XXX. ИСКУПИТЕЛЬНАЯ ЖЕРТВА ФРАНСИСКО

– Чувствуете ли вы какую-нибудь надежду на благоприятный исход? – спросила Хуанна у своих спутников, когда они закончили ужин.

– Если солнце не покажется завтра, мы умрем! – отвечал Леонард, покачав головой.

– На это мало надежды, баас, – простонал Оттер. – Сегодняшняя ночь такая же, как и предыдущие. Неудивительно, что этот народ, живя в таком климате, жесток и кровожаден.

Хуанна закрыла лицо руками и затем сказала:

– Они не говорили, что тронут вас, Франсиско, и вас Леонард, так что, быть может, вы уцелеете.

– Сомневаюсь в этом, – ответил Леонард, – да и, откровенно говоря, я предпочту умереть, если вы погибнете.

– Благодарю вас, Леонард, – ласкою произнесла она. – Но ведь это не поможет никому из нас. Что они сделают с нами? Столкнут с вершины статуи? – и она вздрогнула.

– Кажется, таково их любезное намерение, но по крайней мере нам незачем подвергаться этому, оставаясь в живых. Сколько времени действует ваш яд, Хуанна?

– Самое большое полминуты, я думаю, даже и меньше. Ты решительно отказываешься от него, Оттер? Подумай: другой конец ужаснее.

– Нет, Пастушка, – отвечал карлик, став теперь в ожидании неизбежной опасности снова храбрым, решительным и спокойным, каким он был и раньше до того времени, как принялся искать утешения в пьянстве, – нет, когда наступит время, я спрыгну в воду добровольно и попробую еще сразиться с тем великаном, который живет в воде. А теперь пойду приготовить то оружие, которым буду сражаться! – С этими словами он встал и отправился готовить свое оружие.

Франсиско последовал его примеру, желая найти место, где бы он мог спокойно помолиться, и таким образом Леонард и Хуанна очутились одни.

В течение нескольких минут он молча смотрел на нее с печальным, серьезным выражением на лице, освещенном светом факела, и глубокий стыд и раскаяние овладели им. Кровь этой девушки была на его руках, и он ничем не мог помочь ей. Благодаря своему эгоизму, он увлек ее за собою – и вот теперь наступает неизбежный конец. Он ее убийца, убийца женщины, которая для него все на свете, девушки, вверенной его попечению ее умиравшим отцом.

– Простите меня, – сказал он наконец голосом, похожим на рыдание, положив свою руку на ее пальцы.

– В чем мне вас прощать, Леонард? – ласково отвечала она. – Теперь, когда все кончено, я, оглядываясь назад, вижу, что мне надо просить у вас прощения, так как я часто обижала вас.

– Глупости, Хуанна; благодаря моему преступному безумию вам угрожает смерть в начале вашей молодости и в расцвете красоты. Я ваш убийца. Хуанна, – и он замялся немного, но затем продолжал. – Теперь мне надо высказаться, время идет; хотя я часто клялся не говорить вам об этом. Я люблю вас! – и Леонард признался, как с первого взгляда у него в сердце вспыхнула любовь к Хуанне и иссякла любовь к Джен Бич.

Едва он кончил, Хуанна медленно повернулась к нему, протянула руки и положила голову на его грудь.

В первый момент Леонард был поражен. Он едва мог верить своим чувствам. Затем, придя в себя, он нежно поцеловал ее.

Тогда Хуанна, выскользнув из его объятий, сказала:

– Слушайте, Леонард: скажите, все ли мужчины слепы или вы один составляете исключение в этом отношении? Неужели то, что мне доставляло столько мучений в последние пять или шесть месяцев, оставалось незамеченным вами? Леонард, вы не один почувствовали любовь в лагере работорговцев. Но вы быстро охладили мое безумие, рассказав мне историю Джен Бич, и, конечно, после этого я стала скрывать мои чувства даже с большим, по-видимому, успехом, чем ожидала сама. Конечно, я и теперь не уверена в том, что поступаю правильно, открывая вам их сейчас, так как, хотя вы и говорите, что Джен Бич умерла и похоронена в вашем сердце, но в один прекрасный момент она может воскреснуть. Я не верю, что люди забывают свою первую любовь, хотя и стараются по временам убедить себя в обратном.

