Глава XI. ПРОЧИДА

До отъезда Просперо они больше не встречались. И только на следующее утро, когда Амброджо провожал его до садовой калитки, на которой красный крест все еще предупреждал горожан о том, что от этого дома лучше держаться подальше, Просперо передал старому слуге записку для госпожи. Она содержала его двенадцатый сонет «Прощание с радостью», который начинался словами: «Amando men, l'onor saria men, caro» . Ловеласы могут знать, а могут и не знать его. Даже в «Прощании с Лакастой» не звучит столь глубокая нота безнадежности, как в этом сонете Просперо, и нет той горечи, которая свойственна его последней строке: «Возьми себе эти несколько последних жемчужин, сорвавшихся со струн моей души».

Прежде, чем оседлать лошадь, которую старик раздобыл для него, Просперо вложил в ладонь Амброджо вместе с запиской пять золотых дукатов.

Он поскакал прочь, оставив в этом доме свое сердце и увозя с собой еще более глубокую ненависть к роду Дориа, ибо на счету, по которому им рано или поздно придется платить, было теперь и его разбитое сердце.

В пути он много думал о монне Джанне и понял, что она воздвигла между ними барьер лишь потому, что была прелестной женщиной, которую он обожал. А поскольку, как он уже успел обнаружить, в ее душе соединилось множество достоинств, таких, как прямота, нежность и искренность, то он обязан принять этот барьер как неизбежность.

Стоял августовский вечер, моросил дождь, когда Просперо без приключений прибыл во Флоренцию, в бедный дом на Лонгарно , где, благодаря милости Строцци, жила его мать — в положении, вряд ли приличествовавшем дочери такого знаменитого аристократического рода.

Она встретила сына с восторженной нежностью. Монна Аурелия ни на миг не переставала ждать его. Дель Васто написал ей, что Просперо спасся. Но время шло, и росла тревога за сына. После того, как первая радость от встречи немного улеглась, мать принялась горько сетовать на неудобства, на которые сама себя обрекла.

Когда Просперо поведал ей об унижении, которому подверг его Филиппино, посадив на галеры, она сочла это пустяком в сравнении с лишениями, испытанными ею самой из-за условий, недостойных женщины ее возраста и положения. В конце концов, то, что выпало ему, было в какой-то степени уделом солдата, превратностью войны. А ее страдания, заунывно причитала она, есть итог ее собственных ошибок, потому что она на беду свою вышла замуж за слабохарактерного человека и родила сына, который, увы, пошел в отца.

Ее упреки в свой адрес Просперо выслушал молча, но, когда мать начала порочить память отца, не вытерпел и возмутился.

— Я говорю о мертвом лишь то, что могла бы сказать о живом, — совершенно искренне ответила монна Аурелия и напомнила сыну, что она принадлежит к числу людей, которые всегда говорят то, что думают.

В ответ он заметил, что такие люди редко думают правильно и еще реже придерживаются хорошего мнения о других. Он считает, что они лишь выставляют напоказ злобную прямоту. В продолжение разговора мать поначалу яростно ругала всех Дориа, а потом начала бранить Просперо за медлительность в сведении счетов с ними. Напрасно он оправдывался тем, что не было подходящего случая. Энергичный человек, твердый в своих намерениях, отвечала она ему, не ждет удобного случая — он сам находит его. Но, поскольку он наслаждался вольготной жизнью, добавила она с бессердечным эгоизмом, то ему, должно быть, ничуть не больно видеть свою мать в роли изгнанницы.

Однако, когда настал час разлуки, эта женщина, сохранившая остатки былой красоты, страстно прижала сына к груди и горько зарыдала, не желая столь быстро расставаться с ним.

Просперо провел с ней всего два дня, а когда уезжал, душевные раны его саднили еще больнее, чем сразу же после приезда.

Он поехал в Ливорно, чтобы найти там корабль, который отвез бы его в Неаполь. Это было не трудно, поскольку осада велась уже не так рьяно. Лотрек мог бы с бесполезным упорством продолжать ее, но у его отрядов, выкошенных чумой, которая перекинулась из города в его штаб-квартиру, не было сил замкнуть кольцо окружения. И экипажи венецианских галер, охранявших бухту под командованием Ландо, утратили бдительность, поняв по настроению командира тщетность своих усилий.

В Кастель-Нуово высокий белокурый принц Оранский при встрече с Просперо выказал одновременно и радость, и удивление. Просперо прибыл как нельзя кстати, признал он. Транспортные корабли уже загружались в Пьомбино, а императорский капитан дон Рамон Варгас тайно собирал небольшую эскадру галер для их охраны, ремонтируя и одновременно укомплектовывая их за неимением рабов наемными гребцами. Пять таких судов уже были готовы и хорошо снаряжены для сопровождения транспортных кораблей. Но не было опытного командира. Дон Рамон не знал моря, и принц вынужден был отклонить его кандидатуру. Он предложил это рискованное предводительство Просперо.

