Томпсон был, надо признаться, немного сконфужен, несмотря на свой необыкновенный апломб. В борьбе между страхом и жадностью последняя наконец пала и побежденный Томпсон покорился. Терпеливо выжидал он отъезда и под прикрытием ночи присоединился к последней партии.

– Мистер Томпсон! – воскликнул Бекер с жестокой радостью. – Мы уже не надеялись иметь удовольствие опять увидеть вас! Уж не будем ли мы иметь удовольствие возвращаться вместе с вами в Англию?

– Действительно, – отвечал Томпсон, который в случае надобности проглотил бы еще и другие колкости. – Но я намерен заплатить за свой проезд, – поспешно прибавил он, надеясь таким образом обезоружить своего неумолимого соперника.

– Как! – одобрительно воскликнул Бекер. – Это что-то сверхъестественное!

– Сверхъестественное? – повторил Томпсон.

– Да. Вы до сих пор не приучили нас к подобным церемониям. Впрочем, никогда не поздно исправиться. Позвольте, какую же плату взять нам с вас, милостивый государь? – спросил Бекер.

– Ту же, что и со всех, я полагаю, – томительно проговорил Томпсон.

– Вот тут-то и беда, – возразил Бекер добродушным тоном, – у нас нет тарифа. Мы все образуем общество взаимного кредита, как говорится, кооперацию, в которую каждый внес свою часть. Вы же – чужой. Для вас нужно сделать специальный и личный тариф. Это вещь очень щепетильная!

– Однако, – пробормотал Томпсон, – мне кажется, что шести фунтов стерлингов…

– Этого мало! – отвечал Бекер задумчиво.

– Десять фунтов…

– Гм! – проворчал Бекер.

– Двадцать фунтов… тридцать…

Бекер все качал головой, точно и в самом деле жалел, что должен отказать в таких соблазнительных предложениях.

– Ну, сорок фунтов, – произнес наконец Томпсон с усилием. – Столько же, сколько я взял с вас за поездку…

– На Зеленый Мыс! И даже помимо моего желания, – закончил Бекер, в глазах которого сверкнула адская злоба. – Так вы полагаете, что сорок фунтов?.. Пусть будет сорок фунтов стерлингов!.. Этого, очевидно, недостаточно. Я неправильно поступаю. Но, черт возьми, я ни в чем не могу вам отказать. Так не угодно ли вам выложить мне денежки?..

Томпсон со вздохом покорился и вытащил из глубины своей сумки требуемые банковские билеты, которые Бекер два раза сосчитал с удивительной дерзостью.

– Верно, – провозгласил наконец Бекер. – Впрочем, все это довольно необыкновенно, – добавил он, поворачиваясь спиной к пассажиру, который поспешил занять место в общей спальне.

Пока шел этот торг, «Санта-Мария» подняла свои паруса и отдала якорь. В час ночи при установившемся восточном бризе она без всякого затруднения вышла из бухты Ла-Прайи. Перед бушпритом ее простиралось открытое море, и ей оставалось только проложить свою борозду.

Один за другим пассажиры улеглись на своих койках. Томпсон чуть ли не первый вытянулся на матраце, который приберег для себя, и уже собирался уснуть, когда почувствовал, что кто-то тронул его за плечо. Испуганно открыв глаза, он увидел склонившегося над ним Бекера.

– Что такое? – спросил Томпсон.

– Ошибка или, вернее, недоразумение, милостивый государь. Очень жалею, что побеспокоил вас, но не могу поступить иначе, когда вижу вас растянувшимся на матраце без всякого на то права.

– Кажется, я заплатил за свое место! – сердито воскликнул Томпсон.

– За проезд, сударь, за проезд! – поправил Бекер. – Проезд не значит место. Я должен только перевезти вас, я и перевожу. Я не обязан давать вам постель. Матрацы крайне дороги в Ла-Прайе, и если вы хотите пользоваться им, то я должен потребовать с вас маленькой прибавки.

– Да это грабеж! Совсем разбойничий притон! – гневно вскрикнул Томпсон, выпрямившись на своем сиденье и обводя вокруг растерянным взглядом. – И какую сумму хотите вы сорвать с меня, чтобы позволить мне спать?

