Часть 1
Пламя войны
Самая лучшая война – разбить замыслы противника; на следующем месте – разбить его союзы; на следующем месте – разбить его войска.
Самое худшее – осаждать крепости.
Сун-Цзы
Глава 1. Котлован
Месяцы, не наполненные событиями, мелькали перед глазами как минуты.
И вот уже миновала эта зима, первая из обычных, показавшаяся такой короткой. Весна пришла рано – все ждали куда более страшных климатических аномалий, но уже в мае снег начал медленно таять. А как только он сошел, начала оживать и природа. Все то, что никак не хотело умирать.
Набухли почки и уже проклюнулись в городских аллеях первые листья. Вернулся из небытия мир насекомых, и редкие птицы наконец долетели до середины замерзшей реки Обь. Пришла весна и в Подгорный.
Может, Александр и подумал бы над детальным описанием природы, но ему некогда было любоваться – он работал. Лопата с остервенением врезалась в землю, все еще слишком твердую. От напряжения лицо Данилова заострилось, на лбу пролегла морщина. Губы беззвучно шевелились, будто он адресовал кому-то ругательства.
– Эй, ты чего такой злой сегодня? – окликнул его Аракин. – Вроде никто тебе на ногу не наступал. Или вы расстались с этой?..
– Да мы и не сходились, – буркнул Саша. – Так, встретились пару раз.
Степан Фомин тоже поднял от канавы свое круглое, похожее на репу лицо, увенчанное бородой, переходящей в отросшие на щеках «бакенбарды».
Хотя все они были в одинаковых оранжевых спецовках со светоотражающими полосами и одинаковых резиновых сапогах, два человека, трудившиеся над углублением ямы справа и слева от него, были друг другу полной противоположностью. Степан – системный администратор, игроман, киноман и просто большой человек. Хотя диета в Убежище и помогла ему сбросить все лишние килограммы, какие у него были, он и сейчас оставался крупным, массивным, в полтора раза тяжелее Саши при почти одинаковом росте.
Виктор Аракин был, наверно, самым унылым на свете менеджером по продажам. У него был монголоидный разрез глаз, тихий, невнятный голос. А еще он интересовался восточной мистикой. До войны он успел получить специальность маркетолога, но последним местом работы была фирма по установке пластиковых окон.
В городе обычно ходил в спортивных костюмах, которых у него было пять пар – с полосками разных цветов, и в своей любимой кепке. Как многие выходцы с рабочих окраин, он стеснялся налета интеллигентности, подделывался под «четких пацанов с района», копируя даже их манеру говорить и мимику. Но слушал при этом не шансон, не рэп и даже не русский рок, а «Depeche Mode» и рвущую мозг скандинавскую электронную музыку. Она и сейчас звучала у него в наушниках плеера. Доносившиеся до Саши тягучие аккорды без слов, похожие на звук бубна алтайского шамана, могли вогнать в тоску, но их то и дело сменяли яростные всплески, похожие на оцифрованный шум космических сред.
С самого детства, пока Александр брел вдоль пересохшего русла реки, по которой остальные играючи плывут, у него не было тех, кого можно было бы с чистой совестью назвать друзьями. Теперь появились люди, которые слегка приближались к этому определению.
В свою душу Данилов не пускал никого, но рад был возможности поговорить с кем-то. В основном о старом мире, но иногда и о новом.
– Почему бы нам не сбавить темп, герои-стахановцы? – предложил Виктор, опершись на лопату-штыковку. – Работа не волк, в лес не убежит. И так уже весь город перерыли, как кроты, блин.
Вряд ли он устал, просто видел определенный форс в уклонении от обязанностей.
– А вы хоть знаете, что мы роем? – спросил Фомин, воспользовавшийся паузой в работе, чтоб проглотить несколько сухарей и банку шпрот, которую он ловко открыл ножом.
– Какой-то погреб, – сказал Данилов. – Сейчас докопаем, подгонят бетономешалку.
– Рассея-матушка… – многозначительно протянул Аракин. – Зима нагрянула внезапно, еще внезапней подкралась весна, сука этакая. И вот теперь копаем непонятно что и непонятно зачем… непонятно где.
– Ну, «где» – это, предположим, понятно. В нашем любимом Подгорном, – ответил Саша.
После триумфального возвращения в город снова начались серые будни. Но так бывает всегда, и слава богу. Данилов был уверен, что свой лимит приключений вычерпал на несколько жизней вперед.
Короткий отдых, и снова в бой, в бригаде строителей широкого профиля, где он и оставался до настоящего времени, иногда отправляясь на уроки в школу, где Алевтина Николаевна все так же канифолила ему мозги. Но Саша стал после экспедиции видеть мир иначе и только улыбался в ответ на ее придирки.
Поисковики были пока не востребованы. В профессиональном плане все вернулось на круги своя, но он не сомневался, что память о Ямантау будет самым ярким, что было с ним и тем, что он расскажет своим детям. Если они у него будут.
– А ты почему молчишь, Сань? – продолжал Степан. – Ты же сопротивленец. Ты же был на площади.
– И что, на мне теперь печать зверя? – удивился Данилов. – Я должен быть при любой погоде недоволен властью?
– Да ты объясни, фигли они не могут подогнать экскаватор? – это уже вскинулся Аракин, стряхнувший с себя атараксию вместе с наушниками-затычками.
– Экскаваторы заняты на соседнем участке. Так сказал Владимир.
– А… твой кореш. Да врет он, «эффективный менеджер» этот. Экскаваторы отдыхают в гаражах, а мы ишачим, – хмыкнул Виктор. – Что это за сортир хоть копаем?
– Я думаю, это ДОТ. Или ДЗОТ. А экскаватор не используют, чтоб не повредить секретные коммуникации к нему, – полусерьезно предположил Саша.
– Нет, други мои, – вставил свое слово Фомин. – Как всегда, все прозаично: город расширяется, дома благоустраиваются. А раз так, то больше фекалий, больше нагрузка на канализацию. Насчет коммуникаций ты прав. Вот только секретного в них не больше, чем в деревянной будке «М-Ж». А почему вручную – рельеф тут на склоне такой, что если водитель прощелкает хлебальником, машина будет угроблена.
Может, он и был прав, подумал Саша. Город оправдывал свое название – горки, горочки, пригорки. Да и на чудеса фортификации уже готовые секции фундамента были мало похожи. И место тут такое, что незачем они. Скорее, это Александру хотелось бы думать, что строит он не банальную канализацию.
