В тринадцатый день поры Всеобщего Ликования, выпадающей по завету Смеющегося Бога Шу-Арреля на первую четверть весны, То Нда Хо Гаррель снова сорвался. Проступок, совершенный им в святую для каждого арсианца пору, не мог заслужить прощения, и его не простили.

Гаррель и Харрель-Но ругались в тот вечер, им вторил гром, и дождь поливал слезами, словно предвидя то, что произойдет далее, оконные стекла квартиры-студии, которую снимал модельер вместе со своей лучшей моделью.

Началось с того, что Гаррель промок до чешуйки, когда добирался домой на дешевом фуникулере, рассчитывая таким образом сэкономить пару зелененьких билетов. Туман заполнил пропасть между двумя небоскребами Первого Ареала со скоростью лавины. Засверкали молнии, хлынул дождь со снегом. Фуникулер полз, часто останавливаясь, к приемной террасе похожего на скалу многоквартирника, и Гаррель думал, глядя на растворяющиеся в тумане канаты, что пройтись пешком было бы гораздо быстрее и безопаснее.

…Нет. Началось с того, что директриса Ель-Сар вызвала его в свой кабинет для приватного разноса. Тезисы директрисы были прежними: эскизы – богомерзки, Гаррель тренд не ловит, лепит или опостылевшее ретро, или малопонятный целевой аудитории неформат – тешит собственные амбиции! – заказчики и учредитель недоумевают – за что модельер получает зелененькие билеты? Гаррель не стал спорить и говорить, что жалованье ему задерживают с конца зимы, что примерно в это же время возникли дурацкие претензии, раньше их не было, и что кто-то из присутствующих здесь – идиот. Либо идиот – он, поскольку до сих пор не внял замечаниям, либо идиотка – директриса, потому что смотрит и в упор не видит его работу. Вместо этого он тихо спросил: «Харрель-Но?» Директриса позеленела, поклацала зубами, не в силах сдержаться, или, не имея привычки прятать чувства. «Я тебе глаза выцарапаю! – прошипела Ель-Сар. – Оставь мальчика в покое, бездарная нищая образина!» Гаррель вздохнул и улыбнулся: «Негоже давать волю гневу в святую пору». «Не корчь из себя святошу! Харрель-Но – мой! И упаси тебя все боги и демоны Сфер преследовать его! Мой! Мой!»

…В коридоре дома, где он снимал квартиру, Гаррель столкнулся с парой Треклятых Жрецов в черных одеждах. Торопливо уступил им дорогу, прижавшись к стене мокрой спиной. Натужно рассмеялся жрецам вслед, надеясь, что эта встреча не сулит грядущие беды.

Харрель-Но сидел на матраце, брошенном на замусоренный пол. Из одежды на модели были лишь мини-шорты и белые заношенные носки. Харрель-Но уплетал копченую птицу, купленную в быстрокорме, а кости, шкурки и жир швырял куда попало.

Гаррель остановился в дверях, упер руки в бока, и попытался понять, что сильнее всего в этот момент его выводит из себя.

Приторно-красивая, похожая на лицо юной самочки, физиономия Харреля-Но? Его лоснящаяся от потеков птичьего жира безволосая грудь? Его желтые пятки, выглядывающие из дыр на носках?

А может, то, что Харрель-Но потратил зелененькие билеты на роскошную жратву, хотя за квартиру до сих пор не уплачено и они не могут накопить нужную сумму? Или то, что модель умял копченую птицу сам, не дождавшись Гарреля?

А может, все это вместе плюс бардак в квартире и терпкий запах феромонов директрисы Ель-Сар, который остался на легкомысленном наряде Харреля-Но, что валялся сейчас на полу, и на его шелковистой, так и хочется прижаться щекой, коже?

– Ты обещал определиться, – буркнул Гаррель.

– Улыбнись, – ответил с набитым ртом модель. – Праздник нынче…

– Ты обещал определиться и стать самкой! – повторил сипло Гаррель.