– Мне невозможно, – возразил Бекер, – не ответить на вопрос, высказанный в таких отборных выражениях. Ну-с, в крайнем случае… За два фунта стерлингов могу отдать вам напрокат этот матрац. Правда, это немного дорого. Но в Сантьяго матрацы…

Томпсон пожал плечами.

– Да он не стоит двух фунтов. Но все равно. Я уплачу вам эти два фунта и за эту сумму, само собой разумеется, буду спокоен за все время переезда.

– За все время переезда! Еще бы!.. Честное слово, господа, этот джентльмен с ума спятил! – вскрикнул Бекер, воздевая руки к небу и беря в свидетели других пассажиров, которые присутствовали, облокотившись на свои койки, при этой сцене, часто прерываемой взрывами их смеха. – Два фунта стерлингов за ночь, милостивый государь. За ночь, поймите это!

– За ночь? Значит, шестьдесят фунтов, если путешествие продлится месяц. Ну-с, сударь, знайте, что я не стану платить за это. Таких шуток я не допускаю, – отвечал Томпсон сердито, снова вытягиваясь.

– В таком случае, милостивый государь, – заявил Бекер с невозмутимой флегматичностью, – я буду иметь честь выбросить вас.

Томпсон посмотрел на своего противника и увидел, что тот не шутит. Бекер уже протягивал к нему свои длинные ручищи.

Надеяться на помощь зрителей нечего было и думать. В восторге от этой неожиданной мести, зрители надрывались со смеху.

Тогда Томпсон встал, не говоря ни слова, и направился к лестнице коридора. Однако, прежде чем подняться на первую ступеньку, он счел нужным протестовать.

– Уступаю силе, – сказал он с достоинством, – но энергично протестую против подобного обращения со мной. Надо было предупредить меня, что мои сорок фунтов не обеспечат мне свободы спокойно спать.

– Но это само собой подразумевалось, – отвечал Бекер, казалось крайне изумленный. – Нет конечно, ваши сорок фунтов стерлингов не дают вам права спать на матрацах «общества», равно как пить и есть за общим столом. Проезд, я полагаю, не значит матрац, кресло, кларет или бифштекс. Если вы желаете эти вещи, то надо платить за них, а теперь все это страшно дорого!

И Бекер небрежно растянулся на матраце, который только что отвоевал, тогда как Томпсон, изнемогая, ощупью поднимался по лестнице.

Несчастный понял, в чем дело.

Нетрудно поверить, что он плохо спал. Всю ночь он искал какого-нибудь средства, чтоб избежать грозившей ему участи. Но не открыл его, несмотря на свою находчивость. Он глупо попался в западню.

Однако в конце концов Томпсон успокоился, думая о том, насколько возможно, чтобы Бекер привел в исполнение свои угрозы. Дело, по-видимому, шло о шутке, конечно неприятной, но о простой шутке, которая сама собой прекратится в непродолжительном времени.

Эти оптимистические соображения не могли все-таки вернуть Томпсону достаточно спокойствия, не давали ему обрести сон. Перебирая до самого утра остававшиеся у него шансы спасти свою жизнь и кошелек, Томпсон прогуливался по палубе, где поочередно сменялись вахты.

Пока Томпсон бодрствовал, другие пассажиры «Санта-Марии» спали крепким сном со спокойной совестью. Погода держалась довольно хорошая, несмотря на знойность восточного ветра, надувавшего паруса судна. Быстро продвигались таким ходом. Когда рассвело, Сантьяго оставался более чем в двадцати милях к югу.

В эту минуту проходили на небольшом расстоянии от острова Майо, но никого, кроме Томпсона, не было, чтобы созерцать эту пустынную землю.

Но когда четыре часа спустя шли вдоль острова Боависта, все вышли на спардек «Санта-Марии», и возвышенный ют переполнился прогуливающимися.

Все взоры обратились на город Рабиль, перед которым ясно различались в этот раз несколько судов, стоявших на якоре. Боависта, в свою очередь, ушла за горизонт, когда колокол прозвонил к завтраку.

Бекер, возведенный в администраторы на время обратного путешествия, дал волю своей склонности к порядку. Он желал, чтобы на «Санта-Марии» все шло как на обыкновенном почтовом пароходе и точность в еде была, на его взгляд, весьма существенна. Он сохранил часы, принятые его предшественником, хотя они противоречили его вкусам и морским обычаям. По его распоряжению колокол, как и раньше, должен был звонить в восемь и одиннадцать утра и в семь часов вечера.

