Зимой 216–15 г. до н. э., как обычно, боевые действия стихли, противники старались отдохнуть для новых боев. Основная часть карфагенского войска вместе с самим Ганнибалом провела зимовку в Капуе, и это, по мнению многих римских историков, оказало на пунийцев самое пагубное влияние. Комфортные условия богатого города были слишком хороши для испытанных в боях и привычных к любым тяготам воинов. По словам Ливия, «…тех, кого не могла осилить никакая беда, погубили удобства и неумеренные наслаждения – и тем стремительнее, что с непривычки к ним жадно ринулись и в них погрузились. Спать, пить, пировать с девками, ходить в бани и бездельничать вошло в привычку, и это с каждым днем незаметно подтачивало душевное и телесное здоровье. Кое-как еще держались памятью о прошлых победах. Знатоки военного дела считали, что Ганнибал совершил большую ошибку не после Канн, когда он не пошел на Рим, а именно сейчас: тогда можно было думать, что окончательная победа только отложена, сейчас силы победить были отняты. Ганнибал вышел из Капуи словно с другим войском; от прежнего порядка ничего не осталось. Большинство и вернулось в обнимку с девками, а как только их поместили в палатках, когда начались походы и прочие воинские труды, им, словно новобранцам, недоставало ни душевных, ни телесных сил. На протяжении всего лета большинство солдат покидало знамена без разрешения, и приютом дезертиров была Капуя» (Ливий, XXIII, 18, 11–16). И далее: «Капуя оказалась для Ганнибала Каннами: там истощилась воинская доблесть, там пришел конец воинскому порядку и повиновению, там заглохла старая слава, там угасла надежда на будущую» (Ливий, XXIII, 45, 4).

Нетрудно заметить, что при всей красноречивости этих утверждений они отличаются несомненной тенденциозностью. В самом деле, кажется странным уже хотя бы то, что пунийская армия, потеряв за время зимовки в Капуе свои боевые качества, смогла еще больше десяти лет воевать на вражеской территории, так и не потерпев решающего поражения. Если Ганнибал продержался столько, имея под своей командой ослабевших и недисциплинированных воинов, то какими же они были раньше? Конечно, когда зимовка закончилась и пунийцам пришлось возвращаться в строй, к обычным тяготам войны, командирам наверняка нужно было приложить определенные усилия, чтобы вернуть былой порядок, но эта ситуация абсолютно естественна для любой армии, вынужденной бездействовать в течение сколько-нибудь долгого времени.

Как кажется, причины такой трактовки Титом Ливием и другими римскими авторами последствий нахождения карфагенян в столице Кампании лежат не столько в желании указать на стратегическую оплошность Ганнибала, сколько в стремлении лишний раз, хотя бы и косвенно, очернить своих давних соперников-капуанцев. Еще предваряя свой рассказ о переговорах Ганнибала с гражданами Капуи и характеризуя обстановку, Ливий говорит: «Город жил счастливо и роскошно – судьба давно была к нему милостива, – но все уже загнивало, и простой народ считал свободой безудержное своеволие» (Ливий, XXIII, 2, 1). Так же у Полибия: «…капуанцы благодаря плодородной почве разбогатели и утопали в неге и роскоши, так что превзошли в этом отношении давно прославившихся кротонцев и сибаритян» (Полибий, VII, 1, 1). С точки зрения добропорядочного римлянина, верного старым республиканским традициям и стремящегося соответствовать идеалам стоицизма, такая характеристика была, безусловно, непривлекательна. Точно так же и слова о том, что сам образ жизни в Капуе развратил прославленных и непобедимых воинов, хотя бы и врагов, свидетельствовали об ущербности города и его жителей, что, впрочем, должно было быть вполне естественно для главных предателей италийского союза.

Когда зимние холода пошли на убыль, карфагеняне возобновили активную осаду Казилина. Положение горожан было критическим: продовольствие давно закончилось, и только надежда на помощь извне позволяла им держаться из последних сил. А помощи не было. Марцелл не двигался с места, так как ему мешал разлив Волтурна, да и жители Нолы и Ацерр умоляли его не уходить, потому что боялись нападений кампанцев; находившийся к востоку от Казилина Гракх тоже вынужден был бездействовать, поскольку диктатор Юний Пера уехал в Рим для участия в ауспициях и приказал ничего в его отсутствие не предпринимать. Но все же Гракх решил по мере сил облегчить положение осажденных. Попытка провести в Казилин обоз означала битву, поэтому он постарался найти другой способ доставки продовольствия. Собрав зерно с окрестных полей, римляне засыпали его в бочки и, предупредив жителей, ночью спустили их по Волтурну, чье русло проходило через город. Бочонки были благополучно выловлены, а зерно поделено. Повторить эту операцию удалось еще дважды, но потом начались дожди, течение реки усилилось, и очередную партию зерна принесло к карфагенянам, которые после этого начали мешать подобным доставкам. Римляне, в свою очередь, стали высыпать в реку орехи, которые осажденные старались вылавливать плетеными корзинами. В самом Казилине уже не осталось ничего съестного, и когда карфагеняне распахали полоску земли у крепостных стен, горожане засеяли ее семенами репы, наверное, надеясь собрать урожай во время вылазки. Видя это, Ганнибал в гневе воскликнул: «Неужели я буду сидеть под Казилином, пока она не вырастет?» (Ливий, XXIII, 19, 14). Наконец и его терпение закончилось; Ганнибал решил оставить попытки взять город силой и попробовал договориться о его капитуляции. Сговорились на том, что гарнизон уйдет, заплатив по четыре унции золотом за человека. Из пятисот семидесяти защитников Казилина, из которых большинство были пренестинцами, смогло спастись больше половины (версию, что они были перебиты по пути из города, Ливий отвергает как недостоверную; Ливий, XXIII, 19, 15–18). Казилин был занят карфагенским гарнизоном в семьсот человек.

