Глава 10
Мужчина с усилием открыл глаза и тяжело выдохнул. Медленно поднялся в кровати и тут же почувствовал ломящую боль во всем теле.
– Неужели это никогда не кончится? – то ли подумал, то ли пробормотал.
Больше полугода минуло с тех пор, как его доставили в столицу Адани Шамши-Аддад. Скорее мертвого, чем живого. Всю дорогу лекари двух стран регулярно меняли деревянные шины, дабы бедро срослось верно; меняли тугую повязку на груди, стягивая сломанные ребра; читали молитвы за его здравие.
То, что он выжил, скрыли ото всех, особенно – от побежденных врагов. В день победы, едва лекари осмотрели раны, главный сподвижник этого неистового рыцаря древней веры Астальд отправил гонца с письмом к королю Удгару. Тот, прочитав донесение, велел во всех храмах Архона молиться за сына и отправил ответное письмо с приказом никому не оглашать того, что его наследник пока жив. Тем самым, с одной стороны, он, готовясь к худшему, заставил себя довериться надежде; а с другой – бросил в стан завистников лакомую кость: как только станет известно, что Железная Грива мертв, улей мнимых наследников короны зашевелится, заелозит и зажужжит, выпустив жалящий направо и налево рой.
Выздоровление Агравейна протекало медленно, будто что-то нарочно его затягивало – так туго ему пришлось. Прошло почти два месяца, прежде чем сознание архонца окончательно прояснилось. И теперь, в отличие от первых недель, имена отца, сестры, Шиады и жены он повторял только мысленно, в разговорах с собственной совестью.
Стоял сентябрь, когда местные врачи позволили ему встать с постели. Агравейн радовался, что теперь ему, точно калеке, не придется глотать микстуры и лекарства с ложек, которые держат чужие руки; не придется лежать, ожидая, пока знахари разотрут ему мазями ногу и раны; не придется ходить под себя и ждать, пока все это уберут прислужники… Не придется, в его-то двадцать семь лет.
Счастье Железногривого отличалось в ту пору от детского только тем, что архонец не хлопал в ладоши и не прыгал по занятой спальне – тело все еще ломило, а аплодисменты он привык выслушивать сам, на турнирах. Кто бы мог подумать, что можно испытывать такую радость от того лишь, что способен ходить?
Вскоре Агравейн вновь взял в руки меч и мигом сообразил, насколько ослаб. Ничего, несколько недель, самое большее месяцев, и он опять будет несокрушимой стеной всего континента! Глядя на то, с каким упорством молодой принц ежедневно начал, превозмогая боль и скорую усталость, нарабатывать и возвращать силу и выдержку, многие аданийцы начали доподлинно понимать, почему весь свет считал Агравейна самым неумолимым, неутомимым и могучем из мужей Этана и почему называли его Железногривым. От слухов по всему замку царь Адани, мелкосортный Тидан, стал всерьез опасаться, что строжайший запрет на обнаружение личности Агравейна будет нарушен. Как одновременно удержать тысячи языков? Их разом не вырвешь, как и тысячам пар глаз разом не воспретишь наблюдать.
Неделей раньше Агравейн получил послание от отца-короля, и, дабы хранить таинство переписки, он отрядил домой Астальда. Последний был единственным из сподвижников принца, кто до последнего оставался подле него в Шамши-Аддаде. Агравейну же, по указу Удгара и договоренности с Тиданом, надлежало гостить у аданийцев до полного восстановления и, возможно, немного дольше.
Мужчина поднялся с кровати и оделся. Слуг не звал принципиально: слишком долго самые простые вещи приходилось делать с посторонней помощью. Спустился к завтраку и с легким поклоном прошел на место. На удивление, царь сидел за столом один.
– Агравейн! – приветствовал его владыка Тидан. – Садись, садись. Как себя чувствуешь?
– Лучше, ваше величество, благодарю.
– Славно.
– А где досточтимое семейство?
Тидан небрежно махнул рукой:
– В городе ярмарка.
Агравейн молча кивнул, быстро поел, кивая в такт жалобам Тидана на плененных царевичей из Орса, и распрощался.