Тем не менее нечего было и думать иметь общий стол. Кают-компания едва вмещала двенадцать человек. Поэтому решили, что каждый устроится как может, на юте или на палубе, в группах, среди которых будет находиться прежний персонал «Симью». Впрочем, это неудобство не лишено было известной прелести. Еда на открытом воздухе сообщала путешествию вид увеселительной прогулки. В случае дурной погоды можно было бы укрыться в междупалубном дортуаре. Но дождя нечего будет бояться, как только «Санта-Мария» покинет область островов Зеленого Мыса.

Во время первого завтрака, в котором Томпсон совсем не участвовал, капитан Пип сделал неожиданное предложение.

Потребовав внимания, он сначала напомнил свои оговорки насчет опасностей подобного путешествия на таком судне, как «Санта-Мария». Потом признался, что, сознавая огромную ответственность, тяготевшую над ним, он в известный момент думал пристать не к испанскому или португальскому берегу, а просто к городу Сен-Луи в Сенегале. Однако он не счел нужным предложить эту комбинацию вследствие начавшегося северного ветра, делавшего плавание к этой стоянке столь же долгим, как и к одному из Канарских островов или даже к европейскому порту. Но вместо Сен-Луи не могли они пойти в Порто-Гранде на острове Сан-Винсент? В таком случае еще до наступления ночи все были бы на земле в безопасности, в уверенности попасть на ближайший почтовый пароход.

Сообщение капитана Пипа произвело тем большее впечатление, что он до сих пор не приучил публику к лишним словам. Очевидно, он считал опасность серьезной, если пустился в такую длинную речь.

Затем Бекер в качестве уполномоченного делегата завладел трибуной.

– Ваши слова, капитан, – сказал он, – серьезны. Но чтобы выяснить положение, скажите нам откровенно: не считаете ли вы безрассудным предпринятое нами путешествие?

– Если бы я так думал, – отвечал капитан, – я сообщил бы вам об этом с самого начала. Нет, путешествие это возможно… однако… со столькими людьми на судне…

– Наконец, – прервал Бекер, – если бы вы имели с собой только матросов, беспокоились бы вы так?

– Нет конечно, – утверждал капитан, – но это не одно и то же. Плавать – это наше ремесло, и у нас есть основания…

– У нас имеются свои соображения на этот счет, – сказал Бекер, – хотя бы деньги, которые нас заставила вложить в это судно скаредность того, кто должен был бы заплатить за всех. Есть еще более серьезное основание – карантин, наложенный на остров Сантьяго, который мы покинули. Теперь о «Санта-Марии», наверное, дано знать на все острова архипелага, и я убежден, что нашей высадке на острове Сан-Винсент воспротивятся тем более решительным образом, что у нас нет свидетельства о здоровье и что мы имеем на судне двух больных. Если поэтому, несмотря ни на что, нам удалось бы высадиться на землю, то для того, чтобы в этот раз подвергнуться действительному тюремному заключению, гораздо более строгому, чем то, жертвами которого мы только что были в Сантьяго. Можно возразить, что в Португалии и в Испании будет то же самое. Это возможно, но нельзя сказать, что будет наверное… Поэтому я голосую за продолжение начатого путешествия и думаю, что все здесь держатся того же мнения.

Речь Бекера действительно встречена была всеобщим одобрением, и капитан Пип ответил знаком согласия. Но принятое решение лишь наполовину удовлетворило его, и в тот же вечер можно было услышать, как он озабоченно бормотал верному Артемону:

– Желаете знать мое мнение, сударь? Право же, тут настоящая перипетия!

В два часа пополудни бриз стал дуть в южном направлении, и «Санта-Мария» пошла под ветром. Возвращение отрезано было для нее. Единственный путь, который был открыт, это – к Канарским островам и в Европу.

Следуя этим курсом, в половине пятого прошли вдоль Соляного острова, на который никто не смел смотреть без волнения. Все бинокли направлены были на эту землю, у берега которой погиб «Симью».

Незадолго до наступления ночи потеряли из виду этот последний остров архипелага Зеленого Мыса. Дальше ничто уже не прервет круга горизонта, пока не покажутся Канарские острова. Это вопрос трех-четы-рех дней, если теперешний ветер продержится. В общем, нельзя было жаловаться на первый день. Все прошло хорошо, и можно было надеяться, что и дальше будет так.

