Глава XXI. ОБЪЯСНЕНИЕ

Его приняла герцогиня.

Из великолепного, с колоннами, вестибюля, где он ждал, пока камергер объявит о его приходе, Просперо провели через галерею героев в покои супруги адмирала, обставленные с языческой роскошью благодаря щедрой дани, взимаемой со стран Востока.

Она не поднялась ему навстречу, а ее темные глаза смотрели и печально, и сурово одновременно.

Просперо низко поклонился.

— Я полагаю, — сказал он, — что возвращение с того света редко приходится кстати живущим. Они умеют извлечь выгоду из чужих смертей.

— Но смерть облегчает прощение, — ответила герцогиня.

— Я пришел не за прощением, мадам.

— Что? — она хмуро взглянула на него. — Такая самонадеянность?

— Нет. Такая покорность. Я знаю, что меня простить нельзя.

— Тогда я удивляюсь, зачем вы вообще пришли.

— Чтобы рассказать все самому. Чтобы моя провинность не казалась серьезнее, чем она есть на самом деле. Герцогиня мрачно покачала головой.

— Я не думаю, что моя племянница согласится принять вас. Даже в случае ее согласия вам не следует с ней встречаться, если вы не хотите усугубить ее страдания. Она и без того страдает.

— Вы полагаете, ей лучше числить меня в мертвых, чем в живых?

— Разве это удивляет вас? Мертвого вас, вероятно, можно вспомнить добрым словом. Героизм вашей предполагаемой смерти во многом искупал ваши прегрешения.

— Если я вел себя благородно, мое благородство не уменьшится от того, что я выжил.

— Коль уж вы жили, причиняя боль другим, то будете делать это, и воскреснув из мертвых.

— Будьте милостивы, монна Перетта, позвольте мне увидеть вашу племянницу.

— Стоит ли настаивать? Как я уже сказала, это лишь усугубит ее мучения, разбередит раны.

— Если бы я так думал, я не просил бы. — И он быстро добавил: — Я люблю Джанну больше всего на свете, больше жизни и чести.

— Вы уже это доказали. Разве нет?

— Возможно, вы перемените мнение, когда узнаете все. Темные глаза герцогини вглядывались в Просперо, мелкие черты ее лица смягчились. В конце концов, она была добросердечной женщиной, не помнящей зла. И дело было в нем самом, а не в его мольбах. Он стоял перед ней прямой и статный, в темном костюме простого покроя, с высоко поднятой головой, открытым искренним взором. Просто не верилось, что этот человек способен на что-то дурное.

— Согласны ли вы на встречу с Джанной в моем присутствии? — спросила герцогиня. Он кивнул.

— О большем я и не прошу.

Монна Перетта уступила, и вскоре Просперо увидел Джанну. Рядом с молодой женщиной, поддерживая и ободряя ее, стояла герцогиня.

Джанна была с ног до головы облачена в черное, что еще больше подчеркивало белизну ее шеи и лица. Мертвенная бледность невесты поразила и ужаснула Просперо. Увидев его, Джанна инстинктивно подняла руки и уже почти протянула их к жениху, но потом они безвольно упали, а лицо женщины померкло.

— Почему вы здесь? — спросила она и, повинуясь какому-то порыву, добавила: — Почему вы живы?

— Потому что варвар-корсар проявил больше рыцарства, чем благородные христиане, которые дважды бросили меня погибать: первый раз, когда покинули меня в опасности, и второй раз, когда схватили посланника, отправленного в Геную, чтобы привезти выкуп за меня.

— О ком вы говорите? — резко спросила герцогиня.

— О некоторых господах из дома Дориа. Ее лицо приняло сумрачное выражение.

— Мне кажется, вы обманули меня. Я думала, что вы пришли как проситель, а не как обвинитель.

— Имейте терпение, монна Перетта. Я не обвиняю. Я не упрекаю. Я лишь утверждаю. Все эти недружественные действия вновь оживляют родовую вражду, которую я готов был похоронить.

