Книга: Агентство «Томпсон и K°»
Назад: Глава третья «Симью» совершенно останавливается
Дальше: Глава пятая На вершине Тейда
Глава четвертая
Вторая преступная попытка
На следующий день в шесть часов утра четверо туристов сошли на набережную, где должны были найти проводника и лошадей, нанятых Робером и Рожером. Их ожидал там настоящий сюрприз.
Не то чтобы лошадей не было в назначенном месте. Напротив, их было больше, чем требовалось. Их можно было насчитать пятнадцать помимо лошади проводника, на которой он уже сидел верхом.
Явление это тотчас же объяснилось само собой. Миссис Линдсей и спутники ее увидели, как последовательно показались Сондерс, семья Хамильтон в сопровождении пассажиров, в том числе и Тигга, о зловещих планах которого вот уже несколько дней как совсем позабыли.
По счастью, не все обнаруживали такое легкомыслие. Девицы Блокхед по меньшей мере настаивали на своем благотворном надзоре. Кто замечал Тигга, тот всегда был уверен, что увидит их.
И в самом деле, в этот раз они также показались в десяти шагах позади предмета ухаживания, следуя впереди своего отца, который волей-неволей вынужден был подчиниться капризу дочерей, и теперь с беспокойством рассматривал лошадей, опасаясь, как бы не сделать безрассудного выбора между ними.
Очевидно, тайна экскурсии обнаружилась и интимная прогулка превратилась в кавалькаду, к великому неудовольствию обеих американок и обоих французов.
Но судьба готовила им еще другую неприятность. После всех появился и пятнадцатый всадник в лице Джека Линдсея. При виде его Долли и Рожер состроили гримасу, Алиса же и Робер по той же причине, которой, однако, не выдали друг другу, покраснели от гнева.
Джек, не обращая внимания на холодность или враждебность, встретившую его, сел на лошадь. Все немедленно последовали его примеру, и в одну минуту караван приготовился к отходу.
Не совсем, однако. Один из всадников еще надсаживался, чтобы влезть на коня. Тщетно цеплялся он за гриву, хватался за седло – он все падал, побежденный в этой неравной борьбе с тяжестью. Потея, пыхтя, он изощрялся в потешных усилиях, и это зрелище, в высшей степени комичное, казалось, доставляло большое удовольствие остальным.
– Ну что ты, папа! – произнесла тоном поощрительного укора мисс Мэри Блокхед.
– Ты тоже хороша, – угрюмо ответил мистер Аб-сиртус Блокхед. – Ты думаешь, я легок? И затем, спрашиваю тебя, мое ли это дело? Не конногвардеец я и боюсь всех этих кляч, правду говоря… У меня душа нараспашку, дочь моя, нараспашку!
И Блокхед, окончательно поставив обе ноги наземь, с решительным видом утер лоб, струившийся потом. Новых и бесполезных попыток он, мол, больше делать не станет.
По знаку Робера на выручку неудачливому туристу явился проводник. С его помощью Блокхед был поднят на высоту, на которую пытался взобраться. Даже немного размашисто, так что чуть было не перевалился на другую сторону. Но в конце концов избежал этой неприятности, и кавалькада тронулась.
Впереди ехал проводник, за ним – Робер и Алиса, потом Рожер и Долли. В третьем ряду красовались сэр и леди Хамильтон, а в пятом гарцевал Тигг рядом с мисс Маргарет и т. д.
Если девицы Блокхед не могли воспрепятствовать этому обидному распределению, то они по крайней мере устроились так, чтобы смягчить его последствия, и окружали нечестивую парочку. В четвертом ряду мисс Бесси навязалась Сондерсу, а в шестом – мисс Мэри утешала своего несчастного папеньку, который, с угрюмым видом, с вцепившимися в гриву лошади пальцами, покорно давал себя везти, горько жалея о дне, когда родился. Таким образом, Тигг не избежит непрестанного надзора. Вокруг него жадные уши будут подхватывать его слова, проницательные глаза сумеют воспользоваться малейшей слабостью противника, и место, временно потерянное, будет быстро отвоевано.
Последним из туристов ехал Джек Линдсей, молча и одиноко, по обыкновению. Время от времени взгляд его следил за вереницей своих товарищей и на мгновение останавливался на молодой паре, бывшей в первом ряду. Огонек загорался тогда в его глазах…
Эти взгляды Робер угадывал, не видя их. Присутствие Джека, внушая ему глухое беспокойство, заставило его оставаться на месте, которое он занимал. Если бы Джека не было тут, Робер стушевался бы в последнем ряду кавалькады туристов.
Другая причина также побуждала его ехать на этот раз впереди. Какой-то инстинкт заставлял его следить за проводником, внушавшим ему смутное недоверие. Не то чтобы поведение этого человека давало повод к подозрениям, но Робер находил, что у него подозрительный вид, и решил не спускать с него глаз и быть готовым на случай, если бы какое-нибудь действие этого случайного служителя подтвердило во время экскурсии впечатление, производимое его внешностью.
