Вечером же неофитам пришлось, как обычно, идти в храм. Они стояли шеренгой вдоль аркады, пошатываясь от усталости и воняя потом. Благовония и травы, тлеющие в жаровнях, словно решили посостязаться в силе запаха с арсами в грязных балахонах. Ясноглазик, предназначенный для заклания, оказался слишком резвым. Он яростно блеял, щелкал зубами и пытался лягнуть жрецов, которые прижимали его, стоя с двух сторон, к алтарному камню. Настоятель перерезал пушистую шею строптивого животного тоже не сразу. Лезвие ножа словно соскальзывало с натянутых, словно струны, жил, а когда же ясноглазик забился в агонии, оказалось, что его кровью забрызган и алтарь, и все те, кто стоял поблизости, включая неофитов.

Хоть Гаррель уже смирился с тем, что отныне подобное мракобесие – часть его жизни, но в этот вечер ему стало особенно дурно и тошно. И еще этот разговор с Уоррелем тяготил душу… Чтобы не глядеть на оскаленное рыло ясноглазика и выпирающие из рваной раны черные трубки артерий, он поднял взгляд на грубо вытесанный на округлой глыбе розоватого базальта лик Шу-Арреля Раздосадованного. И был потрясен тем, что Шу-Аррель улыбается! От базальтовой головы исходило уже знакомое Гаррелю матовое свечение, и божество смотрело не на залитый кровью алтарь, и не на камлающего настоятеля. Шу-Аррель смотрел на Гарреля, только на Гарреля и ни на кого больше на Арсиане или в иных Сферах. Ласково смотрел, с одобрением. И Гаррель ощутил, как оба его сердца наполняются радостью и благодатью.

Гаррель не запомнил в тот вечер ни ужин, ни то, как неофитам позволили вернуться в свое крыло и разойтись по кельям.

Но следующее утро выдалось похмельным. Стоило открыть глаза и натянуть на себя балахон, как разболелась голова и заломило в мышцах. Гаррель через силу заставил себя позавтракать. Во время трапезы он отстраненно отметил, что Уорреля за столом нет. И это Гарреля нисколько не удивило. Жрецы знали свое дело. Словно золотоискатели, которые просеивают песок, они продолжали выбраковку.

После завтрака у неофитов было несколько минут, чтобы пройтись по двору и утрамбовать съеденное. Гаррель побрел в сторону ворот, створки которых уже были открыты, к белеющим нетронутым снегом пустырям по обе стороны шоссе. Вскоре его внимание привлекла знакомая фигура в черном балахоне.

Жрец-вербовщик. Редко же его можно было застать праздным!

Он стоял у крыльца консистории, спрятав руки в рукава балахона, и рассматривал идущих мимо неофитов.

– Брат Ксару! – обратился к нему Гаррель.

– Скорби, друг мой, – отозвался жрец. – Зло пробудилось!

– Это так, – Гаррель склонил голову.

Жрец жестом велел бывшему модельеру подойти.

– Скажи, доволен ли ты жизнью в обители? – спросил он. – Есть ли у тебя какие-то жалобы?

Гаррель пожал плечами:

– Думаю, здесь все же лучше, чем в Приветливом Доме. Хотя бы тем, что воздух чист.

Брат Ксару заухал.

– У меня нет жалоб, – продолжил Гаррель. – Есть только вопросы.

– Я знаю все, что тебя гложет, друг мой, – проговорил жрец. – Иные Сферы – не выдумка. Пока мы не можем приступить к вашему обучению, потому что группа еще формируется. Скоро обитель пополнится новыми арсами, ступившими на праведную стезю. И как только вас станет больше, только тогда откроются двери учебного корпуса.

– Больше? – удивленно протянул Гаррель. – По-моему, за два дня выбыли три арса. Кстати, что грозит Оаррелю и Уоррелю?

Жрец поморщился.

– Сидят пока в холодной. Завтра отправим с оказией в Первый Ареал… вернем в руки полиции. У нас в обители не так уж много ресурсов, чтобы содержать безнадежных грешников.

В тот день Гаррель копал огород в одиночку. За себя и за Уорреля.