— Верно ли я вас поняла? Вы смеете утверждать, что мой супруг или кто-то из его дома знал о том, что вы остались в живых? Что они приложили руку к пленению посланника?

— Я могу привести посланника. Это мавр по имени Якуб-бен-Изар, которого я обнаружил в тюрьме сегодня утром.

— Я не поверю ни единому слову и двадцати мавров, если они подтверждают то, что говорите вы.

— Тогда мне не на что надеяться. Если не верят моему свидетелю, как я могу рассчитывать, что мне поверят на слово?

— В чем поверят? — неожиданно спросила монна Джанна. — Можно ли объяснить словами… нет, даже не смею выговорить. Громкие слова так же бесполезны, как и лживые. Почему же ты не уходишь, синьор Просперо? Ты теряешь время.

— Это не имеет значения. Как и вся моя оставшаяся жизнь. Я прошу еще немного вашего внимания. То, что я скажу, поможет вам вновь обрести гордость.

— Гордость? — ее голос зазвучал напряженно. — Так вы думаете, что ранили мою гордость? Именно ее?

— Я хочу, чтобы вы точно знали, в чем я грешен и против чего погрешил.

— Вы полагаете, это неизвестно? Вы думаете, еще что-то осталось тайной?

— Я знаю. Но поступки людей не всегда таковы, какими кажутся со стороны. Мой дядя кардинал, когда судьба сыграла со мной злую шутку и я в отчаянии пришел к нему за помощью, напомнил мне, что Адорно негоже таить обиду на синьора Андреа.

— И что же это была за злая шутка судьбы? — резко спросила герцогиня.

— Если вам будет угодно выслушать меня, — попросил он.

Герцогиня повела Джанну к дивану, покрытому блестящей персидской накидкой, и Просперо рассказал им все. Признался в двуличии, в том, что принял предложение Дориа о союзе в надежде улучить момент и отомстить за убийство отца. Поведал о том, в какое отчаяние повергла его необходимость ложной помолвки с Джанной Марией Дориа: ведь в действительности он любил Джанну Мональди. Просперо рассказал о беседе с кардиналом накануне отплытия в Алжир и о том, как кардинал помог ему забыть все мысли о кровной вражде, независимо от того, какие последуют упреки и проклятия со стороны Адорно. Все дальнейшее — неудачная экспедиция в Шершел и другие события — теперь не имело значения. Он надеялся лишь, что Джанна поймет, в каком ужасном хитросплетении обстоятельств он очутился, и поверит, что ему было совсем не легко унизить ее этой ложной помолвкой. В самом конце своего рассказа Просперо замялся, подбирая слова.

Его история глубоко тронула герцогиню. Это было ясно, потому что она смотрела на Просперо с состраданием, глазами, полными слез. Но неизвестно, как ко всему сказанному отнеслась Джанна. Она сидела неподвижно, сложив руки и склонив голову.

Молчание затягивалось. Похоже, они ждали продолжения, а Просперо хотелось услышать хоть слово от них.

Наконец он тихо сказал:

— Это все. Благодарю вас за терпение, с которым вы меня выслушали. А теперь я ухожу.

Он торжественно поклонился и уже повернулся, чтобы уйти, когда Джанна тихо произнесла:

— Вы излили душу и не просите о прощении?

— Да. Я говорил монне Перетте, что мои деяния непростительны. Так сложились обстоятельства. Каяться поздно. Я просто признаюсь в своих тайных пороках.

— Вы объясняетесь, — поправила его Джанна все тем же странным спокойным голосом. — Память подсказывает мне…

Она думала о той странной перемене в нем, которую почувствовала, когда он прибыл из Неаполя. Джанна вспомнила, как ему, наконец, удалось прийти в себя, вновь обретя спокойствие и непринужденность. Теперь она поняла, что это, должно быть, результат беседы с кардиналом Адорно.