– И чего? – не унимался Аракин. Стоять ему надоело, он снова начал с удвоенной силой отправлять лопату за лопатой из траншеи. – Они же, герои, с Урала пригнали чертову уйму техники. Ее, блин, достаточно, чтоб провести в Подгорном летнюю Олимпиаду! Хотя скорее, зимнюю.
– Э, нет. Машина все равно незаменима. А мы заменимы. Ресурс движка и количество запасных деталей ограничены. В общем, как говаривал легендарный маршал Отто фон Жюков: «Берегите матчасть. А зольдат бабы новых нарожают», – подытожил Фомин.
Степан частенько саркастически отзывался о советской эпохе и патриотизме в целом. Тот же Богданов, православный сталинист, его за это недолюбливал, называл либерастом, что в его устах звучало сильнейшим оскорблением. Степан только посмеивался.
Хотя политические взгляды этого человечища оставались для Саши загадкой: тот иронизировал над всеми идеологиями, не делая исключений. С не меньшим сарказмом относился к оппозиционерам.
«Вот смотри, Саня. Были в Америке и вообще на Западе хиппи-леваки, – говорил он. – «Make love, not war» кричали. Весело жили. Но современную цивилизацию построили не они, а те, кто этих придурков разгонял и называл коммуняками. А они, эти поклонники дзен-буддизма, Че Гевары и Троцкого… и каннабис не забудем – не оставили после себя ничего. Только рок и наркотики. Вот так же и у нас. Делом надо было заниматься, а не на митингах кричать».
«И где она теперь, твоя цивилизация? А травокуры по крайней мере не стали бы воевать за ресурсы. Они дернули бы по косячку и сразу бы им показалось, что нефти в мире хватит еще на тысячу лет. А там хоть трава не расти, хе-хе».
Всю эту шарманку в стиле теории малых дел Данилов слышал раз сто.
К «зеленым» – так называли той весной всех оппозиционеров, а не только экологов – Фомин во время гражданской кампании не примыкал, хотя режим называл сборищем отборных идиотов. Здесь же в Подгорном он был стопроцентно лоялен власти. И от работы никогда не бегал. Продолжая говорить, что все люди в массе козлы и сволочи, он с каждым в отдельности оставался безукоризненно вежливым и работал, работал: и в стройотряде, и в сжавшемся сегменте хайтека – поддерживал работу городского сервера. У него была своеобразная политическая философия.
«Видишь ли, Саня, ученые доказали: девяносто два с половиной процента людей – идиоты. Всегда и везде. Но если в нормальной стране тебя от них может защитить закон и адвокат, то в нашей они приходили и просто тупо тебя грабили или убивали. Называя это продразверсткой, рэкетом… И когда ты уже с пулей в башке, трудно что-то доказать. История прогресса – это история самозащиты нормальных людей от идиотов. А наша страна отставала здесь от прогрессивного человечества на тысячу лет. Но опять-таки победа оппозиции означала бы только смену одних идиотов на других».
Как и любой человек с телосложением типа «пикник», жил Фомин не только устремлениями души. Девушки, во всяком случае постоянной, у него не было, зато была лучшая в городе коллекция глянцевых журналов типа «Плейбоя». О том, сколько у него гигабайт «веселых картинок», он не распространялся, но Саша догадывался, что много. Выбивалось из образа компьютерщика то, что пива он не пил, да и, похоже, не пил вообще.
Данилов продолжал с остервенением долбить твердую, стянутую корневыми системами сорняков землю. Да, бульдозер бы не помешал. Александр посмотрел на свои мозолистые лапы и вспомнил, какие ладони у него были, когда он только попал в эту передрягу: руки человека, ни дня не занимавшегося физическим трудом. Но теперь он мог работать, не боясь волдырей, даже без рукавиц.
– Ребят, а меня тут девочка бросила, – вдруг признался Аракин. – Шлюха, мать ее. Я ж ей всю душу открыл… а она… говорит, ты мне только друг и все тут.
Кто-то в соседней бригаде захохотал – видать, ветер донес фразу до чужих ушей. Виктор затравленно и зло оглянулся.
В городе было не намного больше мужского населения – если учитывать всех, даже старух. Но в возрастной группе 20–30 лет соотношение было «китайским», и выбор у девушек был больше. Идея сводить пары насильно у населения поддержки не встретила, а когда Богданов заикнулся о принудительном осеменении, ему пришлось все обратить в шутку, чтоб отделаться от обвинений в фашизме и евгенике. К этому люди пока не были готовы.
Фомин сочувственно покачал головой, а Александр тем более не стал издеваться. Учитывая, что у самого на любовном фронте было глуховато. Да, теперь он герой. Да, почти любая будет рада составить ему компанию. Но что-то внутри него капризно заявляло: «Мне не нужна любая. Мне нужна конкретная, и точка». И заставляло биться лбом о бетонную стену. Мимолетная связь с Леной, проживавшей в соседнем «общежитии» и работавшей в отделе городского благоустройства только укрепила его в этом, оставив неприятный осадок. Насколько неприятным может быть натужное для обоих изображение близости двумя приличными людьми, которые не согласны на простую случку с целью взаимной психосоматической разрядки и коррекции демографической ситуации, а хотят найти несуществующие «чувства».
Нет уж, прав был Омар Хайям. Уж лучше будь один.
– Работаете, мальчики? – Услышали землекопы голос, и одновременно повернули головы.
Александр от удивления чуть не выронил штыковку. Неудивительно, что он сначала не узнал ее. Перед ним был призрак, тень той веселой смешливой девчонки, которая была одной из первых, кто встретил его в этом городе на холмах.
На Марии была серая выцветшая куртка, которую она раньше никогда бы не надела, бесформенная вязаная шапочка, из-под которой выбивались нечесаные спутанные волосы (ему показалось, или на них был налет седины? Или это так падал свет?). На ногах стоптанные ботинки. В них он ее увидел, когда только пришел в Подгорный, но с тех пор прошла целая вечность. Стояла она, опираясь на костыль.
– А меня Володя отпустил погулять. Хожу, осматриваюсь. Вот…
Как могла, она постаралась изобразить улыбку, но темные круги под глазами и нездоровый цвет лица ее выдавали. Сколько же дней она не выходила на улицу…
– Как вы себя чувствуете? – первым нашелся и заговорил Степан.
