При взгляде на биографию Сципиона Эмилиана невольно напрашивается мысль, что, руководя армией и воюя против Карфагена, он выполнял своего рода наследственную миссию. Его дед, консул Луций Эмилий Павел, с честью погиб в битве при Каннах в 216 г. до н. э. Отец, тоже Луций Эмилий, был прирожденный воин, сторонник строгой дисциплины на поле боя и радушный хозяин дома. В 191–190 гг. до н. э., исполняя должности претора и проконсула, он подавил масштабное восстание лузитан в Испании. В 182 г. до н. э., добившись консульства, он снова успешно сражался, на этот раз против восставших лигурийцев-ингавнов. Вершины славы Луций Эмилий достиг уже на закате жизни, в 168 г. до н. э., когда, став консулом, одержал блестящую победу над Македонией в битве при Пидне.

Его сестра Эмилия была замужем за Публием Корнелием Сципионом Африканским. Таким образом, дети покорителя Македонии были внуками не только полководца, погибшего при Каннах, но и победителя Ганнибала. Один из двух сыновей Луция Эмилия, Публий Корнелий Сципион Эмилиан, родившийся в конце 185-го или начале 184 г. до н. э., после скорой смерти Сципиона Африканского был усыновлен его сыном Публием. Живя в семье Корнелиев Сципионов, Эмилиан обучался у лучших греческих учителей, вместе с тем основу его воспитания составляли римская мораль и дисциплина.

С юности Сципион Эмилиан участвовал в боевых действиях. Ему было только шестнадцать лет, когда вместе со старшим братом Квинтом Фабием Максимом Эмилианом он служил при штабе отца во время кампании против Македонии. Луций Эмилий мог гордиться сыном: в битве при Пидне тот лично сражался и несколько часов преследовал убегающего врага. Победа в войне тоже пошла на пользу образованию будущего полководца – отец подарил ему с братом библиотеку македонских царей, а вместе с Публием посетил Олимпию.

События в Греции и вокруг нее имели и другое, более опосредованное влияние на жизнь Сципиона Эмилиана. В 167 г. до н. э. в Рим была отправлена большая группа заложников из государств Ахейского союза, чтобы обеспечить его лояльность. В числе них был и сын ахейского стратега Ликорты Полибий, впоследствии ставший величайшим историком Античности. Когда точно, неизвестно, но какие-то книжные дела привели его в дом Сципионов, где он познакомился с сыновьями Луция Эмилия Павла и разговорился с ними. Благородный и блестяще образованный эллин, гиппарх (командир конницы) Ахейского союза, участвовавший в боевых действиях, лично знавший правителей Пергама и Египта, оказался, безусловно, интересным собеседником. Юноши были буквально очарованы своим гостем и по мере того, как их знакомство окрепло, добились разрешения городского претора оставить его в Риме, а не отправлять куда-либо еще, как других заложников. Особенно привязался к нему Публий, для которого Полибий стал не только искренним другом, но и наставником, советам которого он старался следовать всю жизнь.

Надо заметить, что характер будущего полководца внушал его родным опасения, сможет ли тот быть достойным боевой славы своих предков. Хотя молодой человек отличался живым умом и отзывчивым характером, окружающим он казался вялым, ленивым и начисто лишенным честолюбия. Главными увлечениями Сципиона Эмилиана были книги и охота, в то время как к общественным делам он оставался равнодушен. Сам он отлично осознавал, насколько его поведение не соответствует той модели, которая считалась естественной для молодых римских аристократов его круга, и испытывал по этому поводу то, что сегодня назвали бы комплексом неполноценности. Однажды он поделился своими переживаниями с Полибием и высказал надежду, что с его помощью смог бы преодолеть недостатки своего характера, на что получил полное понимание и поддержку (Полибий, XXXII, 9–11).