В тот день он через не могу протренировался шесть часов кряду. Вновь и вновь вскидывал меч, подгонял коня, метал копье, отрабатывал удары, на всем скаку крутился в седле, наклонялся к земле, поднимая специально раскиданные дорожные сумки, нет-нет да и хватаясь за бедро, которое все еще давало о себе знать. Врачи и лекари не одобряли ни трюкачеств молодого воина, ни даже его лихой удали в середине ноября.
Вечерело. Принц стоял на лоджии покоя, рассматривая небо, еще не черное, но с уже заметным месяцем и несколькими кое-где проглядывавшими звездами. В дверь спальни, обставленной, на вкус архонца, излишне вычурно (особенно в глаза бросались тонкой выделки гобелены, благоухающие растения с громадными лиловым цветками и куча каких-то картин), постучали, но принц не расслышал. Не дождавшись ответа, Майя вошла:
– Милорд? – Агравейн не отзывался, и девушка, плавно ступая, вышла на лоджию. – Господин? – позвала вновь.
Агравейн характерным жестом чуть повел головой на источник звука и, будто сообразив, что не один, обернулся полностью. Нелегкая, мысленно вздохнул мужчина.
– Миледи, – чуть заметно поклонился. Мало того что встреча, мягко сказать, неожиданная, Майе, дочери царя и девице на выданье, строго-настрого запрещалось покидать покои с наступлением темноты без сопровождения матери, братьев, смотрительницы, охраны или слуг. – Что-то случилось?
– Нет, ничего особенного, – ответила девушка. В руках у гостьи Агравейн заметил конверт. – На что вы так увлеченно смотрели, что не слышали меня?
Голос Майи струился, как родник в лесу, – тихо и почти безлико. Она так и осталась совсем невыразительной, коротко приметил Агравейн. Или просто рядом с воспоминанием о Шиаде все прочие женщины для него поблекли?
Майя поравнялась с героем.
– На небо, – ответил он. – Миледи, разве вам не запрещено покидать комнаты с наступлением темноты?
Майя стушевалась – ну, ведь еще не так чтобы очень темно, да?
– Так чего вы хотели? – Железная Грива бросил прицельный взгляд на бумагу у девицы в руках и уставился прямо на девушку.
Та стушевалась еще сильнее – ну что он так ее смущает?! Щеки горели как никогда.
– Ко-король Удгар, – отозвалась, всячески избегая встречаться взглядом, – прислал письмо отцу, к нему прилагалась записка. Адресована вам. – Она протянула руку с небольшим конвертом.
Агравейн не стал спрашивать, как записка оказалась у царевны. Ясно же, что Тидан не сам попросил дочь отнести бумагу архонцу.
– Благодарю.
– Я рада помочь, милорд. – Майя сделала небольшой поклон и запоздало опустила глаза.
Ну что за девчонка, право. Она просидела у постели Агравейна все время его болезни, поила отварами и бульоном, не отходила ни на шаг. Окрепнув, мужчина стал тщательно избегать общества царевны, чтобы не давать девушке пустых надежд и не раздувать огонь в трепетном молодом сердце. Майя явно досадовала, но Агравейн был убежден, что поступает правильно. Больше того, даже будь Майя первоклассной красоткой – Агравейн действовал бы так же, несмотря на славу не только невиданного воина, но и немыслимого юбочника. Ее отец был царем, а портить государственные отношения ради связи, которую даже интрижкой назвать стыдно, архонец не стал бы. Есть только одна женщина, способная подвигнуть его на открытый политический конфликт, но ей это не нужно. Он, Агравейн, ей не нужен.
Мужчина прикрыл глаза. Зачем он вообще встретил Шиаду?! До той встречи он был заметно счастливее.
Царевна не спешила уходить, хотя ее здесь ничто не держало. Сделала еще несколько попыток завязать разговор, но Агравейн отвечал на вопросы до того односложно и нехотя, что Майя ушла вконец обиженной.
– Агравейн! Агравейн! – донесся мужской голос под аккомпанемент тяжелых шагов. – Как тебя понимать, Агравейн? Почему отсюда только что выбежала моя дочь?!
– Я вас уверяю… – пробормотал архонец.
– Мне не уверения нужны! – Тидан поравнялся с принцем, вскинув голову и глядя в упор. Агравейну пришлось пригнуться, чтобы нормально разговаривать с царем. – Слава о тебе зашла далеко! Руки не смей тянуть к Майе…
Агравейн потер лоб – непростая семейка, ничего не скажешь.
– Ее высочество принесла мне записку, – показал он конверт.