– Уже лучше, – ее голос был похож на шелест листьев. – Думала, что останусь там. Но в последний момент… передумала. Здесь лучше. Надеюсь, скоро на работу выйду. Сил нет сидеть… как растение.
Данилову показалось, что, как и всех, вернувшихся из долины смертных теней, ее отличали глаза. Былой легкости в них не было, а было… что? Не боль, не страх. Иной взгляд на жизнь.
Она еще на пять минут задержалась рядом с ними, стараясь поддерживать разговор, но Александр физически чувствовал ее дискомфорт и напряжение. Он вздохнул с облегчением, когда она помахала им рукой и пошла вниз по улице.
– Странно, я бы на их месте радовался, – услышал он голос Аракина. – Учитывая, как ее отколошматили и сколько она пролежала в коме. Повезло сказочно.
– Говорят, она ребенка ждала, – покачал головой Фомин.
– Тем более бред, – фыркнул Виктор. – Нашли из-за чего переживать. Из-за зародыша. Нового сделают.
Не удивительно, что его бросила «телка», как он ее называл, подумал Саша.
– Проблема в том, что другого у них может никогда и не быть, – произнес Александр вслух. – Даже если она придет в норму.
Даже до войны чуть ли не каждая вторая пара репродуктивного возраста была фактически бесплодной. Все это заставляло думать о проблеме «бутылочного горлышка» и вымирания. Пока их становилось только меньше. Город рос в основном за счет абсорбции новых людей.
* * *
Вечером Александр возвращался домой настолько измотанный, что шел, как алкоголик, на автопилоте. Мышцы гудели, но голова была приятно пуста.
В чудесном Городе солнца он по-прежнему был свободен, хотя своей свободой тяготился. Можно, конечно, объяснять это диспропорцией мужского и женского населения, которая все-таки здесь была… Елена была его попыткой номер два. До нее была Катя, но с ней они расстались еще на середине первой встречи. В них было что-то общее, делавшее их и похожими, и не похожими на Анастасию.
Лена была девушка скромненькая, умненькая – и, как следствие, одинокая. Не очень красивая, но зато добрая и отзывчивая. На таких мужчины смотрят в последнюю очередь и обычно тогда, когда уже сами выходят из первой молодости. Все бы хорошо, но, к сожалению, ничего у них не склеилось. Они встречались два месяца, но уже после второй недели чувствовали, что не рвутся друг к другу, а, наоборот, ищут поводов, чтобы не видеться. Данилов чувствовал, что мог бы форсировать события и преодолеть этот барьер отчуждения. Но догадывался, что лучше не надо. Фрилав в новом мире не приветствовался, а провести всю жизнь с человеком, которому ты в тягость – что может быть хуже? Положа руку на сердце, Саша ни к той, ни к другой ничего не испытывал. Ему просто нужен был хоть кто-то, чтоб заполнить пустоту.
Город был похож на гигантскую стройплощадку. Где-то клали тротуар, где-то сажали или подстригали деревья, в старых домах шел капремонт. Но назначение некоторых работ Данилов даже не пытался понять. Зачем, например, было ломать фундаменты незаселенных зданий? Зачем столько траншей? Что за эпидемия трудоголизма, неужели только для снятия психологического напряжения? Он не удивился бы, если б завтра начали строить великую китайскую стену…
Внезапно, нарушив ход его мыслей, инстинкт послал в разум сигнал «Внимание!». Периферическим зрением, которое не раз выручало его, Данилов заметил какое-то движение справа. Там шел человек. И тут Александр удивил сам себя. Вместо того чтоб выпрямиться, поприветствовать, помахать ему рукой или просто кивнуть, он вжался в стену. Зря говорят антропологи, что у человека нет генетических программ, а только светлый разум и социальные навыки.
Темнота скрыла его, и незнакомец прошел в пяти шагах от того места, где сжался в комок бывший герой Ямантау. Прошел не крадущейся, но и не свободной походкой, напружиненный, как дикий кот. С непокрытой лысой головой, в рабочей спецовке и резиновых сапогах. В городе не было никого, кого можно было бы спутать с ним.
Луч далекого прожектора упал на силуэт, и пульс Данилова, никогда не жаловавшегося на работу сердечной мышцы, пустился в пляс.
Этого не могло быть, но это было. Грубое лицо, мясистый нос… даже очки и густая борода не смогли до неузнаваемости изменить его внешность.
«С тех пор он исхудал. В Прокопьевске на его мышцах еще было немало жира».
А потом человек приглушенно чихнул. «Пчха».
Данилов узнал этот звук, хотя никогда не думал, что запомнит. В памяти ожил тот день, когда они укрывались в промозглом подвале магазина обуви «Мерлин», в тесной клетушке, похожей на камеру.
«Откуда? Как вообще? Почему?» – сознание разлетелось бессвязным набором мыслей, которые у него хватило ума не произнести вслух.
Мимо заброшенных гаражей, мимо котлована, который они рыли с упорством муравьев, проходила живая смерть. И как специально, никого не было поблизости.
– Стой! – чтоб вернуть себе остатки самоуважения попытался крикнуть Данилов.
На мгновение он забыл, что безоружен и даже ножа с собой не имеет. Но подвело недавно простуженное горло, и вместо рыка получился мышиный писк.
Незнакомец не услышал. Не заметив Александра, остававшегося в тени уже одетых зеленью кустов, он скрылся за поворотом, перейдя в соседний ряд гаражей.
Да какой к лешему незнакомец? Данилов готов был поспорить на все, что у него было – это он. Его тезка и земляк, любитель говорить зарифмованными остротами и дробить черепа саперной лопаткой. Жуткий душевно искалеченный ветеран локальной войны, сумевший пережить войну глобальную. Забойщик, но не тот, кто работал в подземных забоях. А тот, кто набил руку на забое скота.
То, что он сумел выбраться из Прокопьевска, Данилова не удивило. Да человек ли это вообще?
Преследовать его было безумием. Открыто оружия Мясник по фамилии Мищенко не нес, но наверняка при себе имел как минимум пистолет. Все же, чтобы хоть немного реабилитироваться в собственных глазах, Данилов нетвердой походкой пошел следом. Слишком нетвердой – от передозировки адреналином. Не удивительно, что под ноги подвернулся торчащий прямо из земли старый довоенный кабель.
Ободрав ладонь и одно колено, Александр достаточно ловко поднялся на ноги. Но когда он достиг прохода между гаражами, гигантской фигуры нигде не было видно. Хотя там некуда сворачивать: зазоров между постройками не было.
