Глава вторая
Сокрушительный удар

В четверг утром, двенадцатого августа 1819 года прибрежное судно доставило капитана Джорджа Полларда на «Эссекс». Двадцать восемь лет – не большой возраст для капитана. Все последние четыре года – за исключением семи месяцев стоянок – он провел на борту «Эссекса» сначала в качестве второго, а потом и в качестве первого помощника капитана. Никто не знал «Эссекс» лучше Джорджа Полларда, разве что его бывший капитан Даниель Рассел.

Поллард получил письмо от основных владельцев «Эссекса», где было четко изложено, чего ждут от нового капитана. Его предшественник, Даниель Рассел, получил точно такое же письмо перед своим первым рейсом на «Эссексе». Оно гласило:

Как один из совладельцев судна, наряду с Гидеоном Фолджером и Полом Мейси, Поллард вполне разделял все их чаяния. Однако думал он не только о предстоящем плавании, но и о том, что он оставлял позади. Всего два месяца назад девятнадцатилетняя Мэри Риддел обвенчалась с ним во Второй Конгрегациональной церкви, где ее отец, зажиточный торговец и такелажник, служил диаконом.

Пока капитан Поллард взбирался на борт «Эссекса» и шел по корме к кватердеку, за ним и его экипажем наблюдал весь город. Суда покидали остров все лето, иногда по пять в неделю, но после отплытия «Эссекса» и «Чили» ожидался почти месяц без новых рейсов. Для жителей Нантакета, жадных до развлечений, это было значимое событие перед долгим затишьем.

Отплыть с острова было делом не простым для любого китобойного судна, тем более если экипаж понятия не имел, что делать. Капитан краснел от стыда, глядя на то, как «зеленорукие» беспорядочно снуют по палубе или сведенными пальцами вцепляются в рангоуты. Давило осознание, что старые мореходы и конечно же владельцы судна наблюдают за ними из сени мельниц на Мельничном холме и критикуют каждое действие.

Несколько нервно поглядывая в направлении города, капитан Джордж Поллард приказал поднимать якоря.

Китобойное судно, даже старое маленькое китобойное судно, – это сложный и требующий искусного управления корабль. У «Эссекса» было три мачты и бушприт. К мачтам крепились рангоуты или попросту реи, на которых были установлены прямоугольные паруса. Такелажа, предназначенного либо для поддержки рангоутов, либо для управления парусами, было столько, что «зеленоруким» казалось, будто они попали в гигантскую паутину.

«Зеленорукий» рассмеялся бы, если б ему сказали, что здесь каждый кусок каната имеет свое название. В самом деле, как можно даже после трехлетнего рейса на судне притворяться, будто понимаешь, что здесь куда тянется и чему служит? А для нантакетцев, таких как Никерсон и его друзья, разочарование пришло, когда они поняли, что отправились в путь, воображая, будто знают о кораблях намного больше, чем знали на самом деле. «Суматоха, беспорядок и неловкость, вот что показала команда, – вспоминал Никерсон. – Командиров, умных, деятельных людей, без сомнения, задела эта демонстрация полной некомпетентности на виду у их родного города». Поскольку обычай требовал, чтобы капитан оставался на кватердеке, Поллард ничего не мог сделать с этим неуклюжим представлением.

Оуэн Чейз, обосновавшийся в передней части судна, прилагал некоторые усилия, чтобы упорядочить творящееся на палубе безумие. Он должен был следить за исполнением приказов Полларда, и он то кричал на людей, то умолял их, как будто каждая их ошибка была для него как личное оскорбление.