Тидан утих, пошарил по конверту пристальным взглядом, с шумом выдохнул и подошел к парапету.
– Ох уж эта девчонка! Все сделает, чтобы побыть с тобой без надзора. Ты знаешь, я не одобряю.
– Ваше величество, я делаю все, чтобы царевна не подумала, будто я увлечен ею.
– Так ты увлечен?! – пуще прежнего запричитал Тидан.
– Повелитель, мы говорили об этом перед моим отбытием в Кадеш. Поверьте, с тех пор ничего не изменилось. – Агравейн провел по ключицам по давней привычке. Не найдя нужного, сжал кулак и стиснул зубы.
– Тебе нехорошо? – Царь выглядел недовольным, будто нехотя отвлекся от тирады и был вынужден обратить внимание на состояние царевича.
– Дело не в этом.
– Тогда в чем?
В чем? Агравейн и себе объяснить не мог. Он был страшно растерян, и если тело его быстро приобретало былую силу, то для разума прежняя ясность казалась недостижимой.
– Мышцы тянет после упражнений, – отозвался архонец.
Тидан понял, что ответ окончательный, и продолжил. Он пришел сообщить, что Удгар просит сына прибыть на Священный остров к весеннему равноденствию. Агравейн поблагодарил за весть и в ответ на раздражающую подозрительность Тидана пообещал сократить количество встреч с Майей еще больше.
Агравейн задумался: если сообщение о дальнейших действиях принес ему Тидан, что же за бумагу принесла царевна? Когда владыка Шамши-Аддада вышел, Агравейн вернулся в комнату, сел за стол и развернул конверт. Ришильда, жена… Еще один вопрос к тому, что же означало его возвращение из лап Нанданы-Смерти. Мужчина повел шеей, шаря, прошелся по груди, в надежде зацепить подвеску, и, в тысячный раз не найдя, выругался, с грохотом опустив кулак на стол.
Сабир Свирепый наконец узнал о бедственном положении дочери. Сыграли роль не только слухи и сплетни, но и довольно убедительные свидетельства разведки. И едва не проклял Землю и Небеса. Он отделен от Бану месячным переходом, зажат, обложен и окружен со всех сторон. С севера – бежевыми, которые не нападают, будучи занятыми Маатхасом, но и пройти не дают; с запада и юга – черными Дайхаттами, которые уже убили двух его племянников и брата Ванбира; с запада – сиреневыми, которые в лице Идена Ниитаса не давали ему пройти и никак не оказывали поддержки. Чтобы прорваться к ней, придется сначала каким-то образом расчистить себе дорогу. И даже если у Сабира все получится, учитывая численное превосходство его воинства в моменты соединения всех армий, подобное решение не заслуживает высокой оценки.
Бансабира, к счастью отца, не была ни дурой, ни трусихой. Все, что она делала, как показала практика, преследовало какую-то цель. И если сейчас она оказалась там, на юге Золотого танаара, стягивая на себя войска Раггаров и Шаутов, которые никак не унимались, надеясь отомстить за Сциру Алую и еще нескольких родственников, значит, Бансабира предполагала такой исход событий. Даже если рассчитывала, что все будет иначе, она не могла не предполагать возможной осады. В конце концов, ей ли не знать, насколько измор надежное средство при взятии надоевшего, до костного мозга ненавистного врага?
Чтобы потери, лишения и тяготы дочери не оказались напрасными, Сабир непременно должен был перераспределить расстановку сил на юго-западе Яса. Да и поддайся он импульсу, все равно ничего бы не вышло. Каждый из тех тысяч, что он ведет, потерял или кого-то из родителей, или среди братьев и сестер, или кого-то из детей. Если сейчас Сабир заявит, что они бросают кампанию на юге, чтобы помочь его дочери севернее, тем самым обесценив жертвы в своих рядах, собственные люди на него обозлятся. Может, до бунта и не дойдет, но в такой изматывающей ситуации сомнения в сердцах твоих сподвижников недопустимы совсем.
Ноябрь на Ангорате выдался теплым и сулил щадящую зиму. Нелла, укутанная в шерстяной плащ, возвращалась в покои. Возраст брал свое: вот уже почти шестьдесят лет она ходила по широкой груди матери-земли, и долг храмовницы весил теперь больше, чем в тот год, когда она получила священные знаки. Скорей бы уже Шиада набралась ума-разума и смогла занять положенное место. Тогда Нелла сможет вздохнуть спокойно, в последний раз пройти тропу То’он Надара и постичь истинную мудрость, доживая век под сенью Древней Паучихи Нанданы.