Секундой спустя парень развернулся и побежал, уже больше не спотыкаясь на глинистой почве, в противоположную сторону. Весь городок можно было прошагать из одного конца в другой за двадцать – тридцать минут. Вскоре он добрался до комендатуры, где в последнее время квартировал Богданов, зная, что ему вряд ли поверят.
Но этот человек был опасен. Даже если вероятность, что это именно он, один процент, надо предупредить руководство.
Все случилось, как он и предполагал. Владимир выслушал его, хмурый и насупленный, пообещал, что разберется, и отослал к черту. Как потом узнал Данилов, Марии стало хуже после прогулки… Она истратила слишком много сил, наплевав на запреты своих коллег, теперь уже бывших и, возможно, навсегда. За своеволие она расплатилась тем, что весь вечер лежала пластом со страшной головной болью. Заместителю градоначальника было в тот момент не до впечатлительного параноика. Александр не стал настаивать, а дал вежливо выпроводить себя на улицу.
Он и сам не был окончательно уверен. Как-то раз зимним вечером на безлюдной улице ему привиделась белая собака. Она шла прямо на него, возникнув прямо из снежного вихря. Тварь была настолько реальна, что Данилов отшатнулся и закрылся рукой, уверенный, что та вцепится ему в горло. Но секундой позже морок прошел, и перед ним оказался только вихрь снежинок, в которых преломлялся лунный свет. Может, и теперь с ним поиграло воображение? Вроде бы в городе не было человека, которого можно спутать с Мясником… Но к ним то и дело приезжали из окрестных деревень. И даже из более отдаленных мест. Идти к Колесникову, к Масленникову, к майору? Чтоб выставить себя на посмешище?
Уже на следующий день Данилов сам зарыл это происшествие поглубже в хранилище памяти, и было от чего.
Интермедия 1. Пир хозяина
Это был их главный и единственный государственный праздник. День Рождения Самого.
За большими столами в банкетном зале здания Правления истеблишмент города Заринска ел икру из свежевыловленной рыбы, саму рыбу, благодаря мастерству поваров почти неузнаваемую, тоже употреблял – жаренную в кляре, пил вина и коньяки, которые берегли специально для таких случаев и поглощал мясо четвероногой дичи.
Звон бокалов, заискивающий смех, угодливые шутки, разговоры вполголоса… Женщины в вечерних платьях, мужчины при полном параде, разве что без галстуков – всего около пятидесяти человек ближнего круга, без которого ни один монарх не может обойтись.
И вот голоса смолкли. В зал вошел сам виновник торжества.
По сравнению с августом, круто изменившим их жизнь, Мазаев раздобрел, а идеально выбритый подбородок сменила аккуратная бородка с легкой проседью. Он был похож уже не на толстого купчину, а как минимум на удельного князя, в его походке и голосе сквозила уже не просто степенность, а царственность.
Проходя по залитому ярким светом потолочных светильников залу (электричества у них было вдоволь), он уделял частичку своего внимания собравшимся – в той степени, в какой они его заслужили. Так же непринужденно он раздавал в будние дни зуботычины, не щадя даже самых высокопоставленных клевретов. Охрана была не нужна, потому что никто не осмеливался ему ответить. Он был властелином их жизни и здоровья, а о понятии чести они не задумывались.
Но сегодня у него хорошее настроение. Он жал руки, некоторых мужчин дружески хлопал по плечу, говорил простенькие комплименты дамам, с кем-то перебросился парой ничего не значащих фраз. Ему отвечали с неизменным подобострастием.
Фланируя по залу, бывший олигарх не оставлял без внимания и женских прелестей. Его взгляд скользил по глубоким вырезам, впивался в ножки и бедра, оставленные для обозрения нарядами от давно почивших кутюрье. Предметы роскоши в свозились в Заринск массово со всего региона, имея высокий приоритет.
В свои пятьдесят восемь Мазаев был еще ого-го и собирался сохранить свою кабанью силу, как один итальянский президент-миллиардер, до восьмого десятка. Особенно ему нравились худенькие блондинки с большими глазами, в возрасте от восемнадцати до двадцати двух.
Никто не смел ему возразить. Он был главным самцом, и все здесь, мужчины и женщины, это признавали и были согласны со своим местом в табеле о рангах.
Вот начальник службы снабжения, кланяясь, преподносит ему подарок – настоящий самурайский меч из чьей-то коллекции, из пригорода сгоревшего Барнаула. Именинник, не благодаря, принимает, говорит что-то насчет шашки Чапаева, хохочет, держась за брюхо. Ему несут подношения и остальные. На столе рядом с резным троном растет гора роскошных часов, редких довоенных сувениров. Настоящих произведений искусства среди них нет, ценны они из-за своей тогдашней стоимости.
Неожиданно Мазаев стучит вилкой по бутылке. Все поняли – Хозяин будет говорить тост.
– Предлагаю выпить за наш прекрасный город, – произносит он. – Где еще есть столько возможностей для человека, да?
Остаток вечера прошел в непринужденной обстановке. Непринужденной лишь для него – для Хозяина. Остальные сидели, как кролики в террариуме. Чтобы развлечь патрона, старший конюший и главный надсмотрщик за батраками устроили боксерский поединок до первой настоящей крови. Потом главный егерь – начальник над всеми охотничьими партиями догхантеров, которому выпал жребий, вынужден был кукарекать под столом, веселя гостей. Потом директор электростанции пел под гитару любимый шансон Хозяина.
Вина и коньяки сменялись водкой, но виновник торжества пил умеренно и следил, чтобы другие даже в такой день не перебирали. А у него были другие радости.
Внезапно у дверей, где застыли как изваяния двое гвардейцев, возникла суматоха. Мазаев перевел туда взгляд. По его сигналу охранники пропустили в зал юркого седеющего мужика в пиджаке с замшевыми накладками. Осторожно раздвигая гостей, плечистые «быки» подвели его к месту, где во главе стола стоял резной палисандровый трон. Пришедший что-то начал докладывать, предано глядя снизу вверх на Мазаева.
Слов никто не расслышал, но все увидели их действие. Лицо олигарха исказилось и потемнело, вино из бокала полилось на скатерть…. Он сделал резкий взмах рукой и вскочил. От рывка скатерть полетела на пол и разбилась вдребезги ваза с цветами, и тут же, как по мановению волшебной палочки, все разговоры смолкли – установилась абсолютная тишина, так что стало слышно, как шипят пузырьки в бокалах с только что налитым шампанским.