Только один из пассажиров имел право быть менее довольным, и, чтобы знать кто, излишне называть его по имени. За завтраком Томпсон достал себе тарелку и отважно сунул ее при общей раздаче пищи. Но Бекер бодрствовал, и тарелка осталась пустой. После полудня Томпсон попытался потолковать с Ростбифом в надежде, что у того не хватит смелости отказать своему прежнему начальнику, но опять наткнулся на Бекера, следившего за бывшим администратором с неутомимым усердием.

Томпсон, умирая с голоду, понял, что надо уступить, и решился поговорить со своим бесчувственным палачом.

– Сударь, – обратился он к нему, – я умираю с голоду.

– Очень рад, – флегматично ответил Бекер, – ибо это говорит в пользу вашего желудка.

– Довольно шуток, пожалуйста, – резко оборвал его Томпсон, которого страдание выводило из себя, – и благоволите сообщить мне, долго ли вы еще думаете продолжать эту игру, жертвой которой избрали меня.

– О какой игре вы говорите? – спросил Бекер, притворяясь ничего не понимающим. Кажется, я не думал ни шутить, ни играть с вами.

– Значит, – вскрикнул Томпсон, – вы серьезно рассчитываете уморить меня голодом?

– Еще бы! – заметил Бекер. – Если вы не пожелаете платить…

– Хорошо, – заключил Томпсон, – я заплачу. Позже мы сведем счеты…

– С другими, – согласился Бекер любезным тоном.

– Извольте в таком случае сказать мне, за какую плату могу я свободно спать и есть до конца путешествия?

– Раз речь идет о плате за все оптом, – многозначительно проговорил Бекер, то дело совсем упрощается.

Он вынул из кармана памятную книжку и стал перелистывать ее.

– Послушайте!.. Гм!.. Вы уже внесли сумму в сорок фунтов стерлингов… Так-с… Да… Превосходно!.. Нус, теперь вам остается лишь уплатить маленькое дополнение в пятьсот семьдесят два фунта один шиллинг два пенса, чтобы пользоваться на судне всеми правами, без исключения.

– Пятьсот семьдесят два фунта! – вскрикнул Томпсон. – Да ведь это безумие! Я, скорее, обращусь с жалобой ко всем пассажирам, чем подчинюсь такому требованию. Черт возьми, я найду, конечно, между ними честного человека!

– Я могу спросить у них, – любезно предложил Бекер. – Хотя раньше посоветую вам узнать, как получилась эта сумма. Фрахт «Санта-Марии» нам стоил ровно двести сорок фунтов стерлингов; мы должны были потратить двести девяносто фунтов девятнадцать шиллингов на приобретение съестных припасов, необходимых для переезда; наконец, приспособления на судне ввели нас в расходы в восемьдесят один фунт, два шиллинга и два пенса – итого, значит, шестьсот двенадцать фунтов один шиллинг и два пенса, из которых, я, как уже сказал вам, вычел внесенные вами сорок фунтов. Не думаю, чтобы против столь справедливого требования вы могли заручиться поддержкой тех, которых вы порядком обобрали. Тем не менее, если у вас есть желание…

Не пытаясь оказывать более сопротивления, наперед зная бесполезность его, Томпсон открыл свою сумку и вынул из нее связку банковских билетов, которую бережно сунул обратно, после того как отсчитал требуемую сумму.

– Еще остается кое-что, – заметил Бекер, указывая на сумку.

Томпсон ответил лишь бледной и неопределенной улыбкой.

– Но ненадолго! – прибавил жесткий администратор, тогда как появившаяся улыбка исчезла с губ Томпсона. – Скоро мы должны будем свести личные счеты.

Прежде чем покинуть своего неумолимого противника, Томпсон хотел по крайней мере иметь что-нибудь за свои деньги. На «Санта-Марии» он нашел своего верного Пипербома, и голландец, как если бы так и нужно было, снова пристал к тому, кого он настойчиво считал начальником странствующей колонии. Томпсона преследовала всюду эта тень, бывшая в три раза больше него, и упорство громадного пассажира начинало уж слишком раздражать его.

– Стало быть, – спросил он, – решено, что я пользуюсь такими же правами, как и все, что я такой же пассажир, как и другие?