— Мои воспоминания подтверждают вашу искренность. — Внезапно она встала, неотрывно глядя на него полными нежной грусти глазами. — Мой бедный Просперо, вам незачем просить прощения. Оно уже даровано вам. — Ее глаза наполнились слезами. — Могу ли я отвергнуть вас сейчас, когда вы все объяснили? Вы вернули мне то, что я утратила, то, без чего, казалось, не смогу жить и умру.

— Джанна… — только и сказал он, но в его голосе и взгляде чувствовалось такое благоговение, какого он не достигал ни в одном из самых трепетных своих сонетов.

Джанна сквозь слезы улыбнулась смущенной герцогине.

— Не оставите ли вы нас ненадолго наедине, мадам? — попросила она. Монна Перетта испугалась, заметив, как преобразилась ее племянница.

— Для чего, дитя мое? Не тешишь ли ты себя ложными надеждами? Она повернулась к Просперо.

— Этот посланник… Этот мавр, которого вы обнаружили в тюрьме… Это правда?

— Не только, сам он может прийти и все подтвердить. Если надо, сюда явится начальник тюрьмы и расскажет, как мавра заточили туда полгода назад.

— Полгода назад? — переспросила герцогиня. — Когда именно?

— В начале прошлого ноября. Она облегченно вздохнула.

— Просперо, тогда мой муж не имеет к этому отношения. С октября до Рождества он был со мной в Акви.

Тут Просперо вспомнил, как Якуб говорил, что передал письмо именно Джанеттино Дориа. Он так и сказал, добавив, однако, что в таких вопросах племянники, должно быть, действовали от имени своего дяди.

Герцогиня покачала головой.

— У вас нет оснований говорить и думать так.

— Я всегда видел согласие между ними, Герцогиня подавила раздражение.

— Я не буду обсуждать с вами этот вопрос. Не стоит он того, поскольку… Разве вы сами не видите?

Она перевела глаза с Просперо на Джанну, и печаль смягчила суровость ее взгляда. Обняв Джанну за талию, Перетта привлекла ее к себе.

— Кто бы это ни был — мой супруг или Джанеттино, — он в меру своего разумения действовал ради блага Джанны, ибо знал о том, что вы помирились с нами лишь для виду. Я не оправдываю его, но и не обвиняю. Я только прошу вас понять, что не стоит тешить себя надеждой на женитьбу. Дориа больше никогда не поверят вам. Так не обвиняйте же их.

— Не буду, — сказал Просперо. — Пропасть нашей вражды слишком широка, чтобы наводить мосты. Но стоит Джанне пожелать, и помолвка, несмотря ни на что, будет считаться действительной.

— Помолвка, которая теперь оскорбительна для обеих сторон — Адорно и Дориа?

— Адорно и Дориа — еще не весь мир, — сказал Просперо и добавил:

— Пусть будет так, как хочет Джанна. Глаза Джанны сделались испуганными.

— Мой дорогой, мне страшно. То, что говорит тетя Перетта, — правда. Вы навлекли на себя раздражение обоих семейств, и теперь вы будто между молотом и наковальней.

— У меня крепкие кости, — заявил Просперо.

— У вас, но не у Джанны, — ответила ему герцогиня. — А ей придется разделить с вами все тяготы.

— Меня это не пугает, — возразила Джанна.

— Но это беспокоит меня и должно беспокоить Просперо.

Тут их разговор был прерван. Вошел дворецкий. Он объявил, что кузен адмирала, Ламба Дориа, просит принять его. Герцогиня подавила свою тревогу и спокойно велела слуге провести синьора Ламбу в большую галерею, пообещав вскоре прийти туда.

Затем, затаив дыхание, она подошла к Просперо.

— Он не должен видеть вас здесь и даже подозревать о вашем присутствии.

Просперо был готов заспорить, но герцогиня не дала ему раскрыть рта, напомнив о вспыльчивом нраве Ламбы и попросив, ради ее и Джанны блага, тотчас же оставить их. Видя, как она испугана, Просперо уступил и расстался с женщинами. Их разговор, начавшись под мрачной сенью черных туч, неожиданно завершился при свете солнца, пусть еще бледном и робком.