– Ты можешь говорить мне «она», если тебе так нравится больше. Я ведь не возражаю, – Харрель-Но рыгнул, потом поглядел на модельера нежно-зелеными с янтарными крапинками глазами и сказал примирительно: – Ну, к чему эта спешка, остроухий? Сказал, определюсь – значит, определюсь. – Он посмотрел на то, что осталось от птицы, и добавил: – Извини, я начал лопать и не смог остановиться. Ты же меня знаешь. Я – прожорливый.

– Ты спишь с Ель-Сар! – почти выкрикнул Гаррель.

Харрель-Но отхватил острыми зубами кусок грудки, бросил объеденную тушку на матрац, вытер руки о шорты.

– Ревнуешь, значит? – проговорил он, жуя. – С директрисой спят все, чтобы ты знал. Все, кроме тебя. Потому что ты не в ее вкусе. Ты вообще ни в чьем вкусе. Ты – уродливый закомплексованный нищеброд, который мечтает обладать самой красивой самкой Первого Ареала, как только она себя осознает.

– Ты – паразит, который использует всех и вся, чтобы только набить брюхо и заполучить очередную побрякушку! – выпалил в ответ Гаррель. – Ты клялся, что станешь моей самкой и родишь наследника, но тебе просто было нужно попасть в модельный бизнес!

– Нет, остроухий, нет… – Харрель-Но покачал головой. – Просто я пожалел тебя. Что-то такое было в твоих глазах… Что-то такое, что мне стало страшно и больно, едва я заглянул в них… Ты был, как само одиночество. Шел опустошенный и больной. Тебя снова кто-то обидел, снова указал на то, кем ты являешься на самом деле. И ты бы выпрыгнул из окна, если бы в твоей жизни не появился я.

– Ты – мерзкая похотливая тварь, которую Смеющийся Бог наделил двумя наборами, чтобы ты достигал самых низменных целей! Ты никогда меня не любил! Ты врал мне все время!

– Да, Гаррель! Я извращенец и грешник! И я с тобой, потому что ты другого не заслуживаешь! Ты сам себе врал, полагая, что я стану длинноногой самочкой-домохозяйкой! Посему ты будешь пользоваться тем, что есть, пока я позволяю. Потому что только я могу представлять достойно то безвкусное тряпье, которое ты считаешь своими шедевральными работами! Без меня ты никто! Это я сижу с тобой ночами, когда ты льешь слезы над безнадежными эскизами! Твои самые удачные идеи и находки подсказаны мною! Только благодаря мне ты держишься на плаву вопреки своей никчемности, и это я упросил Ель-Сар не выбрасывать тебя на улицу!

Гаррель ударил Харреля-Но ногой в лицо.

Но не потому, что ему доводилось бить ногами кого-то раньше. И не потому, что хотел ударить как можно сильнее.

Просто это было удобно: Гаррель стоял, а Харрель-Но сидел.

Потертый до такой степени, что скоро придется показывать сапожнику, мысок ботинка угодил модели в скулу. Харрель-Но клацнул зубами и упал на спину.

Гаррель почувствовал прилив адреналина, а вместе с ним – эйфорию. В голове зашумело, замусоренная, сумрачная квартира как будто заполнилась теплым матовым свечением. Гаррель покачнулся, словно перебрал хлебной закваски, но все же устоял.

Харрель-Но закашлялся, выплюнул на матрас недожеванные остатки птицы.

– Жи… жи… животное, – простонал он и тут же прокричал сдавленным от подступающих слез голосом: – Как ты посмел! В лицо, да? Мне же на работу завтра!..

Гаррель брезгливо тряхнул руками. Он больше не злился. Он чувствовал себя опустошенным. Сейчас бы просто снять мокрую одежду и посидеть, прижавшись спиной к теплому радиатору. С планшетом и карандашом, выводя на бумаге какие-нибудь закорючки. И желательно – в тишине…

– Подлое животное! – вскричал Харрель-Но. Он завозился на полу, затем поднялся. Ноги – полусогнуты в коленях, локти прижаты к бокам, кулаки сжаты. У Харреля-Но было мускулистое, поджарое тело. Гаррель сам подарил модели абонемент в тренажерный зал, потому что заботился об этом лживом и неблагодарном куске дерьма.