Не говоря ни слова, Мазаев сделал знак Олегу Цеповому, своему помощнику по связям с общественностью, который в некоторых кругах был известен как Череп. Тот взял человека в пиджаке под локоть, и вместе они вышли в коридор, оставив недоуменную публику сидеть в пиршественном зале в ожидании грозы.
* * *
Прикованный к батарее человек больше не оправдывался и не умолял о пощаде. Для этого у него слишком сильно распухло разбитое сапогами лицо.
– Нет, дружок, для тебя все только начинается, – пообещал олигарх, делая знак Черепу.
Бывший помощник депутата райсовета нанес лежащему еще несколько ударов резиновой дубинкой. Бить его дальше ногами Хозяин запретил.
В глубине души Мазаев понимал, что виноват не только главный агроном, испробовавший на своем лице тяжелые сапоги с металлическими вставками, в которых Череп, имевший еще степень кандидата философских наук, инспектировал фермы и поля Заринска. Да и сам не досмотрел…
Но всего ведь в голове не удержишь, тем более, когда от сельского хозяйства ты далек, как от луны. Этот козел должен был поставить его в известность, чем засеял е г о поля весной!
Испугался, наверно. Мазаев всегда старался культивировать в людях эту эмоцию. И во всей иерархической пирамиде его компании она спускалась сверху вниз, от начальства к подчиненным. Страх, как он знал, хорошо мобилизует людей и заставляет их и работать, и думать, и отвечать за свои поступки.
Видимо, главный агроном был непозволительно мягким. Ведь в головотяпстве виноваты и его подчиненные, простые полевые агрономы. Но он даже сейчас не пытался повесить вину на них. Понимая, что с мелочью Мазаев разберется проще. Вздернет или в качестве новой забавы затравит медведем. Голодную зверюгу недавно изловили в горах и держали в стальной клетке.
Думал, что бог не выдаст, свинья не съест… Так пусть пеняет на себя.
У этих генно-модифицированных семян, которые они заказали за год до войны в Новой Зеландии и Голландии – морозоустойчивых, неприхотливых и дававших прекрасный урожай – был всего один недостаток. В отличие от обычных сортов, получить с гибридных растений семена в условиях подсобного хозяйства невозможно. Потомство получается настолько разнородным, что ни о каком урожае не может быть и речи. Каждый год семена гибридов F1 необходимо покупать у производителя. Это было оправдано в старом мире, хотя и не необходимо. Но теперь эта однажды сделанная ошибка поставила им шах и мат.
По сигналу хозяина гвардеец вылил на обмякшего человека ведро воды из подземного источника, но не ледяной, а просто холодной, чтоб пришел в себя, а не испустил дух. Мазаев знал, что если узника завтра освободить и поставить на ту же должность, он будет трудиться вдвое усерднее, помня о холодном каземате, сапогах, дубинке и наручниках.
– Очнулся, Мичурин? – Хозяин выкрутил до противного хруста его ухо. – Ну что, еще денек посидишь или понял, как ты нас подставил?! Фу, мразь…
Мазаев зажал платком нос. Еще и обоссался, паразит.
– Отцепите это дерьмо и принесите ему пожрать. И переодеться, – приказал он двум гвардейцам, потом повернулся к Черепу. – Еще раз проколется, к мишке его. А пока Бесфамильного ко мне приведи. Живо.
* * *
Бесфамильный стоял в ванной комнате и срезал волосы на затылке электробритвой. Денщика у него не было, к барству он не был приучен. Зато с детства усвоил: настоящий пацан не должен уделять своей внешности слишком много внимания, как педик, но и выглядеть, как чмо, ему никак нельзя. А так как на причесон времени не было, лысая голова – оптимальный вариант: врагам на страх, бабам на загляденье.
Он сбрил щетину с подбородка, освежился одеколоном и взглянул в зеркало. Остался доволен увиденным.
Бесфамильный не был подкидышем – это была его настоящая фамилия от рождения. Если сравнить его лицо в зеркале со старой фотокарточкой, где он, подстриженный под машинку, стоит по стойке смирно среди таких же аккуратно, но казенно одетых мальчиков и девочек, то сразу бросалось в глаза одно сходство. Колючий взгляд черных цыганских глаз, не обещающий ничего хорошего.
С самого детства судьба не очень-то его баловала. Правильнее было бы сказать, что она была повернута к нему тыльной стороной. Это уже потом, повзрослев и возмужав, Бес понял, как надо поступать с теми, кто повернулся. А тогда не знал, и жизнь казалась ему невероятно сложной.
Своих родителей он помнил смутно. Где-то на самом дне памяти копошились тусклые образы, похожие на бледных плоских червей. Но они были безумно далеко. И ни одного теплого и милого среди них не было. Где-то в закоулках прошлого звучали искаженные хриплые голоса, но не заставляли сердце сжиматься. По правде говоря, Алексей не знал, что сердце способно сжиматься.
Одним хмурым январским утром его привели в большой дом, где пахло хлоркой и подгорелой кашей, а стены были выкрашены в кислотный зеленый цвет. Привели чужие и незнакомые люди, среди которых была строгая тетя в синей форме, которую мальчик не видел ни до, ни после. Это место чем-то напоминало детский садик, но отличалось от него витающим в воздухе ощущением западни, из которой просто так не выпустят. Тетя, назвавшаяся Мариной Сергеевной, психологом, сказала мальчику, что его родители уехали в другой город – «надолго» и что пока его новый дом будет здесь. И ушла.
Дом. Это действительно был дом, но с приставкой «детский»…
Супруги Бесфамильные были общительными людьми. Поэтому каждый второй день – и это помимо воскресений и праздников – у них в квартире собиралась большая компания для (как и было занесено в протокол) «совместного распития алкогольных напитков». Людьми они были простыми, поэтому за напитками ходили не в магазин, а к тете Клаве из третьего подъезда. Был святой праздник Крещения.
Маленький Алешка в веселье участия не принимал, хотя иногда батя и наливал ему на донышко стакана дерущую глотку жидкость. В тот момент он гулял во дворе, предоставленный самому себе. Потом он поймет, что отсутствие излишней родительской опеки пошло ему на пользу и приучило надеяться только на себя. И вот когда и мать, и отец были в нужной кондиции, а остальные гости разошлись (или расползлись) один из давних приятелей, не только алкоголик, но и наркоман, проломил им головы молотком и забрал из небогатой квартирки все, что смог унести. А перед тем как покинуть ее, облил диван, шторы и ковры бензином и запалил. Когда приехали пожарные, выгореть успели все комнаты. Изуродованные трупы владельцев седьмой квартиры опознали только по месту обнаружения.