Впрочем, Робер не злоупотреблял положением, которое обстоятельства навязали ему. Не проявляя холодности, он говорил лишь необходимое. Пока после нескольких слов о хорошей погоде он молчал, и Алиса подражала его молчанию, казалось приходившемуся ей по вкусу. Глаза Робера, правда менее подчинявшиеся, чем его язык, сами говорили и часто обращались к тонкому профилю подруги.
Но интимность, как ни молчалива она, тем не менее совершает свою таинственную работу в глубине души. Едучи таким образом бок о бок, дыша теплым утренним воздухом и обмениваясь быстрыми и невольными взглядами, молодые люди чувствовали, как их охватывала сладкая истома. Словно какой-то магнит притягивал их столь близкие сердца. Они знакомились с этим удивительным языком молчания и на каждом шагу слышали и все лучше понимали слова, которых не произносили.
Быстро выехали они на северо-запад от Лас-Пальмаса, еще не совсем пробудившегося. Меньше чем через час после того, как они двинулись, копыта лошадей уже ударяли по прекрасным дорогам, расходящимся вокруг главного города. Та, по которой они теперь следовали, начиналась в виде аллеи между двумя рядами дач, гнездившихся в зелени. Все виды растений ютились в этих пышных садах, где пальмы покачивали своими султанами.
На этой бойкой дороге часто попадались навстречу путешественникам крестьяне. Сидя на верблюдах, разведение которых прекрасно удалось на Канарских островах, они везли в город продукты своей земли. Худого сложения, среднего роста, с большими черными глазами, освещающими правильные черты лица, они не были лишены настоящего, врожденного благородства.
Чем дальше продвигалась кавалькада, тем больше она растягивалась. Неправильные промежутки образовались между рядами. Вскоре более двухсот метров отделяли Алису и Робера от Джека, все еще ехавшего одиноко в хвосте колонны.
Последний продолжал следить за парой, и гнев все сильнее бушевал в его сердце. Ненависть зорка, а Джек был полон ненависти. Никакое проявление внимания со стороны Робера к своей спутнице не ускользало от бдительного соглядатая. Он на ходу схватывал малейший взгляд и анализировал его неумолимую и инстинктивную нежность. Он почти угадывал слова и мало-помалу открыл правду.
Стало быть, этот жалкий переводчик хранил так миссис Линдсей для себя самого и она, по-видимому, поддавалась на эту грубую приманку.
Перебирая эти мысли, он чувствовал, как его душила ярость. Не по глупости ли своей таскал он из огня каштаны для интригана, заместившего его? В самом деле, разве последнему далась бы так легко удача, если бы Джек, протянув своей невестке руку помощи в момент опасности, сделал бесполезным вмешательство заинтересованного ею человека?
Да, он сам создал себе этого соперника. И какого соперника! Зная все, что произошло в Курраль-дас-Фрейаш, Робер Морган чувствовал свою силу.
До сих пор ничто в поведении Алисы не позволяло Джеку Линдсею думать, что она теперь более осведомлена, чем на другой день после сцены у потока. Но то, что еще не произошло, могло произойти, и, пожалуй, в этот самый момент Алиса слушала страшное признание.
То была постоянная опасность, висевшая над головой Джека. И не было никакого другого средства против этой опасности, кроме устранения ужасного и единственного свидетеля.
К несчастью, Робер Морган был не из тех людей, на которых можно было безнаказанно напасть. Джек не мог не знать, что в открытой борьбе у него имелось мало шансов выйти победителем. Нет, надо было действовать иначе и больше рассчитывать на хитрость, чем на отвагу и мужество. Но если бы он даже решился на акт бесчестного предательства, сомнительно было бы, чтобы случай для этого представился в обществе пятнадцати туристов.
Таким образом, ненависть Джека перемещалась. На мгновение по крайней мере она покинула Алису, чтобы полностью упасть на Робера. Это был второй зубец колеса, захватившего его. Убийца своей невестки, конечно только пассивный, он дошел до того, что положительно замыслил убийство Робера, одинаково бессильный против двух молодых людей, которых ненавидел с такой яростью.
Тем временем последние, следуя по противоположной дороге, забыли даже о его существовании. И пока в нем рос гнев, в их сердцах начинала зарождаться любовь.
Если партия экскурсантов по выходе из Лас-Пальмаса немного рассыпалась, то три ряда все еще держались тесно, и Тигг, окруженный со всех сторон, не мог бы найти способа улизнуть от своих бдительных охранительниц. Охваченные глухим гневом, девицы Блокхед не отставали от него ни на шаг. В своем усердии мисс Мэри даже несколько наезжала на коня мисс Маргарет. Тогда следовали замечания: «Смотрите же, мадемуазель!» и «Да, я смотрю, мадемуазель!» – произносившиеся тонким голосом, но места, занятые обеими воинствующими сторонами, нисколько не менялись.
Пройденная местность была плодородна и хорошо обработана. Пашни следовали за пашнями, открывая взору все европейские и тропические продукты, и особенно плантации индейской смоковницы.