— Если вы сможете прорвать блокаду, — убеждал его принц, — вы поможете императору в Неаполе; на этот раз у нас есть свежие подкрепления, и нам будет легче продержаться до полного разложения французов.

На этом разговор закончился. Радуясь, что дела отвлекут его от тяжких дум, Просперо тотчас же уехал. Через два дня он встретился с Варгасом в Пьомбино, где все уже было в полной готовности. К пяти галерам, о которых говорил принц Оранский, Варгас в последний момент добавил шестую. Они были хорошо оснащены и полностью укомплектованы наемниками. Транспортных кораблей тоже было шесть: две бригантины и фелука, загруженные зерном, и три неповоротливых, набитых добычей, перегруженных галеона.

С этим флотом Просперо немедленно покинул Пьомбино и, подгоняемый попутным ветром, благополучно достиг укрытия на северной стороне острова Прочида, у северного побережья Неаполитанского залива. Это произошло на рассвете седьмого дня после расставания с принцем и принятия командования флотом. К концу плавания ветер ослаб, и всю последнюю ночь галеры тащили на буксире нагруженные корабли. Просперо настоял на этом потому, что хотел прибыть на место под покровом ночи, чтобы никто не смог предупредить венецианцев. В его тщательно продуманном плане большую роль играло местонахождение островка Прочида, лежащего между материком на востоке и крупным островом Искья на западе, на другой стороне пролива, имевшего около двух миль в ширину.

Укрывшись за островом, Просперо дал гребцам пять часов на сон. Сам он тем временем сошел на берег и с холмов, возвышавшихся позади замка на мысе Роччоза, осмотрел весь Неаполитанский залив, который простирался перед ним от города Бая, воспетого Горацием, до туманного мыса Позилипо, заслонявшего от глаз Неаполь, и еще дальше, до вершины Везувия, над которой в голубом небе почти неподвижно зависло плотное белое облако. Справа от Просперо, чуть ниже, по склону холма лепились домики с плоскими крышами. Городок на острове, окруженный виноградниками и садами, только начинал просыпаться.

С возвышенности Просперо изучил узкий пролив между островом и материком. Море было залито багрянцем наступающего рассвета и матово светилось, как опал. На западе, в паре миль дальше, за плоским полумесяцем островка Вивара, круто возвышался берег Искья. Над зеленым островом царил потухший вулкан Эпомео. На Искье родился друг Просперо дель Васто. Но сейчас Просперо интересовал узкий пролив, отделяющий остров от Прочиды, как будто специально предназначенный для игры в прятки, в которую он собирался сыграть с венецианцами.

Он стоял неподвижно, будто часовой, пока наконец в девять часов не заметил блокадную флотилию, которая направлялась в обход мыса Позилипо. Он насчитал десять галер, идущих в патруле развернутым строем. По оценке Просперо, их скорость вряд ли превышала два узла.

Затем он быстро спустился вниз через виноградник, по малонаселенному северному склону холма к бухточке, в которой, по-прежнему незамеченный, стоял его флот. Поднявшись на борт, он вызвал Варгаса, поручил ему командование дивизионом из трех галер и дал подробные указания, как действовать.

Через час или чуть позже, в начале одиннадцатого утра, один из венецианских капитанов адмирала Ландо, глядя с кормы, к своему изумлению заметил выплывающую из пролива Прочида в трех милях позади него бригантину, подгоняемую южным бризом, и три галеры, которые, по-видимому, ее сопровождали.

— Если это испанцы, направляющиеся в Неаполь, — сказал он, — то позвольте мне выразить восхищение их дерзостью.

Ландо, должно быть, держался того же мнения, поскольку в этот миг с флагманской галеры протрубили сбор.

— Поворачивай! — понеслось от галеры к галере, и гребцы по левому борту сели лицом к носу кораблей, подавая назад, тогда как гребцы правого борта продолжали грести вперед. Тяжелые корабли повернулись кругом, как на шарнирах, и пошли к Прочиде, вытянувшись полумесяцем, чтобы окружить неприятеля.

Бригантина, которая подходила восточным галсом к мысу Мизено, как будто внезапно осознав, в какую ловушку она попала, развернулась и направилась на запад, забирая чуть к северу. Теперь ее ход, прежде весьма вялый, слегка ускорился благодаря попутному ветру. Галеры конвоя поспешно и суетливо развернулись, чтобы последовать за ней и прикрыть отступление.