– Вполне.

– В таком случае вы обяжете меня, избавив от несносного Пипербома, от которого я никак не могу отделаться. Пока я был администратором, мне приходилось терпеть его. Теперь же нет никакой надобности…

– Очевидно! Очевидно! – прервал Бекер. – К несчастью, я не больше администратор, чем вы. Впрочем, ничего нет легче для вас, – прибавил неумолимый насмешник, подчеркивая свои слова, – чем дать понять господину Пипербому, насколько он вас стесняет.

Томпсон, бледный от гнева, должен был удалиться с этим напутствием и начиная с этого момента не стал обращать на него ни малейшего внимания.

Встав утром 6 июля, пассажиры с удивлением увидели, что «Санта-Мария» оставалась почти неподвижной. Ночью ветерок спал и при восходе солнца на море распространился штиль, кое-где с длинной зыбью, без ряби. Качаясь на этой зыби, тянувшейся с западной стороны горизонта, «Санта-Мария» хлестала своими парусами по мачтам, треща и отвратительно качаясь.

Несмотря на истинное удовлетворение, которое все испытали, убедившись, до какой степени под влиянием чистого морского воздуха улучшилось состояние Хамильтона и Блокхеда, день этот был очень грустный.

Непредвиденный штиль предвещал затяжку путешествия. Между тем хорошо еще, что ветер был слишком слаб, а не слишком силен, и пассажиры терпеливо сносили эту неприятность, которая не усугублялась беспокойством.

Можно было подумать, что иного мнения держался капитан Пип при виде того, как он косился и как жестоко мял свой нос. Очевидно, что-то беспокоило бравого капитана, взгляды которого постоянно переносились к горизонту, на запад, откуда шла длинная зыбь, качавшая «Санта-Марию».

Пассажиры, слишком хорошо зная причуды и странности своего почтенного капитана, чтобы не понимать его таинственного языка, тоже смотрели в эту сторону горизонта, не будучи, однако, в состоянии что-либо заметить. Там, как и в других местах, небо было чистое, голубое и ни одна тучка не затуманивала его.

Только к двум часам пополудни появился на нем легкий пар и затем медленно разросся, последовательно переходя из белого цвета в серый и из серого в черный.

Около пяти часов заходящее солнце скрылось за этим облаком и море тотчас же окрасилось зловещим медным оттенком. В шесть часов грозная туча заполнила половину неба; тогда раздалась первая команда капитана:

– Взять на гитовы стаксель и бом-брамсель!

В четверть часа спустили стаксель и брамсели, а через двадцать минут бом-брамсель, передний латинский фок и косой грот, на место которого подтянули большой трисель. По окончании этой работы капитан приказал подобрать большой парус и фок, оставив лишь маленький кливер, два марселя на нижних рифах и трисель на бизань-мачте.

В воздухе, однако, было спокойно. Но спокойствие это, слишком глубокое, не заключало в себе ничего утешительного.

Действительно, ровно в восемь часов шквал, сопровождаемый ливнем, налетел как молния. «Санта-Мария» так накренилась, что можно было подумать, будто она готова пойти ко дну: потом, выставив штевень, запрыгала по внезапно разыгравшимся волнам.

Тогда капитан предложил всем отправиться на покой. Теперь ничего больше не оставалось, как только ждать.

В самом деле, до самого утра «Санта-Мария» шла в дрейфе. Она легко поднималась на волны, и палуба едва была забрызгана. Напротив, менее доволен был капитан мачтами и с досадой убедился в недоброкачественности купленного в Сантьяго троса. Ванты и фордуны под толчками моря подверглись значительному растяжению, и нижние мачты ходили в гнездах.

В продолжение всего дня свирепый ураган не прекращался. Несомненно, приходилось бороться с одним из тех циклонов, которые способны опустошать целые страны. Перед полудпем волны, ставшие чудовищными, начали яростно бурлить. «Санта-Мария» не раз захлестывалась водой, которой полна была ее палуба.

К семи часам вечера состояние ветра и волнение настолько усилилось, мачты раскачивались столь угрожающим образом, что капитан счел невозможным идти дальше таким галсом. Понимая, что было бы безумием упорствовать, он решился бежать от бури под ветром.

