Три дня спустя тело самца номер Семьдесят Два так и не выбросило на берег, невзирая на предсказания медперсонала. На следующее утро после мусорного дня за завтраком Лира подслушала болтовню медсестер.

Даже-и-не-думай покачала головой и заявила, что до него, мол, добрались аллигаторы, она в этом ни капельки не сомневается. А если самец и доплыл до материка, добавила она, его, конечно, застрелили без предупреждения – там же на много миль вокруг одни психи и преступники.

– И теперь сюда едут эти люди, – проворчала она и поджала губы.

Все медсестры называли Агентов «эти люди».

Лира видела их судно в отдалении, когда брела на завтрак: стройная моторизированная шхуна ничем не напоминала потрепанную баржу, которая доставляла на остров припасы, вывозила отходы и выглядела так, словно чайная ложка воды ее утопит. Лира не знала, кто такие Агенты, чем они занимаются и почему приезжают в Хэвен. За прошедшие годы ей пару-тройку раз довелось что-то слышать о военных, но Агенты, естественно, не походили на солдат. Во всяком случае, на тех, кого она иногда видела по телевизору медсестер. Они не носили ни одинаковую форменную одежду, ни камуфляж. И оружия у них не имелось, как, к примеру, у охранников.

Когда Лира была помладше, Агенты заставляли ее нервничать, особенно когда реплик заставляли выстроиться для проверки. Агенты открывали ей рот, чтобы посмотреть на зубы. Они просили ее улыбнуться, повернуться вокруг своей оси или хлопнуть в ладоши по команде. Наверное, они изучали физическое состояние каждой реплики.

И Лире приходилось показывать и доказывать, что она не идиотка – она же благополучно развивается, способна пошевелить пальцами и даже может водить глазами слева направо.

Впрочем, проверки давным-давно прекратились. Теперь Агенты приезжали, проносились по всем крыльям, от административного до Коробки, общались с Богом, а потом возвращались на материк на своем судне.

Однажды Лира обнаружила, что они практически не вызывают у нее интереса. Они принадлежали к другому миру. С таким же успехом это могли быть мухи, которые садятся на стену и сразу улетают прочь. Они не имели для Лиры никакого значения, в отличие от электронного термометра, ее кровати, подоконника и смыслов, скрытых в иероглифах слов.

А сегодня ей было наплевать и на Агентов, и на загадочное исчезновение номера Семьдесят Два. После мусорного дня начинался понедельник, что означало тестирование мозгов, выговор от Ленивой Кормы и ее, Лиры, последний шанс на этой неделе.

Лира не помнила, когда у нее впервые зародилась идея тайком пробраться в административное крыло. Вероятно, все было как-то связано с доктором О’Доннел. Доктор О’Доннел приехала в Хэвен шесть или семь лет назад, это случилось еще до того, как у Лиры начались месячные. («Надо же, менструация», – пробурчала Даже-и-не-думай и в редком приливе великодушия продемонстрировала Лире, как отстирывать белье в холодной воде. «Кровотечение – ты будто об огнестрельном ранении говоришь», – бормотала она в тот момент.)

Доктор О’Доннел оказалась самой красивой в Хэвене – если не считать Кассиопеи и номеров с Седьмого по Десятый, четырех реплик одного генотипа, полностью идентичных физически.

Странно, но доктор О’Доннел, похоже, не испытывала неприязни к репликам: а ведь этим славились и врачи, и медсестры! Она заходила в спальни даже не в свое дежурство и задавала им вопросы. Она стала первой, кто за всю жизнь Лиры задал ей настоящий вопрос, а не какой-то очередной из разряда «здесь болит?» или «как у тебя с аппетитом?».

Доктор О’Доннел действительно ждала ответа и охотно смеялась, особенно над тем, во что верили реплики – вроде того, что мир размером примерно с пять-шесть Хэвенов или что у естественнорожденных людей отцы ни для чего не нужны.

Она учила их играть в ладушки и пела им высоким, чистым голосом.

Доктор О’Доннел была потрясена, обнаружив, что в Хэвене нет библиотеки – только медицинские учебники, которые держали в комнате странной формы, невесть для чего устроенной (иногда их использовали в качестве справочников). Еще в Хэвене была Библия, которую Даже-и-не-думай повсюду таскала с собой и периодически била ею тех, кто не слушался ее или был чересчур скудоумен, чтобы выполнять ее указания.

