Глава четвертая
Огненная земля

Двадцать пятого ноября 1819 года около восьми утра впередсмотрящий крикнул: «Земля!» Вдалеке показался скалистый остров, высоко поднимающийся над водой. Поллард тут же сказал, что это Стейтен-Айленд, остров, лежащий к востоку от мыса Горн. Команда молча взирала на эту легендарную груду камней, как вдруг она растворилась, оставшись позади туманной грядой.

Опасности мыса Горн давно стали притчей во языцех. В 1788 году капитан Уильям Блай и экипаж «Баунти» попытались обогнуть этот мыс. После целого месяца встречных ветров, дождя и снега, ужасающих штормов, грозивших разбить судно о скалы, Блай решил, что единственный разумный способ достичь Тихого океана – повернуть и поискать другой путь. Он бросил безнадежные попытки и направился к берегам Африки, к мысу Доброй Надежды. Двадцать пять лет спустя, во время войны 1812 года, несколько большее судно, американский военный фрегат под командованием капитана Дэвида Портера, также носивший имя «Эссекс», тоже попыталось обогнуть мыс Горн. Капитан Дэвид Портер и его экипаж славились бесстрашием перед лицом превосходящих сил британского флота, но мыс Горн испугал даже их. «За этот короткий переход мы натерпелись такого, что я бы посоветовал любому, кто ищет пути к Тихому океану, даже не пытаться проходить мысом Горн. Если, конечно, у него есть выбор».

У китобоев с Нантакета были другие отношения с мысом Горн. Они регулярно огибали его, начиная с 1791 года, когда капитан Пол Уорт провел свой «Бивер», китобойное судно размером с «Эссекс», к Тихому океану. Джой и Чейз проходили мыс Горн как минимум трижды. А Поллард шел этим маршрутом то ли в четвертый, то ли в пятый раз. И все-таки любой капитан должен был понимать, что мыс Горн – не самый простой участок пути. Особенно если корабль уже крепко потрепало в относительно спокойных водах Гольфстрима.

Вскоре после того, как они увидели мираж острова, им повстречалось нечто настолько ужасное, что экипаж «Эссекса» предпочел бы, чтоб это было еще одним видением. К сожалению, это была реальность: чернильно-черная череда туч мчалась к ним с юго-запада. Невесть откуда взявшийся шквал накатил на судно словно пушечное ядро. В стенающей тьме команда трудилась не покладая рук, убирая паруса. С зарифленными грот-марселями и стакселями «Эссекс» держался вполне неплохо. «Судно перекатывалось с волны на волну, словно чайка, – вспоминал Никерсон, – ни одного ведра воды не пролилось на палубу через борт».

Но поскольку ветер дул с юго-запада, скалы мыса Горн все еще представляли серьезную угрозу. Дни шли за днями, превращаясь в недели, а корабль все боролся с ветром и волнами. Температура упала почти до нуля. В этих широтах солнце почти не садилось. Без смены дня и ночи переход растянулся в бесконечное, сводящее с ума испытание.

Больше месяца понадобилось «Эссексу», чтобы обогнуть мыс Горн. Лишь в январе следующего, 1820 года впередсмотрящий увидел остров Святой Марии, место сбора китобойных судов у побережья Чили. На южной оконечности острова в заливе Арауко они нашли несколько кораблей из Нантакета, в том числе и «Чили», с которым они покидали Нантакет несколько месяцев назад. Вести с западного побережья Южной Америки были не очень-то обнадеживающими. Отношения между Чили и Перу стремительно накалялись. За последние несколько лет война между патриотами, надеявшимися освободить Южную Америку из-под владычества Испании, и роялистами, которые все еще хранили верность своей исторической родине, опустошила города на побережье. Хотя патриоты, не без помощи отчаянного героя британского флота, лорда Кокрейна, одерживали верх, борьба все еще продолжалась, особенно в Перу. И добывать пропитание на этих берегах следовало с осторожностью.