Нельзя сказать, что это причинило Алеше сильную душевную боль. Мальчуган лишь хлюпнул и высморкался в грязный кулак. Нет, не от слез. С того момента, как он осознал себя, он не плакал, разве что от очень сильной боли – папка, да и мамка иногда зверели и лупили его уже не в воспитательных целях, а чтоб прибить. Просто у него постоянно текли сопли, ведь он ходил зимой все в той же осенней курточке..
В детском доме оказалось несладко, но получше, чем в родном. По крайней мере, здесь он был одет, сыт и худо-бедно ухожен. Волонтеры устраивали представления, спонсоры привозили игрушки, яркие подарки. Государство вроде тоже не скупилось. Правда, воспитательницы частенько уносили полные сумки сладостей и игрушек для своих детей. Но и сироты получали конфеты, апельсины и плюшевых зайцев. Живя с родителями, Бес даже не знал, что шоколад бывает разных сортов: ему покупали соевые плитки раз в месяц и слипшуюся карамель. Основной едой дома была картошка, единственными фруктами кислые уцененные яблоки и гнилые бананы. Здесь их стол был более разнообразен. Правда, ночами по пахнущим дезинфицирующими средствами коридорам иногда шмыгали крысы размером с котенка, но Леха их не боялся, и даже прибил одну палкой.
В семьи таких переростков брали неохотно, предпочитали помладше. Всем казалось, что из волчонка вырастет только зверь. Нагадит, обворует да еще квартиру подожжет. Усыновить такого ребенка решались только сдвинутые на вере в боженьку. Сам Бес знал, что никакого боженьки нет, иначе бы он не допустил, чтоб у одних было все, а у других ни хрена.
С еще меньшим энтузиазмом брали в семьи только дебилов, которых Бес и другие здоровые ребятишки всегда третировали. Когда мучить дураков и дрищей надоедало, а выдумывать новые проделки было лень, пацаны по ночам рассказывали друг другу истории. Но не про «черную руку», а про педофилов, убийц и насильников. В свои восемь-десять лет эти ребятишки шокировали бы знанием подробностей бывалых судмедэкспертов.
Когда Лехе было уже двенадцать, одна пара немцев-баптистов из Новосибирска попыталась его приручить. Отделалась пропажей крупной суммы, отложенной на отпуск. После этого он три месяца бродяжничал по дорогам Сибири. Два раза чуть не погиб под колесами, один раз чудом убежал от ненормального бомжа, который мог быть и людоедом. Приобрел сексуальный опыт с девушкой на шесть лет старше. Та осталась довольна. Подворовывал, дрался с такими же, как он, отнимал телефоны и деньги у лошар. И только истратив все до копейки, вернулся на попутках в родной город.
С самого рождения жизнь учила Беса, бесплатно и доходчиво. В детдоме он усвоил нехитрую мысль: что она, жизнь – это не бокс и не карате, а бои без правил, где нет никаких запрещенных ударов. Бить надо не для понтов, а так, чтоб причинить максимальную боль и лишить воли к продолжению борьбы. А если стоять в сторонке и ждать, это закончится только тем, что все вокруг объединятся против тебя – надо же кому-то быть мальчиком для битья. Если такое место вакантно, то это плохой коллектив.
Ему нередко доставалось, но, совсем по Ницше, о котором он не знал, удары жизни не могли его убить, а делали сильнее. На каждый удар он отвечал в двойном размере. Если не мог ответить сразу – то делал это при удобном случае, но никогда, никогда не позволял обиде остаться неотомщенной. Потому что знал: допустить это – значит навсегда потерять уважение стаи. Но одними контрударами он не ограничивался. Следуя чутью, Бес научился находить общий язык с такими же сильными, как он. И постепенно свора озлобленных на весь мир волчат признала его своим вожаком. Это будут делать и все последующие стаи, куда он попадал. Он научился завоевывать симпатии сверстников обоего пола. Природа ничем не обделила Алексея, заставляя всех видеть в нем первобытный архетип охотника и воина – могучего, волосатого и свирепого.
И когда альфа-самцу пришлось сменить свой ареал, когда перед ним раскрыл свои двери Кадетский корпус, он быстро занял в новом коллективе главенствующее положение.
Нельзя сказать, что ему сразу понравилось новое место. Его свободолюбивая натура протестовала против казарменного распорядка, против подчинения старшим. Поэтому не раз и не два он подвергался различным дисциплинарным наказаниям, но каждый раз сносил их безропотно, не лебезя и не переводя стрелки. За это его уважали старшие и даже соперники-альфы – враги, которых он регулярно наживал, пробуя на прочность иерархию новой стаи.
А потом была настоящая армия, срочная служба. Там, хотя и хватало своего идиотизма, уже никто не смотрел на него как на человека второго сорта. Там он сумел себя проявить. А потом было военное училище.
К двадцати пяти годам старший лейтенант Алексей Бесфамильный был на хорошем счету в части и шел вперед, несмотря на все реформы. Он не знал, что стало с его товарищами по детдому, но вряд ли, думал он, кто-то из них адаптировался так же хорошо. Некоторые уже могли сгнить в тюрьме, другие сидеть без работы и жить на пособие или пенсию по инвалидности.
Ему же казалось, что он нашел свое место в жизни. Его мало заботили Родина и президент. В этой стране – во всяком случае, на гражданке – у него не было ни одной родной души, из-за которой стоило бы ее защищать. Он никому ничего не был должен. Пока он рос, государство кормило его, одевало в обноски и держало взаперти, хотя вся его вина состояла в том, что родители были отбросами общества. Он не держал на страну зла. Та ему тоже ничем не была обязана. Но при этом он был свободен от всех патриотических иллюзий. Наведение порядка? Ха. Порядок есть для тех, у кого все в порядке, а для остальных – «сиди и не рыпайся». За кого он должен проливать кровь? За свору зажравшихся паразитов, которые не знают, куда им девать свои яхты и виллы? Дулю вам. Если бы у него была семья, он бы считал ее своей родиной, но постоянной телки у него не было. Приятней было их менять время от времени, чтоб не борзели. Уж больно сильно они были испорченные, мечтали только захомутать его и сесть на шею.