Время от времени доктор О’Доннел покидала остров, зато возвращалась она всегда с новыми книжками в сумке. Воскресными вечерами она приходила в спальню и читала им вслух. Сперва это были простенькие издания с картинками. Потом – книги потолще, с мелким шрифтом. Они так и кишели буквами, и у Лиры от взгляда на страницы начинала кружиться голова.

Несколько десятков реплик собирались вокруг доктора, чтобы послушать эти истории: после отбоя они шепотом пересказывали их другим, зачастую что-то додумывая или смешивая детали. Джек и Бобовый стебель, доросший до страны Оз. Лев, Колдунья и дружелюбный великан. Это было столь огромным контрастом со скукой, с малостью их мирка! Пять крыльев, ну шесть, считая Коробку. Почти все двери заперты. Хэвен окружен водой. Половина реплик слишком тупы, чтобы разговаривать, четверть – больны, а остальные – раздражительные и буйные.

Деваться некуда.

Никуда и не вырвешься.

А для Лиры случившееся имело совершенно иное значение. Она влюбилась, хотя ничего даже не осознавала и никогда не думала о своих чувствах и эмоциях. Она не понимала, что вообще означает любовь, да и в Хэвене никогда не произносили это слово. Под воздействием голоса доктора О’Доннел и ее тонких веснушчатых пальцев, которые мерно переворачивали страницы, почти погребенная часть ее сознания пробудилась, зашевелилась и раскрылась.

Доктор О’Доннел рассказала им про названия созвездий и звезд – Геракл и Лира, Кассиопея и Венера, Большая и Малая Медведицы. Именно она объяснила репликам, что звезды – это шары раскаленного добела газа диаметром в сотни сотен миль, расположенные в невообразимой дали.

Лира во всех деталях запомнила один из таких вечеров. Она сидела на кровати и слушала, как доктор О’Доннел читает одну из ее любимых книг, «Баю-баюшки, Луна».

Внезапно Кассиопея – которая в то время была лишь Шестым номером – заговорила.

– Я хочу имя, как у звезды! – выпалила она.

Лира впала в замешательство. Она-то считала, что Шестая и есть настоящее имя Кассиопеи, так же как и Двадцать четвертая модель – ее собственное.

Доктор О’Доннел встала и неторопливо прошлась по спальне.

– Ты – Кассиопея, – произнесла она. – А ты – Медведица. Венера. Каллиопа.

Каллиопа, бывшая Седьмая и самая противная из генотипических копий Кассиопеи, хихикнула. Взгляд доктора О’Доннел упал на Лиру.

– Лира, – сказала доктор О’Доннел, и ту словно ударило током, будто обожгло.

Когда Лира опомнилась, то она ощутила нечто вроде вдохновения и принялась давать имена и названия всему, что она видела в Хэвене. Реплики называли крыло G Коробкой, но Лира сама придумала Похоронное Бюро. Столовую она нарекла Кастрюлей, а крыло С, где держали реплик-самцов, – Потайной Долиной. Камеры слежения, наблюдавшие за ней повсюду, стали Стеклянными Глазами, а тонометр – Пожималкой. Медсестры и доктора тоже оказались вовлечены в процесс, по крайней мере те, кого она видела регулярно. Лира не могла придумать прозвища ученым и беременным, поскольку практически никогда их не видела, но назвала бараки для рожениц Фабрикой. Это было логично, ведь именно оттуда и появились модели людей, которых позже переводили в послеродовое отделение, а затем и в спальни, чтобы выжившими занимались как минимум два часа в день.

Доктора Саперштейна Лира назвала Богом. Он контролировал Хэвен целиком и полностью.

Пока чтения продолжались, Лира всегда старалась сесть рядом с доктором О’Доннел, почти укладывая голову ей на колени. Пока доктор О’Доннел читала, Лира пыталась разобраться в дурманящей массе закорючек, привязать звуки к буквам. От сосредоточенности у нее начинали болеть глазные яблоки.

Как-то раз ей показалось, что доктор О’Доннел начала читать медленнее. Другие реплики ничего не заметили, но Лира сразу почувствовала нутром промежутки между словами и поняла, как они натыкаются на край-букву, прежде чем перепрыгнуть через очередной маленький белый промежуток на бумаге. Правда, сперва Лира предположила, что ей это померещилось. Но когда доктор О’Доннел стала водить пальцем вдоль строчек, постукивая по загадочным точкам и черточкам или приостанавливаясь перед особенно запутанным словечком, Лира поняла, что нет, ничегошеньки ей не мерещится.

Доктор О’Доннел пыталась помочь Лире читать.

И постепенно – так настраивают микроскоп, увеличивая разрешение, – словосочетания и фразы начали освобождаться из загадочных чернильных пятен на странице и внезапно раскрылись пониманию Лиры.