Действительно ли так велика была роль Полибия в воспитании Сципиона Эмилиана, а хочется думать, что это было именно так, но уже через пять лет его было трудно узнать. Публий участвовал в политической жизни, ходил на форум, обзаводясь нужными знакомствами и завоевывая сторонников. Безусловно, большое влияние на него оказали идеи стоицизма, как нельзя более соответствовавшие традиционной римской морали, а также суровый Катон Цензор, породнившийся с семьей Эмилиев вскоре после битвы при Пидне. Воздерживаясь от развлечений, которые, наверное, свойственны «золотой молодежи» всех эпох и сводились к пирам, музыке и женщинам, он старался в равной степени тренировать волю и тело, что не раз впоследствии сослужило ему добрую службу. Еще одна черта, столь не свойственная его современникам, выгодно выделяла его на фоне остальных – бескорыстная щедрость. Став наследником большого состояния после смерти бабушки-тетки, Сципион Эмилиан позаботился обо всех своих родственниках, хоть сколько-нибудь нуждающихся в поддержке: от своей матери, находившейся после развода с Луцием Эмилием Павлом в достаточно стесненных обстоятельствах, до старшего брата, в пользу которого он отказался от своей доли отцовского наследства просто для того, чтобы их состояния сравнялись. Как говорил по этому поводу Полибий: «Ценою шестидесяти талантов – ибо такова сумма, которую он уделил из своего состояния, – купил Сципион никем не оспариваемую славу благороднейшего человека, причем не столько значили огромные размеры жертвы, сколько благонамеренность ее и умение, с каким услуга была оказана» (Полибий, XXXII, 14, 11). Из прежних занятий он по-прежнему не оставлял охоту, тем более что Полибий мог составить ему в этом достойную компанию.

В пятидесятые годы II в. до н. э. – точнее установить нельзя – Сципион Эмилиан женился и стал сенатором. Первое по-настоящему серьезное продвижение в военной карьере он сделал в 151 г. до н. э. при подавлении очередного восстания в Испании. Война там шла уже довольно долго и очень неудачно для римского оружия, и поэтому, когда был объявлен набор в армию для испанского похода, огромное количество молодых людей всех слоев общества постарались любыми возможными способами уклониться от службы. Даже легаты отказывались сопровождать в Испанию своих военачальников. Тем большее внимание обратил на себя Сципион Эмилиан, который вызвался идти в этот непопулярный поход в звании легата или военного трибуна. Конечно, его просьба была удовлетворена, он был назначен легатом при консуле Луции Лицинии Лукулле, а другие молодые аристократы тоже начали записываться в армию, чтобы не терять в глазах общественности от сравнения с Эмилианом.

В последовавших боевых действиях он зарекомендовал себя честным и грамотным командиром, заслужившим уважение не только своих, но и врагов, выгодно отличаясь от римского командующего, для которого война была прежде всего способом улучшить собственное благосостояние. Кампания развивалась не слишком удачно, но Сципиону не в чем было себя упрекнуть – он словно пытался быть примером для всей армии, не только руководя, но и лично сражаясь в первых рядах. Во время осады Интеркации он – уникальный для римских военных традиций случай – ответил на вызов могучего кельтибера и в поединке убил его (Луций Ампелий, 22, 3). Там же, во время неудачного штурма, он прорвался с отрядом в пролом в стене и, возможно, именно тогда спас жизнь боевому товарищу. После того как осада с Интеркации была снята, Сципион Эмилиан отправился в Африку просить у Масиниссы боевых слонов. Он оказался на месте в самый критический момент разразившейся карфагено-нумидийской войны, о чем шла речь выше. Уже одно имя Сципиона придавало ему такой авторитет в глазах карфагенян, и особенно Масиниссы, что его попросили быть посредником в мирных переговорах. Публий старался быть честным и беспристрастным, и никто впоследствии не винил его в том, что соглашения достичь не удалось. Получив слонов, он вернулся в Испанию.

Вскоре после этого Сципион Эмилиан выдвинул свою кандидатуру на должность военного трибуна и получил ее. В отношении Карфагена он, как и Сципион Насика, занимал миролюбивую позицию, что тем не менее не мешало ему поддерживать дружбу с Катоном. Впрочем, он не собирался оставаться в стороне от боевых действий и, когда начался последний поход на Карфаген, выступил в армии своего хорошего знакомого Мания Манилия. Вместе с ним был и Полибий, и мы можем только горько сожалеть об утрате той части его трудов, в которых он описывал осаду Карфагена, разворачивавшуюся у него на глазах.