В конце 216 г. до н. э. в Риме вновь обострилась внутриполитическая обстановка. Перед сенаторами города встала необходимость восполнить потери, понесенные ими за три года неудачной войны. Бывший консул Спурий Карвилий Руга, говоря, что не хватает не только сенаторов, но и достойных граждан, из которых их можно было бы выбрать, предлагал дать гражданство двум сенаторам от каждого латинского города, лучшие из которых займут места в римской курии. Осуществление этих нововведений неминуемо повлекло бы за собой изменение баланса сил внутри италийского союза и если не потерю Римом ведущего положения, то существенное сокращение его авторитета. Слова Спурия Карвилия были встречены бурей негодования: каким бы тяжелым ни казалось положение, давать такие полномочия городам латинского права римляне были явно не готовы, очевидно, понимая, что это может привести к распаду самого союза. Тем не менее, хотя предложение не прошло, ситуация продолжала сохранять опасность для Рима, на что указал Фабий Максим. Если бы союзники, верность которых была и так сомнительна, узнали об этих дебатах, у них появился бы лишний повод отложиться, и, чтобы этого избежать, бывший диктатор посоветовал сенаторам попросту замолчать сам факт обсуждения предложения Спурия Карвилия, что и было сделано (Ливий, XXIII, 22, 1–9). Но проблему малочисленности сенаторов надо было все равно решать, и специально для такого случая консул Гай Теренций Варрон назначил на полгода диктатором Марка Фабия Бутеона. Таким образом, в Риме оказались одновременно два диктатора и один начальник конницы (у Марка Бутеона его не было). Новый диктатор первым стремился положить конец этой необычной и потенциально опасной ситуации и назначил новых сенаторов вместо погибших (ими стали люди, занимавшие ранее курульные должности, плебейские эдилы, народные трибуны, квесторы и наиболее отличившиеся воины, всего сто семьдесят семь человек), после чего сразу же сложил с себя полномочия (Ливий, XXIII, 23, 1–8).

Провели очередные консульские выборы. На них победили Тиберий Семпроний Гракх и Луций Постумий Альбин, который в то время вел порученные ему легионы в Цизальпинскую Галлию, навстречу гибели. Когда же стало известно о разгроме в Литанском лесу, пришлось выбирать нового консула, что вызвало целую цепь интриг. Симпатиями большинства римских граждан, и прежде всего простонародья, владел бывший тогда претором Марцелл, но ему как раз перед этим было приказано отвести два городских легиона на сборный пункт, в Калы, а потом в лагерь под Суэссулой. Из-за недовольства сената выборы провели после возвращения Марцелла, на которых тот единодушно получил консульскую должность. Однако, по-видимому, у народного любимца было немало врагов среди аристократии. Многим сенаторам не нравилось, что оба консула происходят из плебеев, и выборы были признаны проведенными с нарушениями и неугодными богам, так как во время них был слышен гром. Марцелл отказался от консульства, получив проконсульскую должность, а на его место был избран все тот же Квинт Фабий Максим.

Наряду с разрешением назревших политических проблем римлянами была предпринята перегруппировка войск. Как уже говорилось, два легиона во главе с Марцеллом из Рима переводились в лагерь под Суэссулой, а находившиеся там ранее два легиона, сформированные преимущественно из воинов, уцелевших при Каннах, были в качестве своеобразного наказания отправлены на Сицилию во главе с претором Аппием Клавдием Пульхром. Те же войска, что располагались на Сицилии, были переправлены в Рим (Ливий, XXIII, 31, 3–6). Квинт Фабий Максим принял командование над армией диктатора Марка Юния Перы, находившейся в Теане Сидицинском, а Тиберию Семпронию Гракху поручили два легиона из рабов-добровольцев и двадцать пять тысяч союзников (Ливий, XXIII, 32, 1). Чтобы предотвратить нападения с моря и попытки высадки десанта, претору Марку Валерию Левину поручили двадцать пять кораблей для охраны побережья между Брундизием и Тарентом, а претор Квинт Фульвий с такой же эскадрой должен был контролировать морские подступы к Риму (Ливий, XXIII, 32, 17–18).

Рассказ о военной кампании 215 г. до н. э. в Италии представляет определенные затруднения, поскольку единственный подробный источник для этого периода войны, «История» Тита Ливия, содержит значительные противоречия и в очень небольшой степени поддается проверке.