Для большинства судов этот китобойный сезон складывался неудачно. Китов было мало, цена на масло оставалась высокой, и для китобоев Тихого океана наступали суровые времена. Заполнив корабль ценой невероятных усилий экипажа, капитан «Независимости», Джордж Свейн, вернулся в Нантакет в ноябре и предсказал, что «ни один корабль больше не сможет взять груз китового масла в южных морях». Овид Мейси опасался, что предсказание капитана могло сбыться. «Нужно найти новые китовые пастбища, где поголовье китов все еще многочисленно, – написал он в своем журнале, – или дело не будет стоить вложенных в него средств». Экипаж «Эссекса» отправлялся в путь, моля Бога о том, чтобы все эти предсказания не сбылись.

После нескольких неудачных месяцев у побережья Чили, отмеченных лишь остановкой для пополнения припасов в Талькауано, успех улыбнулся «Эссексу» у побережья Перу. Всего за два месяца Поллард и его люди наварили четыреста пятьдесят баррелей масла, убив около одиннадцати китов. Они убивали примерно по одному киту в пять дней. Но такой темп скоро вымотал экипаж. А погода лишь прибавила им работы. Сильный ветер и неспокойное море значительно усложняли охоту. «Эссекс» швыряло по волнам из стороны в сторону. Разделывать китов и вываривать масло на такой неустойчивой платформе было вдвойне сложнее. Волнение было таким, что поднимать и опускать вельботы стало небезопасно. «Наши шлюпки сильно пострадали, когда бились о борта, – вспоминал Никерсон. – Несколько раз они едва не разлетались на части, налетая на судно». Так необходимые в китобойном промысле лодки постоянно ремонтировались.

По мере того как количество бочек в трюме росло, «зеленорукие» привыкали к суровому китобойному промыслу. Рутинная работа – а китобойное судно представляло собой не что иное, как плавучий завод, – в конце концов притупила чувство удивления, возникавшее при столкновениях с китами. И матросы уже не рассматривали свою добычу как пятидесяти-шестидесятитонное создание, чей мозг в шесть раз больше человеческого (и, что должно было впечатлить моряков еще больше, чей член был размером с человека). Теперь они смотрели на кита как на «самоходное хранилище дорогого жира», как писал один из матросов. О китах говорили, прикидывая количество масла, которое можно вытопить из них: кит на пятьдесят баррелей. И хотя китобои много знали о привычках этих животных, они никогда не рассматривали их как нечто большее, чем просто товар, составные части которого – голова, жир, амбра и тому подобное – представляли некоторую ценность. Все остальное – тонны мяса, кости, внутренности – просто выбрасывалось. Эти гниющие плоты потрохов привлекали тучи птиц, рыбу и, конечно, акул. Точно так же, как освежеванные останки бизонов покрывали прерии американского Запада, обезглавленные останки кашалотов замусоривали океанские воды начала XIX века.

Даже самые неприятные моменты китобойного промысла стали проще, как только «зеленорукие» поняли, что это часть процесса, который приведет их к процветанию, – как мытье золота или выращивание пшеницы. Вот почему настоящие китобои так любят процесс выварки, этот заключительный шаг на пути превращения живого, дышащего кашалота в холодные, мертвые деньги. «Это ужасно, – признавал писатель Чарльз Нордхофф, – но старые китобои наслаждаются этим. Они с удовольствием вдыхают зловонный дым. Зловоние становится для них символом будущего богатства». Но дело было не только в деньгах. Каждый кит, каждая бочка с маслом приближали их к Нантакету, к возвращению в свои дома, к своим семьям.

Именно когда китобои вываривали китовый жир, они больше всего тосковали по дому. «В такие моменты с особой теплотой вспоминаешь о женах и детях, – говорил Уильям Мейси, – и каждый чувствует приближение дома и друзей, когда закупоривается очередная бочка и раздается крик “Уноси!”». И в самом деле, старые китобои все как один говорят, что самое приятное в рейсе – это «выварка и возвращение домой».