– Нельзя ли оставить Джен, моя дорогая? – отвечал он с некоторым нетерпением, так как слова Хуанны восстановили в его памяти другую любовную сцену, разыгравшуюся среди английских снегов более семи лет тому назад.

– Я, конечно, готова оставить ее теперь и навсегда!

И она зарыдала на груди Леонарда, как испуганное дитя, затем впала в глубокий сон – или обморок. Поцеловав ее в лоб и положив в постель, он вышел в соседнюю комнату, где находились Франсиско и Оттер.

– Посмотри, баас! – сказал карлик, вынимая из-под платья какой-то предмет. Это был страшный и удивительный инструмент, составленный из двух жреческих ножей, тех самых, которые жрецы оставили, похитив двух последних поселенцев. Ручки этих ножей Оттер закрепил неподвижно при помощи ремней, причем получилось страшное оружие около двух футов длины, отточенные части которого были направлены в противоположные стороны.

– Что это такое, Оттер? – рассеянно спросил Леонард, думавший сейчас о других вещах.

– Это кушанье для крокодила; я прежде видал, что его братья ловились на эту удочку в болотах Замбези, – отвечал карлик. – Конечно, он захочет съесть меня, но я приготовил для него другое блюдо. Да! Я в одном уверен: если он пойдет на меня, то будет хороший бой, кто бы ни остался победителем.

Затем он принялся прикреплять длинный ремень к рукояткам ножей и после этого намотал его вокруг своего тела, спрятав концы ремня длиной около тридцати футов и ножи под своим платьем.

– Теперь я снова мужчина, баас, – сказал он решительно, – я покончил с пьянством и прочими глупостями, которыми занимался в часы моего безделья, а теперь пришло время сражаться. Ну, я останусь победителем, баас. Вода – мой дом и я не боюсь крокодилов, как бы велики они ни были, так как раньше убивал их. Вот ты увидишь, баас, увидишь.

– Я боюсь, что не смогу сделать это, Оттер – отвечал печально Леонард, – но желаю тебе, мой друг, удачи. Если ты выйдешь невредим из бассейна, то они будут думать, что ты действительно бог и, если ты только решишь отказаться от пьянства, можешь управлять ими до глубокой старости.

– Мне не доставит это удовольствия, если ты умрешь, баас, – отвечал карлик с тяжелым вздохом. – Клянусь тебе, баас, если я останусь жив, отомщу за тебя. Не бойся, баас. Если я буду снова богом, то убью их всех одного за другим, и когда они будут все мертвы, то убью себя и приду к тебе.

– Это очень любезно с твоей стороны, Оттер! – сказал Леонард с легким смехом; в этот момент занавес двери раздвинулся и появилась Соа в сопровождении четырех вооруженных жрецов.

– Чего тебе надо, женщина? – вскричал Леонард, инстинктивно бросаясь к ней.

– Назад, Избавитель, – сказала она, подняв руку и обращаясь к нему на диалекте сизуту, которого ее спутники не понимали. – Меня охраняют, и за моей смертью быстро последует твоя. Кроме того, тебе ни к чему убивать меня, так как я приношу надежду на жизнь той, которую ты любишь, и на твою собственную. Слушай: солнце завтра утром не покажется; уже теперь туман сгущается и будет держаться до тех пор, пока Пастушку и карлика не свергнут с вершины статуи; ты же и Плешивый будете оставлены в живых до осеннего жертвоприношения, когда вас принесут в жертву вместе с другими.