Общую картину событий можно выявить достаточно уверенно. Война приобрела позиционный характер, римляне избегали крупных сражений, Ганнибал не мог, да, пожалуй, и не очень хотел их к ним принуждать, так что стороны старались захватить удерживаемые врагом города и крепости.

Вновь вступивший в командование Фабий Максим был верен своей тактике – его распоряжение предписывало всем до июня свезти хлеб в укрепленные города, иначе у тех хозяев, которые этого не сделают, его собственная армия сожжет дома, опустошит поля, а рабы будут проданы (Ливий, XIII, 32, 14–15).

Между тем к самостоятельным активным действиям приступили новые и наиболее важные союзники Ганнибала в Италии – капуанцы. Желая расширить зону своего влияния в Кампании, они решили подчинить себе, по возможности мирными средствами, город Кумы, располагавшийся к югу от Капуи на морском берегу. С этой целью сенаторам Кум было предложено собраться в соседнем городе Гамы, где ежегодно жители Кампании устраивали жертвоприношения. Туда же должен был прибыть и капуанский сенат, чтобы обсудить с куманцами возможность совместных действий, а также отряд охраны на случай нападений римлян или пунийцев (Ливий, XXIII, 35, 2–4).

Перспективы заключить союз с Капуей, а значит, фактически признать ее верховенство, ничуть не прельщали куманцев, но на прямой отказ они решиться не могли и тайно сообщили обо всем консулу Тиберию Семпронию Гракху. Тот как раз перевел свои набранные из рабов легионы из лагеря в Синуэссе под Литерн, неподалеку от Кум, где проводил усиленные тренировки новоявленных солдат. Консул посоветовал куманцам собрать весь урожай с полей и не выходить за городские стены, а сам двинулся к Гамам. Тем временем все было готово к жертвоприношениям, а неподалеку от города стал лагерем капуанский отряд в четырнадцать тысяч человек. Обряды должны были совершаться ночью, чем и решил воспользоваться Гракх. Его воины напали на лагерь капуанцев, когда те возвращались с жертвоприношений и меньше всего были готовы к бою. В ночной резне погибло больше двух тысяч капуанцев, в их числе и командующий тутикус медикус Марий Алфий. Кроме того, римлянами было захвачено большое количество пленных (дефект текста не позволяет выяснить, сколько именно, однако ясно, что счет шел на тысячи) и тридцать четыре боевых знамени. Потери римлян не достигли и ста человек (Ливий, XXIII, 35, 10–19; 36, 1).

Ганнибал, как только услышал о произошедшем под Гамами, пошел туда с армией, надеясь застать римлян во время грабежа вражеского лагеря, но Гракх предусмотрительно увел свои легионы обратно в Кумы. Только то, что пунийцы не имели с собой ничего, кроме оружия, помешало Ганнибалу немедленно приступить к штурму Кум, однако уже через день, запасшись всем необходимым, его армия разбила лагерь в миле от города, владение которым могло возместить былые неудачи под Неаполем. Гракх оставался в Кумах и в ближайшее время должен был рассчитывать только на собственные силы – стоявший под Казилином Фабий Максим не двигался с места, так как результаты гаданий были неблагоприятны и их приходилось вновь и вновь повторять. Карфагеняне начали осаду по всем правилам, город подвергался обстрелу, а к его стенам стали подводить огромную башню, однако римляне сумели ее поджечь, а во время вылазки нанести врагу заметный урон, убив около тысячи и захватив в плен пятьдесят девять человек. На следующий день Ганнибал выстроил свои войска перед городскими стенами, надеясь, что Гракх соблазнится на полевое сражение, но тот не хотел рисковать, и Пуниец, видя, что дальнейшее пребывание под Кумами грозит только излишними потерями, вернул свою армию в лагерь в местности Тифаты, к северо-востоку от Капуи (Ливий, XXIII, 36; 37, 1–9).

Неудачно для карфагенян пошли дела и в Лукании, где у города Грумента отряд во главе с Ганноном потерпел поражение от Тиберия Семпрония Лонга и был вынужден вернуться в Бруттий. В это же время и претор Марк Валерий Левин освободил три города в области гирпинов – Верцеллий, Весцеллий и Сицилин (Ливий, XXIII, 37, 10–13).