И именно в эти крайне напряженные и изматывающие месяцы у побережья Перу команда «Эссекса» получила то, что подстегивает энтузиазм любого китобоя, – письма из дома.

В конце мая «Эссекс» пересекся с «Авророй», новеньким кораблем, построенным компанией «Гидеон Фолджер и сыновья» специально для Даниеля Рассела, бывшего капитана «Эссекса». «Аврора» покинула Нантакет на следующий день после Рождества и принесла новости всего лишь пятимесячной давности – совсем свежие, с точки зрения моряка. Когда «Аврора» покидала Нантакет, цена на масло все еще была высока, люди все еще обсуждали пожар в классной комнате Роды Харрис в черной части города, которую называли Новой Гвинеей, а в деревеньке Сиэсконсет ловили треску, набирая до двухсот рыбин в одну лодку.

Но больше всего люди радовались мешочку с письмами, который Даниель Рассел передал капитану Полларду вместе с несколькими газетами. После того как капитан и его помощники разобрали свои письма, мешок был отдан остальным членам экипажа. «Забавно было наблюдать за теми из наших парней, кто разочаровался, не найдя ничего для себя, – вспоминал Никерсон. – Они бродили за нами по палубе, а когда мы читали свои письма, усаживались рядом, как будто могли найти в наших письмах что-то для себя». Отчаявшись узнать что-нибудь о собственной семье, неудачники утешались тем, что Никерсон назвал «просмотром газет по диагонали». Сам он перечитывал эти газеты столько раз, что наизусть выучил каждую строчку.

Встреча «Авроры» и «Эссекса» позволила Полларду пообщаться со своим бывшим капитаном, тридцатичетырехлетним Даниелем Расселом. «Аврора» была гораздо большим, современным судном и возвратилась в Нантакет всего через два года, доверху загруженная маслом. Позже многие говорили, что, уйдя на «Аврору», капитан Рассел забрал с собой и сопутствовавшую «Эссексу» удачу.

Среди всего прочего Поллард и Рассел обсудили новое, недавно открытое китовое пастбище. Словно в опровержение слов капитана Свейна о том, что кашалоты в Тихом океане перевелись, капитан Джордж Вашингтон Гарднер в 1818 году на корабле «Глобус» ушел в воды Тихого океана дальше, чем отваживался кто-либо из китобоев Нантакета. Он отошел от побережья Перу больше чем на тысячу миль и нашел там воды, полные кашалотов. Он возвратился в Нантакет в мае 1820-го, на его борту было свыше двух тысяч баррелей масла. Открытие Гарднера назвали «Дальними пастбищами». Весной и летом двадцатого года это была главная тема для разговоров между китобоями.

Понимая, что на Дальних пастбищах киты появятся лишь к ноябрю, Поллард решил сделать еще одну остановку в Южной Америке и пополнить напоследок запасы провизии, загрузив вдоволь фруктов, овощей и воды. А потом, пройдя Галапагосскими островами, где можно было набрать гигантских черепах, ценившихся благодаря их мясу, он направится к отдаленным океанским водам.

Где-то в сентябре «Эссекс» зашел в Атакамес, маленькое поселение в Эквадоре, к северу от экватора, где проживало порядка трехсот испанцев и индейцев. Там на приколе они нашли «Георг», китобойное судно из Лондона. Все на его борту, за исключением капитана Беннефорда и еще двух человек, слегли с цингой. Слишком уж долго они пробыли в открытом море. Их состояние было настолько серьезным, что капитан Беннефорд снял дом на берегу и превратил его в госпиталь для своих людей. Это было наглядное свидетельство того, как опасно уходить в открытый океан надолго.

