Теперь карфагенянам было впору самым серьезным образом подумать о том, как спасти свою страну от гибели. Поражение от Масиниссы означало не только проигрыш очередного этапа затяжной борьбы с Нумидией. Ведь, вступив в войну без санкции Рима, Карфаген нарушил договор и мог ожидать любой кары с его стороны. Тактика защиты была выбрана далеко не самая удачная. Пунийцы не придумали ничего лучше, как свалить всю вину за поход против Масиниссы на его непосредственных исполнителей, и осудили на смерть боэтархов Гасдрубала (ему удалось бежать) и Карталона, а также остальных его участников. Кроме этого, в Рим отправили посольство, которое должно было как-то оправдаться перед сенатом.

Но судьба Карфагена была уже предрешена. Как только римляне узнали об итогах войны, по Италии объявили набор в армию – причем цель его заранее не разглашалась, – чтобы обеспечить внезапность дальнейших действий. Как это не раз уже бывало, для задумавших воевать римлян главным оставалось только найти благовидный предлог (Аппиан, Ливия, 74). Поэтому вряд ли карфагенские послы имели шансы отвести угрозу, тем более что их оправдания в сенате звучали достаточно неуклюже. Они одновременно обвиняли Масиниссу и своих полководцев, представляя военную кампанию их частной инициативой и результатом излишней ретивости в защите города, который сам договор не нарушал. В ответ один из сенаторов спросил, почему же карфагеняне осудили виновных в войне не в начале событий, а после поражения, и почему их посольство прибыло в Рим не раньше, а только теперь. Послы не нашлись, что на это сказать, и сенаторы заявили, что карфагеняне недостаточно оправдались перед римским народом. Римляне явно тянули время и старались подольше продержать пунийцев в неведении относительно своих планов, и когда послы спросили, как же они смогут смыть обвинение, «сенат дословно ответил так: «Если удовлетворите римлян» (Аппиан, Ливия, 74). Разумеется, для карфагенян вовсе не было очевидным, что именно должно удовлетворить римлян. Понимая, что им придется пойти на большие потери, они все же надеялись, что до самого страшного не дойдет. Кто-то предполагал, что дело ограничится увеличением суммы контрибуции, другие считали, что римляне хотят новых территориальных уступок Масиниссе. Было снаряжено новое посольство, которое попыталось доподлинно узнать римские требования, но его отослали обратно, заявив, что карфагенянам они и так хорошо известны.

В это время, когда римляне полным ходом готовились к войне, находившимся в смятении карфагенянам был нанесен удар с неожиданной стороны. Граждане крупнейшего союзного Карфагену города Утики решили, как когда-то во времена Ливийской войны, сменить покровителя и направили посольство, передавшее город в распоряжение римлянам. Теперь всем стало ясно: у Карфагена не осталось друзей и в успех его дела не верит уже никто.

После отложения Утики римляне, наконец, решили официально оформить свои намерения, по крайней мере частично. Собравшись на Капитолии, где обычно решались военные вопросы, сенат постановил объявить Карфагену войну за то, что, вопреки договору, они завели флот, вышли с войсками за свои границы, повели войну против Масиниссы, друга римского народа, и не допустили в свой город сына его Гулуссу, сопровождавшего римское посольство (Аппиан, Ливия, 75). Впрочем, в соответствии с ливианской традицией посольство из Утики явилось уже после объявления войны (Ливий, Содержание, 49). Теперь готовящийся поход приобрел невероятную популярность, ведь всем казалось, что он станет легкой прогулкой, и в надежде на поживу в армию шли охотно. Всего римский экспедиционный корпус составил восемьдесят тысяч пехоты и четыре тысячи конницы во главе с консулом Манием Манилием, а также флот из пятидесяти квинкверем, ста легких боевых кораблей (гемиолиев) и большого количества торговых судов под командой консула Луция Манция Цензорина. Консулам были выданы тайные инструкции не прекращать боевых действий до полного разрушения Карфагена.

В Карфаген известие об объявлении войны и выступлении римской армии принес один и тот же гонец. О том, чтобы организовать сопротивление, никто пока не думал, ведь у Карфагена не было ни флота, ни запасов, ни союзников, а недавняя война с Нумидией стоила слишком больших жертв. Не зная о тайном приказе консулам, карфагеняне все еще надеялись, что как-то удастся уладить дело миром. Они направили в Рим новое посольство из тридцати человек, дав ему полномочия действовать по ситуации, но добиться примирения. Послы пошли на все, что было возможно в их положении, – отдали город в полное распоряжение римлян, а это, по сути, означало безусловное рабство. Но для римлян этого было уже мало. Чтобы еще потянуть время, сенат заявил, что если для начала пунийцы выдадут им в течение тридцати дней триста детей из знатнейших семей в качестве заложников, а потом исполнят новые требования римлян, то Карфаген сохранит не только свободу, но также самоуправление и земли. В то же самое время консулам тайно подтвердили конечную цель похода – разрушение Карфагена.

