Лас-Бонитас — это официальная резиденция военного губернатора области, орошаемой рекой Кора. Городок этот, расположенный на правом берегу Ориноко, занимает приблизительно то самое место, которое когда-то занимала испанская миссия Альтаграсиа.

Миссионеры — это настоящие завоеватели испано-американских провинций, и они не без зависти смотрят на то, как англичане, немцы и французы стараются обратить в свою веру туземцев, живущих в глубине страны. Это обстоятельство делает всетда возможными различные столкновения.

Военный губернатор находился в это время в Лас-Бонитасе. Он был лично знаком с Мигуэлем. Узнав, что тот направляется к верхнему течению Ориноко, он поспешил на пароход, как только последний стал на якорь.

Мигуэль представил губернатору обоих своих друзей. Произошел обычный обмен любезностями. Так как «Симон Боливар» должен был простоять в бухте до часу пополудни следующего дня, то путешественники получили от губернатора приглашение на завтрак.

Отход в час дня давал пароходу возможность прибыть в тот же вечер в Кайкару, где пассажиры, которые не ехали в Сан-Фернандо или другие городки и местечки провинции Апур, должны были оставить «Симона Боливара».

На следующий день, 15 августа, все трое членов Географического общества отправились к жилищу губернатора. Но еще раньше сержант Мартьяль по предложению племянника сошел вместе с ним на берег, и они оба прогуливались по улицам Лас-Бонитаса.

Город в этой части Венесуэлы представляет собой простую деревушку, состоящую из нескольких разброшенных хижин, заросших густой тропической зеленью. То тут, то там можно было заметить группы великолепных деревьев, которые свидетельствовали о чрезвычайном плодородии почвы; то были чаппаросы с кривыми стволами, покрытые грубыми и сильно пахнущими листьями, пальмы из породы «коперничиас», ветки которых распростерты в виде змей, а вершины — в виде веера, пальмы «моричес», которые отличаются тем, что высасывают из почвы влагу с такой силой, что у их корней трескается земля.

Тут же можно было заметить так называемые копаиферы, громадные мимозы с широкими ветвями и бледно-розовыми листьями чрезвычайно изящной формы.

Жан и сержант Мартьяль зашли вглубь этих рощ, в которых в бесчисленном количестве росли великолепные недотроги, так называемые «сонные деревья», с удивительной окраской.

Между деревьями прыгали целые стаи обезьян. Этих человекообразных насчитывают на венесуэльской территории до шестнадцати видов. С ветки на ветку перепархивали многочисленные птицы, называемые трупиалами, которые считаются первыми тенорами среди воздушных музыкантов и гнезда которых висят на оконечностях длинных лиан; затем так называемые «кучера лагун», прелестные птицы, грациозные и ласковые; тут можно было заметить также спрятанных в трещинах почвы и ждущих ночи, чтобы выпорхнуть из своих убежищ, птичек, обычно известных под именем «дьяволят», которые, взлетая к вершинам деревьев, производят впечатление пущенной из лука стрелы.

Шагая все дальше и дальше среди пальм, сержант Мартьяль наконец сказал:

— Нужно было взять с собой ружье.

— Что же, ты хочешь убивать обезьян? — спросил Жан.

— Обезьян, нет… Но… если тут есть хищное зверье…

— О, будь покоен, дядюшка! Нужно очень далеко уйти от жилья, чтобы встретить опасных хищников. Впоследствии нам, вероятно, придется иметь дело с ними…

— Все равно, солдат не должен выходить без оружия, и мне следовало бы за это запретить себе отлучку из казарм…

Сержанту Мартьялю не пришлось, однако, раскаиваться в этом упущении. Ягуары и другие хищники главным образом ютятся в густых лесах по верховью реки. Здесь же можно было встретить только довольно безобидных медведей, питающихся рыбой и медом.

В течение этой прогулки сержант Мартьяль заметил только несколько боязливых грызунов.