Атакамес (китобои называли его «Такам») был городком бедным, но красивым. Некоторым морякам он представлялся садами Эдема. «Не перестаю восхищаться обильной зеленью этого овощного царства, – писал Фрэнсис Олмстед, чей корабль останавливался там в 1830 году. – Перед нами расстилались самые сладкие ананасы, а кокосовые пальмы, платаны и бананы изящно покачивали широкими листьями под порывами утреннего бриза. Тут были и апельсины, и лимоны, и другие фрукты, просто лежавшие повсюду в изобилии. Финики же вообще считались здесь сорным деревом». Тем не менее в лесах, окружавших город, кишели монстры – ягуары и другие опасные твари. Чтобы защититься от хищников, а также москитов и песчаных блох, горожане жили в бамбуковых хижинах, крытых соломой и поднятых над землей на целых двадцать футов. Атакамес был знаменит и своими птицами.

Вскоре у берега бросил якорь и другой корабль из Нантакета – «Люси Адамс». С его капитаном, двадцатисемилетним Шубаелем Хасси, Поллард отправился на «охоту за индейками», как назвал это Никерсон. Готовясь к этому предприятию, оба корабельных повара весь день готовили пироги и другие деликатесы для охотничьей экспедиции в джунгли.

Но охотникам нечем было поднимать добычу. «Я, как самый младший на борту, – вспоминал Никерсон, – был выбран, чтобы сопровождать компанию и выполнять роль охотничьей собаки». Так они и тронулись в путь, «через луга в лес, к охотничьим угодьям». Часа через три они услышали «невообразимо жуткий вой». Всеми силами стараясь не замечать криков, оба капитана пошли быстрее и двигались вперед, пока не стало ясно, что они приближаются к источнику звуков. «Что же это может быть? – спрашивал себя Никерсон. – Кровожадный ягуар?» Все молчали. Наконец два отважных китобоя остановились. Они взглянули друг на друга, будто оба хотели что-то сказать, но не знали, кому начать первому. И, словно сговорившись, развернулись и пошли назад, заметив, что день выдался слишком жарким и что они предпримут еще одну вылазку, как только станет прохладнее. Им не удалось обмануть своего спутника, выполнявшего роль собаки. «Они боялись, что прячущийся в джунглях хищник разорвет их, – писал Никерсон, – а я, молодой и неопытный, не смогу выбраться из чащи и рассказать их женам об участи, постигшей мужей». В свой очередной поход в лес Никерсон разузнал, что же так напугало двух отважных капитанов – крошечная птичка размером не больше синицы.

В Атакамесе случилось нечто, что глубоко повлияло на моральный дух экипажа. Генри де Витт, один из чернокожих матросов с «Эссекса», бежал.

Никто не удивился его поступку. Матросы бежали с китобойных судов постоянно. Как только «зеленорукий» понимал, как мало денег он получит по завершении похода, он, не раздумывая, уходил, едва предоставлялась такая возможность. Тем не менее момент этот был крайне неудачен для капитана Полларда. На каждом вельботе должно было находиться по шесть человек, а значит, теперь во время китовой охоты на корабле будут оставаться всего двое. Два человека не сумели бы толком управиться с кораблем такого размера, как «Эссекс». Если накатит шторм, они никак не смогут убрать паруса. Но Поллард очень хотел попасть на Дальние пастбища к ноябрю, и у него не было выбора, кроме как выходить в море с неполной командой. Лишившись одной шлюпки и одного члена экипажа, «Эссекс» собирался отойти от берегов Южной Америки дальше, чем когда бы то ни было за всю историю своего существования.

Второго октября «Эссекс» взял курс на Галапагосские острова, лежащие примерно в шестистах милях от побережья Эквадора. Большинство моряков называли их Галапагосы, но у них было и другое имя – Зачарованные, или Колдовские, острова. Сильные и непредсказуемые течения вокруг этих вулканических образований порой кипели так, что возникало ощущение, будто это движутся сами острова.