Пожаловал Верховный жрец. Ему пошел уже восемьдесят первый год.
– Светло утро и светел твой день, Таланар, – приветствовала храмовница.
– Богиня в каждом из нас, Нелла, в сердце и разуме, на земле и на небе, – неспешно прошел в кресло напротив и сел.
– Все ли у тебя хорошо? – спросила теплее обычного.
Таланар едва заметно улыбнулся в седую бороду:
– Мать бережет меня.
– Какие вести привез твой преемник?
– Добрые. Сайдр подтвердил все наши видения о событиях в Орсе и Адани. Агравейн жив, и теперь его отец просит нас о чести провести Обряд Царственного Огня и Венценосных Вод.
Нелла с достоинством кивнула.
«В игру вступила королева Гвен, и ее партия может всем нам стоить дорого», – мысленно оповестил друид.
«Гвендиор рискнет всем», – отозвалась жрица.
«Полагаю, ты не станешь мешать?»
Храмовница, отстраненно уставившись в точку, ответила вслух:
– Что бы ни сделала королева Гвен, исход предрешен. А вот урок, который медведи пожнут от змей, определят они сами.
– Чтобы понять смысл грядущего, надо позволить ему случиться, – согласился старец.
Храмовница поднялась, подошла к дровнице, подкинула полено в камин. Выпрямилась, не оборачиваясь к собеседнику и глядя в пол.
– Давно не было вестей от нашего сына, – безлично заметила жрица.
Таланар подтвердил – и впрямь.
– Отправь Сайдра в Кольдерт.
Таланар нахмурился: ради Гленна, что ли? Нелла неторопливо качнула головой и развернулась:
– Шиада родила.
Таланар безмолвно вскинул на нее проницательные синие глаза. Как ни был напряжен взгляд друида, храмовница медлила.
– Нет, – выдохнула женщина наконец, в ответ на невысказанный вопрос.
Таланар закивал с задумчивым видом: да, глупо было надеяться, что от герцога Лигара может родиться что-то в известном смысле угодное Праматери. Мало быть хорошим человеком, чтобы быть полезным богам.
Мудрец встал, пообещал отправить Сайдра за новостями ко Второй среди жриц (правда, после зимнего солнцестояния, когда, рожая Сына, Великая Мать возродит Круг) и простился согласно обычаю. Нелла видела, что складка меж старческих бровей так и не разгладилась и ничуть не уступала ее собственной.
Братья спешились после тренировки верхом и отвели коней. Тирант поддерживал хромающего к замку Гленна – в пылу схватки он растянул сухожилия в бедре. Гленн не видел, но чувствовал, как блондин недоволен. Нет, не тем, что стал причиной травмы брата, а тем, что теперь, пока он не поправится, Линетта даже ночевать будет подле друида. Малолетняя жрица и так не отходила от него ни на шаг, и Гленн потакал ей, что Тиранта бесило несказанно. Приехала сюда со своего острова и встала между братьями, как клин. А ведь все так хорошо было. Пока эта не появилась.
Убеждать Тиранта в том, что не променяет брата ни на кого иного, Гленн устал. Перебесится и успокоится. Время, как всегда, само все докажет.
Ко всему сейчас возникло важное дело. Брат отвлечется от собственной ревности, они выберутся из Кольдерта, развеются – в конце концов, им куда ближе скитания странников, нежели уют домашнего очага.
– Что за дело? – воодушевился Тирант, услышав новости.
Несложное, пояснил Гленн. Королева приказала, едва минут декабрь и морозный январь, съездить в Гуданский монастырь за какой-то монахиней. Тирант остановился и недоуменно почесал затылок.
– Мм, подожди… То есть это как? Это мы с тобой, два здоровых мужика, поедем за какой-то бабой к благочестивым девственницам?
– Поуважительней, Тирант, – ехидно протянул Гленн, расплываясь в ухмылке. – Они Иисусовы невесты.
– А, плевать. – Тирант отмахнулся. – Дела это не меняет. Надеюсь, верхом? – всерьез обеспокоился силач. – Я не переживу всех этих повозок, сундуков и противного скрипа колес, которые, что ни день, слетают с осей!