Когда Фабий Максим, наконец, закончил жертвоприношения, помешавшие ему прийти на помощь осажденному в Кумах Семпронию Гракху, то вывел свою армию из лагеря под Казилином, перешел Волтурн и вступил в область Капуи. Захватив по пути города Комбультерию, Требулу и Австикулу, Фабий проследовал далее между Капуей и Ганнибаловым лагерем в Тифатах и прибыл под Суэссулу, в Кастра Клавдиана, где располагались силы Марка Клавдия Марцелла. Сам же Марцелл по распоряжению Фабия повел свою армию в Нолу для предотвращения истребления патрициата прокарфагенски настроенным плебсом (Ливий, XXIII, 39, 5–8). Некоторыми учеными подвергаются сомнению как детали маршрута Фабия, так и сам факт таких маневров, равно как и последующих боевых действий под Нолой. Действительно, трудно понять, особенно учитывая сверхосторожную манеру руководства армией Фабия, как ему удалось вначале перейти Волтурн у находившегося в руках карфагенян Казилина, а затем без помех пройти между лагерем Ганнибала и его союзниками капуанцами. Получается, что либо Фабий шел к Суэссуле неким другим путем, возможно, в обход, либо каким-то образом сумел просочиться по захваченным врагами землям, либо этот маневр и непосредственно последовавшие за ним события были вообще выдуманы Титом Ливием. Впрочем, как кажется, последняя точка зрения страдает определенной ограниченностью, и, так или иначе, Фабий Максим и его войска пришли в Кастра Клавдиана. Ничего принципиально невозможного в том, чтобы добраться от Казилина до Нолы, нет, тем более что это расстояние преодолимо за один форсированный переход. То, что Фабия не пытались перехватить капуанцы, могло быть вызвано недавним поражением от Гракха под Гамами; почему бездействовал Ганнибал, понять труднее, и молчание источников позволяет предполагать в этом отношении все, что угодно.

Итак, Марцелл вновь занял Нолу, откуда стал совершать грабительские набеги на земли давнишних врагов Рима, теперь перешедших на сторону Ганнибала гирпинов и самнитов, которые, не выдержав их жестокости, обратились за защитой к Ганнибалу. Оставить без внимания просьбы своих союзников Ганнибал не мог, тем более что в это самое время он получил столь долгожданные подкрепления из Карфагена – в Локры прибыла эскадра под командованием Бомилькара, которая доставила провиант, воинов и слонов (то, что в данном случае Ливий не приводит цифр, скорее всего, свидетельствует об их небольшой численности). Отряд Бомилькара соединился с силами контролирующего Бруттий Ганнона, после чего перешел под Нолу, куда привел большую часть своего войска и Ганнибал (Ливий, XXIII, 41, 10–12; 43, 6).

Марцелл, и раньше действовавший очень осмотрительно и не подвергавший своих воинов ненужному риску, при приближении к Ноле пунийской армии вообще прекратил рейды по окрестностям для сбора продовольствия. Перед тем как приступать к штурму, Ганнибал попытался добиться своего мирным путем. От его лица переговоры вел полководец Ганнон, ноланцев по требованию карфагенян и с согласия Марцелла представляли Геренний Басс и Герий Петтий, вероятно, наиболее влиятельные граждане города. Предложение Ганнона было простым: если ноланцы выдадут Марцелла и его воинов, то смогут вступить в союз с Ганнибалом на собственных условиях. Геренний Басс, говоря, очевидно, и от лица своего коллеги по переговорам, отказался (Ливий, XXIII, 43, 9–14; 44, 1–2).

Ганнибал стал готовить штурм, для чего окружил город со всех сторон. Марцелл, не дожидаясь продолжения, бросил солдат на вылазку, которая начала перерастать в настоящее сражение, но скоро прекратилась из-за разразившегося ливня с ветром. Враги разошлись, понеся лишь небольшие потери (римляне – примерно пятьдесят человек, пунийцы – тридцать).

Через день, когда дождь закончился, Ганнибал выслал часть войск грабить округу Нолы. Видя это, Марцелл приказал солдатам выйти из города и построиться для битвы. Вместе с римлянами пожелали участвовать в сражении и ноланцы. Марцелл не мог полностью им доверять, но и отсылать горожан обратно тоже было опасно, поэтому он оставил ноланцев в тылу как резерв, приказав выносить раненых, но без команды в бой не вступать. Видя это, Ганнибал повел свои войска на врага, и битва началась. О ее ходе неизвестно никаких особых подробностей (Ливий большую часть своего рассказа уделил описанию небоеспособного состояния карфагенян после зимовки в Капуе и недовольства, которое высказывал по этому поводу Ганнибал; насколько серьезно стоит к этому относиться, уже говорилось), но в конечном итоге римляне стали теснить пунийцев и вынудили их отступить в лагерь. Штурмовать его Марцелл не позволил, и его солдаты вернулись в Нолу. По данным Ливия, потери карфагенян превышали пять тысяч человек убитыми и шестьсот пленными, трофеями римлян стали девятнадцать знамен. Также было убито четыре слона, еще два захвачено. У римлян при этом погибло меньше тысячи человек, а через два дня после битвы к ним перешел отряд из двухсот семидесяти двух испанских и нумидийских всадников (Ливий, XXIII, 44, 6–9; 45; 46, 1–7). Таким образом, в третий раз сразившись с Ганнибалом под стенами Нолы, Марцелл не был разгромлен и хотя бы поэтому мог считать себя победителем.