Даже до того, как были открыты Дальние пастбища, китобойные суда часто останавливались на Галапагосах, чтобы пополнить запасы провизии. Достаточно удаленные от материка, острова давали гостеприимное убежище от политических дрязг Южной Америки. А в окрестных водах водились кашалоты. Еще в 1793-м, всего через два года после того, как «Бивер» впервые обогнул мыс Горн, Галапагосы в составе исследовательской экспедиции, призванной разведать китобойные пастбища в Тихом океане, посетил капитан Джеймс Колнетт. Там он нашел и будуар кашалотов, и их детскую. Он и его команда стали свидетелями редкого зрелища – брачных игр кашалотов. Самцы, перевернувшись кверху брюхом, подныривали под самок. Они также увидели огромное количество молодых китов. «Размером не больше дельфина, – писал Колнетт. – Я полагаю, мы увидели гигантское собрание всех кашалотов от побережья Мексики до Перу и Панамского залива, прибывших сюда, чтобы воспроизвести потомство». Он отметил в своем журнале, что из всех убитых ими китов самцом был только один.

Наблюдения Колнетта совпадают с последними исследованиями популяций китов у Галапагосских островов. Один из ведущих мировых экспертов по кашалотам, Хэл Уайтхед начал наблюдать за китами в этом районе еще в 1985 году. Используя скоростной парусный шлюп, оборудованный современными приборами, Уайтхед наблюдал за китами в тех же водах, куда за сотню лет до этого прибыл «Эссекс». Ученый пришел к выводу, что перед ним – типичная стая китов приблизительно в двадцать особей, состоящая преимущественно из взрослых самок и их детенышей. Взрослых самцов в этих водах было не больше двух процентов.

Самки заботились о детенышах сообща. «Телята» переходили от одного кита к другому, так, чтобы всегда находиться под присмотром, пока их мать где-то на глубине охотится на кальмаров. Перед тем как уйти на дно, киты выпускали фонтан, так что малыши понимали, когда им надо отплывать к другой самке. Молодые киты оставляют мать в возрасте шести лет. Они уходят к более холодным водам северных широт. Здесь они живут, сами или с другими самцами, пока им не исполнится двадцать-тридцать лет. Лишь тогда они ненадолго возвращаются в теплые воды, в которых родились. Всего восемь часов кит проводит с самками, примыкая то к одной, то к другой группе, но нигде не задерживаясь надолго, и снова возвращается к северным широтам, где живет дальше, до шестидесяти-семидесяти лет.

Семьи кашалотов, во главе которых стояли самки, до странности напоминали оставшиеся в Нантакете семьи китобоев. И там, и тут мужчины приходили, чтобы снова надолго уйти. В своем стремлении убивать кашалотов нантакетцы выстроили сообщество, копирующее сообщество их жертв.

За время шестидневного перехода к Галапагосским островам экипаж «Эссекса» убил двух китов, и общее количество масла на борту достигло семисот баррелей. Это была примерно половина от того, что им требовалось. Путешествие длилось уже больше года, и, если бы на Дальних пастбищах им улыбнулась удача, они вернулись бы домой через полгода, год. Но, когда китобои достигли острова Худ, самого восточного в цепи Галапагосских островов, они беспокоились не столько о добыче, сколько о том, чтобы «Эссекс» вообще остался на плаву. Судно дало течь.

Окруженные песками залива Стивен, такими белыми, что казалось, будто они светятся по ночам, матросы приступили к починке «Эссекса». Бросив якорь, они накренили судно так, чтобы поврежденная часть показалась над водой. Шесть лет спустя капитан Сет Коффин использовал тот же способ, чтобы заделать течь в «Авроре», судне, которым в первом рейсе командовал Даниель Рассел. Коффин был встревожен, обнаружив, что днище корабля было изъедено, «словно соты», и попытался заделать дыры смесью мела, свинцовых белил и извести – такой смесью натирали рангоуты. У «Эссекса», который был намного старше, ниже ватерлинии были те же проблемы.