И поэтому, когда он увидел зарево над Астаной, мир для Алексея совсем не рухнул. Он просто понял, что в его жизни, как после смерти мамки с батей, начинается новый виток. Голова закружилась, как от зажигалочного газа, которого он несколько раз в пору босоногой юности нанюхался, чтоб посмотреть «мультики»…
За дверью Алексей услышал шаги. Похоже, Женька вернулась минута в минуту, как и обещала.
– Отдохнула? – грубо пробасил он. – Тогда иди сюда, детка. Ты еще не отработала норму на сегодня.
Но вместо невесты в дверь просунулась ухмыляющаяся рожа Черепа.
– Командир, главный очень хочет тебя видеть. Срочно.
– Какое у него дело? – недовольно прорычал Бес. У него были другие планы. Даже пожрать не дали.
– Дело по твоей части. Скоро идем в поход.
Это трехэтажное здание рядом с рембазой было отдано Бесу и его людям, у ворот дежурил его караул. Чужих здесь быть не должно, но Цеповой был не только главным цепным псом Хозяина, но и тем, кто по латыни называется «фактотум». Для него были открыты все двери. Этот профессиональный убийца, на счету которого, говорят, были даже дети, имел на плечах умную голову. Если кого-то Бес опасался, то только его.
В этот момент в уже распахнутую дверцу легонько постучали. В одной тунике, похожей на ночную рубашку, шлепая босыми ногами, вошла Евгения Мазаева. Полноватая, но все равно миловидная блондинка. Босоножки она сняла в коридоре, ее лицо с ямочками на щеках было не модельным, но приятным, как и ее тело. Увидев Черепа, она даже не попыталась изобразить смущение, хихикнула. Тот улыбнулся ей своими толстыми, как у негра, губами, и Бес решил, что обязательно накажет девку известным ему способом. Она ведь даже этому кретину Васильеву строила глазки. Но сейчас надо было идти. Не стоило заставлять ее папашу ждать. Этот жирный кабанище мог быть очень мстительным, а дело, похоже, наклевывалось серьезное. Да и сам Бесфамильный чувствовал, что устал без настоящего мужского дела. Этих ощущений не мог заменить никакой секс.
За воротами переминался с ноги на ногу Мазаевский начальник охраны, в своих неизменных черных очках и берете. Его союзники в здание не пустили.
– Здорово, Пиночет, – махнул ему Бес. – Пойдешь крестным? У нас с Женькой очень скоро прибавление, ха-ха.
Все знали, что Васильев, хоть и был женат, давно втюрился в дочку главного. Причем не в ее наследство, а в саму глупую курицу. Алексею было приятно позлить его.
Все знали, что старый хрыч, даже если не подавится маринованным груздем, отбросит копыта скорее рано, чем поздно – о том свидетельствовали лишних двадцать килограммов весу и нездоровый цвет лица. И тогда он, Бесфамильный, станет самым главным претендентом на престол.
Вместе они направились к возвышавшемуся над городом семиэтажному зданию с тщательно отмытыми поляризованными стеклами, где в узком кругу должен быть оглашен план северного блицкрига.
Глава 2. Общий сбор
Рано утром к ним в общежитие пришел посыльный из комендатуры. Вернее, не посыльный, а посыльная. Девушка лет пятнадцати, в которой Александр узнал Дашу, одну из своих учениц. Гордая от своей миссии, с красной повязкой на рукаве, она была одной из немногих девчонок, которые посещали факультатив политических наук, организованный Богдановым, пичкавшим их диковинными терминами вроде «Талласократия» или «Хартленд». Из них, как он постоянно говорил, готовилась смена для управленческих кадров.
– Опять сборы. Уря-я! – произнес Миша, сосед по коридору, культурист, – Можно размяться! Все, блин, лучше, чем ковыряться в навозе.
Голый по пояс, с полотенцем на шее, спортсмен явно своим видом смущал девчонку.
Данилов его энтузиазма не разделял. Он помнил, как после первых дней интенсивных тренировок на сборах болели мышцы. Остальные тоже особой радости не выказывали. Все уже поняли, что гонять их будут так, что любая уборочная страда покажется отдыхом.
– И зачем нас собирают? – допытывался у Дарьи Аракин, попутно оценивая ее совсем не с точки зрения политической грамотности. – Ты не знаешь, детка?
Он все-таки был в свободном поиске, а она внешне выглядела сформировавшейся женщиной. Но Александру это решительно не понравилось. Наверно, он был ханжой, но как педагог, чувствовал свою ответственность.
– Отстань от нее, – сказал Данилов довольно резко. – Она знает не больше нашего.
К 9:00 им нужно было явиться к комендатуре. Но раз их освободили от обычных трудов, они от нечего делать пришли на полчаса раньше. На плацу перед комендатурой еще почти никого не было, когда они втроем подошли к зданию, где размещалась военная власть города.
Ополчение быстро собиралось, люди стекались со всех концов города, и за пятнадцать минут до срока на площади уже было не протолкнуться.
– Отряд, стройсь! – прозвучала команда, и охваченная броуновским движением толпа начала быстро перестраиваться в правильный прямоугольник. Каждый знал, где должна стоять его тактическая единица, его улица и район.
Ровно в девять ноль-ноль была произведена перекличка. Несколько отсутствующих получат за опоздание по шее.
Среди офицеров ополчения, стоявших перед строем, выделялся высоченный Колесников. Там же, среди фигур в камуфляже, Данилов неожиданно заметил одну в черной рясе. Когда установилась тишина, священник начал что-то читать нараспев. Тем, кто не знал церковнославянский, было понятно от силы половину слов, но звучали они торжественно, не хуже, чем латынь.
– Надеюсь, это сильное шаманство, и оно дает плюс четыре к силе, – едва слышно, как чревовещатель, прошептал Степан.
– Лучше бы хитпоинтов добавило, – так же тихо ответил Саша, когда их начали окроплять святой водой. Брызги долетали и до них, стоящих во втором ряду.
Оба замолчали, зная, что, если Богданов, который как раз вышел из здания, услышит, то рявкнет «Разговорчики!» и выставит их на посмешище.
Но отец Сергий частил по-старославянски и усердно махал кропилом, и заместитель главы города прошел вместе с ним вдоль стройных рядов. Очевидно, что он, а не атеист Демьянов санкционировал эту акцию. Возможно, Сергей Борисович разрешения не давал, а Владимир решил устроить благословение на свой страх и риск.