Если канарцы не были, пожалуй, большими поклонниками минотавра, именуемого прогрессом, то нечему тут было удивляться. Некогда исключительно отдавшись культуре сахарного тростника, они лишаются плодов своего труда после открытия сахара из свекловицы. Мужественно покрывают они затем свой край виноградниками; но филоксера, бич, против которого наука не нашла средства, немедленно поражает их. На три четверти разоренные, они заменяют тогда милое Бахусу растение плантациями индейской кошенилевой смоковницы и в короткое время становятся главными поставщиками драгоценного красильного сырья. Но наука, обесценившая их сахарный тростник, наука, не сумевшая защитить их от микроскопического врага винограда, опять подрывает их новые попытки. Она создает химические краски, добываемые из анилина, и грозит близким и окончательным несчастьем злополучным плантаторам кошенили.
Многочисленные неудачи, перенесенные ими, во всяком случае, обнаруживают дух инициативы жителей. Ясно, что ничто не могло бы противостоять их терпеливому труду, если б им не приходилось бороться с засухой. В этих палимых солнцем краях, где иногда проходят недели, месяцы, даже годы без единой капли дождя, засуха является истинным бедствием. Поэтому сколько изобретательных усилий делается, чтобы защищаться от нее! То строится сеть водопроводов, направляющих в долины воды с горных вершин. То вырываются цистерны у подножия смоковниц и сабуров, широкие листья которых собирают ночную влагу в виде белого студня, тающего под первыми лучами солнца.
Около восьми часов кавалькада утлубилась в обширный мочальный лес. Дорога развертывалась правильным подъемом между двумя изгородями колючих, кривых растений странного и злого вида, сок которых представляет собой сильный яд. Но по мере того, как поднимались, эта euphorbia canariensis уступала место euphorbia balsamifera, менее отталкивающей формы, с блестящей и натянутой кожицей, прикрывающей безвредное молоко, которое это растение при малейшем толчке выбрызгивает на расстояние трех метров.
Через полчаса достигли вершины Кальдейра де-Бандана, совершенно круглого кратера, достигающего глубины в двести тридцать метров, на дне которого находилась одна ферма с пашней.
Затем по дороге посетили Сима де-Жирамар, другой кратер, от которого остался лишь один бездонный колодец, куда туристы для забавы бросали камни, вызывавшие эхо. Около одиннадцати часов прибыли наконец в Сан-Лоренсо, местечко с двумя тысячами жителей, где, по уверению проводника, можно было найти завтрак.
Действительно, его там нашли, но не приходилось быть очень разборчивым. Изобилуя прекрасными фруктами, местечко это испытывает недостаток в других припасах. Счастье еще, что воздух обострил аппетит путников и дал им, таким образом, возможность открыть прелести национального кушанья gone, составлявшего главное блюдо. Оно представляло собой род каши из ячменной или пшеничной муки, сильно поджаренной и разведенной молоком. Однако, проголодавшись, все принялись за него с удовольствием.
По окончании завтрака опять все сели на лошадей. Но порядок движения подвергся кое-каким неизбежным изменениям. Один из рядов насчитывал теперь трех всадников – Тигга и его двух бдительных охранительниц.
Да, благодаря умелому маневру мисс Маргарет Хамильтон была постыдным образом устранена и, подобно мистеру Абсиртусу Блокхеду, ехала теперь одиноко, между тем как ее победоносные соперницы берегли свою добычу ревнивым взором.
Этот переворот, впрочем, не обошелся без борьбы. Когда Маргарет, сев на коня, увидела, что место ее занято, она раздраженно протестовала.
– Но, мадемуазель, – сказала она, обращаясь безразлично к обеим сестрам, – это, кажется, мое место.
– К кому из нас изволите вы… – начала Бесси язвительным тоном.
– …обращаться? – закончила мисс Мэри одинаково едко.
– Ваше место не…
– … нумеровано, я полагаю!
Что касается Тигга, то он ничего не слышал из этого диалога под сурдинку. Не зная, что из-за него завязалась война, он подчинялся, по обыкновению, с любезной беспечностью, счастливый, что его так балуют.
Еще была перемена в первоначальном порядке следования экскурсантов. Джек Линдсей на этот раз из арьергарда перешел в авангард. Опередив даже свою невестку, по-прежнему эскортируемую Робером Морганом, он ехал теперь около Канарского проводника и, казалось, поддерживал с ним оживленный разговор.
Обстоятельство это не могло не возбудить любопытства Робера. Проводник, стало быть, говорил по-английски? Так как разговор продолжался, то к любопытству Робера не замедлило присоединиться смутное беспокойство. Джек Линдсей действительно как будто опасался нескромных ушей и держался со своим собеседником на сотню метров впереди первого туриста.
Что в самом деле, мог замышлять этот человек, подозревать которого у него были такие большие основания? Вот о чем спрашивал себя Робер, не находя удовлетворительного ответа.
Он собирался уже сообщить свои подозрения спутнице. До сих пор – Джек верно предполагал – Робер не решался привести в исполнение свои угрозы. Миссис Линдсей ничего не знала. Он боялся взволновать молодую женщину подобным сообщением, признаться, что ему известно столь щепетильное дело и, рассчитывая, в конце концов, на свою бдительность, хранил молчание. И еще раз он отступил в момент, когда уже готов был коснуться этого жгучего предмета, и просто решил еще внимательнее следить.
