– Buenas dias, сеньора Толес.

Мириам вынула ключи из своей потрепанной кожаной сумочки – точнее, подуставшей кожаной сумочки, как она назовет ее позже, когда попытается продать на барахолке, – и открыла дверь в галерею. Ей нравилось, как по-испански звучит «То-леес», вместо ужасного английского «Толс», что означает «сборы и платежи». Неважно, сколько она прожила в Мексике, ей все равно никогда не приестся подобная трансформация ее девичьей фамилии.

– Buenas dias, Хавьер.

– Hace frio, сеньора Толес.

Хавьер был в футболке, и его руки покрылись гусиной кожей. Такой мартовский денек был бы просто подарком в Балтиморе, не говоря уже о Канаде, но по меркам Сан-Мигель-де-Альенде сегодня было очень холодно.

– Наверное, пойдет снег, – сказала женщина по-испански, и Хавьер рассмеялся. Он был человеком простодушным и смеялся над чем угодно, но Мириам была даже в какой-то степени благодарна ему за это. Когда-то чувство юмора было неотъемлемой частью ее натуры. Теперь же, к своему удивлению, ей редко кого удавалось рассмешить, хотя мысленно она то и дело подшучивала над собой, причем довольно неплохо. Конечно, эти шутки были грубоваты, но она ведь всегда была немного циничной, даже когда в этом не было необходимости.

Хавьер устроился в галерею вскоре после того, как Мириам начала там работать. Еще будучи подростком, он подметал тротуар перед магазином, мыл в нем окна, хотя его об этом и не просили, и говорил по секрету turistas, что это был el mejor, самый лучший магазин в Сан-Мигель-де-Альенде. Владелец, Джо Флеминг, воспринимал его двояко. «Со своим косоглазием и волчьей пастью он, должно быть, отпугивает столько же клиентов, сколько заманивает», – жаловался он Мириам. Но ей нравился этот молодой человек, чья любовь к ней коренилась куда глубже, чем казалось на первый взгляд.

– А вы видели снег, сеньора Толес? – спросил Хавьер.

Мириам вспомнилось ее детство в Канаде и бесконечные зимы, когда ей казалось, будто их семью отправили в ссылку. Она так и не получила внятного ответа на вопрос, почему родители решили оставить Англию и переехать в Канаду. Затем женщина подумала о снежной буре в Балтиморе в 1966 году, которая стала настоящей легендой. В тот день они как раз праздновали шестой день рождения Санни и поехали вместе с ней, девочками из ее класса и Хизер в кино на «Звуки музыки». Когда они заходили в кинотеатр, на небе не было ни облачка. Но через два с лишним часа, когда фашисты были свергнуты и семьи музыкантов снова зажили счастливо, город превратился в белую пустыню. Скольких трудов стоило Мириам с Дэйвом пробраться на машине через заснеженные улицы Балтимора, чтобы развезти всех девочек по домам, а потом еще, чтобы они не испортили свои парадные туфельки, донести их на руках до порога и отдать встревоженным родителям! Позже они над этим смеялись, но в тот день им было действительно страшно. Старенький универсал то и дело заносило, и девочки визжали на задних сиденьях. И все же Хизер и Санни запомнили эту поездку как огромное приключение, которое они потом не раз пересказывали.

– Нет, – сказала Мириам Хавьеру, – я никогда не видела снега.

– Ладно, я пойду. Хорошего дня, сеньора Толес.

Ей постоянно приходилось врать. Хотя здесь было куда проще. В Мексике она лгала меньше, чем там, где жила раньше. А все потому, что тут было полно людей, которые приехали сюда, чтобы начать жизнь с чистого листа. Мириам была уверена, что все иностранцы лгали не меньше ее.