– Зачем ты рассказываешь нам это, женщина? – сказал Леонард. – Мы сами все знаем. Если у тебя нет ничего лучшего сказать, то уходи вон, предательница, чтобы мы не видели более твоего ненавистного лица.

– Мне надо еще кое-что сказать тебе, Избавитель. Я еще люблю Пастушку, как ты, а также тот Плешивый любит ее. Послушай меня: двое должны умереть на заре, но среди этих двух Пастушки не будет. Утро будет туманное, статуя высока, и только немногие жрецы увидят жертву, закутанную в черное платье… Что если найти ей заместителя, похожего на нее фигурой, ростом и чертами лица? Со стороны никто не заметит обмана.

Леонард остолбенел.

– Кого же найти? – спросил он.

Соа медленно протянула руку и указала на Франсиско.

– Вот человек! – сказала она. – Если его одеть в платье Аки, то кто отличит его от пастушки? Река и Змей не вернут обратно тех, кого они проглотили.

Леонард, пораженный ужасным предложением, взглянул на Франсиско, который стоял, не понимая ни слова из разговора Соа с Леонардом, происходившего на неизвестном ему языке.

– Скажи ему! – проговорила Соа.

– Подожди немного, – печально ответил он. – Предположим, что все уладится; что же станет с Пастушкой?

– Она будет спрятана в темнице храма в его платье и под его именем, – указала она снова на Франсиско, – пока ей не удастся убежать или вернуться снова править народом. Мой отец посвящен в этот план и не будет препятствовать его исполнению из любви ко мне, а также, если говорить откровенно, потому, что он сам находится в опасности и надеется с помощью Пастушки спасти свою жизнь, так как, пережив жертвоприношение, она будет считаться бессмертной богиней.

– И ты думаешь, что я доверю ее тебе одной, злодейка и клятвопреступница, а также нежным чувствам твоего отца? Нет, лучше ей умереть, покончив раз и навсегда со всеми страхами и мучениями!

– Я этого не говорила, Избавитель! – отвечала спокойно Соа. – Ты будешь взят вместе с ней, и если она будет жить, то ты также не умрешь. Разве этого не достаточно? Эти люди пришли взять тебя и Плешивого в темницу; они возьмут тебя и Пастушку, вот и все. Теперь поговори с ним. Быть может, он не согласится.

– Франсиско, подите сюда, – сказал серьезным тоном Леонард по-португальски и рассказал священнику все, в то время, как Соа следила за ним своими бегающими глазами. Во время разговора патер сделался мертвенно-бледен и сильно дрожал, но не успел Леонард закончить, как он оправился, и Леонарду показалось, что лицо патера озарилось сиянием.

– Я согласен, – сказал он твердо. – Таким образом мне дано будет спасти жизнь сеньоры и искупить мой грех!

– Франсиско, – пробормотал Леонард, который от волнения не мог говорить громко, – вы святой и герой. С радостью я очутился бы на вашем месте, но это невозможно.

– Кажется, здесь два героя и святых, – кротко сказал Франсиско, – но к чему говорить это? Обязанность каждого из нас умереть за нее, и я думаю, что будет гораздо лучше, если я один умру, оставя вас живым, чтобы любить и утешать ее.

Леонард задумался на одно мгновение.

– Кажется, иначе ничего не сделать, – сказал он наконец, – но Боже мой! Как я могу довериться этой женщине – Соа? Если же ей не довериться, то Хуанна умрет.

– Вы не должны беспокоиться об этом, – отвечал Франсиско, – в конце концов она любит свою госпожу; она предала нас ведь только из ревности к ней.

– Затем другой вопрос, – сказал Леонард, – как мы поступим с Хуанной? Если она угадает наш замысел, то у нас ничего не получится. Соа, пойди сюда.

Леонард сказал ей о согласии Франсиско и о своих опасениях, что Хуанна ни за что не согласится содействовать их плану.