Что касается жителей здешней местности, то это были большей частью метисы, смешанные с индейцами; те и другие гораздо больше расположены были прятаться в своих хижинах, чем выходить наружу.

Встретить свирепых индейцев Ориноко можно было только гораздо выше по реке, и сержант Мартьяль, конечно, не должен был бы там никогда забывать своего карабина, если он не хотел поплатиться своей персоной за грехи белых «цивилизаторов» этой страны.

После довольно утомительной прогулки по окрестностям Лас-Бонитаса, продолжавшейся около трех часов, дядюшка с племянником возвратились на «Симон Боливар» к завтраку.

В это время Мигуэль, Фелипе и Варинас, собравшись в губернаторском доме, садились за стол.

Меню, правда, было простое, но зато гостям был оказан самый любезный прием. Само собой разумеется, разговор вертелся около цели путешествия трех географов, причем, однако, губернатор, как светский человек, воздерживался от выражения личного мнения в пользу того или другого предложения. Результатом было то, что разговор ни разу не перешел в спор, хотя и тут губернатору пришлось не раз отклонять разговор в сторону.

Так, между прочим, в один из моментов, когда Фелипе и Варинас начали повышать голоса, он ловко переменил тему, сказав:

— Не знаете ли, господа, нет ли между пассажирами «Симона Боливара» таких, которые направляются к верхнему течению Ориноко?

— Этого мы не знаем, — ответил Мигуэль, — но, кажется, большая часть их думает остановиться в Кайкаре, а другая — продолжит путешествие по Апуре до колумбийских поселений…

— Если только эти два француза, которые едут с нами, не направляются к верховьям Ориноко, — заметил Варинас.

— Два француза? — спросил губернатор.

— Да, — ответил Фелипе, — один из них старик, а другой юноша; они сели на пароход в Боливаре.

— Куда же они едут?

— Этого никто не знает, — ответил Мигуэль, — так как они очень неразговорчивы. Когда кто-нибудь хочет заговорить с юношей, старик, который имеет вид старо-то солдата, грубо вмешивается в беседу, а если кто-нибудь пробует настаивать на ней, то он резко приказывает племяннику — кажется, молодой человек его племянник — уйти в свою каюту… В общем, этот дядюшка производит впечатление воспитателя.

— Мне очень жаль мальчика, который находится в руках такого воспитателя, — опять вмешался в разговор Варинас, — так как он, по-видимому, очень страдает от грубого обращения.

— В конце концов, — сказал Мигуэль, — мы сегодня же вечером узнаем, направляются ли эти два француза к верховьям Ориноко. Меня это не удивило бы, так как юноша постоянно заглядывает в книгу своего соотечественника, ученого, который несколько лет назад исследовал истоки этой реки…

— Если они находятся в горных массивах Паримы! — воскликнул Фелипе, сторонник Атабапо.

— А если они находятся в горах Анд, — воскликнул Варинас, — в том самом месте, где начинается неправильно считаемый притоком Гуавьяре!..

Губернатор понял, что спор начинается с новой силой.

— Господа, — сказал он гостям, — этот дядюшка с его племянником возбуждают мое любопытство. Если они намерены остановиться в Кайкаре, если они не направляются в Сан-Фернандо на Апуре или в Нутриас — одним словом, если они предполагают продолжить свое путешествие к верховьям Ориноко, то я спрашиваю себя: какая же у них цель? Французы отважны, я согласен, они прекрасные исследователи, но эти южноамериканские территории стоили им уже нескольких жертв… Доктор Крево был убит индейцами в долинах Боливии, его товарищ Франсуа Бурбон пропал без вести. Правда, Шаффаньону удалось достигнуть истоков Ориноко…

— Ориноко ли? — возразил Варинас, который никогда не оставил бы без энергичного протеста столь чудовищное утверждение.