Закончив перечень потенциальных бед, блондин приобрел окончательно испуганный вид.
– Не ворчи. Лучше развлекись, – посоветовал Гленн. – Могу посоветовать за стеной королевской крепости один трактир. Думаю, кому-то там давно отвели постоянное место, – подмигнул друид.
Тирант басовито загоготал.
Оказавшись в стенах замка, который во все времена хорошо отапливался, Гленн почти сразу ощутил, как заныло растянутое сухожилие.
За окном поднималось низкое, бледно-золотое зимнее солнце. Линетта на мгновение отвлеклась и выглянула в окно. Норан забарабанил плотно укутанными ножками по кровати. Жрица едва слышно вздохнула и с улыбкой вернулась к малышу:
– Ладно, непоседа, вставай. – Линетта накинула на него утепленный плащ и скрепила серебряной пряжкой. В дверь постучали – служанка принесла письмо. Жрица, наскоро затолкав свернутую трубочкой бумагу в рукав, вывела Норана на улицу: зима или нет, а юный принц прогулки любит и ждать не привык.
Малыш резвился как мог. Матери и няньки тоже привели детей, так что компаньонов Норану хватало. Одним глазом поглядывая за малышом – да что с ним случится, это ведь принц, – Линетта развернула бумагу: это Гленн сообщал, что не сможет сегодня, как обычно, прогуляться с ними. То-то она удивилась, что его еще нет во дворе: обычно жрец никогда не опаздывал. Должно быть, что-то серьезное. Девушка прочла дальше и, всхлипнув, вздрогнула – занемог.
Жрица быстро огляделась и постаралась взять себя в руки: другие уже заметили, что с ней что-то не то. Так нельзя, отчитала себя девушка, жречество воплощает таинство, нечего показывать всем свои мысли, ее ведь учили! Правда, старшие жрицы никогда не говорили в годы учения, что, как себя ни веди, что ни делай – скрыть любовь невозможно.
К Линетте на лавочку подсела одна из молодых мам, чей ребенок – мальчишка лет трех – играл с другими в деревянных рыцарей под неусыпным контролем нянек.
– Что с тобой, Линетта? Переживаешь за принца? Ну так не стоит, – умудренным голосом поведала женщина. – Тут есть кому за ним приглядеть.
Линетта улыбнулась, поблагодарив за совет. Собеседница не унималась – похоже, жрица лукавит. Наверное, все дело в любовной тоске? Или в том письме, что Линетта сейчас прочла? Дурные вести?
Жрица согласно кивнула – да, все именно так, письмо из дома, со Священного острова. Такая тоска крутит, что сил нет. Последнее добавление для Линетты стало роковым.
– Ну, дитя, – сказала женщина с высоты своего девятнадцатилетнего возраста и двукратного материнства, – я тоже не родилась в Кольдерте. Я жила в гуданском замке, пока отец не устроил мой брак с сиром Айленом Дортом. Потом я переехала в его поместье, а потом, после последней войны, в которой мой благородный супруг так отличился, – она растянула эти слова, смакуя, словно запеченные в меду груши, – король пригласил нас жить в замке. И вот я здесь, и уже пять лет, как уехала из родного дома за мужем.
Линетта отстраненно улыбалась, пока восторженно-глупое эфемерное создание с каштановыми косами заливалось историей своего супружества. Да, эта «многоопытная» дама пять лет не видела дома, а она, Линетта, всего год с небольшим. Да, леди Дорт была моложе, и ей было страшнее, чем жрице сейчас. Но она-то уехала за мужем, который дал ей сыновей, и в них женщина нашла смысл жизни. А сама Линетта? За кем уехала она?
Настроение у девушки совсем упало. Наскоро распрощавшись со стрекотавшей леди Дорт – при этом перебив ее посреди увлекательной повести о счастливом браке, – Линетта забрала недовольного Норана в замок. Холодно на улице, простудится еще.
Обиженная леди Дорт гордо поднялась и подошла к нянькам и матерям чуть постарше ее. Надо же, кто бы знал, до чего неучтивы эти староверки, понимают о себе бог весть что и вообще все грубиянки как одна.
– Линетта? – Гленн приподнялся в кровати. На душе потеплело.