Ряд исследователей подвергают сомнению не только оценку итогов третьей битвы под Нолой, но и сам факт того, что она была. Например, Конноли аргументирует свое утверждение о том, что весь рассказ о победе Марцелла – выдумка Ливия, ссылаясь на слова Полибия о том, что до своего возвращения в Африку Ганнибал не проиграл ни одного сражения. Учитывая, что часть «Всемирной истории» Полибия, посвященная данному периоду Второй Пунической войны, утрачена, не может быть никакой уверенности в том, что греческий автор не рассказывал о битве при Ноле. При этом не стоит забывать, что в оценке значимости боевых действий Полибий просто не мог сохранять объективность, так как напрямую зависел от потомков Публия Корнелия Сципиона Африканского, нанесшего Ганнибалу решающее поражение при Заме. Его фраза о непобедимости Ганнибала в Италии должна была лишний раз подсказать читателю, что Сципион был единственным, кто смог его одолеть в открытом бою. То, что в рассказе Тита Ливия действительно может вызвать сильные сомнения, так это его сведения о потерях сторон, однако данных для их опровержения нет. Возможно, успех римлян не был столь очевиден и сражение имело ничейный результат, в пользу чего может говорить и отсутствие каких-либо подробностей о его ходе. Стратегически же победа осталась за римлянами: Ганнибал не смог взять Нолу и теперь не рассчитывал сделать это в ближайшем будущем.

Лето закончилось, и Пуниец отвел свою армию в Апулию, расположившись лагерем у города Арпы. Присоединившаяся к нему на время осады Нолы армия Ганнона возвратилась на юг, в Бруттий (Ливий, XXIII, 46, 8). Для контроля действий Ганнибала в Апулию из Кум были переброшены легионы Тиберия Гракха. Их базой стал город Луцерия. Занимавшие его ранее войска претора Марка Валерия были отправлены в Брундизий охранять побережье и готовиться к отражению возможного македонского вторжения (Ливий, XXIII, 48, 3).

Тем временем Фабий Максим свез провиант из Нолы и Неаполя в Кастра Клавдиана, оставил там достаточный гарнизон, а свои основные силы перевел поближе к Капуе и начал опустошать окрестности. Капуанцы не могли долго оставаться к этому безучастными и вывели армию за пределы города, встав лагерем на равнине. Силы их были невелики – всего шесть тысяч человек, при этом «пехота никуда не годилась, конница была лучше» (Ливий, XXIII, 46, 9–11). Противники вовсе не стремились померяться силами в общем бою, и самым запоминающимся эпизодом этого противостояния стал поединок всадников – Церрина Вибеллия Тавреи от Капуи и Клавдия Азелла от римлян. До кровопролития у них так и не дошло, но считалось, что победителем вышел Азелл, потому что Таврея уклонился от рукопашной (Ливий, XXIII, 46, 12–14; 47). После этого Фабий Максим перенес лагерь подальше от Капуи с тем только, чтобы горожане могли спокойно заниматься обработкой своих полей. Их опустошение он возобновил позже, когда зерно стало пригодно на корм лошадям. Собранный фураж тоже был свезен под Суэссулу, где лагерь был приспособлен к зимним условиям (Ливий, XXIII, 48, 1). Приготовилась к зимовке и армия Клавдия Марцелла – большая часть ее солдат была отправлена в Рим, чтобы не обременять постоем союзников, в Ноле остался только небольшой отряд (Ливий, XXIII, 48, 2). В конце года Фабий Максим оставил гарнизон в одном из важнейших торговых портов Кампании Путеолы, при этом укрепив сам город, после чего отбыл в Рим для проведения очередных консульских выборов (Ливий, XXIV, 7, 10).

Если боевые действия в Италии в 215 г. до н. э. можно охарактеризовать в целом как достаточно вялые и мало повлиявшие на дальнейший ход войны, то на уровне международных отношений Ганнибалу удалось достичь весьма заметных успехов.

Война Рима и Карфагена с самого своего начала стала важнейшим фактором политической ситуации не только Западного, но и Восточного Средиземноморья, и ее перипетии не могли не затрагивать интересов практически всех ближайших народов и государств. По словам Полибия, теперь «…руководящие власти эллинов, начинали ли они войну друг с другом или заключали мир, не только сообразовались с отношениями в Элладе, но с той поры все они обращали свои взоры к италийским соглядатаям. Вскоре подобное же положение дел наступило для жителей островов и Азии» (Полибий, V, 105, 5–6).

Одним из правителей, старавшихся выгодно использовать сложившуюся ситуацию, был царь Македонии Филипп V, боровшийся в то время с Этолийским союзом греческих государств за гегемонию на Балканском полуострове. Поначалу он еще сомневался, чью сторону принять, но вскоре блестящие победы Ганнибала, как казалось, достаточно ясно указали на будущего властителя Италии, и македонский царь стал все больше склоняться в пользу карфагенян. К участию в «добивании» Рима призывал Филиппа и нашедший у него убежище Деметрий Фаросский, который мечтал о восстановлении своих владений в Иллирии, захваченных римлянами. По словам Деметрия, теперь, когда Рим утратил свое могущество, будет нетрудно завоевать и Италию, а затем весь мир (Полибий, V, 101, 8–10). Даже если Филипп V и был настолько наивен, чтобы отнестись всерьез к подобным перспективам, римское влияние в Иллирии не могло не угрожать ему уже в ближайшем будущем, и момент для того, чтобы покончить с ним, представлялся действительно подходящим, так что уже после сообщения о битве при Тразименском озере он постарался развязать себе руки. Война с Этолийским союзом была остановлена, и в сентябре 217 г. до н. э. в Навпакте был заключен мир, по условиям которого обе стороны, по-видимому, оставались при своих довоенных владениях (Полибий, V, 103, 8).