В положении, в каком находилась «Санта-Мария», маневр этот был очень рискованным. Между тем моментом, когда судно подставляет под гневные волны свой форштевень, и тем, когда оно приобретает достаточную скорость, чтобы они скользили под его гакабортом, есть момент, когда оно невольно получает толчок сбоку. Судно, подвергнувшееся удару довольно сильного вала, опрокидывается обыкновенно как пробка. Важно поэтому следить за морем и воспользоваться затишьем. Выбор подходящей минуты представляет большую важность.

Капитан Пип сам стал у руля, тогда как весь экипаж приготовился тянуть грот-марсель.

– Брасопить задний грот! – скомандовал капитан, выбрав благоприятный момент, и быстро повернул колесо руля. Судно сразу свалилось на правый борт. Недостаточно, чтобы судно подставило корму под волны, надобно также, чтоб оно приобрело довольно большую скорость и смягчило силу натиска волн.

– Брасопить передний грот! – снова скомандовал капитан, как только судно закончило маневр. – Травить фок! Травить кливер!

К счастью, маневр удался. Под напором фока, подставлявшего под ветер свою обширную площадь, «Санта-Мария» через несколько секунд начала рассекать волны с большой скоростью. В виде дополнительной предосторожности она тащила за собой рыболовную сеть, найденную в парусной каюте, – сеть, предназначавшуюся для того, чтобы не дать волнам разбиться о ют.

После того как ветер с кормы заменил ветер носовой, для пассажиров наступил относительный покой. Они очень ценили его сладость и считали, что опасность значительно уменьшилась.

Капитан был другого мнения. Убегая таким образом на восток, он рассчитывал достигнуть африканского берега. Триста пятьдесят миль недолго пройти при скорости, которую ветер сообщал «Санта-Марии».

В продолжение всей ночи он бодрствовал. Но солнце взошло, а его предположения не оправдались. Со всех сторон горизонт был открыт. Капитан желал ветра, который позволил бы ему во что бы то ни стало зайти в Сан-Луи, в Сенегале.

К несчастью, ожидаемый северный ветер не появлялся, дул по-прежнему вест-норд-вест, и «Санта-Мария» продолжала идти со скоростью курьерского поезда к африканскому берегу.

Осведомленные насчет положения болтливостью кого-то из экипажа, пассажиры разделяли теперь опасения своего капитана, и все взоры искали на востоке берег, к которому бежало судно.

Только к пяти часам пополудни заметили его с левого берега. Побережье углублялось в этом месте, образуя подобие залива. Расстояние, отделявшее от него «Санта-Марию», быстро уменьшалось.

Стоя один у левого борта на юте, капитан весь ушел в созерцание этого песчаного берега, огражденного на заднем плане дюнами и защищенного рядом рифов. Вдруг он выпрямился и, энергично сплюнув в море, обратился к Артемону:

– Через полчаса мы влопаемся, сударь, но, клянусь памятью матери, будем защищаться.

Потом, так как Артемон, по-видимому, был вполне согласен с его мнением, капитан среди завывания ветра и моря скомандовал:

– Лево руля! Отдать бизань, ребята!

Экипаж бросился исполнять приказание. Через две минуты «Санта-Мария», придя в дрейф, снова запрыгала на волнах, которые, вздымая ее бак, с силой разбивались и заливали всю палубу.

Капитан ставил все на последнюю карту. Выдастся ли она хорошая и даст ли выиграть партию? Сперва можно было так думать.

Действительно, через несколько минут после того, как судно перестало плыть по ветру, море обнаружило склонность уняться. Вскоре капитан приказал поднять бом-брамсель и закрепить его на четверть. При таких условиях представлялась возможность опять продолжать путь.

К несчастью, впав в противоположную крайность, ветер, только что бешено дувший, постепенно ослабел, и через несколько часов судно оказалось неподвижным среди полного затишья.

Из столь резкой атмосферной перемены капитан заключил, что он находится в самом центре циклона, и не сомневался, что ураган возобновится через более или менее продолжительный промежуток времени. Между тем «Санта-Марию», точно обломок дерева, понемногу зыбью прибивало к земле.

Около семи часов вечера берег оставался по крайней мере на расстоянии пяти кабельтовых. В трехстах метрах от гакаборта волны с бешенством разбивались о преграду рифов.