– Светел твой день, – улыбнулась она и осторожно приблизилась к кровати. – Как ты себя чувствуешь?
Гленн ответил, что намного лучше, и даже вполне убедительно старался казаться здоровым. Посреди беседы явился Тирант, но, уловив ситуацию, оставил парочку наедине. Только к обеду жрица вышла из комнаты Гленна и его брата – выскочила на четверть часа, отпроситься у Виллины на оставшийся день да захватить друиду еды с кухонь.
– Позволишь позаботиться о тебе? – спросила, вернувшись.
Лицо Гленна, тонкое, смугловатое, осветилось улыбкой выразительных глаз.
Линетта стушевалась – чего же он молчит? Неловко как.
– Впрочем, если ты против, не стану настаивать…
– Просто у тебя ведь есть обязательства, – объяснил Гленн.
– Ты – важнее всех, – тихонько призналась жрица.
Этого было достаточно. Они вместе пообедали, прочли молитвы над снадобьем, чтобы действовало лучше, потом долго болтали ни о чем. Наконец Гленн попросил Линетту о том, о чем никогда прежде не просил никого.
– Ты же знаешь Песнь о друиде Мельхасаре, последнем из Часовых?
Конечно, знает. «Сказание о начале Родо́в, или о Мирландрии и Мельхасаре, последнем из Часовых» в ранней юности, одним из первых, изучают все воспитанники Ангората. Линетта кивнула.
– Я был бы счастлив услышать ее от тебя. – Гленн взял жрицу за руку. Линетта не медлила.
В давно забвенных землях жил,
Изведав путь из снов и чар,
Рожденный в пламени светил
Друид и воин Мельхасар.
Друид и – воин-исполин,
Он был высок, широк в плечах,
Не стар, не молод, не блондин,
Суров на дело, скуп в речах.
Он вел с собой луну и серп,
Огниво тысячей мечей,
Он нес с собой старинный герб –
На том свернулся Древний Змей.
Те дни покрыты забытьем
И растворяются в ночи,
Когда гиганты шли с мечом
И с заклинаньем – палачи,
Когда, растерзаны судьбой,
Бежали все от смрадных врат,
Когда и летом, и зимой
Открыт был остров Ангорат.
Здесь так же, как в другие дни,
Жрецы и жрицы гнули спины.
Сюда стекались все огни
В зловеще-грозные годины.
В ту пору давнюю – теперь
О ней уж говорят немного –
Не человек, но и не зверь
Провал до Острова дорогу.
Гленн слушал внимательно и зачарованно глядел на жрицу.
Прекрасно женское лицо:
Высоки скулы, очи ясны.
Но тело женское взято
Зелено-желтой змеиной краской.
И вместо ног – змеиный хвост,
Его чураться не пристало.
В нем смертью каменных борозд
Грозит стрекочущее жало.
Ее Мирландрией зовут,
Она прекрасна и учена,
В ней реки древние текут,
Сплетаясь с огнивом знакомым.
Она – Хранительница Вод,
Законослужливая жрица,
В ней имя древнее поет
И сжечь огнем своим грозится.
Десятки свадеб Льда-Огня
Друид и жрица те сыграли,
Под шум кострищ «Люби меня!»
Призывы страстные звучали.
У них родились дочь и сын,
Не знали Светлые печали:
Иллана из семьи Сирин
И Мельхасар из рода Тайи.
Но безмятежность и краса,
Что грели сей Великий Брак,
Развеялись, как голоса,
Когда на Остров грянул враг.
У Гленна немного затекла спина, и он выпрямился, потянув позвоночник, – начиналась его любимая часть сказания.
Людское зло со всех сторон
Вело осаду Ангората.
И сотни, тысячи ворон
Глодали все, что смертью взято.
Исчезли тысячи людей,
Деревья в чащах, стены, храмы.
И мириадами огней
В те дни горел костер Нанданы.
Четыре долгие годины
Держался Остров снов и чар,
Четыре грозные годины
Держал осаду Мельхасар.
Четыре смены лет и зим
Иллана Сирин в кровь, устало,
До первых проблесков седин
Врагов Всесильной проклинала.
И, наконец явив исход
Стоянья долгого, как небо,
Богиня-Тьма своей рукой
Жрецам направила победу.
Тогда жрецы, что всех умней,
Совет держали о грядущем,
И с уст Мирландрии слетели
Слова о долге и о сущем:
– Четыре года миновали
И многих обратили в прах.