— Ориноко ли это, — ответил губернатор, — мы узнаем после вашего путешествия, господа! Итак, я говорил, что если Шаффаньону и удалось вернуться целым и невредимым, то, во всяком случае, он не раз рисковал быть убитым, как были убиты его предшественники. Право, можно подумать, что наша великолепная венесуэльская река притягивает к себе французов, не говоря уж о тех, которые находятся среди пассажиров «Симона Боливара».

— Да, это правда, — заметил Мигуэль. — Несколько недель назад два таких храбреца предприняли исследование в льяносах к востоку от реки.

— Вы правы, Мигуэль! — ответил губернатор. — Они были у меня. Это молодые люди двадцати пяти — тридцати лет, один, Жак Хелло, исследователь, другой, по имени Герман Патерн, один из тех натуралистов, которые готовы пожертвовать жизнью, чтобы открыть новую травку…

— И с тех пор вы не имеете о них никаких вестей? — спросил Фелипе.

— Никаких. Я знаю только, что они направились из Кайкары на лодке и что их видели около Буэна-Висты и в Урбане, откуда они отправились вверх по течению одного из правых притоков реки. С тех пор о них ничего не слышно, и их судьба не может не вызывать беспокойства.

— Будем надеяться, — сказал Мигуэль, — что эти исследователи не попали в руки квивасов или убийц и грабителей, вытесненных из Колумбии и кочующих под начальством некоего Альфаниза, беглого каторжника из Кайенны…

— Верно ли это? — спросил Фелипе.

— Да, по-видимому. Я не желаю вам встретиться с шайками квивасов, — прибавил губернатор. — Впрочем, возможно, эти два француза и не попали в западню; возможно, они счастливо продолжают свое отважное путешествие; возможно, наконец, ожидать со дня на день их возвращения через один из поселков правого берега. Желаю им такого же успеха, какой имел их соотечественник. Но говорят также об одном миссионере, который еще дальше углубился по этой территории к востоку: это испанец, отец Эсперанте. После короткого пребывания в Сан-Фернандо он решился отправиться еще дальше истоков Ориноко.

— Фальшивого Ориноко! — воскликнули в один голос Фелипе и Варинас.

Они бросили вызывающий взгляд своему сотоварищу, который, кивнув, сказал:

— Фальшивого с вашей точки зрения, мои дорогие друзья! — Мигуэль прибавил, обращаясь к губернатору:

— Мне кажется, я слышал, что этот миссионер учредил миссию…

— Да, миссию Санта-Жуана, в окрестностях Рораймы. И, кажется, она процветает.

— Трудная это задача, — сказал Мигуэль.

— В особенности когда дело идет, — ответил губернатор, — о том, чтобы обратить в католичество самое упорное из племен, бродящих по юго-восточной территории, — гуахарибосов. Первые годы об отце Эсперанте не было никаких вестей, и в 1888 году французский путешественник тоже ничего о нем не слышал, хотя миссия Санта-Жуана находится недалеко от истоков…

На этот раз губернатор поостерегся прибавить «Ориноко», чтобы не возбудить вновь спора.

— Но, — продолжал он, — года два назад о нем были получены сведения в Сан-Фернандо, и, по-видимому, его деятельность среди гуахарибосов дает желанные результаты.

До конца завтрака продолжался разговор о фактах, относящихся к местности, орошаемой средним течением Ориноко.

К полудню гости губернатора встали из-за стола и вернулись на «Симон Боливар», который должен был уйти через час.

Дядюшка и его племянник, вернувшись на пароход к завтраку, больше на берег не сходили. Они находились на мостике и издали еще заметили возвращавшихся на пароход Мигуэля и его товарищей.

Губернатор решил их проводить. Желая пожать им в последний раз руку перед самым отходом парохода, он взошел на него и поднялся на спардек.

Увидев губернатора, Мартьяль сказал Жану:

— Ну, это по крайней мере генерал-губернатор, хотя он и носит курточку вместо сюртука, соломенную шляпу вместо треуголки и хотя его грудь не украшена орденами…

— Возможно, дядюшка!