Меньше чем через три часа достигли Гуальдара, резиденции древних берберских королей на северо-западном берегу; затем, пройдя у поворота местечко Агаэте, прибыли к семи часам в Артенара.
Расположенная на внутреннем скате кратера Тежета, на высоте, превышающей тысячу двести метров, деревня Артенара – самое возвышенное поселение на всем острове. С этого пункта вид прекрасен. Амфитеатр без какого-либо обвала и без какой-либо расщелины разворачивает перед изумленным взором зрителей свою эллиптическую окружность в тридцать пять километров, откуда к центру сходятся ручьи и звенья лесистых холмов, под прикрытием которых возникли поселки.
Сама деревня крайне своеобразна. Населенная исключительно угольщиками, Артенара смахивает на город троглодитов. Лишь церковь высится в ней своей колокольней. Жилища же выдолблены в стене прежнего кратера. Они громоздятся одни над другими, освещенные отверстиями, исполняющими роль окон. Пол в этих помещениях прикрыт циновками, на которые садятся во время еды. Что касается стульев и кроватей, то природа сама избавила от траты на них, и изобретательные канарцы довольствуются тем, что вырубают их из туфа.
Нечего было и думать о ночлеге в Артенаре. Гостеприимство этих троглодитов было бы слишком уж первобытное. Поэтому решили проехать еще с час и к шести часам вступили в Тежеду, маленькое селение, получившее свое название от имени вулкана.
Некоторые из туристов уже не могли больше держаться в седле. Для троих Блокхедов продолжение пути положительно было невозможно. То желтые, то зеленые, то белые, мисс Мэри и мисс Бесси должны были проявить геройство, чтобы довести до конца задачу, которую они возложили на себя из человеколюбия. Сколько криков на различные лады сообразно толчкам, вызываемым их лошадьми, вынуждены были они подавить в себе! Но зато какой вздох облегчения издали туристы, достигнув тихой пристани, то есть постоялого двора! Хозяин испуганно смотрел на необычайное нашествие.
Это в самом деле был постоялый двор и не более, и сюда-то Канарский проводник завел туристов. Сам он вполне удовлетворялся им, так что совсем не понимал нахмуренных лиц, встретивших сигнал остановки. Во всяком случае, сетовать было слишком поздно. Так как в Тежеде не имелось лучшего помещения, чем этот постоялый двор, то приходилось довольствоваться им.
Впрочем, в действительности все оказалось лучше, чем предполагалось. Пятнадцати туристам с проводником удалось пообедать не без нового гофью, давшего Сондерсу новый повод занести кое-что в памятную книжку. Но осложнение наступило, когда дело коснулось ночлега.
Если благодаря находчивости кавалеров успели найти достаточный уголок для дам, то мужчины, завернувшись в плащи, в одеяла и даже в мешки, должны были расположиться на полу в общем зале или на открытом воздухе.
Хотя климат на Канарских островах и мягок, но восход солнца сопровождается известной свежестью, очень неблагоприятной для ревматизма. Сэр Хамильтон на опыте познакомился с этой климатической подробностью. Проснувшись на рассвете от стреляющих суставных болей, он принужден был усердно растираться мазью, причем дело не обошлось без проклятий по адресу Томпсона, которому он приписывал все свои страдания.
Сондерс тем временем с завистью посматривал, как баронет отдавался этому упражнению. Чего, казалось, не отдал бы сам он, чтобы констатировать в своей собственной персоне какое-нибудь болезненное ощущение. Какой еще довод мог бы позже так подействовать? И Сондерс пробовал свои суставы, заставлял их потрескивать, сгибался, выгибался так, что казалось, вот-вот надорвется. Бесполезный труд! Его узловатое, как дуб, тело никакая болезнь не брала, он должен был признать это, хмурясь.
Тем не менее он не преминул отметить в памятной книжке неприятность, от которой страдал его товарищ. Пусть у него самого не оказалось ревматизма. Но ведь он мог схватить его, как и баронет! И Сондерс подумал, что риск, которому он подвергался, не будет лишним в устах ловкого адвоката.
Девицы Блокхед спали в тепле; однако, встав, они имели очень нездоровый вид. Окоченелые, с передернутыми от боли губами, они с трудом двигались, опираясь на все, что подворачивалось им под руку, – мебель, стены, людей. Титт первый справился об их здоровье и узнал печальную истину. Девицы Блокхед схватили поясничный ревматизм!
Надо было, однако, уезжать. Обе жертвы милосердия пришлось посадить на лошадей не без плачевных стонов, и кавалькада опять пустилась в дорогу.
Однако от внимания Робера не ускользнуло одно странное явление. В то время как все другие лошади, хорошо вычищенные скребницей и щеткой благодаря заботам содержателя постоялого двора, по-видимому, совершенно оправились за ночь от усталости предшествующего дня, лошади проводника и Джека, наоборот, казались измученными. По слою пыли и пота, покрывавшему шерсть этих животных, можно было заключить, что они ночью совершили быстрый и длинный прогон.