И. Я. Пошла.

Но чудо не могло длиться долго. Лире следовало бы догадаться об этом, но она, конечно, не сообразила.

Она совсем недавно получила имя. Она фактически родилась во второй раз. Она мало что понимала.

Однажды воскресным вечером доктор О’Доннел не появилась в спальне. Девчонки прождали ее около часа, а когда Кассиопее надоело маяться и бездельничать, она заявила, что собирается погулять по берегу за крылом А и попробовать набрать ракушек. Хотя подобные развлечения были категорически запрещены, Кассиопея входила в число тех немногих реплик, которые любили рисковать. Порой Лира составляла ей компанию, но сама она боялась моря – из-за историй, которыми медсестры делились друг с дружкой: про акул-людоедов в заливе Уоли, про аллигаторов и ядовитых змей в болотах.

День выдался чудесный, не слишком жаркий, и пушистые облака важно уплывали вдаль. Но Лире не хотелось наружу. Лира мечтала лишь об одном: сидеть на полу рядом с доктором О’Доннел, вдыхать запах антисептика и лимонного лосьона, исходящий от ее кожи, и смотреть на волокна бумаги, которые взмывали в воздух, когда доктор О’Доннел переворачивала страницу.

Лиру посетила ужасная мысль: доктор О’Доннел заболела! Она никогда не пропустила ни единого воскресенья, и Лира отказывалась верить, что доктору О’Доннел надоело проводить с ними вечера. Нет, она, Лира, вовсе не скучная! Она – не дефектная и не тупая для доктора О’Доннел.

Забыв, что она ненавидит Коробку и всякий раз задерживает дыхание, когда ей доводится проходить хотя бы в пятидесяти футах от дверей с красными полосами, Лира помчалась туда. Она не могла объяснить, почему ею овладела паника.

Это чувство было сродни тому, когда просыпаешься посреди ночи в темноте и не понимаешь, где ты находишься.

Лира почти добралась до крыла С, когда услышала сердитые голоса. Один из них принадлежал доктору О’Доннел. Лира быстро юркнула в нишу. Она слышала доктора О’Доннел и Бога, ссорящихся в пустой лаборатории, и даже могла за ними наблюдать: дверь оказалась приоткрыта.

Лира замерла. Голоса Бога и доктора О’Доннел гулко разносились по коридору.

– Я нанял вас, – вещал Бог, – чтобы вы выполняли свою работу, а не играли в чертову мать Терезу!

Он поднял руку, и Лира испугалась, что он ударит доктора О’Доннел. Она увидела, что Бог держит старую, потрепанную книжку – «Маленького принца», – которую доктор О’Доннел читала им.

– Разве вы не понимаете? – произнесла доктор О’Доннел с пылающим лицом. Ее веснушки исчезли. – То, что мы делаем… Разве они не заслуживают немного счастья? Вы же сами говорили, что они лучше функционируют, если получают чуть-чуть заботы.

– Стимуляция и прикосновения. А не еженедельные чтения! – Бог хлопнул книгой по столу, и Лира вздрогнула. – Мы не филантропы, – вздохнул Бог. – Мы – ученые, Кэт. А они – исследуемые объекты. И точка.

Доктор О’Доннел вскинула голову, и пряди ее волос выбились из хвоста. Если бы Лира знала слово «любовь», если бы она действительно понимала его смысл, она поняла бы сейчас, что любит доктора О’Доннел.

– Мы можем обращаться с ними, как с обычными людьми, – тихо возразила доктор О’Доннел.

Но Бог уже двинулся к двери. Лира увидела его густые черные брови, аккуратно подстриженную бородку, глаза, посаженные так глубоко, будто их вдавило в череп. Внезапно он напрягся и резко развернулся.

– Ошибаетесь, – отчеканил он. Его голос был холоден, как прикосновение Стального Уха, когда оно скользило под рубашкой Лиры, слушая удары ее сердца. – Что дальше? Уж не собираетесь ли вы учить подопытных крыс играть в шахматы?

Перед тем как покинуть Хэвен, доктор О’Доннел подарила Лире «Маленького принца».

Лира не сомневалась, что доктор О’Доннел плакала.

– Будь осторожна и прячь книгу, – прошептала Доктор О’Доннел и на секунду прикоснулась к щеке Лиры.

После отъезда доктора О’Доннел она легла спать. А на следующий день ее подушка пахла антисептиком и лимонным лосьоном, совсем как пальцы доктора О’Доннел.