И хотя он ни словом не проговорился о том побеге, который планировал Уоррель, ему казалось, что от прочих неофитов его отделило кольцо презрения и недоверия. Остальные наверняка решили, что это он сдал жрецам здоровяка-изобретателя.

А может, и сдал…

Ведь из всех событий предыдущего вечера он отчетливо помнил лишь жертвоприношение и улыбку Шу-Арреля.

Даже оба солнца, висящие в удивительно прозрачном небе объемными шарами, с подозрением глядели на одинокого арса, который гнул спину в центре похожего на лоскутное одеяло поля.

А потом во дворе обители заухал клаксон. Через просвет между учебным и научным корпусом Гаррель увидел восьмиколесный грузовик, окруженный клубами пара и дыма. Эта была та самая машина, на которой привезли в обитель неофитов из Первого Ареала.

Прибыли новые арсы, их голоса звучали удрученно и испуганно. И так будет до тех пор, пока новенькие не привыкнут к соседству с Треклятыми Жрецами.

– Гаррель! – позвал брат Юону, он вышел из-за угла трапезной. – Бросай лопату и иди сюда!

Гаррель лопату не бросил, а отнес ее в подсобку, и затем отправился во двор. Дело предстояло нехитрое: разгрузить машину, перенести ящики и мешки туда, куда прикажет эконом. Заодно Гаррель взглянул на новеньких. Те толпились перед входом в жилой корпус, словно кучка ясноглазиков во дворе бойни. В цивильной одежде, с потухшими от страха глазами,

– Откуда они? – спросил Гаррель брата Юону.

– Пятый Ареал, – пробурчал жрец, примеряясь, как сподручней ухватиться за мешок с сахаром. – Деревенщины. Но, может, хоть от них будет какой-то прок в теплицах. Не то, что от вас – столичных штучек.

Ящики с консервами, со свечами, со специями и благовониями. Мешки с сахаром, мукой и крупами. Бочонок с ламповым маслом, бочонок с уксусом.

Когда Гаррель закончил с разгрузкой, до вечерней трапезы оставалось еще часа три. Нужно было возвращаться на огород, но от усталости не слушались ни руки, ни ноги. И Гаррель присел перевести дух на согретую солнцами скамейку перед трапезной.

Едва он устроился, как перед ним возник брат Юону. Он протянул Гаррелю запечатанный конверт из дешевой желтой бумаги.

– Это тебе. Надеюсь, там добрые известия.

– Благодарю, – Гаррель настороженно принял конверт, имя отправителя ему ничего не говорило. Но почерк…

Почерк…

Как только брат Юону удалился, Гаррель распечатал конверт.

Писал Харрель-Но. Его подростковый почерк было трудно спутать с чьим-либо другим. Харрель-Но делал множество ошибок, путал артикли и пропускал непроизносимые буквы, словно родом был не с Арсианы, а свалился с другой Сферы.

«Мой дорогой То Нда Хо!

Умоляю – прости меня! Только я виноват в том, что произошло. Я знаю, что ты ушел в обитель Треклятых Жрецов, Шу-Аррель видит, ты не заслуживаешь такой кары! Я не знаю, как смогу жить без тебя и смогу ли вообще. Без тебя я никто, ты нужен мне, как воздух. Ты – мое третье сердце.

Прошу – вернись в Первый Ареал! Я давно забрал из полиции свое кретинское заявление. Я верю, что мы все еще можем быть вместе. Я обещаю тебе определиться в ближайшие же дни, я принимаю гормональные таблетки, и у меня начала расти грудь. Я скоро стану такой самочкой, о которой ты всегда мечтал. Мы обязательно будем счастливы вместе с нашими детьми, которых у нас будет много.

И – да! Не самое главное, но очень важное! Я теперь работаю в предвыборном штабе лорда Нарреля, выступаю на площадях, агитирую голосовать за партию Стабильности и Традиций. Я узнал у начальника штаба, что лорд Наррель ищет кутюрье, который бы работал над его образом во время кампании, а в перспективе – и дальше. Одевал не только лорда, но и всю его семью. Я взял на себя смелость через начальника штаба показать лорду некоторые твои эскизы. Лорд Наррель в восторге! Твои ретроколлекции показались лорду близкими по духу, и ему плевать на то, что Ель-Сар поливает тебя грязью. Он жаждет, чтобы ты присоединился к его команде, и обещает тебе солидное жалованье!