Внимание Никерсона скоро переключилось на остров Худ. «Камни казались обожженными, – вспоминал он, – а почва, там, где она была, походила на иссушенную табачную пыль». Поскольку вся поверхность острова была усыпана галькой и камнями, ходить по ней было делом не простым. Вулканические породы металлически звенели под ногами. Герман Мелвилл в 1840-х годах был глубоко впечатлен Галапагосскими островами и сделал ряд набросков, которые назвал «Очарование». Мелвилл находил эти острова ужасающе нечеловеческими. Он говорил о них как о месте, где «ничто не меняется», и отмечал их «полную непригодность для жилья»: рассеченные экватором, Энкантадас не знают осени, не знают весны; они подобны бренным останкам пожранного пламенем, и едва ли можно что-либо прибавить к картине всеобщего опустошения. Ливни освежают пустыни, но на эти острова не было пролито ни капли дождя. Подобно расколотым сирийским тыквам, оставленным вялиться на солнце, они покрылись трещинами под воздействием вечной засухи, посылаемой раскаленными небесами. «Яви милость свою, – взывает страждущий дух Энкантадас, – и ниспошли Лазаря, дабы он увлажнил палец свой в прохладной воде и оросил язык мой, ибо пламень этот мучит меня».

Галапагоссы привлекали путешественников своими гигантскими черепахами. Натуралист Чарльз Дарвин посетил эти острова в 1835 году на борту «Бигля». Всем известно исследование Дарвина, посвященное галапагосским вьюркам, но ученый отметил, что на этих островах различны не только вьюрки, но и черепахи отличаются друг от друга формой и цветом панцирей. Капитану Дэвиду Портеру эти создания были интересны с несколько иной точки зрения. Его фрегат «Эссекс» заходил на острова в 1813 году и вывез огромное количество черепах, что-то порядка четырех тонн. Это был провиант для экипажа на пути к Маркизским островам. Через семь лет, когда к Галапагосам подошло китобойное судно «Эссекс», у матросов уже был выработан метод заготовки черепах. Прихватив с собой парусиновые ремни, моряки разбредались по острову, следуя извилистым черепашьим следам, не всегда заметным на скалистой поверхности. Обычно черепахи весили по восемьдесят фунтов, но несложно было найти черепаху и в четыреста, и в пятьсот фунтов веса.

Если моряку удавалось найти черепаху, слишком большую для одного человека, он звал на помощь, выкрикивая слово «Таунхо!», заимствованное из языка вампаноагов и со временем искаженное. Но чаще всего матрос мог управиться с черепахой и сам. Щелкнув черепаху по панцирю, он придавливал ее камнем, достаточно большим, чтобы та не могла сдвинуться с места. После закреплял ремни на ногах черепахи и вскидывал ее себе на спину. Переход по скалистой поверхности острова Худ по жаре в сорок градусов и с восьмидесятифунтовой черепахой за спиной тянулся порой несколько миль и был не так уж прост. Каждый должен был принести на корабль не менее трех черепах. Никерсон считал, что это собирательство было едва ли не самой сложной и выматывающей работой. Особенно если черепаха проявляла беспокойство и постоянно елозила по вспотевшей спине матроса.

Во время остановки на острове Худ Бенджамин Лоуренс, гарпунер со шлюпа Оуэна Чейза, попал в беду. Он нашел черепаху и отправился назад, к судну, слишком поздно сообразив, что идет в противоположном направлении. В конце концов, он бросил черепаху, вышел к песчаному побережью и пошел к кораблю.

К полудню «Эссекс» так и не показался, а Лоуренс уже чувствовал, что умирает от жажды. Он натолкнулся на другую черепаху и сумел перерезать ее длинную, змееподобную шею. На сорокаградусной жаре ее кровь была освежающе прохладной. Утолив жажду, Лоуренс бросил черепаху на берегу и продолжил поиски судна. Он нашел его только к вечеру, но, опасаясь насмешек, вновь углубился в скалы, чтобы найти другую черепаху и не возвращаться с пустыми руками. Когда он раздобыл черепаху, было уже совсем темно, и на обратном пути его встретила специально снаряженная поисковая группа.

За четыре дня экипаж собрал на острове сто восемьдесят черепах. После этого «Эссекс» отчалил к близлежащему острову Чарльз. В этот короткий переход Никерсон присматривал за черепахами, попросту сваленными, словно камни, в трюме. Некоторые из них, впрочем, бродили по палубе. Галапагосские черепахи ценились в том числе и за то, что целый год могли прожить без воды и пищи, а их мясо оставалось мягким и вкусным. Сохранялось и восемь-десять фунтов черепашьего жира, который Никерсон описал как «чистейшее и прозрачнейшее желтое масло насыщенного аромата».