Поллард и Чейз вместе служили на борту «Эссекса» с 1815 года, когда Чейз, которому тогда было восемнадцать, записался простым матросом. Чейз быстро сделал карьеру. Уже к следующему рейсу он стал гарпунером, а теперь, когда ему исполнился всего лишь двадцать один год, он уже был первым помощником. (Мэтью Джой, второй помощник на «Эссексе», был на четыре года старше, чем Чейз.) Если бы в этом рейсе все прошло хорошо, у Чейза были бы неплохие шансы до своего двадцатипятилетия стать капитаном. Ростом в пять футов десять дюймов, Чейз был довольно высок для начала XIX века. Он возвышался над капитаном Поллардом, маленьким, широким человеком. Отец Полларда также был капитаном. Чейз происходил из фермерской семьи. Возможно, именно потому, что его отец был фермером на острове, где вся слава доставалась морякам, Чейз был так амбициозен и к началу своего третьего рейса не скрывал желания стать капитаном. «Двух рейсов достаточно, чтобы подготовить из молодого человека опытного и разумного командира, – писал он позже. – За это время он усвоит на собственном примере и на примере других все, что ему необходимо знать». Чейз был на шесть лет младше капитана Полларда, но чувствовал, что уже знает достаточно, чтобы занять его место. Эта уверенность мешала Полларду, едва вышедшему из тени своего всеми уважаемого предшественника, утверждать собственный стиль командования.

Пока команда, готовясь к подъему якорей, подбирала свободные концы, Чейз проверял, все ли готово на палубе. Потом он приказал матросам идти к брашпилю – длинному, горизонтально установленному деревянному цилиндру с двойным рядом отверстий на каждом торце. Установленный прямо перед люком, ведущим в кубрик, брашпиль обеспечивал механический подъем тяжелого якоря. Восемь человек становились у каждого конца, четверо спереди, четверо сзади, каждый держал деревянный ганшпуг.

Крутить брашпиль так, чтобы все движения были скоординированы, не только сложно, но и очень утомительно. «Чтобы сделать это… матросы должны толкнуть его одновременно, – было написано в одном свидетельстве, – и это движение координируется песней или просто ритмичными завываниями одного из матросов». Как только якорная цепь натягивалась, а якорь начинал подниматься из-под воды, люди, расположившиеся наверху, должны были ослабить крепления парусов. После этого Поллард приказал Чейзу, к которому, согласно обычаю, обращался «мистер Чейз», поднять якорь и дать знать, когда команда будет исполнена. Теперь начиналась настоящая работа, и неопытному экипажу «Эссекса» понадобилось невероятно много времени, чтобы справиться с ней. Нужно было подтянуть огромный, мокрый и грязный якорь к носу судна. Наконец якорь был выбран к фальшборту за кольцо, расположенное на вершине якорного веретена, и закреплен на поворотной балке, называющейся кат-балкой.

Теперь по-настоящему начинался публичный позор Полларда и Чейза. Чтобы воспользоваться постепенно усиливающимся юго-западным бризом, требовалось установить дополнительные паруса. Первоклассная команда справилась бы с этим в мгновение ока. «Эссексу» пришлось полностью обогнуть Грейт-Пойнт, уйдя от места, где они подняли якорь, больше чем на девять миль. И лишь тогда верхние паруса, или брамсели, были, наконец, установлены и, как писал Никерсон, «наполнены бризом». Все это время и Поллард, и каждый человек в экипаже знали, что город через подзорные трубы наблюдает за каждым их кошмарным движением.

Как юнга, Никерсон обязан был следить за чистотой палубы и убирать любые случайные лини. Когда он замер на секунду, чтоб полюбоваться любимым островом, растворяющимся вдали, первый помощник, шлепнув его по ушам, прорычал: «Эй, ты, мальчишка! Том! Хватай свою щетку и драй тут все дочиста. Побереги свою шкуру, ей достанется, если будешь болтаться без дела, парень».

Никерсон и его нантакетские друзья до того, как отправиться в рейс, должно быть, думали, что знали Чейза, но теперь они поняли, как и все юные нантакетцы до них, что «в море все выглядит иначе». Словно доктор Джекил и мистер Хайд, первый помощник на китобойном судне преображался, сбрасывая мягкую квакерскую оболочку и превращаясь в крикливого, придирчивого начальника. «Можно часто услышать, как нантакетская мать хвастается сыном, вернувшимся с корабля сущим дьяволом, – писал Уильям Комсток, – подразумевая, что для экипажа он стал настоящим тираном. Не было на острове качества, ценившегося выше».