Так как этот пункт не мог быть выяснен без прямого допроса, то Робер не обнаружил подозрения, внезапно зародившегося в нем.
К тому же, раз Джек уже составил какой-нибудь заговор вместе с проводником, то поздно было помешать этому. Предполагаемым злоумышленникам уже нечего было сообщать друг другу. Пока один из них находился на своем посту, впереди, другой занял свое излюбленное место в хвосте маленького отряда.
Однако он уже не образовал крайнего арьергарда, тут его замещали теперь мистер Абсиртус Блокхед и его милые дочери.
Тяжелое положение было у девиц Блокхед! Любовь к ближнему толкала их вперед, а мучительная разбитость невольно заставляла отставать. Мало-помалу, несмотря на их энергию, Тигг ускользал от их ослабевшего надзора, и вскоре сестры, в ста метрах за последним туристом, цепляясь за жесткие седла, принуждены были убедиться в торжестве ненавистной соперницы.
Выехав рано, туристы рано прибыли к пропасти Тиржана. Дорога проникает в этот прежний кратер по одной из узких расщелин в западном скате, потом, поднимаясь зигзагом, идет по восточному.
Уже давно они продолжали тяжелое восхождение: вдруг дорога раздвоилась на две почти параллельные ветки.
Алиса и Робер, ехавшие впереди, остановились и принялись искать глазами проводника-туземца.
Проводник исчез.
Вмиг все туристы собрались на перепутье шумной группой, живо обсуждавшей этот странный случай.
В то время как спутники терялись в предположениях и догадках, Робер размышлял про себя, не являлось ли это исчезновение началом подозреваемого заговора. Издали следил он за Джеком Линдсеем, как будто вполне искренне разделявшим удивление своих товарищей. Ничто в поведении его не оправдывало опасений, которые все больше поднимались в душе Робера.
Во всяком случае, прежде чем высказаться, следовало подождать. Исчезновение проводника могло произойти вследствие самых простых причин. Быть может, они еще увидят его возвращающимся самым спокойным образом.
Но прошло с полчаса, а его все не было, и туристы начинали уже терять терпение. Однако, черт возьми, не торчать же им неподвижно на этом месте. Ввиду неуверенности им оставалось лишь пуститься по одной из дорог, наудачу. Куда-нибудь все-таки выехали бы.
– Может быть, было бы лучше, – вполне здраво возразил Джек, – чтобы кто-нибудь из нас отправился вперед осмотреть одну из этих дорог на протяжении хотя бы тысячи метров. Тогда известно будет ее общее направление. Остальные останутся тут и будут ждать проводника, который, собственно, еще может вернуться.
– Вы правы, – отвечал Робер, которому, естественно, принадлежала эта роль разведчика, смотря пристально на Джека Линдсея. – Какую дорогу должен я выбрать, по-вашему?
Джек жестом отказался ответить на этот вопрос.
– Эту, например? – допытывался Робер, указывая на дорогу справа.
– Какую хотите, – отвечал Джек с беззаботным видом.
– Пусть будет эта, – заключил Робер, между тем как Джек отвел глаза, в которых против воли сверкнула радость.
Однако, прежде чем отправиться, Робер отвел в сторону Рожера де Сорга и рекомендовал ему держаться очень бдительно.
– Кое-какие факты, – сказал он вкратце, – а в особенности необъяснимое исчезновение проводника, побуждают меня опасаться западни. Так что смотрите в оба.
– А вы-то? – воскликнул офицер.
– О! – заметил тот. – Если нападение должно произойти, то, вероятно, не против меня будет оно направлено. Кроме того, я буду действовать осторожно.
Сделав эти указания вполголоса, Робер пустился по дороге, которую сам выбрал, а туристы остались ждать.
Первые десять минут прошли незаметно. Столько времени нужно было, конечно, чтобы исследовать дорогу на расстоянии километра размашистой рысью. Зато следующие десять минут показались более долгими, и с каждым таким промежутком запоздание Робера казалось все более странным. Наконец Рожер не выдержал.
– Мы не можем больше ждать, – заявил он прямо. – Это исчезновение проводника не возвещает ничего хорошего, и я убежден, что с господином Морганом что-то приключилось. Что касается меня, то я немедля поеду навстречу ему.
– Мы поедем с вами, сестра и я, – твердым голосом сказала Алиса.
– Все поедем! – послышались дружные крики туристов.
Каковы бы ни были его тайные помыслы, Джек Линдсей не сделал никакого возражения против этого плана и вместе с другими пустил бойкой рысью своего коня.
Дорога, по которой быстро следовала кавалькада, разворачивалась между двумя меловыми, отвесно прорезанными стенами.
– Настоящий разбойничий притон! – проворчал сквозь зубы Рожер.
Однако ничего ненормального не замечалось. В пять минут проехали километр, не повстречав ни одного живого существа.
На повороте дороги туристы вдруг остановились, навострив уши. Смутный шум, похожий на ропот толпы, донесся до них.
– Поспешим! – крикнул Рожер, пустив лошадь галопом.
В несколько секунд всадники достигли входа в деревню, откуда доносился шум, привлекший их внимание.