— Это один из тех генералов без солдат, которых так много в американских республиках!

— У него вид очень интеллигентного человека, — заметил юноша.

— Может быть, но он, кажется, очень любопытен, — возразил Мартьяль. — Он разглядывает нас так, что это мне не совсем нравится… А по правде говоря, даже и вовсе не нравится!

Действительно, губернатор особенно внимательно всматривался в обоих французов, о которых шла речь у него за завтраком.

Их присутствие на борту «Симона Боливара», цель предпринятого ими путешествия, вопрос, остановятся ли они в Кайкаре или поедут дальше по Апуре или же по Ориноко, — все это чрезвычайно возбуждало его любопытство. Обыкновенно исследователи реки — это люди зрелых лет, какими были, например, те двое, которые посетили Лас-Бонитас несколько недель назад и о которых не было вестей со времени их отъезда из Урбаны. Но предположить, что этот юноша шестнадцати — семнадцати лет и этот старый солдат шестидесяти лет отправляются в научную экспедицию, было довольно трудно…

Впрочем, всякий губернатор имеет право интересоваться целью, с которой приезжают иностранцы в его владения; он может задавать им по этому поводу вопросы и вообще расспрашивать их, по крайней мере в порядке частной беседы.

Пользуясь этим правом, губернатор сделал несколько шагов по направлению к французам, беседуя с Мигуэлем, которого Фелипе и Варинас, занятые в своих каютах, оставили одного в качестве компаньона губернатору.

Сержант Мартьяль понял маневр.

— Внимание! — сказал он. — Генерал ищет знакомства с наи. Вероятно, он спросит нас, кто мы такие… Зачем мы явились сюда… Куда едем…

— Что же тут такого, Мартьяль, зачем нам скрывать это? — ответил Жан.

— Я не люблю, когда занимаются моими делами, и живо отошью его…

— Что же, ты хочешь нам затруднения? — сказал юноша, удерживая его за руку.

— Я не хочу, чтобы с тобой разговаривали… Я не хочу, чтобы около тебя увивались…

— А я не хочу, чтобы ты погубил наше путешествие своей неловкостью или глупостью! — возразил Жан решительным тоном. — Если губернатор Коры станет меня расспрашивать, я буду ему отвечать. Мне даже хотелось бы кое-что разузнать у него.

Сержант проворчал что-то себе под нос, выпустил несколько густых облаков дыма из своей трубки и подошел к племяннику, с которым в это время губернатор заговорил по-испански:

— Вы француз?

— Да, — ответил Жан.

— А ваш товарищ?

— Мой дядюшка… такой же француз, как и я… отставной сержант.

Сержант Мартьяль хотя и плохо говорил по-испански, понял, что говорят о нем. Он выпрямился во весь рост, убежденный, что сержант 72-го линейного полка стоит венесуэльского генерала, хотя бы и губернатора области.

— Я думаю, что не буду нескромен, молодой человек, — сказал губернатор, — если спрошу вас, едете ли вы дальше Кайкары?

— Да… дальше, — ответил Жан.

— По Ориноко или по Апуре?

— По Ориноко.

— До Сан-Фернандо на Атабапо?

— Да, до этого города и даже, может быть, дальше, если справки, которые мы надеемся там получить, вынудят нас к этому.

Губернатор был, видимо, тронут решительным видом юноши, отчетливостью его ответов. Все это возбуждало в нем, как и в Мигуэле, живейшую симпатию к юноше.