Редко удается так близко подойти к Африканскому материку. Мелкое песчаное дно преграждает доступ к нему нередко на пятнадцать километров в открытое море. Вообще нужно было поблагодарить случай, который, как ни был он недоброжелателен, по крайней мере привел «Санта-Марию» к одному из редких пунктов, где этот бесконечный ряд песчаных мелей был затронут течениями и водоворотами.

Между тем дальше нельзя было идти. Дно быстро повышалось. Лот, непрестанно опускаемый, показывал всего сажень двадцать. Капитан решил во что бы то ни стало бросить якорь.

Быть может укрепившись на трех якорях, отдав саженей сто цепи на каждый из них, он сумеет противиться урагану, когда тот снова заревет.

Конечно, это было очень невероятно. Наоборот, имели шанс увидеть цепи разорванными и якоря вырванными. Однако была еще надежда, и этой последней надеждой энергичный человек не должен был совсем пренебрегать.

Капитан поэтому велел приготовить якоря кронбалков и бухты цепей. Он собирался отдать приказ травить, как вдруг неожиданный случай переменил положение вещей.

Внезапно, когда ничто не возвещало странного явления, море заколыхалось вокруг «Санта-Марии». То не были уже волны. Вода шумно разбивалась в чудовищной толчее.

На судне поднялся крик ужаса. Один капитан остался хладнокровным, зорким взглядом следя за новой атакой стихии. Не теряя времени на розыск причин этого явления, он попытался воспользоваться им. «Санта-Марию» гнало к берегу, и благодаря неуловимому западному ветерку она теперь управлялась. У капитана явилась мысль, что, быть может, удастся приблизиться к берегу и стать на якорь в лучшее положение.

Как раз перед форштевнем узкий канал пересекал ряд волнорезов, за которым площадь гладкой воды показывалась впереди другого ряда рифов. Если бы можно было достигнуть ее, то спасение было бы очень вероятно. В этом естественном порте «Санта-Мария», ставшая на якорь, наверное, выдержала бы ожидавший новый приступ урагана; потом, когда хорошая погода окончательно установилась, судно опять могло бы пуститься в открытое море, выйдя тем же путем.

Капитан сам взялся за руль и принял направление к земле.

Однако, так как вид моря не переставал беспокоить его, он прежде всего приказал очистить палубу и ют от заполнявшей их толпы. По его распоряжению все пассажиры и служащие, не принадлежавшие к экипажу, должны были освободить место и удалиться внутрь судна. После того как это было исполнено, он почувствовал себя более свободным.

Руководимая своим командиром, «Санта-Мария» углубилась в канал, прошла его… Капитан хотел было крикнуть: «Отдать якорь!» Но не успел. Внезапно поднялась громадная волна. В несколько секунд она настигла судно.

Получи оно ее сбоку, судно было бы опрокинуто, разбито вдребезги. Но благодаря маневру капитана оно подставило корму под страшный вал, и это обстоятельство послужило ему спасением. «Санта-Мария» была подхвачена как перышко, между тем как водяной смерч свалился на палубу; затем, несомая на бурном гребне, она устремилась к земле со скоростью пушечного ядра.

Все пришло на судне в смятение. Одни хватались за снасти, другие были застигнуты водой даже в кают-компании, матросы и пассажиры потеряли присутствие духа.

Один только капитан Пип вполне сохранил его.

Твердо стоя на своем посту, он следил за судном, и рука его не оставляла руля, за который он крепко держался среди разбушевавшихся стихий. Человек, столь ничтожный перед грандиозной яростью природы, управлял, однако, ею своим духом, и его верховная воля вела корабль на смерть. Ничто не ускользнуло от взгляда моряка; он видел, как волна ударила в рифы, как разбилась о них, выгнулась в громадный завиток и пошла приступом на берег, а хляби небесные, вдруг открывшись, присоединили потоки своей воды к земной.

«Санта-Мария» легко унеслась на гребне пенящегося завитка. С ним она поднялась, с ним упала на берег… Страшный толчок остановил ее на ходу. Послышался сильный треск. Все было опрокинуто, все было разбито на судне. Ужасный вал смел все с палубы, от края до края. Капитан, оторванный от руля, был сброшен с высоты юта. Мачты сразу повалились со всеми снастями, и «Санта-Мария» – вернее то, что от нее уцелело по крайней мере, – осталась неподвижной среди ночи, под проливным дождем, между тем как вокруг нее ревела снова разыгравшаяся буря.