Деревня была, собственно, крайне своеобразная, так как не имела домов. Она представляла как бы новое издание Артенары. Жители помещались в меловых горах, обрамлявших дорогу.
В данную минуту эти жилища троглодитов пустовали. Все население, состоявшее исключительно из негров самого черного отлива, наводнило шоссе и волновалось, издавая громкие возгласы.
Деревня, по-видимому, находилась в состоянии брожения. По какой причине? Туристы и не думали спрашивать себя об этом. Все их внимание было поглощено невиданным зрелищем, представившимся их глазам.
Меньше чем в пятидесяти метрах от себя они заметили Робера Моргана, против которого, казалось, и был направлен общий гнев черной толпы. Робер слез на землю и, опершись об одну из стен, защищался как мог, пользуясь своей лошадью вместо щита. Раздраженное животное бешено металось и, брыкаясь во все стороны, поддерживало широкое свободное пространство вокруг своего хозяина.
Незаметно было, чтобы негры имели огнестрельное оружие. Тем не менее, когда туристы прибыли на место борьбы, она уже близилась к концу. Робер Морган заметно слабел. Расстреляв патроны в своем револьвере, он располагал теперь в качестве оборонительного оружия лишь хлыстом, тяжелый набалдашник которого до сих пор спасал его. Но, подвергаясь нападению с трех сторон сразу, стоя под градом камней неистовой толпы мужчин, женщин и детей, он, несомненно, не мог бы долго выдержать. Уже не один камень, метко пущенный, попал в цель. Кровь текла с его лба.
Прибытие туристов, правда, принесло ему помощь, но не спасение. Между ними и Робером находилось несколько сот негров, которые кричали с таким азартом, что не заметили даже кавалькады.
Рожер собирался, точно в полку, скомандовать в атаку, но один из туристов предупредил его…
Внезапно из последних рядов стрелой понесся всадник и молнией ударился в столпившихся негров…
Туристы с изумлением узнали в нем мистера Блокхеда, бледного, издававшего жалобные, тоскливые крики, уцепившегося за шею своей лошади, которая понесла, испугавшись чернокожих.
На эти крики негры ответили воплем ужаса. Взбешенный конь скакал, артачился, давил всех, кто попадался ему на пути. В одно мгновение дорога очистилась. Ища убежища в глубине своих жилищ, негры бежали от столь внезапно нагрянувшей грозы…
Собственно, не все; один еще оставался посреди дороги, настоящий великан, геркулесовой ширины в плечах; он, казалось, презирал панику своих сограждан. Крепко держась на ногах против Робера, он гордо размахивал каким-то старомодным ружьем, испанским мушкетоном, который уже с четверть часа набивал порохом.
Это оружие, несомненно, должно было выпалить. Негр приложил его к плечу и прицелился в Робера.
Тем временем Рожер в сопровождении всех своих товарищей бросился на место, очищенное блестящей джигитовкой почтенного бакалейщика. Поспеет ли офицер вовремя, чтобы остановить готовый раздаться выстрел?
К счастью, все тот же герой снова обогнал его: мистер Блокхед на своей опьяненной свободой лошади!
Внезапно он очутился в двух шагах от великана-негра, поглощенного необычными приготовлениями своего старинного ружья. Это непредвиденное обстоятельство испугало закусившую удила лошадь, которая сразу уперлась в землю четырьмя подковами, потом поднялась на дыбы и остановилась на месте.
Мистер же Абсиртус Блокхед, наоборот, продолжал лететь. Увлеченный своим пылом, а также, надо признаться, первоначальной скоростью, он перелетел через шею своего благородного скакуна, и, описав мягкую и ловкую кривую, наподобие бомбы, ударил своим телом прямо в грудь негра.
Метательный снаряд и мишень – оба покатились по земле… В тот же момент Рожер с товарищами прибыл на место этого необычайного боя. Одним взмахом Блокхед был поднят, подброшен на седло; кто-то подхватил под уздцы его лошадь. Робер тоже вскочил на свою, и партия европейцев галопом унеслась из негритянской деревни в сторону противоположную той, откуда прибыла.
Меньше чем через минуту после того, как туристы увидели Моргана, все они были в безопасности.
Да, этот краткий промежуток времени достаточен был для того, чтобы дать Абсиртусу Блокхеду возможность навсегда прославиться в летописях кавалерии применением нового метательного снаряда и, сверх того, спасти ближнего!
Пока же наш доблестный воин, очевидно, не был в блестящем состоянии. Сильное нервное потрясение вызвало в нем глубокий обморок.
Как только туристы достаточно удалились от негритянской деревни, чтобы не бояться больше нового нападения, все спешились, и нескольких обливаний холодной водой было достаточно, чтобы привести в чувство мистера Блокхеда. Вскоре он заявил, что готов ехать дальше.
Но прежде ему все-таки пришлось выслушать выражения благодарности Робера, которых – то был несомненно избыток скромности, – почтенный бакалейщик, по-видимому, совершенно не понимал…
Затем в продолжение часа шагом объезжали центральный пик острова Снежный Колодец, названный так вследствие ледников, устроенных канарцами на его склонах; затем перерезали обширное плато.