Своими глазами Никерсон увидел, как Оуэн Чейз преобразился из вполне приятного, только что женившегося молодого человека в задиру, не стесняющегося применить силу, чтобы приучить подчиненных к повиновению, и ругающегося так, что мальчики, воспитанные матерями и бабушками, краснели до ушей. «Всего за несколько часов до этого, – вспоминал Никерсон, – я жаждал отправиться в путь. Но после меня охватила печаль. Не очень приятная перспектива: отправляться в долгое плавание с таким суровым надсмотрщиком. Особенно для мальчишки моих лет, который раньше не слышал ни такой брани, ни подобных угроз».

Он вполне осознал, что жизнь китобоя может оказаться совсем другой, чем он представлял себе раньше. Теперь, когда остров исчез за горизонтом, Никерсон начал понимать, как понимает подросток, вступающий во взрослую жизнь, что беспечные дни детства прошли навсегда. «Именно тогда я впервые понял, что остался один в огромном, бесчувственном мире… где ни одна родная душа не скажет мне ни одного доброго слова». Только тогда Никерсон осознал, что «принес он в жертву».

В тот вечер экипаж разделили на две смены, или вахты. За исключением «бездельников», таких как повар, стюард и бондарь, которые днем работали, а ночью спали, все трудились на палубе, сменяясь каждые четыре часа. Словно дети, собирающие команду на игровой площадке, первый и второй помощники выбирали людей, которые будут работать в их вахту. «Первое, что должны сделать командиры, – писал Уильям Комсток, – выяснить, кто родился на острове, а кто нет. Даже честь быть римским гражданином не могла сравниться с честью быть уроженцем кучи песка, именуемой Нантакет». После того как нантакетцы были отобраны, оставалось выбирать между уроженцами Кейп-Кода и чернокожими.

Затем начинался отбор гребцов для вельботов, состязание, в котором принимали участие не только оба помощника, но и капитан, возглавлявший собственную лодку. Поскольку это были люди, с которыми помощники и капитан собирались идти в настоящий бой, то к выбору все относились очень ответственно. «Существовало огромное соперничество между командирами, – вспоминал один китобой, – плохо скрываемый страх, что лучшие достанутся кому-то другому».

И снова каждый командир пытался заполучить в свою лодку как можно больше нантакетцев. Никерсон попал в лодку к Чейзу. Гарпунером был Бенджамин Лоуренс. Друг Никерсона (и кузен капитана), Оуэн Коффин вместе с несколькими другими нантакетцами оказался в лодке Полларда.

Второй помощник, Мэтью Джой, как самый младший по рангу, остался без единого островитянина. Три человека, которых не взяли ни в одну лодку, должны были присматривать за «Эссексом» во время охоты на кита.

В первый день плавания совершался еще один ритуал. Капитан обращался к экипажу с речью. Говорили, что традиция уходит корнями к Ноеву ковчегу. Это было официальное представление капитана. И это было зрелище, одинаково интересное как для «зеленоруких», так и для помощников капитана.

Едва Поллард начал говорить, Никерсон с удивлением отметил разницу между капитаном и его первым помощником. Вместо того чтобы кричать и сыпать проклятиями, Поллард говорил «без нарочитой властности или неподобающих грубостей». Он просто сказал, что успех похода зависит от того, насколько экипаж будет выполнять приказы. Каждый, кто ослушается приказа, сказал им Поллард, должен будет отвечать не только перед помощниками, но и перед самим капитаном. Он распустил людей со словами: «Принимайте вахту, мистер Чейз».

Экипаж «Эссекса» ел и спал в трех разных местах: это были каюты капитана и помощников в кормовой части судна; кубрик прямо перед офицерскими каютами, где жили гарпунеры и юные нантакетцы; и бак, слабо освещенное помещение в носовой части корабля, отделенное от кубрика помещением для хранения ворвани. Разделение между баком и остальными помещениями корабля было не просто пространственным, а расовым. По словам Аддисона Пратта, «зеленорукого», отправившегося в 1820 году в плавание на борту нантакетского судна, бак «был заполнен неграми», в то время как белые матросы жили в кубрике. Разделяя убеждения, общие для всех нантакетских китобоев, Томас Никерсон считал, будто ему «повезло, что все эти негры были так далеко от нас».