Дорогой То Нда Хо!

Возвращайся. Умоляю. Прости, тысячи раз готов это повторять. Я очень скучаю по тебе, так скучаю, что иногда не хочется жить. Если же ты не вернешься, то я не вижу смысла продолжать это пустое существование.

С надеждой,

Твой (а, вероятно, уже твоя) Ту Кун Ель-Хар».

Кровь ударила Гаррелю в роговые выросты.

Он вообще не ждал от Харреля-Но писем, а тем более – покаяний с его стороны. Похоже, Первый Ареал ждут катаклизмы: в кои-то веки Харрель-Но озаботился судьбой Гарреля и проявил инициативу, чтобы изменить ее в лучшую сторону.

Работать личным кутюрье лорда, члена Сената! Пусть этот лорд – мерзавец, тщащийся вернуть цивилизацию Арсианы в каменный век, но все равно – какие перспективы! Ведь всего-то нужно попасть в эти круга, а далее его таланта хватит, чтобы удержаться в высшем свете.

– Гаррель! Что-то ты засиделся, братец, – окликнули проходящие мимо жрецы. – До заката еще далеко. У тебя что, работы нет? Огород сам вскопается?

Гаррель понюхал письмо: бумага действительно пахла феромонами. Интересно, какая получилась самка из этого засранца? Наверняка стройная, длинноногая, с небольшой, но высокой грудью…

– Гаррель! Да что с тобой такое? Столбняк поймал? Или желаешь остаться сегодня без ужина?

Он вздохнул, аккуратно сложил письмо и сунул в карман брюк. Поплелся за опостылевшей лопатой.

Ковыряя каменистую землю, в тот день он не думал больше ни об Иных Сферах, ни о пробудившемся зле, ни о чудовищной пасти, что выворачивается-выворачивается-выворачивается…

Гаррель думал об эскизах, и существующие только в его воображении наряды оживали. А на подиуме блистал Харрель-Но… или же зеленоглазая самка, новая арсианка Ель-Хар; ее черты были размыты, словно модель носила маску из утреннего тумана.

…После ужина Гаррель остался возле рукомойников дожидаться жреца-вербовщика. Брат Ксару как назло долго беседовал с настоятелем за кружкой вина, покинул же трапезную Треклятый в дурном расположении духа.

– Чего тебе? – неприветливо бросил он Гаррелю.

Гаррель замялся. Он сотню раз мысленно проговорил этот диалог: сейчас он попросит, чтобы его вместе с Уоррелем и Оаррелем отправили назад в Первый Ареал. Брат Ксару, конечно, пожурит его за нестойкость, напомнит о предназначении. Гаррель извинится, но продолжит стоять на своем. Мол, осознал, что этот путь не для него, мол, он такой же дефективный, как те двое, которых вернут полиции. Брату Ксару ничего не останется, кроме как позволить подопечному покинуть обитель.

– Я хотел узнать… – пролепетал, опустив глаза, Гаррель. – Транспорт в Первый Ареал отправится утром?

– Нет, – буркнул жрец, подставляя руки под струю воды. – Машина ушла сегодня днем, – он повернулся к Гаррелю и сверкнул глазами. – А с чего бы этот интерес?

– Я просто спросил, – ответил Гаррель, подавая жрецу полотенце.

– Праздность – это грех, – высказался брат Ксару, на миг он задумался, затем щелкнул пальцами и добавил: – Сейчас пойдешь в храм, возьмешь метлу, тряпку, ведро и вылижешь там все. Слаба в тебе вера! Вот что меня тревожит…

Сказав это, жрец сыто рыгнул и вразвалочку удалился.

Следующим утром Гаррель собрал все эскизы, которые он нарисовал, пребывая в обители. Какие-то наброски были годными, какие-то – безнадежными.

Но куда более безнадежным было то, что он затеял.

В час, когда лучи первого, красного, солнца просочились из-за горизонта, жрецы открыли ворота. Гаррель вышел во двор, окинул напоследок взглядом еще не освещенные постройки обители, плотнее запахнул балахон и решительно зашагал в сторону белеющей свежевыпавшим снегом свободы.