Был ли то остаток волнения, причиненного неграми, или результат усталости, – так или иначе, переезжая через плато, туристы обменялись лишь немногими словами. Большинство двигались молча почти в том же порядке, как и при отъезде. Только некоторые ряды подверглись кое-какому изменению. С одной стороны, Сондерс пристал к доблестному Блокхеду, с другой – Робер ехал рядом с Рожером, тогда как Алиса и Долли образовали второй ряд.
Французы вели разговор о непонятном событии, чуть было не стоившем жизни одному из них.
– Вы верно угадали, – сказал Рожер, – предвидя западню, но опасность была впереди, а не позади.
– Это правда, – признал Робер. – Однако мог ли я предполагать, что подвергнется ей моя скромная особа? Впрочем, я думаю, виной всему случай и вас ожидал бы тот же прием, если бы вы попали вместо меня в эту негритянскую деревню.
– В сущности, что представляет собой эта черная колония в крае, заселенном белыми?
– Это прежняя республика нетров-марронов, – отвечал Робер. – Ныне же, когда рабство уничтожено во всех странах, эта республика потеряла всякий смысл. Но у негров упрямые головы, и потомки настаивают на правах предков. Они продолжают жить в глубине своих диких пещер, почти в полном уединении, иногда не показываясь в соседних городах в течение целого года.
– Они совсем не гостеприимны, – заметил Рожер, смеясь. – Что могли вы сделать, чтобы так настроить всех против себя?
– Решительно ничего, – сказал Робер. – Восстание вспыхнуло до моего прибытия.
– Ба! – вскрикнул Рожер. – По какой причине?
– Они не сообщили мне этого, но я легко догадался по ругани, которой они осыпали меня. Чтобы понять это, надо знать, что многие канарцы очень враждебно смотрят на иностранцев, являющихся к ним с каждым годом все в большем числе. Туземцы утверждают, что все эти больные отчасти оставляют на их островах свои болезни, которые в конце концов сделают пребывание на них смертельным. Так вот, наши черные вообразили почему-то, что мы явились в их деревню с целью основания больницы для прокаженных и чахоточных. Отсюда их ярость.
– Больницы! – воскликнул Рожер. – Как могла зародиться подобная мысль в их курчавых головах?
– Кто-нибудь, должно быть, шепнул им, – отвечал Робер, – вы можете себе представить действие подобной угрозы на ребяческие умы, пропитанные местными предрассудками.
– Кто-нибудь? – повторил Рожер. – Кого же вы подозреваете?
– Проводника, – сказал тот.
– А с какой целью?
– С корыстной целью, само собой разумеется. Плут, конечно, рассчитывал получить часть награбленного у нас.
Объяснение это было довольно правдоподобное, и не оставалось сомнения, что именно так происходило дело. Накануне ночью проводник, должно быть, приготовил западню и посеял гнев в легковерных умах негров, легко поддающихся возбуждению и обману.
О чем Робер умалчивал, так это об участии, которое Джек наверняка принимал в заговоре, и совершенно с другой целью, чем грабеж. По зрелом размышлении он решил не высказывать своих подозрений. Для такого обвинения нужны были доказательства, а у Робера их не было. Имелись только подозрения. При таких условиях лучше было помалкивать об этом приключении.
Впрочем, будь Робер более осведомлен, он, пожалуй, действовал бы точно так же. И тогда он предпочел бы оставить безнаказанным совершенное на него нападение и не прибегать к мщению, которое отразилось бы столько же на миссис Линдсей, как и на истинном виновнике.
Пока оба француза исчерпывали этот интересный вопрос, Сондерс не отставал от Блокхеда.
– Поздравляю вас, сударь! – сказал он через несколько минут после того, как пустились в дорогу.
Блокхед хранил молчание.
– Ну и прыжок совершили вы! – вскрикнул Сондерс, мягко подтрунивая.
Блокхед по-прежнему молчал. Сондерс приблизился, обнаруживая живой интерес.
– Ну, дорогой, как чувствуете вы себя теперь?
– Очень плохо, – вздохнул Блокхед.
– Да, да, – согласился тот. – Ваша голова…
– Не голова!
– Что же?
– С другой стороны! – простонал Блокхед, лежа животом на лошади.
– С другой стороны? – повторил Сондерс. – А, ладно! – воскликнул он, поняв. – Это все равно!..
– Да нет же! – проворчал Блокхед.
– Ей-Богу! – возразил Сондерс. – Разве тут, во всяком случае, не вина агентства Томпсона? Если бы нас было сто человек вместо пятнадцати, то подверглись бы мы нападению и болела ли бы у вас голова? Если бы, вместо того чтобы быть верхом, мы имели носильщиков, обещанных его бесстыдной программой, то разве чувствовали бы вы боль… в другом месте? Я понимаю, что вы возмущены, взбешены!
Блокхед собрался с силой, чтобы протестовать.
– Я, напротив, в восторге! Да, в восторге! – пробормотал он жалобным голосом, следуя своей привычке.
– В восторге? – повторил Сондерс, изумленный.