Но и у бака были свои преимущества. Его изоляция – а попасть туда можно было только через люк на палубе – позволяла обитателям создать свой маленький мирок. Ричард Генри Дана, автор книги «Два года на палубе», во время своего путешествия на торговом судне, состоявшегося в тридцатых годах, предпочел кубрику бак. Там «ты сразу оказывался под пристальным надзором командиров и не мог танцевать, петь, играть, курить, шуметь и жаловаться или предаваться любым другим матросским удовольствиям». На баке негры рассказывали байки – обменивались историями о разных судах и о своих товарищах по плаванию, вспоминали старые морские легенды. Они танцевали и пели песни, часто подыгрывая себе на скрипке. Молились своему богу и, согласно еще одной морской традиции, передразнивали капитана и его помощников.

A. Каюты капитана и офицеров

B. Кубрик

C. Ворванная камера

D. Бак

E. Трюм

К следующему утру многие «зеленорукие» мучились от морской болезни, «падая и катаясь по палубе… готовые умереть или выброситься за борт», как вспоминал Никерсон. Нантакетцы знали гарантированный способ избавиться от морской болезни, способ, который некоторые особо чувствительные смертные могли бы счесть еще более тошнотворным. Страдальца заставляли глотать привязанный за веревочку кусок свиного жира, который тут же выдергивали обратно. Если недомогание не прекращалось, эту процедуру повторяли.

Чейз не собирался нянчиться со своей блюющей командой. В то утро, едва склянки прозвонили восемь, он приказал всем драить палубу и готовить судно к китовой охоте. Несмотря на то что численность китов в водах к юго-западу от острова, где краем проходил Гольфстрим, значительно уменьшилась за годы промысла, там все еще можно было наткнуться на косяк кашалотов. И горе команде, не готовой к появлению кита.

А высматривать кита нужно сверху – не самая приятная перспектива для страдающих морской болезнью «зеленоруких». Каждый должен был взбираться на самую верхушку мачты и по два часа пялиться в океан. Некоторые так ослабели от рвоты, что сомневались в своей способности выстоять два часа, держась за мачту. Один из них, вспоминал Никерсон, зашел так далеко, что назвал эту идею «абсурдной и неблагоразумной», добавив, что «лично он не полезет наверх и надеется, что капитан не потребует от него ничего подобного».

Тот факт, что этот неизвестный матрос упомянул капитана, а не его первого помощника, позволяет предположить, что это был кузен Полларда, семнадцатилетний Оуэн Коффин. Отчаявшийся и наверняка опасающийся за свою жизнь, Коффин опрометчиво обратился к капитану, надеясь уйти от карающей руки его первого помощника. Все это было бесполезно. По рассказу Никерсона, написанному не без иронии, несколько «теплых слов» и «поощрений» заставили «зеленоруких» одного за другим лезть на мачту.

Словно лыжник, скользящий по склону горы, нантакетское китобойное судно сложным, непрямым курсом приближалось к мысу Горн, курсом, проложенным преобладающими ветрами Атлантического океана. Сперва, подталкиваемое воздушными потоками с запада, судно двигалось на юг и восток, по направлению к Европе и Африке. Там оно подхватило северо-восточные, «торговые» ветра, снова унесшие его в океан, в сторону Южной Америки. Миновав экватор в тихом, почти безветренном районе, названном «штилевой полосой», судно продолжило свой путь на юго-запад, пересекло юго-восточные торговые пути, войдя в зону непостоянных ветров. Где-то там оно и наткнулось на западный ветер, обещавший сделать переход вокруг мыса Горн чрезвычайно сложной задачей.

На первом этапе этого путешествия вниз по Атлантике они несколько раз останавливались, чтобы пополнить запасы провизии. На Азорских островах и на островах Зеленого Мыса можно было купить овощи и мясо гораздо дешевле, чем на Нантакете. Во время этих остановок китобои также могли отправить попутным судном домой все масло, которое они успели добыть на пути через Атлантику.

Пятнадцатого августа, через три дня после отплытия из Нантакета, «Эссекс» уже прошел значительную часть пути до Азорских островов. Ветер дул с юго-запада, прямо в правый борт, или, как еще говорят, траверз. Покинув Нантакет в конце китобойного сезона, капитан и его помощники надеялись наверстать упущенное время.

