свое время он ушел от своей жены. Зачем ушел, не понятно… Потом он пришел в наш театр, стал его директором, помогал нашим ребятам миновать армию, всем помогал, ходил хлопотал за всех. А потом, когда он с мамой уже развелся, получилась удивительная история. Я уже жила в Москве, но приехала в Питер по делам. И вот еду, и вдруг вижу – в другой машине сидит Геннадий Иванович. Естественно, мы решили пообщаться. Он сел в машину ко мне, и мы очень долго разговаривали… Навсегда запомнила, как он тогда сказал: «Господи, я же так ее любил, и чего она вот так?! Эх!» Расстались мы через полтора-два часа, попрощались, я пришла домой, и мне звонит бывший однокурсник. И в середине разговора вдруг говорит: «Знаешь новость? Геннадий Иванович умер…» Оказывается, после нашего разговора он поднялся наверх по лестнице и прямо перед дверью упал и умер. У него случился обширный инфаркт. Я была последним человеком, кто с ним общался, и он говорил о маме. О том, как её любил…»
Да, с Илоной мне пришлось договариваться. В свои 15 лет она была уже очень самостоятельной, и убедить ее в чем-либо представлялось задачей непростой, хотя меня спасало от явных скандалов то, что она была подростком, занятым своими собственными проблемами. Она жила своей, довольно бурной жизнью. И, как я понимаю, наши взрослые проблемы её не очень трогали. Она знала о моих отношениях с Геннадием Ивановичем Шестаковым, но мы напрямую их не обсуждали. Не очень это было принято. Хотя наши отношения с дочерью наладились после одного случая. В первый год после нашего развода с Сан Санычем Илона влюбилась. Даже не помню, как его звали, но ей очень хотелось, чтобы у них все получилось. Я взяла и пригласила этого молодого человека к нам домой, а после – на загородную прогулку. И так случилось, что хватило всего этих двух встреч, чтобы стало понятно, что он из себя представляет. Мне не пришлось убеждать дочь, что это не её человек, все произошло само собой. На нее это произвело сильное впечатление. Когда ореол первичной влюбленности рассеялся, Илона сама поняла, что он за человек. Никак дочь не ожидала подобного, но была очень благодарна мне, и с тех пор от меня ничего не скрывала. У нас сложились отношения, как у двух взрослых людей. Я ей часто повторяла: ты можешь все делать, что захочешь, я ничего тебе не вправе запрещать. Но учти, что за все человек платит в жизни сам. Моя мама всегда говорила мне: «Если ты сделала что-то плохое, я не буду тебя ругать. Но запомни: как постелешь, так и выспишься». То же самое говорила я Илоне.
После этого случая она стала с пониманием относиться и к разводу с Александром Александровичем, и к моему второму супругу. Хотя вспоминается один эпизод, характерный для Илоны. Накануне дня рождения Броневицкого, день рождения у него 8 июля, она подошла ко мне и сказала: «Мам, я хочу купить подарок Чуче…» Конечно, я не отказала. Дала денег на такси и бутылку хорошего коньяка. Она купила его и отправилась к Броневицкому на квартиру, где он жил. Возвращается поздно вечером жутко расстроенная, спрашиваю: «Что случилось?» Она: «Он со своей Романовской уехал в Валмиеру…» Тогда еще хутор принадлежал Броневицким, его не вернули прежним хозяевам. И Илона сказала: «Я остаюсь с тобой…» Спрашиваю: «А где коньяк?» Она: «Я разбила у него на лестничной площадке перед квартирой, злая была…» С той поры она даже как-то успокоилась, поняла, что жизнь продолжается, что у Сан Саныча уже другая жизнь, другие женщины и с этим надо смириться.
Назад: Прощание с мамой
Дальше: Геннадий Шестаков