Физически сильный, но в душе – слабак и истерик, как и все неопределившиеся. Ему бы успокоиться, притихнуть, забиться в угол и тихонько выплакаться, а потом отыграться на отходчивом и зависимом Гарреле…

На скуле модели выступила кровь. Собралась блестящей рубиновой каплей под роговой пластиной. Гаррель смотрел на эту жидкую драгоценность, точно завороженный. Ему казалось, что в ней он видит свое искаженное отражение. И, быть может, именно оно показывало истинную суть Гарреля, и таким он был в глазах каждого жителя Первого Ареала – безобразным, гротескным.

Харрель-Но кинулся на Гарреля. Первым делом он пнул любовника между ног. Затем вцепился ногтями в лицо.

Гаррель рос с двумя старшими братьями. Его определение затянулось до подросткового возраста. Пока оно не случилось, старшие всячески издевались над младшим: помимо подзатыльников и оскорблений, каждый вечер они стягивали с него штанишки, чтобы проверить, что же там, в конце концов, получилось. Старшим очень хотелось сестренку. Но Гаррель стал тем, кем он должен был стать. А еще он научился держать удар и, давая сдачи, бить наверняка, как в последний раз; только так можно было осадить двух подонков, с которыми приходилось жить под одной крышей.

И сейчас он отреагировал раньше, чем подумал. Боли в паху он не ощутил, боли от царапин на лице – тоже. Но руки Харреля-Но были липкими и тошнотворно воняли копченой птицей, Гаррелю стало трудно дышать. Квартира все еще утопала в матовом свечении, он плохо понимал, что делает.

Ударил с полуоборота правой Харрелю-Но в грудь. Отстраненно зафиксировал сухой треск ребер. Ударил левой Харрелю-Но в лицо.

Харрель-Но отпрянул. Теперь он глядел на Гарреля с ужасом. На губах модели выступила кровавая пена.

– Может, ты успокоишься? – тяжело дыша, предложил Гаррель.

Еще несколько секунд они смотрели друг на друга: зеленые с янтарными крапинками глаза – против огненно-черных, пылающих. Затем Харрель-Но бросился к окну.

Он заколотил ладонями по стеклу и завопил, рыдая:

– Помогите! Помогите кто-нибудь! Пожалуйста… Он меня убьет!

Матового света в квартире стало еще больше, и было так тепло, словно Гаррель погрузился в бассейн у горячих источников на окраине Первого Ареала, к которым пускали за два зелененьких билета. Он так долго не позволял себе этого удовольствия. Оказывается, вызвать те же ощущения проще простого…

Гаррель поддел мыском матрац, отшвырнул с дороги. Шагнул к Харрелю-Но и схватил его сзади за шею. Крепко схватил, до хруста в пальцах.

– Заткнись, заткнись, заткнись… – прошипел в унизанное серебряными кольцами ухо модели; и Харрель-Но поперхнулся криком. – Убирайся!

Гаррель швырнул любовника через квартиру к дверям. Тот, позабыв об одежде, выпрыгнул за порог. Следом за ним Гаррель отправил и обглоданную птичью тушку. Но проклятая жратва ударилась об косяк и срикошетила обратно в квартиру.

Матовое свечение иссякло. Тепло тоже. Как-то одновременно, точно щелкнули выключателем. Он снова был один на один с сумрачным, грязным пространством, а за окном все так же монотонно шелестел дождь.

Стало очень тяжело. Так тяжело, что одно из сердец Гарреля остановилось, и модельер, словно подкошенный, рухнул на пол.

Из последних сил он потянулся к матрацу, подцепил кончиками пальцев и придвинул к себе. Забрался под него, словно под одеяло. Уставился на дрожащий квадрат света, что падал из окна на высокий потолок. Больше всего в тот момент он желал, чтобы второе его сердце встало тоже. Но Смеющийся Бог был милосерден. Как всегда – до отвращения, до сардонической гримасы и боли в зубах милосерден.

…Он проснулся от шума.

На лестничной площадке громыхали тяжелые ботинки. Кто-то говорил, не особо таясь, но в то же время стараясь быть не слишком громким.

Хлопнула дверь, и квартиру в считаные мгновения заполнили силуэты. Заметались по стенам и полу пятна фонарей. Одно из них легло Гаррелю на лицо.

– Улыбайся, – проговорили снисходительно. – Это полиция.