Как обычно, три паруса было развернуто на брам-реях, но в тот день на «Эссексе» установили, по крайней мере, еще один лисель, дополнительный прямоугольный парус, крепящийся к специальному рангоуту, временно закрепленному на марса-рее, у четырех марселей.

Китобойные суда редко используют дополнительные паруса, особенно там, где могут повстречаться киты. Жизнь торговых судов зависела от того, насколько быстро доставляли они свой товар, но китобои могли позволить себе неспешность. Дополнительный парус ставился только тогда, когда капитан хотел выжать из судна все до последнего узла. Паруса эти было сложно установить и еще сложнее снять. Особенно если экипаж подобрался неопытный. Поскольку гики были длиннее, чем сам парус, они могли нырнуть в воду, если корабль накренится слишком круто.

И только очень отважный, чтобы не сказать «безрассудный», капитан мог решиться войти в зачастую бурные воды Гольфстрима, установив дополнительные паруса.

Когда площадь парусов увеличилась, «Эссекс» развил приличную скорость в шесть или даже, может быть, восемь узлов, а впередсмотрящий заметил впереди другое судно.

Поллард приказал держаться курса, и вскоре «Эссекс» нагнал китобойное судно «Мидас», всего пять дней назад покинувшее Нью-Бедфорд. Капитан Поллард и капитан «Мидаса» громко обменялись приветствиями, а также координатами, и, к несомненному удовольствию команды, «Эссекс» вскоре обогнал второго китобоя, в очередной раз, как писал Никерсон, доказав, «кто здесь быстрее».

В тот же день к вечеру погода ухудшилась. Небо затянуло тучами, юго-запад подозрительно потемнел. «Море взволновалось, – вспоминал Никерсон, – корабль тяжело перекатывался с волны на волну». Казалось, шторм неизбежен, но «Эссекс» «продолжал свой путь сквозь ночь под всеми парусами, и матросы несли вахты как обычно».

К следующему утру они вошли в Гольфстрим, начался затяжной дождь. Нантакетцы знали это течение лучше, чем кто бы то ни было. В восемнадцатом веке они охотились на кашалотов в его границах от Каролины до Бермуд. В 1786-м Бенджамин Франклин, чья мать, Абиа Фолджер, была родом из Нантакета, создал первую карту Гольфстрима, опираясь лишь на рассказы своего нантакетского «кузена», капитана китобойного судна, Тимоти Фолджера.

На решение убрать часть парусов повлияло много факторов как естественных, так и психологических. Ни один капитан не хотел бы показаться излишне робким, но и понапрасну рисковать в самом начале пути, который мог продлиться до трех лет, тоже не стоило. В какой-то момент погода так разбушевалась, что Поллард решил убрать все паруса с бизани, но оставить основные – те, которые обычно спускали первыми, если погода сильно портилась. Возможно, Поллард хотел посмотреть, как в таких жестких условиях поведет себя «Эссекс». Они продолжали свой путь, не меняя курса.

Если верить Чейзу, они видели ее приближение: большая черная туча мчалась на них с юго-запада. Вне всякого сомнения, пришла пора убрать паруса. Но они вновь помедлили, понадеявшись, что туча не причинит особого вреда. Что они смогут справиться со штормом. Как позже признал Чейз, «неверно рассчитали его размер и силу».

Даже если Поллард промедлил всего секунду и не сразу приказал убрать паруса ввиду приближающегося шквала, он проигнорировал старую морскую мудрость. Офицеры британского флота говорят: «Осторожность при встрече со штормом помогает избежать неприятностей». Всем известно: чем чернее штормовые тучи, чем резче ветер, чем сильнее гром и ближе молнии, тем больше опасность. Поллард начал отдавать приказы, лишь когда молнии засверкали совсем близко, а гром загремел прямо над головой. Но было уже слишком поздно. Перед лицом надвигающегося шквала у них было всего два выхода: направить судно прямо на ветер, ослабив нагрузку на паруса, расположив их с наветренной стороны, или развернуться на сто восемьдесят градусов и позволить шторму увлечь корабль дальше.