Казалось, что заключенный в Навпакте договор станет новой вехой в отношениях между греческими государствами, которым на фоне грозных событий в Италии следовало пересмотреть свои внешнеполитические приоритеты. Участвовавший в переговорах навпактец Агелай в своей речи пророчески указал на то, что вне зависимости от того, кто выйдет победителем в войне Карфагена с Римом, он не удовлетворится владычеством в Италии и начнет завоевывать своих соседей, а значит, эллинам необходимо прекратить распри, чтобы приготовиться к борьбе с общим врагом, возглавить которую надлежит Филиппу. «Если царь (Филипп V. – Е. Р.) допустит только, чтобы поднимающиеся теперь с запада тучи надвинулись на Элладу, то следует сильно опасаться, как бы у всех нас не была отнята свобода мириться и воевать и вообще устраивать для себя взаимные развлечения, – отнята до такой степени, что мы будем вымаливать у богов как милости, чтобы нам вольно было воевать и мириться друг с другом, когда хотим, и вообще решать по-своему наши домашние распри» (Полибий, V, 104, 10–11).

Таким образом, Филипп мог надеяться, что его действия против Рима (а потом, возможно, и против победителя-Ганнибала) будут поддержаны всеми эллинами. Дальнейшие события показали, насколько иллюзорными были подобные надежды. Пока же он решил действовать самостоятельно и для начала развернуть наступление в Иллирии.

Зиму 217–16 г. до н. э. Филипп использовал для строительства флота. В начале лета 216 г. до н. э., когда было готово сто кораблей, он погрузил на них свои войска и вышел в море. Поскольку в соответствии с дошедшими до него сведениями римский флот находился на стоянке в Лилибее, Филипп повел свою эскадру вдоль Иллирийского побережья к городу Аполлония. Но этот поход завершился, так всерьез и не начавшись. В Аполлонии еще зимой узнали о морских приготовлениях Филиппа и обратились за помощью к римлянам, которые смогли направить им лишь десять кораблей. Но и этого оказалось вполне достаточно. Корабли Филиппа уже подходили к Аполлонии, когда македонскому царю донесли, будто у Регия видели приближающийся римский флот. Филипп меньше всего рассчитывал на морское сражение, ведь перед походом его воины чуть ли не впервые тренировались грести веслами и совершенно не были приучены воевать на море. Испугавшись, что ему предстоит сражаться чуть ли не со всем римским флотом, он сразу же приказал сниматься с якорей и уходить (Полибий, V, 109–110).

Новую попытку вмешательства в римско-карфагенскую войну Филипп предпринял сразу после битвы при Каннах. К Ганнибалу для проведения переговоров о союзе было отправлено посольство, которое, переправившись в Италию и будучи уже на пути к Капуе, было перехвачено римлянами. Македонян отвели в ставку претора Марка Валерия Левина под Луцерией, и неизвестно, что бы было с ними дальше, если бы не самообладание и находчивость главы посольства Ксенофана. Он объяснил претору, что прибыл для переговоров и заключения союза с римлянами, что необычайно того порадовало, учитывая положение дел сразу после Канн. Македонянам выделили провожатых и рассказали о том, какой дорогой следует идти, после чего посольство без помех добралось до расположения Ганнибала, который, надо полагать, не меньше римского претора был рад потенциальным союзникам (Ливий, XXIII, 4–9).

Переговоры завершились подписанием договора, о содержании которого сохранились упоминания у Ливия, Евтропия, Зонары и Полибия. Тексты первых трех авторов очень близки между собой, и получить представление о них можно по соответствующему фрагменту истории Тита Ливия. Римский историк немногословен: «…царь Филипп переправится в Италию с флотом как можно большим (полагали, что он сможет снарядить двести кораблей) и будет опустошать морское побережье, на его долю выпадет война на суше и на море; по окончании войны вся Италия и самый Рим будут принадлежать Карфагену и Ганнибалу, и вся добыча достанется Ганнибалу; окончательно покорив Италию, они отплывут в Грецию и поведут войну, с кем укажет царь; государства на материке и острова, принадлежащие к Македонии, будут принадлежать Филиппу и войдут в его царство» (Ливий, XXIII, 33, 10–12).

Изложение Полибия более интересно и ценно, так как, судя по необходимым для такого случая речевым формулам, включает в себя подлинный текст договора, дословно переведенный на греческий с финикийского оригинала:

«…Следующую клятву дали Ганнибал, Магон, Миркар, Бармокар, все члены карфагенского совета старейшин, при нем находившиеся, и все карфагеняне, участвовавшие в его походе, сыну Клеомаха, афинянину Ксенофану, которого послал к нам от себя, македонян, и от союзников царь Филипп, сын Деметрия: перед лицом Зевса, Геры и Аполлона, перед лицом божества карфагенян, Геракла и Иолая, перед лицом Арея, Тритона и Посейдона, перед лицом соратствующих богов, солнца, луны и земли, перед лицом рек, гаваней и вод, перед лицом всех божеств, которые властвуют над Карфагеном, перед лицом всех божеств, которые властвуют над Македонией и остальной Элладой, перед лицом всех божеств войны, какие присутствуют при этой клятве. Военачальник Ганнибал сказал и все находившиеся при нем члены карфагенского совета старейшин и все карфагеняне, участвовавшие в его походе: согласно решению вашему и нашему мы желаем пребывать в клятвенном союзе дружбы и нелицемерного благоволения, как друзья, родственники и братья, дабы царь Филипп, македоняне и все прочие эллины, находящиеся в союзе с ними, охраняли самодовлеющих карфагенян и военачальника Ганнибала, и тех, которые находятся при нем, и подвластные карфагенянам народы, все, живущие под одними законами с ними, и жителей Утики, и все города и народы, покорные карфагенянам, воинов и союзников, и все города и народы в Италии, Кельтике и Лигурии, как те, с коими нас связывает дружба, так и все те, с коими мы вступили бы когда-либо в дружбу и союз в этой стране. Царь Филипп, македоняне и из прочих эллинов союзники их должны быть охраняемы и оберегаемы участвующими в войне карфагенянами, жителями Утики, всеми городами и народами, покорными карфагенянам, союзниками и воинами, а равно всеми дружественными нам городами и народами в Италии, Кельтике и Лигурии, и всеми прочими в этих частях Италии, с коими мы вступили бы в союз. Мы не должны злоумышлять друг на друга, прибегать к козням друг против друга; со всею ревностью и благожеланием, без хитрости и злого умысла мы, македоняне, должны быть врагами для врагов царя Филиппа, исключая царей, городов и народов, с коими соединяет нас клятвенная дружба. И мы, карфагеняне, должны быть врагами для врагов царя Филиппа, исключая царей, городов и народов, с коими соединяет нас клятвенная дружба. И вы будьте нашими союзниками в войне, которую мы ведем с римлянами, доколе боги не даруют нам и вам победы. Вы же, карфагеняне, должны помогать нам, македонянам, поколику будет нужда в том, и так, как мы сообща признаем. Если боги даруют нам победу в войне против римлян и их союзников, если тогда римляне пожелают войти в дружбу с нами, мы согласимся на это, с тем чтобы такая же дружба была у них и с вами, дабы римляне никогда не поднимали войны против вас и не властвовали бы над керкирянами, аполлониатами, эпидамнийцами, а равно над Фаросом, Дималою, Парфипами и Антитанией. Они же обязаны будут возвратить Деметрию Фаросскому всех его подданных, какие только находятся в пределах его государства. Если же римляне пойдут войной на нас или на вас, то мы обязуемся помогать друг другу в войне, поколику будет нужда в том одной или другой стороне; то же самое и на тот случай, если войну начнет кто-нибудь другой, исключая царей, города и народы, с коими связывает нас клятвенная дружба. Если нам угодно будет изъять что-либо из настоящей клятвы или прибавить к ней, то мы обязуемся отнимать или прибавлять к ней по обоюдному решению» (Полибий, VII, 9).

Как можно убедиться, в подлинном тексте договора, приведенного Полибием, не шло речи о том, кому владеть Италией после войны, да и обязательства союзников по отношению друг к другу были достаточно общими, без каких-либо конкретных гарантий. Не было и сколько-нибудь разработанного плана совместных действий, только основные намерения. Тем не менее для Ганнибала это был крупнейший прорыв на дипломатическом фронте: впервые его союзником стало по-настоящему сильное государство вне пределов Италии.

Однако добиться осуществления договора оказалось совсем не просто. Прежде всего, следовало, чтобы его утвердил сам Филипп V, для чего вместе с его посольством в Македонию от лица Ганнибала поехали Гисгон, Бостар и Магон. С ними произошла почти та же история, что и на пути послов в карфагенский лагерь, но на этот раз ее итог был другим. Корабль, на котором они пытались вернуться, был перехвачен римской эскадрой, охранявшей побережье Калабрии, и его экипаж был приведен к префекту флота Публию Валерию Флакку. Ксенофан вновь попытался представить себя посланником от Филиппа к римлянам, но пунийская одежда сопровождавших его доверенных Ганнибала навела на подозрения, и дальнейшие расспросы выявили истину. Послы были схвачены, разъединены и отправлены в Рим, каждый на отдельном корабле (Ливий, XXIII, 34, 2–10). Хуже всего для Ганнибала было то, что утвердить договор с Филиппом не удалось, зато римлянам стало известно его содержание и они могли подготовить ответные меры. Эскадра Публия Валерия Флакка была усилена до пятидесяти кораблей, с которыми ему было поручено провести разведку, и в случае подтверждения агрессивных намерений Македонии предотвратить атаку Филиппа поручалось претору Марку Валерию Левину (Ливий, XXIII, 38, 7–12). Учитывая патологический страх македонского царя перед римским флотом, этого могло оказаться вполне достаточно, чтобы не опасаться попыток высадки десанта с его стороны. Правда, одному из захваченных кораблей на пути к Риму все же удалось ускользнуть от сопровождения и вернуться в Македонию. Филипп узнал о судьбе посольства, но обстоятельства заключения мира остались для него неизвестными, поэтому он отправил в Италию новую миссию, которой удалось без помех добраться до Ганнибала и привезти договор. Но время было упущено, лето кончилось, и начинать совместные действия было уже поздно (Ливий, XXIII, 39, 1–5).