Мириам приехала в Сан-Мигель-де-Альенде на выходные в 1989 году. А потом так здесь и осталась. Изначально она планировала переселиться в менее американский и более дешевый городок, где она могла бы совсем не работать, а жить только на свои сбережения и доходы от инвестиций. Но уже через двое суток после приезда она не могла представить себе лучшего места на земле. Мириам вернулась в Куэрнаваку, только чтобы забрать кое-какие вещи и продать оставшееся в Штатах имущество. Когда она купила свой маленький домик, свою каситу, у нее были только кровать и одежда, и с тех пор количество ее пожитков увеличилось не сильно. Казалось, как и новая испанская версия ее фамилии, ей никогда не надоест просыпаться в почти пустой комнате с развевающимися белыми занавесками. Вся домашняя мебель была сосновой, а плиточные полы – совершенно голыми. Единственным ярким пятном во всем доме была посуда ярко-синего и ярко-зеленого цвета, которую Мириам со скидкой приобрела в галерее. Зато если бы она снова решила переехать, ей понадобился бы всего день или два, чтобы избавиться от всех вещей. Конечно, уезжать отсюда она не собиралась, просто ей нравилось иметь такую возможность.

Дом на Алгонкин-лейн был завален разными вещами, буквально ломился от них. Сперва Мириам не возражала против этого. Все-таки основная часть этих вещей принадлежала девочкам. Дети ведь никогда не путешествуют налегке. У них всегда полно шляпок, варежек и игрушек – кукол, плюшевых мишек, мерзких пупсов с торчащими волосами… А у Хизер было еще одеялко, известное как Бад, чьи регулярные исчезновения доводили до истерики всех домочадцев. Хотя Санни тоже не отставала: у нее был воображаемый друг – пес по имени Фитц. Любопытно, что он исчезал ровно с той же периодичностью, что и Бад. Точнее, они всегда исчезали в одно и то же время, с той лишь разницей, что Фитца было гораздо сложнее найти. Санни бегала вверх-вниз по лестнице, то и дело сообщая мрачным голосом, что его нигде нет. «Ни в подвале». «Ни в ванной». «Ни в твоей постели». «Ни в шкафу под раковиной». Для воображаемой собаки Фитц требовал слишком много заботы. Санни даже стала оставлять ему еду, упорно отказываясь понять, что из-за этого в доме могут завестись тараканы или грызуны. А еще она оставляла открытой заднюю дверь, чтобы Фитц мог пойти погулять, когда ему вздумается. В дождливые дни Мириам могла поклясться, что чувствовала в доме запах мокрой псины.

Кроме того, у дома на Алгонкин-лейн, как оказалось, были и свои собственные вещи. Купленный на аукционе – самая первая сделка с недвижимостью, которую заключила Мириам в своей жизни, – он перешел к ним «таким, как есть». Супруги Бетани понимали, что это означало полное отсутствие гарантий, что это был своего рода кот в мешке, мол, «А давайте-ка с вами договоримся!». Но чего они не понимали, так это того, что никто не собирался вывозить оттуда весь хлам. Дом выглядел так, будто внезапно прилетели пришельцы и забрали с собой его бывших хозяев. На столе стояли чашка и блюдце, рядом с полным заварным чайником лежала чистая чайная ложка, а на лестнице валялась книга, раскрытая словно в напоминание о том, что ее нужно поднять. На старой мебели были криво разложены вязаные салфеточки – в ожидании, когда заботливая рука их поправит. Это напоминало Мириам викторианскую версию роботизированного дома из рассказа Брэдбери «Будет ласковый дождь». Семья, живущая в доме, исчезла, но сам он продолжал жить своей жизнью.

Сначала оставленные вещи казались полезным бонусом. Кое-что из мебели еще могло пригодиться, да и посуда была очень ценной. Китайский фарфор, слишком роскошный для повседневного использования, оказался даже лучше сервиза, который Мириам доставала только по праздникам. На заднем дворе девочки нашли покрытые легкой ржавчиной остатки наборов чайных ложек. Причем спрятаны они были в самых неожиданных местах: между корявыми корнями старых дубов, под кустом сирени… Но вскоре все эти сокровища начали тяготить новых жильцов. Им пришлось вывезти из дома столько же вещей, сколько они ввезли туда. Почему предыдущие жильцы не забрали все это с собой? Ответ на этот вопрос семья Бетани получила только через два месяца, когда доброжелательная соседка по имени Тилли Бингем рассказала им, что бывшую хозяйку дома, пожилую женщину, убил на кухне ее собственный племянник.