Это частично сняло бы нагрузку на паруса в передней части судна – они оказались бы под защитой остального парусного снаряжения. Капитаны торговых судов, чьи экипажи были часто недоукомплектованы, предпочитали идти навстречу ветру отчасти потому, что так обычно и маневрируют при порывистом шквале. Тем не менее большая часть капитанов уходила от ветра. Для этого требовалось предугадывать порывы, а экипаж должен был вовремя убирать верхние и косые паруса. Попытавшись уйти от ветра в последние несколько секунд перед шквалом, Поллард продемонстрировал «то ли плохое понимание погоды, то ли отсутствие осторожности».

Когда шквал приблизился, рулевой получил приказ разворачиваться по ветру. К сожалению, кораблю таких размеров требовалось больше времени на маневр. Когда первый порыв обрушился на судно, оно едва начало разворот, и удар пришелся в борт – худшее из всего, что могло случиться.

Один только звук поверг «зеленоруких» в ужас. Ветер, завывающий в снастях, а потом сумасшедшее хлопанье парусов, скрип мачт и всего каркаса. Под порывами ветра «Эссекс» начал опрокидываться. Сначала медленно, преодолевая сопротивление тяжелого киля и многотонных запасов, спрятанных в трюмах, но постепенно уступая беспощадному давлению воздуха.

Когда корабль опрокидывается на сорок пять градусов или даже больше, его можно сравнить с толстяком на коротком конце качелей. Сколько бы ни весил этот толстяк, если другой конец качелей будет достаточно длинным, он, как только коснется земли, станет рычагом, который подбросит толстяка в воздух. Для «Эссекса» рычагом стали мачты и наполненные ветром паруса. Он накренился так, что уже не мог выправиться, концы рей окунулись в воду. «Эссекс» опрокинулся почти на девяносто градусов, завалившись на борт.

Те, кто был на палубе, вцепились кто во что мог, чтоб не провалиться в погрузившиеся под воду шпигаты. Те, кто оставался на нижних палубах, пытались укрыться от падающих отовсюду вещей. Корабельный кок старался выбраться из камбуза, хлипкие деревянные стены которого грозили треснуть под ударами опрокинувшейся плиты и посыпавшейся посуды. Два вельбота, закрепленные по левому борту «Эссекса», ушли под воду, придавленные весом опрокинувшегося судна.

Если верить Чейзу, «весь экипаж корабля в считаные секунды был охвачен паникой». И все же, несмотря на весь хаос, на верхней палубе «Эссекса» воцарилось спокойствие. Когда корабль переворачивается, корпус защищает его от ветра и дождя. И, несмотря на то что судно опрокинулось, экипаж был укрыт от урагана. Поллард воспользовался этим, чтобы успокоить экипаж. «Капитан был спокоен и хладнокровен, – вспоминал Никерсон, – вскоре все пришли в себя». Был дан приказ отпустить фалы, освободив паруса, но «судно лежало на боку, и все получалось не так, как должно было быть».

Если бы шторм продолжал заваливать корабль набок, «Эссекс» пошел бы на дно, как только вода хлынула бы внутрь через люки. Чем дольше он оставался в таком положении, тем выше был шанс, что груз в его трюмах покатится дальше, окончательно смещая центр тяжести, и тогда уже корабль ничто не спасет. Волны и так уже почти смыли с палубы камбуз. Как последнее средство, можно было попробовать обрубить мачты.

Лил дождь, сверкали молнии, время тянулось, как патока, пока люди пытались двигаться, цепляясь за поручни. Но, прежде чем в дело пошли топоры, корабль вдруг вернулся к жизни. Люди нутром, сквозь подошвы и ладони почувствовали, как ослабла ужасная сила ветра. Они ждали следующего порыва, который вновь опрокинул бы судно. Но нет… вес корабля все тянул его вверх, поднимая три мачты, пока реи полностью не вынырнули из воды. Как только мачты поднялись вертикально, поток воды залил палубу и ушел через шпигаты обратно. Содрогнувшись, «Эссекс» выпрямился, снова став кораблем.

