На следующий год (249 г. до н. э.) в Риме было набрано почти десять тысяч моряков и переведено на Сицилию, чтобы возместить потери от последних столкновений. Новый консул Публий Клавдий Пульхр предложил на военном совете атаковать Дрепан, будучи уверенным, что командующий пунийским гарнизоном Адгербал не ожидает нападения с моря. Эта идея была поддержана всеми военными трибунами, и в полночь, укомплектованная экипажами из лучших матросов и воинов, римская эскадра вышла по направлению к Дрепану.

При переходе произошло событие, расцененное как исключительно дурное предзнаменование. Во время обязательных для такого случая гаданий жертвенные куры не стали клевать корм, что должно было предрекать неудачу всего предприятия, но презирающий подобные суеверия консул выкинул клетку с птицами за борт. «Пусть же они попьют, если не хотят есть» – эти слова Пульхра, реальные или нет, не могли, по мнению современников, остаться безнаказанными.

На рассвете эскадра уже подходила к городу. Клавдий Пульхр оказался прав: Адгербал действительно был неприятно удивлен, заметив приближающиеся римские корабли, но быстро сориентировался и начал готовиться к решительному бою, не допуская и мысли подвергнуть Дрепан осаде. По его сигналу были созваны все наемники, к которым Адгербал обратился с короткой зажигательной речью, рвущиеся в битву матросы и воины заняли свои места на судах, после чего пунийская эскадра стала выходить из гавани, в которую с другой стороны уже входили римские корабли.

То, что карфагеняне не только решатся на сражение, но и сумеют так быстро к нему подготовиться и выйти в море, явилось неожиданностью уже для Клавдия Пульхра. Сам консул в тот момент замыкал римский флот, из-за чего, несомненно, и не смог вовремя оценить обстановку. Его корабли в тот момент частью находились в дрепанской гавани, а частью были еще на подходе к ней, поэтому, когда Пульхр приказал принять боевое построение вне гавани, возникла страшная сутолока. Во время разворота передние корабли наталкивались на следующие за ними, ломались весла, и римляне начали нести потери, еще не вступив в бой. Итогом этих перестроений должна была стать боевая линия, вытянутая параллельно берегу. Но времени на это не было: когда карфагенская эскадра начала атаку, несколько римских кораблей не успели занять свои позиции.

Первое время бой шел на равных, однако постепенно победа стала склоняться на сторону карфагенян. Ни в одной из предшествующих морских битв этой войны пунийцы не находились в таком выгодном положении, и на этот раз им в полной мере удалось использовать все преимущества своих кораблей: «Благодаря лучшему устройству кораблей и ловкости гребцов они (пунийцы. – Е. Р.) далеко превосходили неприятеля в быстроте движений; много помогала им и постановка их флота в открытом море. Действительно, были ли корабли их теснимы неприятелем, они быстро и благополучно отступали в открытое море; поворачивали ли они потом свои корабли назад против выступивших вперед неприятельских, они или быстро огибали их, или нападали на них сбоку: в то время как римские корабли при своей тяжести и неумелости команды поворачивались с трудом, карфагенские наносили им непрерывные удары и многие потопили. Если опасность угрожала кому-либо из собственных кораблей, карфагеняне своевременно являлись на помощь без вреда и опасности для себя, ибо заходили от кормы по открытому морю. В совершенно ином положении были римляне, именно: теснимые корабли не имели возможности отступить, так как римляне сражались у самого берега, а всякий раз, когда судно подвергалось жестокому натиску со стороны стоящего напротив неприятеля, оно или попадало на мель и садилось кормою, или оттеснялось к берегу и разбивалось. При тяжести своих кораблей римляне не могли врываться в середину неприятельских кораблей или нападать с тыла на те корабли, которые уже сражались с другими, – полезнейший прием в морском сражении. Наконец, римские корабли не могли помогать своим, нуждающимся в помощи с кормы, ибо заперты были у берега, и желающие подать помощь не имели даже небольшого свободного пространства для движений» (Полибий, I, 51, 4–10).

Итогом битвы стал полный разгром римского флота, причем большая его часть стала трофеем пунийцев. По Полибию, было захвачено девяносто три корабля, Диодор Сицилийский определяет общие потери римлян в сто семнадцать кораблей и двадцать тысяч воинов (Полибий, I, 51, 12; Диодор, XXIV). Избежать захвата удалось только тридцати римским кораблям, включая консульский, а также экипажам судов, выбросившихся в ходе боя на берег. Флот римлян был настолько ослаблен, что уже не мог обеспечивать осаду Лилибея с моря.

Потери карфагенян достоверно определить невозможно, но они явно были намного меньше римских. Так, по словам Диодора Сицилийского, они вообще не потеряли ни одного корабля и даже не имели убитых, а лишь несколько раненых, что, конечно, преувеличение, равно как и его данные о погибших римлянах – слишком уж часто называемые Диодором цифры кратны десяти тысячам (Диодор, XXIV).

Битва при Дрепане принесла карфагенянам самую крупную победу на море за всю войну. Причины ее те же, что в остальных роковых для римского флота происшествиях, и лежат прежде всего в невежестве самого римского командования. Клавдию Пульхру достаточно было допустить единственную, непостижимую для любого сколько-нибудь опытного флотоводца ошибку, перечеркнувшую все преимущества его внезапного нападения и превратившую выигрышную позицию в безвыходную ловушку. Очевидно, ошибка эта состояла в том, что во время перехода консул не возглавлял колонну, а шел в ее хвосте. Как следствие этого, он не мог адекватно оценивать обстановку и слишком поздно узнал о выходе из дрепанской гавани карфагенской эскадры. Не получая соответствующей команды, римские корабли продолжали втягиваться в гавань и упустили шанс занять равную со своим противником позицию. Сражение было проиграно римлянами еще до его начала, как только их корабли были блокированы со стороны моря карфагенянами.

Главный виновник разгрома, богохульник Клавдий Пульхр, был отстранен от должности и отозван в Рим, где через некоторое время предстал перед судом и был приговорен к большому штрафу, избежав, впрочем, более сурового наказания.