Конечно, неопределенность римских условий настораживала, но та ложная надежда на мирный исход, которую сенаторы оставили карфагенянам, заставила их пойти и на это, хотя многие в городе были убеждены, что выдача заложников нисколько не облегчит их судьбу. Родители и домашние оплакивали детей, матери «…хватались за корабли, везущие их, и полководцев, их сопровождавших, бросались к якорям, разрывали снасти, обвивали моряков и препятствовали плаванию. Были среди женщин и такие, которые плыли за кораблем далеко в море, проливая слезы и смотря на детей» (Аппиан, Ливия, 77). Детей перевезли на Сицилию, куда уже переправилась римская армия, а оттуда претор Квинт Фабий Максим отправил их в Рим, где их поместили в док шестнадцатипалубного корабля (Полибий, XXXVI, 5, 8); скорее всего, этот док предназначался для огромного корабля македонского царя Филиппа V. Тогда же карфагенянам было сказано, что остальные требования римлян станут известны после высадки их армии в Утике.

Пунийцам нечего было на это возразить, и римляне беспрепятственно ввели флот в гавани Утики и разбили лагерь рядом с городом, на том же месте, где когда-то был лагерь Сципиона Африканского. Прибывшим туда вскоре карфагенским послам устроили торжественную и в то же время унизительную встречу. Прежде чем дойти до консулов, восседавших в окружении легатов и военных трибунов, пунийцам пришлось миновать весь строй стоявшей при полном параде римской армии и остановиться перед натянутой веревкой, ограждающей консульское место.

Получив разрешение, послы обратились с речью, в которой указывали, что Карфаген в своем нынешнем положении не представляет опасности и сам является пострадавшей стороной, напоминали о своем согласии выполнять любые условия римлян и спрашивали, зачем же те привели к Карфагену такую армию. В ответ консул Цензорин похвалил их за быстроту, с которой они выдали заложников, и потребовал сдачи всего находящегося в городе оружия – ведь карфагеняне искренне хотят жить мирно? Послы пытались возразить, что Карфагену угрожает приговоренный к смерти и находившийся недалеко от города Гасдрубал, которому удалось собрать армию в двадцать тысяч человек, но им сказали, что это уже забота римлян, и карфагеняне согласились на разоружение. На десятках повозок из города вывезли двести тысяч единиц доспехов и оружия, множество стрел и дротиков и до двух тысяч катапульт (Аппиан, Ливия, 80, Полибий, XXXVI, 6, 7; Страбон говорит о трех тысячах катапульт; Страбон, Х, 3, 15). Вместе с этим обозом к консулам вышли и знатнейшие жители города, чтобы услышать окончательное решение своей судьбы. Выдержав драматическую паузу, Цензорин сказал: «…Выслушайте с твердостью остальные приказы сената, уйдите для нашего спокойствия из Карфагена, поселитесь в каком хотите месте вашей страны в восьмидесяти стадиях от моря, так как этот город решено срыть до основания» (Аппиан, Ливия, 81).

Карфагеняне были потрясены. Перенесение в глубь страны города, граждане которого вот уже семьсот лет жили морской торговлей и не мыслили себе существования без моря, было равносильно их неминуемой смерти, а принимая во внимание такого соседа, как Масинисса, – весьма скорой. Горе карфагенян было столь сильным и неподдельным, что на какое-то время тронуло даже римлян. Наконец, первый шок прошел, и повисло гнетущее молчание, которое было нарушено Банноном Тигиллой – знатнейшим из карфагенян. Он снова указывал на полную беззащитность Карфагена и в то же время на неукоснительное выполнение его жителями всех договоров и нарушение римлянами собственных обещаний: «Если вы считаете законным его (Карфаген) уничтожить, то каким образом вы оставите его свободным или автономным, как вы говорили?» (Аппиан, Ливия, 83). Цепляясь за последнюю надежду, Баннон предлагал римлянам дать им хотя бы символическую отсрочку и передать просьбу о пощаде в сенат, но еще во время его речи стало ясно, что римляне не пойдут на уступки. Выражая сочувствие, Цензорин стал пространно, с разными историческими примерами, убеждать карфагенян, что в море-де и заключается причина их падения, потому что оно дает соблазн легкой добычи от дальней торговли, в то время как доходы от земледелия гораздо надежнее, да и города, находящиеся вдали от моря, меньше подвержены опасностям. А поэтому у карфагенян нет оснований ждать перемены своей судьбы, и решение сената должно быть выполнено ими немедленно.

Подавленные, послы двинулись обратно, причем некоторые предпочли сбежать по дороге, так как за свои новости ничего, кроме расправы, они уже не ждали. Оставшиеся вошли в город и, молча пробиваясь сквозь толпу, которая пыталась вызнать у них результаты переговоров, вошли в здание совета, где и изложили волю римлян. Тотчас же ее узнали и остальные граждане, и город погрузился в хаос. Обезумев, люди избивали проживавших в Карфагене италийцев, сенаторов, которые соглашались выдать римлянам заложников, закидывали камнями послов, принесших страшную весть. Толпы метались между арсеналами, стойлами для слонов и гаванью, но нигде ничего не могли найти, ведь все средства защиты были сданы римлянам. Лишь наиболее трезво мыслящие закрыли городские ворота и стали заготовлять камни на стенах.