– Поэтому дом и выставили на аукционе, – сообщила Бингем. – Она умерла, его отправили в тюрьму, а больше наследников у нее не оказалось.

Тилли понизила голос, хотя девочки все равно не могли ее слышать, да им и неинтересно было, о чем их мать разговаривала с соседкой через забор, и прошептала:

– Наркотики.

Изрядно перепугавшись, Мириам начала уговаривать Дэйва вернуть дом обратно на аукцион, даже если им придется понести убытки. «Мы могли бы переехать в центр», – говорила она, зная, что мужу наверняка понравится идея стать жителем одного из огромных особняков на Болтон-хилл. В те времена дома были не такими дорогими, а центр города – куда менее застроенным, но Мириам всегда хорошо разбиралась в вопросах недвижимости. Если бы Дэйв послушался тогда ее совета, они бы теперь жили в гораздо более дорогом и престижном доме, в то время как цены на их закуток в северо-западном Балтиморе так и остались ниже средних.

И, конечно, девочки были бы живы.

Мириам не могла прекратить эту бессмысленную игру, в которую периодически играла сама с собой. Вернуться назад во времени и изменить какое-то событие. Не полностью весь тот день, нет. Это было бы слишком очевидно, слишком просто. Их судьба была предопределена еще до того, как занялся рассвет, до того, как Санни решила провести день в молле, а Хизер напросилась поехать с ней. Если бы только можно было вернуться назад и все изменить! Если бы они все-таки продали дом на Алгонкин-лейн, как того хотела Мириам, или если бы вообще его не покупали, цепь событий можно было бы прервать. Иногда она думала: кто стал теперь владельцем того дома и знал ли он обо всех связанных с ним смертях? Одного убийства вполне достаточно, но если бы покупатель знал всю историю Алгонкин-лейн целиком… Нет, даже Мириам не смогла бы продать ему этот дом, а она в свое время могла продать что угодно и кому угодно.

Как говорится, задним умом все крепки, но не всегда. После исчезновения девочек Дэйв смотрел на прошлое еще более близоруким взглядом, чем на настоящее. Их беда, их проклятие, говорил он, заключалось в том, что они были счастливы. Их жизнь была идеальной, а ничто совершенное не вечно. Послушать Дэйва, так Алгонкин-лейн был просто раем небесным, а какой-то злодей проник через его врата и обрушил на них это несчастье.

Репортеры тоже подключились к этой теме. В те дни люди были менее циничными, а средства массовой информации – менее распространенными. Сегодня новость об исчезновении двух сестер крутили бы по всем центральным каналам как увлекательный детектив для тех счастливых родителей, которые знают, где их дети. Но в те дни шума было немного: только в журнале «Тайм» мимоходом упомянули о пропавших без вести девочках. Большее внимание со стороны общественности помогло бы добиться правды, но Мириам считала, что им с Дэйвом лучше ее не знать. Сегодня любому блогеру-любителю понадобится всего семьдесят два часа, чтобы раскрыть истинную природу ее «алиби», не говоря уже о долгах, которые тянули их семью на дно. Тридцать лет назад полиция сохранила все в тайне, а трастовый фонд покрыл сначала одну, а потом и вторую их закладную. «Дети пропали без вести и считаются погибшими? Что ж, вы заслужили бесплатный дом».

И все же такого рода пиар, как назвал это Дэйв, положительно отразился как на его бизнесе, так и на ее собственной карьере. Особенно в первый год – тогда имя Мириам было ключевым фактором в привлечении новых клиентов. Во время своей болтовни о том, что она могла сделать для заинтересованного продавца или как фирма могла помочь с финансированием проверенным покупателям, она не раз ловила на себе внимательный взгляд одного из клиентов, как правило, женщины. В глазах ее собеседниц стоял вопрос: «Как ты с этим живешь?» – «Молча, – мысленно отвечала Мириам. – Как будто у меня есть выбор!»