Твердыня наша тверже стали,
Но и она стоит на снах.
И дабы в будущих правленьях
Спасти себя от зла врагов,
Я предлагаю, без сомненья,
Еще воздвигнуть стены снов.
Богиня-Мать дала утесы
И раскроила наш удел,
Так пусть же свет светил белесый
Проем запрет от тьмы и стрел.
Да, Гленн прекрасно помнил эту чудесную завесу, как по волшебству свисающую от скрещения копий Часовых до водной глади. И скрип движения исполинов тоже помнил. Он по-настоящему любил момент отвержения копий Часовых и мечтал хоть раз пережить ни с чем не сравнимое чувство отражения и преображения таинства вместе с Линеттой.
И над свечением незримым
Пусть скрестят копья иль мечи
Всекаменные исполины,
Великосильные мужи.
Мы колдовством хранили остров,
Мы обнажали сталь клинков,
Так пусть и ныне змеехвосты
Спасут Обитель чар и снов».
Нашлось Иллане возраженье,
Хоть многие сказали «за»,
И то друидово сомненье
Слезами обожгло глаза.
Друид сказал: «Иллана Сирин,
Мы все согласные с тобой,
Но пусть проем хранит от мира
Четверка выбранных судьбой.
И сможешь ты ль, гроза проклятий,
Хранитель тайного табу,
Взнести их как утес, Ваятель?»
Она сказала: «Я могу».
«Но исполинов для заклятья
Среди погибших только три,
И пусть для нас направит Матерь
Четвертого для той Двери».
Все воронье слеталось в стаи
В огромном липовом саду.
И Мельхасар из рода Тайи
Тогда поднялся: «Я пойду».
«Не смей!» – воззрилась жрица ночи
На мужа и отца детей.
«Любимая, мне Мать пророчит
Хранить наш Дом и всех людей».
«Уйдите все! – велела жрица. –
Как можешь ты просить меня
Прервать твой путь и распроститься
С тобою, муж и жизнь моя?»
Вот и он, Гленн, хотел бы крикнуть: «Уйдите все!» – и завладеть Линеттой сию минуту! Не озираясь на запреты Праматери, храмовницы и кого бы то ни было еще! Он, в конце концов, ничем никому не обязан, он не лорд и даже не сир. Простой служитель культа Жизни и Знания, и у него есть право познать не девок в ближайшем трактире или туповатых девиц при дворе, но свою жрицу!
Мысленно друид усмехнулся над собой – безумный, ни дать ни взять.
«Иллана, женщина из Сирин,
Храни Богиня наш удел,
Коль я б не знал, что ты всесильна,
Тебя просить бы не посмел.
Ты служишь Матери Единой
До боли, крови и любви,
Ты носишь, как лицо Богини,
Знак Коронованной Змеи,
Так и позволь, жена и жрица,
Мне долг нести, как ты несешь,
Тебе, Глаголющей, вручится,
Как ты мне – сердце отдаешь.
Мне, как тебе, – хранить Обитель,
И кто другой, если не я?
Я твой единый сохранитель,
Я тоже Змей, как ты – Змея».
К закату Мельхасар простился
С женой и юными детьми.
Поднял копье и опустился
На дно заозерной реки.
Всю ночь, минувшую безлико,
Иллана плакала навзрыд:
«Супруг мой, Мельхасар Великий
Отныне камнем весь покрыт.
Живой, живой еще, должно быть,
И дышит камнем, и поет,
И, занося копье, как коготь,
Врагам прохода не дает».
Мирландрия, не в силах выжить
От мук потерь и колдовства,
Решилась стать как можно ближе
К причине своего вдовства
И обратилась пенным морем,
Водой, несущей горечь слез.
Их дети стали новым корнем
Для всех последующих берез:
Сын возглавлял семейство Тайи,
Дочь – Сирин.
От ненужных глаз
Храня незыблемые тайны,
Кончается великий сказ.
Женский голос стих, Линетта подняла глаза, по-прежнему ощущая тепло руки Гленна.
– Ты прекрасно поешь, – сказал друид.
Линетта засмеялась:
– На самом деле не очень.
Не суть важно, подумал Гленн и настойчиво потянул жрицу за руку. Привлек, обнял и понял, что целовали ее впервые.