– Да, сударь, в восторге, – еще энергичнее утверждал Блокхед. – И лошади тут, и острова с неграми… все это необыкновенно, положительно необыкновенно!
В чрезмерном увлечении, Блокхед забыл о своем ушибе; он неосторожно выпрямился в седле, торжественно протянул руку.
– Блокхед, сударь, такой человек – душа нараспашку!.. Ай!.. – крикнул он, опять свалившись на брюхо, возвращенный к действительности резкой болью, между тем как Сондерс удалялся от этого неисправимого оптимиста.
К одиннадцати часам прибыли в одну из многочисленных деревень, гнездящихся между уступами Куимбры. Туристы ехали через нее, беспечно разговаривая, как вдруг дорога привела их на площадку, не имевшую другого выхода, кроме того, по которому они проникли сюда. Кавалькада остановилась в большом замешательстве.
Очевидно, ошиблись два часа тому назад, на перепутье, и единственное, что оставалось сделать, это вернуться обратно.
Робер хотел сначала справиться у деревенских жителей. Но представилось большое затруднение. Испанский язык Робера был непонятен спрошенным крестьянам, тогда как испанская речь крестьян оставалась таинственной для Робера.
Последний не казался особенно удивленным. Ему небезызвестно было невероятное различие местного наречия.
Однако с помощью пантомимы и благодаря повторению слова «Тедле», названия города, куда желали отправиться и где рассчитывали позавтракать, Робер в конце концов получил удовлетворительный результат. Туземец, хлопнув себя по лбу в знак понимания, позвал мальчишку, напутствовал его обильной и непонятной речью, потом жестом предложил кавалькаде следовать за новым, импровизированным проводником.
В продолжение двух часов шли следом за мальчишкой, насвистывавшим разные мотивы. Поднялись за ним по тропинке, спустились по другой, перерезали дорогу, опять вступили на тропинку – конца этому не видно было. Они давно должны были бы находиться в месте назначения.
Робер в отчаянии хотел попытаться во что бы то ни стало добиться каких-нибудь разъяснений у проводника, как вдруг тот в момент вступления на новую дорогу радостно замахал фуражкой, указал в направлении к югу и, быстро спустившись по козьей тропинке, исчез.
Туристы пришли в изумление. Какой дьявол разберет Канарского крестьянина? Как бы там ни было, жалобы ни к чему не привели. Оставалось лишь ехать дальше, и действительно поехали, но не к югу, а к северу, в единственном направлении, где имелись шансы повстречать город Тедле.
Между тем часы проходили, а измученные и проголодавшиеся путешественники еще не видели никаких признаков жилья. День прошел, а кавалькада все еще продолжала свое грустное шествие. Девицы Блокхед особенно внушали жалость. Держась за шею лошадей, они давали себя везти, не будучи даже в силах стонать.
Часов около шести самые отважные туристы стали поговаривать о том, чтобы расположиться бивуаком на открытом воздухе, как вдруг были замечены дома. Ход лошадей тотчас же ускорился. О, неожиданность – то был Лас-Пальмас! Через час, быстро проехав через город, туристы прибыли на «Симью», сами не понимая, каким образом это могло случиться.
Живо заняли они свои места за столом и с удовольствием принялись за суп. К несчастью, принципы, два дня тому назад господствовавшие при заготовлении меню, оставались еще в силе на «Симью», и пища оказывалась слишком недостаточной для голодных желудков.
Это неудобство показалось, однако, неважным. Один вопрос подавлял все другие. Как идет починка машины? Конечно, она еще не кончена. Стук молотков свидетельствовал о том. Всюду проникал он, этот адский шум: в столовую, в каюты, где прогонял сон. Всю ночь длился он, доводя до крайней степени озлобление пассажиров.
Благодаря усталости и пережитым волнениям Робер скоро уснул. В пять часов утра внезапно наступившая тишина разбудила его. Все замолкло на пароходе.
Наскоро одевшись, Робер взошел на пустовавшую палубу. Только капитан Пип и мистер Бишоп беседовали на краю спардека. Робер собирался было спуститься к ним за справками, когда до него донесся голос капитана.
– Итак, вы готовы? – спрашивал он.
– Да, капитан, – отвечал мистер Бишоп.
– И вы довольны вашими починками?
– Пф! – процедил мистер Бишоп. Последовало молчание, затем он продолжал:
– Артемон скажет вам, капитан, что из старья нового не сделаешь.
– Верно, – согласился мистер Пип. – Но наконец мы можем продолжать наше плавание, я полагаю?
– Конечно, – отвечал мистер Бишоп. – Но дойдем ли?
Наступило новое молчание, более продолжительное, чем раньше. Робер, наклонившись, увидел, что капитан страшно косил, как это бывало, когда переживал какое-нибудь волнение. Потом он помял себе кончик носа, и, наконец, схватил за руку старшего механика.
– Вот так перипетия, сударь! – заключил он торжественно, прощаясь с офицером.
Робер не считал нужным сообщить своим товарищам неприятные предзнаменования, о которых случайно узнал. Что же касается вести об отплытии, то не было надобности и передавать ее. Столбы дыма, вскоре увенчавшие трубу, осведомили на этот счет и других пассажиров.