Они прошли к югу от Прочиды, и вскоре стало ясно, что суда направились в пролив Искья с намерением ускользнуть этим путем.

Ландо пустился в погоню, но остановился, заподозрив ловушку. Он понимал, что, имея преимущество почти в три мили, испанские галеры, даже идя не быстрее его собственных, опередят его на обходе острова, первыми попадут в бухту, пройдя проливом Прочида, и таким образом смогут по чистой воде устремиться в неаполитанскую гавань, под защиту фортов. Поняв замысел, мессер Ландо развеселился. Задумано было остроумно, но недостаточно хитро. Дабы обречь на неудачу этот замечательный образчик стратегии. Ландо оставил в дозоре четыре галеры под командованием опытного капитана Феличани, а сам продолжил преследование с шестью другими галерами.

Бригантина, обогнув мыс Соннаро, вошла в узкую часть пролива между двумя островами и, подгоняемая ветром, который дул теперь в корму, птицей полетела вдоль зеленого побережья острова Искья, обогнав три сопровождавшие ее галеры. Те с видимым усилием двигались следом.

Тем временем венецианцы достигли входа в западную часть пролива. Сторонников императора не было видно, следовательно, они отклонились от курса и пошли к северной оконечности Прочиды. Итак, Ландо разгадал их маневр. Они увлекут его вокруг острова, чтобы открыть себе путь на Неаполь. Ландо порадовался, что у него достало проницательности расположить свои силы так, чтобы напасть на испанцев с тыла, тогда как впереди их задержит Феличани, чем обеспечит верный и скорый захват.

Дивизион Феличани в это время медленно двигался вперед и вскоре вошел в восточный пролив. Желая укрыться, Феличани жался к берегу острова и не видел трех галер, которые вошли в пролив со стороны мыса Чупетто. Он заметил их, лишь когда они оказались прямо по курсу. Галеры появились так быстро, что Феличани сразу понял: в пролив Искья входили не эти суда, а другие, и не их преследовал Ландо. Ему стало ясно, что адмирал недооценил тактику противника. Застигнутый врасплох, он тем не менее раздумывал, как же отбить это наступление, столь дерзкое, что даже усиленный перевес венецианцев не смог остановить его. Галеры сторонников императора, идя в кильватер, представляли собой узкую мишень, и Феличани впопыхах решил палить по ним из самых тяжелых пушек, размещенных на станинах посередине его кораблей. Его труба громко протрубила сигнал, и четыре галеры развернулись носами к суше.

Будь неприятель менее решителен и находчив, чем Адорно, этот маневр мог бы принести успех. Но поскольку Просперо мгновенно осознал свои преимущества, а команды его кораблей успели проворно исполнить приказы, пушки на носах трех императорских галер выпалили по подставленным Феличани бортам. Просперо велел канонирам взять низкий прицел; эскадры разделяло не более трехсот ярдов, и результат был ужасен. Галера Феличани получила пробоину в самом уязвимом месте, а другое ядро, срикошетив от воды, попало в группу аркебузиров, собравшихся на палубе. В борту другой галеры зияла пробоина. Там погибло множество гребцов, и судно мгновенно потеряло ход. Две оставшиеся галеры, получив повреждения, бросились наутек, но Просперо очень быстро их настиг.

Венецианцы встретили неистовый натиск залпами из мортир, которые возымели некоторый эффект. Но потом противник приблизился, и носы его галер протаранили палубы венецианских кораблей. Таран сопровождался жутким треском ломающихся весел и раскалывающихся корпусов. Аркебузиры Просперо первыми пошли на абордаж; его гребцы, оставив весла, взялись за оружие и последовали за ними.

Сражение, за которым наблюдали жители островов, столпившиеся на вершинах холмов, еще продолжалось, когда, обогнув последний мыс, появилось шесть транспортных кораблей, сопровождаемых тремя галерами под командованием Варгаса. Корабли продолжали движение, придерживаясь своего курса, как было условлено заранее, и направлялись прямо в гавань Неаполя. Две галеры поспешили к сражавшимся, и их участие предопределило исход битвы. Третья галера, не мешкая, занялась двумя менее поврежденными венецианскими кораблями, которые пострадали первыми, но которые сейчас, как стало ясно, снова собирались драться. Что касается корабля Феличани, то попытка сбросить пушку, чтобы облегчить его и поднять пробоину выше поверхности воды, была предпринята слишком поздно. Корабль тонул.