Война разрасталась, охватывая все новые территории и народы Средиземноморья. Племенная аристократия Сардинии уже давно мечтала избавиться от успевшего за двадцать лет опостылеть римского правления. Сарды страдали от необоснованных жестокостей пришлой администрации, их истощали налоги и хлебные поборы, так что все было готово для общего восстания. Теперь момент для этого казался подходящим, и делегация сардской знати тайно прибыла в Карфаген с рассказом о положении на острове. Сложившиеся обстоятельства особенно благоприятствовали пунийской интервенции, потому что римских войск на Сардинии было относительно немного, командовавший ими претор Авл Корнелий уехал в Италию, а новый еще не прибыл.

Овладение Сардинией действительно сулило пунийцам немалые выгоды, так как остров представлял собой отличный плацдарм для нападения на Италию и переброски подкреплений армии Ганнибала. Взвесив все свои возможности, карфагеняне решили направить армии в Сардинию и Испанию, которая после победы Сципионов грозила окончательно перейти римлянам. В Испанию был отправлен Магон с шестьюдесятью кораблями, которые несли двенадцать тысяч пехоты, тысячу пятьсот всадников, двадцать слонов. Кроме того, для вербовки наемников Магона снабдили тысячей талантов серебра. Сардинской экспедицией было поручено командовать Гасдрубалу Плешивому; его войско лишь немного уступало по силе группировке Магона (Ливий, XIV, 32, 5–12).

Но и римляне тоже были оповещены о шаткости своего положения на Сардинии и понимали, что находившегося там гарнизона не хватит в случае вражеского вторжения. Для его усиления сенат постановил направить туда пять тысяч пехоты и четыреста кавалеристов под командованием Тита Манлия Торквата, который в свое время, будучи в должности консула, уже завоевывал Сардинию.

Как оказалось, и римская, и карфагенская экспедиции на остров снаряжались и выходили в море почти одновременно, но римлянам повезло больше: эскадра Гасдрубала Плешивого была застигнута сильной бурей и отнесена к Балеарским островам, где долго оставалась для необходимого ремонта. Это дало Манлию Торквату столь нужную фору, которой он не замедлил воспользоваться. Он высадился у города Каралы на южном побережье острова (теперь Кальяри), вооружил матросов для войны на суше и принял командование над войсками, которые были размещены на Сардинии раньше: всего двадцать две тысячи пехотинцев и тысяча двести всадников. С этими силами Торкват немедленно пошел в наступление, и вновь на редкость удачно по времени, так как вождь восставших Гампсикора находился тогда вдали от своих войск, в землях исконного населения Сардинии, т. н. «сардов в козьих шкурах», которых тоже хотел привлечь к участию в войне. Командовавший в отсутствие Гампсикоры его сын Гост необдуманно повел сардов в бой и потерпел сокрушительное поражение: он потерял около трех тысяч убитыми и восьми сотен пленными. Уцелевшие бежали к городу Корн на западном берегу острова.

Восстание можно было бы считать подавленным, однако в этот момент Сардинии наконец достигла эскадра Гасдрубала Плешивого и его войска объединились с отрядами Гампсикоры. Узнав о подходе карфагенян, Манлий Торкват отступил к Каралам, что на некоторое время отдало инициативу в руки Гасдрубала, который, пользуясь советами Гампсикоры, опустошил земли римских союзников и продвигался к Каралам. Однако дойти до города ему не удалось, Манлий Торкват вышел навстречу, и после нескольких незначительных схваток произошло генеральное сражение, решившее судьбу острова. Первыми натиск римлян не выдержали сарды, составлявшие один из флангов войска Гасдрубала Плешивого, после чего карфагеняне, которые по ходу битвы держались стойко, были окружены и разгромлены. Погибли двенадцать тысяч сардов и карфагенян, три тысячи семьсот были пленены, а в качестве трофеев римлянам достались двадцать семь знамен. В числе пленников оказался и сам Гасдрубал Плешивый, а также близкий родственник Ганнибала Магон и Ганнон, которого считали инициатором всего восстания. Судьба Гампсикоры тоже была печальна: его сын погиб в битве и сам он, спасшись с несколькими всадниками, покончил с собой, узнав об этом. Римская армия прошла по всему острову, захватывая отложившиеся ранее города, взимая дань и забирая заложников, после чего вернулась в Каралы и с добычей переправилась в Италию (Ливий, XXIII, 34, 10–17; 40; 41, 1–7).

Примерно в это же время карфагеняне смогли прочувствовать ужасы войны уже на собственной территории: начальник римского флота Тит Отацилий предпринял набег на их африканские владения. На обратном пути он, узнав о высадке на Сардинии пунийского десанта, направился к острову и случайно наткнулся на возвращавшуюся оттуда вражескую эскадру с остатками армии. Внезапный бой был успешен для римлян: семь пунийских кораблей были захвачены, остальные рассеялись (Ливий, XXIII, 41, 8).