Иногда она жалела, что Дэйв не видел ее теперь, когда она работала в магазинчике, похожем на тот, что когда-то был у него. Он бы оценил иронию: Мириам, всегда так скептически относившаяся к «Человеку с голубой гитарой», продавала теперь точно такие же оахаканские глиняные горшки, которые он пытался втюхать среднестатистическим балтиморцам задолго до того, как люди стали готовы к подобной экзотике. Но ей была нужна работа, и хотя у владельца галереи был ужасный вкус, ей он сразу понравился. Джо Флеминг был веселым и добродушным геем, по крайней мере, когда разговаривал с покупателями. Но Мириам еще с первого дня их знакомства поняла, что это всего лишь маска и что на душе у него мрачно и грустно. «Вон идут посетители! – кричала она ему порой. – Пора надеть наши улыбочки, что лежат в коробке рядом с дверью». – «Уже иду, мисс Ригби», – отвечал он с чрезмерным техасским акцентом. И хотя Мириам не разделяла его вкусов, она успешно справлялась с продажами. Весь секрет состоял в том, что ей было попросту плевать, продаст она вещь или нет. С идеальной осанкой и по-прежнему изумительной фигурой, с тронутыми легким серебром темными волосами, она держалась в очень сдержанной и прохладной манере. Но это только подбадривало клиентов покупать у нее, словно этим они могли заслужить ее одобрение, доказать, что у них отличный вкус.

Сегодня утром в магазинчике было тихо. Снегири уже улетели на север, и до общей суматохи перед Пасхой оставалась еще неделя. Мириам впервые приехала в Сан-Мигель-де-Альенде на Пасху в 1989 году, причем совершенно случайно. Прежде Пасха была для нее самым обычным праздником с подарочными корзинами, которые она с таким трудом собирала, и тщательно продуманной охотой за яйцами, которую Дэйв устраивал на заднем дворе. Мириам была «иудейкой», а Дэйв – «лютеранцем», но это было то же самое, как если бы они были немкой и шотландцем, так как никто из них не придерживался своих религиозных обычаев. И пока все советовали им обратиться к Господу, чтобы побороть через него горе, Мириам видела в этом еще меньше смысла, чем до исчезновения девочек. «Бог ничего не объясняет, – говорила она своим родителям. – Он просит тебя подождать – и только после смерти ты получишь объяснение, а может, даже и тогда не получишь».

Вера Мириам была вежливой, ненавязчивой. Даже практикуемый Дэйвом культ пяти огней был сдержанным, спокойным. В Мексике же религия до сих пор была чем-то диким и необузданным. Возможно, это было последствием того, что она долгое время была под запретом, когда в тридцатых годах католицизм ушел в подполье. Но эта теория пришла Мириам в голову только после того, как она прожила здесь несколько лет и прочитала такие книги, как «Далекие соседи» Алана Райдинга и «Беззаконные дороги» Грэхэма Грина. В день своего прибытия в Сан-Мигель она увидела нетерпеливую толпу людей, словно ожидающих начала рок-концерта, и присоединилась к ним из чистого любопытства. Наконец в поле зрения появилась процессия: женщины, одетые в черно-фиолетовые цвета, несли стеклянный гроб с поразительно реалистичным манекеном Иисуса Христа. Иисус слегка смутил ее, но ей понравилось, что его несли именно женщины. То была Страстная пятница, а в Пасхальное воскресенье Мириам поняла, что хочет жить в Сан-Мигеле.

Годовщины. В ее жизни была особая дата – 29 марта, день, когда ей следовало бы оплакивать своих дочерей. Но в тот год это еще была и переходящая суббота между Страстной пятницей и Воскресением. А день, как казалось Мириам, был куда важнее, чем дата. Притворяться, будто она работала в праздник, было безрассудно с ее стороны. Даже Дэйв при всей своей наивности должен был догадаться, что ей, пусть даже она и была одним из лучших продавцов недвижимости, не нужно было идти на работу в воскресенье. Если бы он только не игнорировал все доказательства того, что она изменяет ему! Если бы только он обвинил ее в этом на неделю или на две раньше… Но он, должно быть, боялся, что она уйдет от него. Мириам по сей день сама не знала, остались бы девочки в живых, если бы она не ушла.

Джо приехал с опозданием – владельцу магазина это было дозволено.