Ландо все еще находился за островом, в добрых двух милях от места сражения. Но теперь ему было не до смеха. Услышав орудийный залп, Ландо со страхом понял, что его каким-то образом обманули, ибо грохот донесся, когда беглецы, которых он преследовал, все еще находились в поле зрения к северу от Прочиды. В ярости он выколачивал из гребцов последние силы. Судорожно дыша, обливаясь кровью, они с трудом провели галеры вокруг Чупетто, и там, к своему ужасу, Ландо увидел перед собой шесть императорских галер в развернутом строю, тогда как из четырех галер Феличани видны были только три. Но и эти были явно захвачены.

А вдали, возле мыса Позилипо, под парусами беспрепятственно мчались к Неаполю три галеона и три судна меньшего размера.

— Поворачивайтесь! — проревел Ландо.

Но ни один из гребцов не встал и не повернулся, чтобы сесть лицом к носу корабля. Большинство этих несчастных, доведенных до изнеможения безумной гонкой последнего часа, просто перестали грести и свалились, тяжело дыша, у весел. Только самые сильные смогли дотянуться до ведер с водой, чтобы утолить жажду.

Надсмотрщики смотрели на капитанов в ожидании приказа; капитаны — на галеру Ландо. Ландо с тяжелым сердцем поднялся на корму, чтобы оценить положение. Команда не готова тотчас же вести корабли вперед. Никакие телесные наказания не смогут вернуть силы изнемогающим рабам до тех пор, пока они не отдохнут, а поставить паруса было невозможно, потому что дул встречный ветер. Шесть галер против его шести. Пройти вперед они, конечно же, ему не позволят, а раз он не мог двигаться немедленно, транспортные корабли неминуемо достигнут гавани. И Ландо понял, что это уже неизбежно. Его охватило бешенство. Оставалось только отомстить, уничтожив императорского капитана, который так коварно перехитрил его и покалечил почти половину флота. Но прежде, чем думать об этом, надо дать отдых своей команде, которая недавно, прилагая отчаянные усилия, гребла на огромной скорости и делала по тридцать гребков в минуту. Ведь если теперь неприятель ринется в атаку. Ландо не сможет дать достойный отпор. Адмирал отдавал себе в этом отчет.

— Подать вина, — приказал он дрожащим голосом. Его мертвенно-бледное лицо, обрамленное черной бородой, исказилось.

Надсмотрщики и их помощники быстро забегали по палубе с мехами, наполненными вином, и кружками.

Однако Просперо не выказывал желания продолжать бой. Транспортные корабли уже были под защитой Позилипо, и он без колебаний оставил поле битвы за противником, поскольку выполнил поставленную задачу и победа была на его стороне.

Просперо отдал приказ развернуться и держать курс на Неаполь, захватив с собой три трофейные галеры и обязав своих матросов и надсмотрщиков приглядывать, чтобы гребцы налегали на весла. Решись Ландо преследовать Просперо, маловероятно, что он смог бы настичь капитана раньше, чем тот доберется до гавани. Но, если бы Ландо сделал так и стал слишком настойчиво теснить Просперо, тому хватило бы времени решить, стоит ли возобновлять боевые действия.

Но Ландо не пустился в погоню, и поэтому сразу после полудня Просперо проследовал за транспортными кораблями в гавань, чтобы удостоиться такой овации, какая нечасто выпадает на долю моряка. Его приветствовали не только люди, которые выстроились на берегу и толпились на молу, привлеченные слухом о прибывающем подкреплении, но и экипажи транспортных кораблей, стоявших на якоре. В то время, когда их капитан проплывал мимо во главе развернутого строя возвращающихся домой галер, экипажи выстроились вдоль фальшбортов и во весь голос прославляли его. Адорно причалил к молу у башни Святого Винченцо, которая охраняла шлюзы, и здесь принц Оранский, поджидавший его, чтобы оказать радушный прием, по-братски заключил Просперо в объятия, в то время как голодный люд с неистовым воодушевлением приветствовал героя, доставившего продовольствие.

Но в сердце Просперо, как он потом рассказывал, не было ликования. Его мысли все время возвращались к Джанне. Если бы она принадлежала ему, он мог бы положить славу к ее ногам, и этот триумф был бы гораздо ценнее победы. Но ей, самой желанной из всех живых существ, больше не было места в его жизни. Просперо выбрал честь, пожертвовав любовью, и теперь это обернулось против него, ибо он убедился, что честь без Джанны не имеет смысла.

Молодой вице-король не скупился на проявления восторга.

— Невиданный доселе образчик исполнения своего долга. Отправиться с шестью галерами и вернуться с девятью, нанеся поражение флоту, вдвое превосходящему численностью! Этим можно гордиться. Искусство, с которым вы использовали остров, говорит о том, что вы — знаток своего дела. Отчет о битве порадует императора, и я расскажу ему все. Это будет полезно нам обоим. Что касается меня, то я заработаю похвалу за то, что выбрал вас для этого трудного предприятия.