– Я взяла с собою то, что устранит все затруднения, Избавитель, – отвечала Соа – так как предвидела их. Вот здесь, – показала она маленькую бутылочку, которую вынула из своего кармана, – та самая вода, которую Сага дала пить твоей черной собаке в ту ночь, как я убежала от тебя. Смешай немного этой воды с вином и попроси Пастушку выпить. После этого питья она впадет в глубокий сон, который будет продолжаться не меньше шести часов.

– Это не отрава? – подозрительно спросил Леонард.

– Нет, это не отрава. Какая нужда отравлять того, кто будет мертв на заре?

Тогда Леонард сделал все, что она говорила. Приготовив сонное питье, он вошел в комнату Хуанны и застал молодую девушку крепко спящей на своей большой постели. Подойдя к ней, он нежно коснулся рукою ее плеча, проговорив:

– Проснись, моя дорогая!

Она приподнялась на своей постели и открыла глаза.

– Это вы, Леонард? – спросила она. – Мне снилось, что я снова девочка и учусь в Дурбанской школе, и что пора вставать, чтобы идти в церковь. О! Я вспоминаю теперь: разве уже заря?

– Нет, дорогая, но скоро будет, – отвечал он, – выпейте, это вам придаст мужества.

Она взяла питье и осторожно выпила его.

– Какой неприятный вкус у этого питья! – сказала она и медленно откинулась на подушки, а в следующую минуту снова крепко заснула.

Леонард подошел к занавесу и позвал Соа и других. Они все вошли в комнату Хуанны, включая жрецов, которые остались близ двери, тихо разговаривая между собой и, по-видимому, не обращая внимания на то, что происходило.

– Снимите это платье, Плешивый, – сказала Соа, – я дам вам другое.

Он повиновался, и пока Соа одевала крепко спавшую Хуанну в платье священника, вынул из кармана своего платья дневник, на чистой странице которого поспешно написал несколько слов. Затем, закрыв книжку, он подал ее Леонардо вместе со своими четками.

– Пусть сеньора прочтет то, что я написал здесь, – сказал он, – но не ранее, как я умру. Дайте ей также эти четки на память обо мне. Много времени я с ними молился за нее. Быть может, после моей смерти она будет носить их, хотя она и протестантка, и иногда молиться за меня.

Леонард, взяв четки и книжку, положил их в свой карман, затем, быстро повернувшись к Оттеру, наскоро объяснил ему значение всего происходившего.

Тем временем Соа надела на Франсиско черное платье Аки. Белое платье Хуанны, он не надел: оно осталось на молодой девушке, скрытое от взоров священническим платьем.

– Кто узнает со стороны, что это не она? – торжествующе спросила Соа и затем, подавая Леонарду большой рубин, снятый со лба Хуанны прибавила:

– Это, Избавитель, принадлежит тебе. Не потеряй камень: ты много перенес, чтобы заслужить его.

Леонард, взяв камень, хотел сначала швырнуть его в усмехавшееся лицо старухи, но затем, сообразив о бесполезности такой выходки, спрятал его в карман вместе с четками.

– Пойдем! – продолжала Соа. – Ты должен нести Пастушку, Избавитель. Я скажу, что это Плешивый, которому стало дурно от страха. Прощай, Плешивый. В конце концов ты храбрый человек, и я уважаю тебя за этот поступок. Закрой капюшоном свое лицо, и если ты хочешь, чтобы Пастушка была жива, то не отвечай ни слова, что бы тебя не спрашивали; старайся также не кричать, как бы ни был велик твой страх.

Франсиско подошел к постели, на которой лежала Хуанна, и поднял над нею свою руку, как бы благословляя ее. Прошептав несколько слов молитвы или прощания, он, обернувшись, сжал Леонарда в своих объятиях, поцеловал и благословил его также.

– Прощайте, Франсиско, – сказал Леонард дрожащим голосом, – конечно, царство небесное создано для таких, как вы.

– Не плачьте, мой друг, – отвечал священник, – в этом царстве я надеюсь встретить вас и ее!

Так друзья расстались.