Некоторые матросы были убеждены, что черепахи не испытывают чувства голода, но Никерсон не был так уж уверен в этом. Во время путешествия он не раз наблюдал, как они вылизывают все, на что натыкаются на палубе. Эта постоянная голодовка заканчивалась, лишь когда черепаху убивали на обед.

На острове Чарльз у китобоев было своеобразное почтовое отделение. Простая коробка или бочка, защищенная черепаховым панцирем. Здесь можно было оставить почту, которую другие суда заберут обратно, в Нантакет. Во время войны двенадцатого года капитан Дэвид Портер читал письма капитанов британских китобойных судов, чтобы обеспечить себе тактическое преимущество на море. Экипаж «Эссекса» просто воспользовался возможностью ответить на письма, которые они получили с борта «Авроры».

Там они набрали еще сотню черепах. По словам Никерсона, эти черепахи, которых им все равно не хватило, были самым сладким воспоминанием о Галапагосах. На острове Чарльз они поймали шестисотфунтового монстра. Понадобилось шесть человек, чтобы отнести эту черепаху на корабль. Никто даже представить не мог, насколько старой была черепаха таких размеров, но на соседнем острове жил «Том из Порт-Рояла», еще одна гигантская черепаха, панцирь которой был испещрен именами и датами. Самая ранняя надпись была выцарапана в 1791 году (и, если верить путешественникам, в 1881-м Том был еще жив).

Никерсон, выказывавший дарвиновский интерес к природе, внес в свой журнал аккуратные записи о многих животных, населявших остров Чарльз, включая описание зеленых черепах, пеликанов и двух видов игуан. Однако в их последний день на острове Никерсон пережил нечто гораздо более соответствующее мрачным воспоминаниям Мелвилла, чем научным изысканиям Дарвина.

Утром двадцать второго октября Томас Чаппел, гарпунер из британского Плимута, решил разыграть экипаж. Никому не сказав о своей идее, этот любитель розыгрышей (по воспоминаниям Никерсона, он был способен «на что угодно ради шутки») взял с собой на берег трутницу. Пока все остальные искали черепах, Чаппел тихонько разжег в подлеске огонь. Сухой сезон был в самом разгаре, и быстро поднявшееся пламя отрезало охотников от корабля. Им не осталось ничего иного, кроме как бежать назад прямо через огонь.

И хотя они подпалили одежду и волосы, серьезно никто не пострадал, по крайней мере, никто из экипажа «Эссекса». Но к моменту, когда они вернулись на корабль, весь остров пылал. Матросы взбесились, узнав, что эту глупую, бессмысленную шутку устроил их же товарищ. Но больше всего расстроился Поллард. «Гнев капитана не знал границ, – вспоминал Никерсон. – Он клялся обрушить на голову поджигателя все кары небесные, как только тот объявится». Опасаясь возможных последствий, Чаппел не признался в содеянном. Никерсон говорил, что тогда на острове погибли тысячи черепах, птиц, ящериц и змей.

Остров не скоро оправился от пожара. Когда Никерсон спустя несколько лет вернулся туда, это все еще была выжженная земля. «Ни деревья, ни трава, ни кусты не росли там, где бушевал огонь», – вспоминал он. Остров Чарльз одним из первых на Галапагосах лишился своей популяции черепах. И хотя команда «Эссекса» внесла свой вклад в истребление кашалотов, их заслуги на этом крошечном острове были гораздо более впечатляющими.

Когда на следующее утро китобои подняли якорь, позади них простирался ад. Даже следующей ночью, через сутки, уйдя уже довольно далеко в море, они все еще видели на горизонте отблески огня. Провожаемые алыми всполохами, двадцать человек покидали горящий остров, чтобы уйти далеко в океан на поиски очередного кита.