Теперь, когда корпус судна больше не закрывал их от ветра, капитан и его помощники быстро поняли, что шквал миновал. Но ветер все еще оставался очень сильным. Теперь судно было развернуто носом к ветру, паруса вдувало в мачты. Вся оснастка жутко скрипела всякий раз, как корабль поднимался на немного успокоившиеся под дождем волны. Палуба качнулась так, что «зеленорукие» едва устояли на ногах. Теперь корабль не опрокидывался набок. Теперь он заваливался назад. Вода вскипала под кватердеком, когда в волны врезался плоский транец. Вельбот, закрепленный в кормовой части, судорожно бился о доски.

Это движение кормой вперед было опасно. Паруса облепили мачты, свернуть их было практически невозможно. Ветер с невероятной силой давил на рангоуты и оснастку. И поскольку такелаж не был предназначен для подобных нагрузок, все три мачты могли рухнуть одна на другую, словно фишки домино. Вода, бушующая у кормы, грозила проломить окна и затопить каюту капитана. Длинный и узкий руль поворота, бесполезный, когда вода давила на него снизу, также мог сломаться.

Но в конце концов «Эссекс» развернуло по ветру, паруса наполнились, и корабль снова помчался вперед. Теперь экипаж мог сделать то, что следовало сделать еще до шторма, – убрать лишние паруса. Пока матросы боролись с тяжелыми полотнищами, ветер сменился на северо-западный, и небо начало светлеть. Но настроение у всех на «Эссексе» оставалось мрачным. Корабль был серьезно поврежден. Несколько парусов, включая главный парус на брам-стеньге и лисели, превратились в бесполезные тряпки. Камбуз полностью смыло. Два вельбота по левому борту судна оторвались от шлюп-балок, и их унесло в море со всем снаряжением. Запасная лодка на корме была разбита волнами. Оставалось всего два рабочих вельбота, а китобойному судну их требовалось не меньше трех. И еще два должны были оставаться в запасе. Хотя лодку на корме и можно было починить, запасные вельботы взять было неоткуда. Капитан Поллард посмотрел на царящий хаос и объявил, что они возвращаются в Нантакет для ремонта.

Первый помощник выступил против. Чейз настаивал, что они должны двигаться дальше, несмотря на все полученные повреждения. Он был уверен, что они смогут раздобыть нужные вельботы где-нибудь у Азорских островов, куда будут заходить, чтобы пополнить запасы провизии. Джой, второй помощник, согласился с ним. Обычно воля капитана – закон на корабле. Но вместо того чтобы проигнорировать слова своих юных помощников, Поллард задумался над их доводами. Всего за четыре дня он полностью изменил свое мнение. «После некоторых раздумий и совещаний с помощниками, – вспоминал Никерсон, – капитан решил положиться на удачу и продолжить плавание, чтобы возместить весь причиненный ущерб».

Команде было сказано, что ветер сменился на северо-западный и возвращение в Нантакет теперь займет слишком много времени. Никерсон подозревал, что у Чейза и Джоя были свои мотивы. Оба знали, что экипаж и так косо смотрит на них из-за их сурового отношения к матросам. Случившееся несчастье многие приняли как дурной знак и стали еще замкнутее и угрюмее. Если корабль вернется в Нантакет, многие тут же дезертируют. И, несмотря на серьезные потери и отсутствие необходимых вельботов, это был не лучший момент для возвращения в порт.

Неудивительно, что Чейз в своем отчете о происшествии ни разу не упомянул о предложении Полларда вернуться в Нантакет: он ведь знал, что команда была недовольна решением продолжать рейс. В описании Чейза все, что случилось с кораблем во время шторма, преподносилось как мелкая неприятность: «Мы без труда отремонтировали все повреждения и продолжили движение прежним курсом». Но Никерсон знал, насколько все было плохо. Многие в экипаже «Эссекса» были глубоко потрясены происшествием и хотели скорее сойти на берег. Всякий раз, когда «зеленорукие» видели уходящее в сторону дома судно, они принимались причитать: «О, как я хотел бы оказаться там, на его борту, по пути домой, мне уже осточертел этот проклятый поход», а ведь они еще даже не видели ни одного кита.