Между тем сержант Мартьяль никак не хотел таких слишком явных симпатий от кого бы то ни было по отношению к своему племяннику. Ему не нравилось, что его рассматривали так близко, он не хотел, чтобы другие, кто бы они ни были, восторгались его естественной грацией и красотой. Особенно его сердило, что Мигуэль и не думал скрывать своих чувств к юноше. Что касается губернатора Коры — это его беспокоило мало, так как он должен был остаться в Лас-Бонитасе; но Мигуэль — это было совсем другое. Он был даже больше чем пассажир «Симона Боливара»… Он должен был подняться по реке вместе с ними до Сан-Фернандо… и раз он познакомился с Жаном, будет очень трудно помешать тем близким отношениям, которые почти обязательно возникают между пассажирами во время долгого путешествия.

Почему же нет?.. — спросит кто-нибудь сержанта Мартьяля. Почему он не желает, чтобы лица, способные, быть может, оказать друг другу взаимные услуги во время путешествия по Ориноко, где не совсем безопасно, — почему им было бы неприлично войти в близкие отношения с дядюшкой и племянником?.. Разве это не обычное явление?

Конечно, это так. И однако, если бы кто-нибудь спросил сержанта Мартьяля, почему он был намерен этому препятствовать, то старый солдат ответил бы:

— Потому что это мне не подходит!

И спрашивающему пришлось бы удовольствоваться этим ответом, так как никакого другого он не добился бы.

В данном случае положение сержанта было тем хуже, что он не мог «отшить» генерала и вынужден был слушать разговор губернатора с юношей.

Между тем губернатор, заинтересованный своим собеседником, все больше и больше вдавался в подробности.

— Вы едете в Сан-Фернандо? — спросил он Жана.

— Да.

— С какой целью?

— Чтобы получить там справки.

— Справки… о ком?..

— О полковнике Керморе.

— Полковнике Керморе?.. — сказал губернатор. — Первый раз в жизни слышу это имя. Да и вообще никогда не слыхал, чтобы со времени Шаффаньона какой-либо француз был в Сан-Фернандо…

— А между тем он был там несколько лет назад, — заметил юноша.

— На чем вы основываетесь, утверждая это? — спросил губернатор.

— На последнем письме полковника, полученном во Франции. Письмо это было адресовано одному из его друзей в Нант и подписано его именем.

— Так вы говорите, мое дорогое дитя, — продолжал губернатор, — что полковник Кермор останавливался несколько лет назад в Сан-Фернандо?

— Это не подлежит ни малейшему сомнению, так как его письмо помечено 12 апреля 1879 года.

— Это меня удивляет!..

— Почему?

— Потому что я находился тогда в этом городе в качестве губернатора Атабапо, и если этот француз, полковник Кермор, появился бы на территории, я, конечно, был бы об этом осведомлен. Между тем я решительно ничего не могу припомнить… решительно ничего!

Это утверждение губернатора произвело, по-видимому, глубокое впечатление на юношу. Лицо его, оживившееся было во время разговора, потеряло румянец. Он побледнел, глаза его сделались грустными, и он должен был сделать громадное усилие над собой, чтобы не выдать своего волнения.

— Благодарю вас, — сказал он, — благодарю за участие, которое вы приняли в нас — в дядюшке и во мне… Но, как ни уверены вы, что ничего не слышали о полковнике Керморе, тем не менее вполне достоверно, что он был в Сан-Ферьандо в апреле 1879 года, так как именно оттуда он послал последнее письмо, которое было получено от него во Франции.

— А с какой целью он ездил в Сан-Фернандо? — задал Мигуэль вопрос, которого не успел еще предложить губернатор.

Это вмешательство ученого в разговор заставило сержанта Мартьяля бросить на него убийственный взгляд.

«Этому еще чего надо?.. Ну, губернатор еще туда-сюда… Но этот „стрюк“…»

Однако Жан поспешил ответить и «стрюку»:

— Зачем поехал туда полковник, я не знаю… Это тайна, которую мы откроем, если нам удастся отыскать его.

— Что же вас связывает с полковником Кермором? — спросил губернатор.

— Он мой отец, — ответил Жан, — и я приехал в Венесуэлу, чтобы отыскать его!