– Техасцы, – сказал он и махнул рукой в сторону улицы, где группа туристов со скептическим видом изучала витрину. Он бросил это слово, как ковбой из какого-то старомодного вестерна. – Прикрой меня.

– Но ты ведь тоже из Техаса, – напомнила ему его сотрудница.

– Поэтому я не могу с ними работать. Разберись с ними сама. Я буду в подсобке.

Мириам посмотрела вслед начальнику, как только он исчез за яркими занавесками, отделявшими магазинчик от подсобного помещения. Красное лицо и огромный обтянутый рубашкой живот придавали ему нездоровый вид. Когда они познакомились в 1990 году, Мириам была уверена, что у него ВИЧ. Его живот разрастался все больше и больше, тогда как ноги оставались тонкими, как спички. С самого начала они придерживались правила «Не спрашивай – не рассказывай», поддерживая поверхностную дружбу на протяжении пятнадцати лет. Не задавай вопросов, и не услышишь вранья. Не рассказывай мне своих секретов, и я отплачу тебе тем же. Однажды после длинной вечеринки, когда Джо получил отказ от парня, за которым ухаживал несколько месяцев, он, казалось, был готов выдать все свои секреты. Почувствовав это, Мириам решила сделать первый шаг.

– Мы ведь с тобой такие хорошие друзья, Джо. Незачем вдаваться в подробности, – сказала она, гладя его по руке.

– Знаю. Знаю. Случилось что-то плохое, что-то, о чем ты не хочешь говорить. И знаешь что? Правильно делаешь. Все утверждают обратное, но они ошибаются. Иногда лучше держать все в себе. Что бы ты ни сделала, что бы ни случилось, не нужно оправдываться передо мной или перед кем-либо еще. Даже перед собой не нужно. Забудь об этом, и все.

На следующее утро по Джо было видно, что он очень благодарен Мириам за ее совет. Они были лучшими друзьями, которые не рассказывали друг другу ничего важного, и всех это устраивало.

– Это настоящее серебро? – спросила одна из туристок, войдя в магазин и указывая на браслет с витрины. – Я слышала, здесь много подделок.

– Мы можем легко это выяснить, – сказала Мириам и взяла браслет, чтобы показать пломбу на внутренней стороне, свидетельствовавшую о его подлинности. Но в руки покупательнице она браслет не дала – это было частью стратегии. Она держала его, словно не желая отдавать, словно вдруг осознала, что прикупила бы его для себя. Трюк простой, но он мгновенно вызывал у клиентов желание непременно завладеть вещью.

Техасцы проявляли интерес в основном ко всякого рода украшениям, что было, в общем-то, неудивительно. Одна из женщин, однако, продемонстрировала куда более изысканный вкус и подошла к старинному ретабло Девы Гваделупской. Мириам, заметив ее интерес, начала рассказывать историю о том, как крестьяне принесли кардиналу охапку роз, а через мгновение их лепестки загорелись и превратились в мантию.

– Очаровательно! – восхищалась покупательница. – Просто прекрасно. Сколько вы за него хотите?

– У тебя и правда отлично получается продавать всякое дерьмо, – сказал Джо, выйдя из подсобки, как только туристы вышли на улицу в сопровождении Хавьера.

– Спасибо, – отозвалась Мириам. Через открытую дверь до нее вдруг донесся странный запах. – Ты ничего не чувствуешь? Чем это пахнет?

– Обычный запах сырости после дождя. В прохладную погоду всегда так пахнет. Или что это, по-твоему?

– Не знаю. Похоже на… запах мокрой псины.

«Его нигде нет, – докладывала Санни. – Ни в спальне. Ни в подвале. Ни под кустом сирени. Ни на крыльце». А сейчас Мириам знала, где он. По крайней мере, ей нравилось думать, что Фитц наконец нашел девочек и теперь охранял их, как верный страж.

Что же касается Бада, несчастного одеяла Хизер, то оно было здесь, в Мексике, рядом с Мириам. Маленький квадратик выцветшей синей материи хранился теперь в рамке на прикроватном столике. Никто ее о нем никогда не спрашивал. А если бы и спросили, она бы непременно солгала.