– Сегодня мы собрали вас здесь, – обратился к строю Богданов, взойдя на трибуну и резко повернувшись на каблуках. На лацкане у него был микрофон, громкоговоритель на столбе усиливал голос, – всех мужчин города Подгорного, находящихся в резерве. У вас ответственная задача. Я верю, что вы с ней справитесь. Конкретику сообщит старший лейтенант.
Он передал слово Колесникову, но микрофона не передавал. Тому он не понадобился. Его гремящий голос услышали в задних рядах так же хорошо, как в первом.
– Равняйсь. Смирно! С сегодняшнего дня ополчение города переводится на усиленный режим. Сегодня в восемнадцать ноль-ноль вы будете передислоцированы из Подгорного в сельские поселения. Конкретное место назначения вам объявят позже. К шестнадцати ноль-ноль необходимо явиться на склад за личным оружием и снаряжением. У меня пока все. Все свободны.
Данилов понял, что это означает. Тем ополченцам, у кого были семьи, дали время повидаться с ними перед расставанием. Вопрос, насколько долгим? В конце улицы уже стояли «Уралы», на которых вечером они поедут… судя по всему, на юг. На севере почти никаких поселений не было.
Это было очень похоже на учения. Во всяком случае, войны так не начинаются.
– Если это мобилизация, то странная, – произнес Саша, когда толпа рассосалась, а они втроем отошли на некоторое расстояние. – Почему нам не скажут всего?
– Потому что среди нас может быть крыса, – произнес Фомин. – Ладно, не забивайте голову. Предлагаю спокойно поесть. Потом такой возможности может не быть.
Ополчение получало оружие в порядке живой очереди. Спокойно, не суетясь, точно так же, как еще этим утром они получали хлеб на пунктах раздачи.
Игорь Палыч, старый отставной капитан с внешностью типичного завхоза, отомкнул тяжелую дверь. В нос Саше ударил дух машинного масла, оружейной смазки и чего-то похожего на нафталин.
– Восьмое отделение, сюда. Получите и распишитесь, – сказал интендант, показывая отпечатанную на серой бумаге ведомость.
Все трое получили по автомату АКМ, по пистолету Стечкина, пять гранат и по полному рюкзаку снаряжения, которое не стоит отдельно перечислять, но без которого в полевых буднях не обойтись, а также комплект формы по размеру. Даже Фомин получил. То же самое получили Коля Журавлев, невзрачный тип, прежняя профессия была связана с дизайном – то ли интерьеров, то ли ландшафтов (в городе он работал простым отделочником), и Тимофей – тощий прыщавый парень лет двадцати, бывший раб из лагеря Бурого. Его до сих пор отличал затравленный взгляд, но врагам он спуску давать не собирался, затаив глухую ненависть к каждому, у кого есть на теле хоть одна синяя наколка.
Единственным человеком от сохи в их отделении был кряжистый коммунар Вячеслав Краснов по прозвищу «Слава КПСС», тракторист, получивший в подарок от деда Мороза пулемет Калашникова. В городе занимался ремонтом бытовой техники. Вид он имел очень боевой и обещал за свой новый дом любому буржую порвать пасть.
Их снайпером был Леонид Кириллов, бывший МЧСовец из главного управления, сопровождавший своего генерала в последнюю инспекционную поездку по Новосибирским убежищам. Как он сам признавался, до войны был скорее офисным клерком, чем спасателем. Зато успел отслужить и занимался пулевой стрельбой. В Подгорном был диспетчером автохозяйства. Он получил надежную винтовку СВД, хорошо знакомую всем внешне, но с достаточно сложной баллистикой. На сборах Саше хватило сделать из такой выстрелов десять, чтоб понять, что снайпером ему не быть.
Кроме того, отделение получило противотанковый гранатомет: не уже знакомую им «Муху», а существенно более тяжелую «Таволгу», которую предстояло нести Саше. У всех вооруженных автоматами были подствольники.
Командиром был Дэн, он же Денис Михайлов, сурвайвер, который, хоть и проживал не в их общежитии и был женат, взял шефство над выходцами из интеллигенции, то ли добровольно, то ли по поручению своего босса.
– Все, хватит мне называться по-собачьи, на вражеском языке. Детство кончилось, – сказал он, когда пришли на сборный пункт. – Позывной будет «Змей». Так меня в школе звали. Разбирайте железяки, только в темпе.
Они успели уже вооружиться, когда начали подтягиваться и остальные.
Данилов видел, как пришедшее вслед за ними на склад отделение, состоящее сплошь из «стариков», забирает автоматы сотой серии, «Печенеги», крупнокалиберные винтовки незнакомого ему типа, как минимум один «Винторез» и надевает бронежилеты. Некоторых он вспомнил по Ямантау, разглядел Петровича и помахал ему. Работник оборонного завода тоже узнал его и поднял большой палец в жесте одобрения.
А уже потом с большим интервалом потянулись остальные ополченцы.
– Хреновые у меня предположения, други мои, – заговорил после долгого молчания Фомин, когда они уже направлялись к «Уралам». – Одно дело боевые патроны, и совсем другое – такая «базука». Ее бы просто для патрулирования не дали. И патронов с запасом.
Они сунули в подсумки и рюкзаки по восемь рожков.
– Сань, ты в начальственные круги вхож, – спросил Данилова Аракин. – Мы что, на тропу войны выходим? Это реально?
– Ничего конкретного не слышал, – развел руками Александр. – Но слухи ходят один неприятнее другого.
– На нас идут эти бандюганы? Прошлым же здорово дали просраться, еле ноги унесли.
– Это не совсем бандиты, – покачал головой Саша. – У них на Алтае там настоящая армия.
Все они не присутствовали на недавно прошедшем митинге, но суть знали. Обстановка осложненная, но это пока еще не война.
– А что, дружина не справится? – удивился Виктор. – На хрена мы их тогда кормим?
Они все после той страшной ночи жили с уверенностью, что кадровая «армия» Подгорного непобедима. Что она размелет в труху любые Чингисхановы полчища.
– Если б могли справиться, не стали бы нас от работы отрывать, – резонно заметил Александр. – Боишься?
– Сам знаешь, что нет, – быстро возразил Аракин. – Просто каждый должен заниматься своим делом. Я вот не солдат и никогда им быть не хотел. Да и вы вроде тоже.
Данилов мог ему ответить, что были на Земле времена, когда каждый мужчина по умолчанию был и охотником, и воином, но посчитал себя не вправе его судить. Ведь и сам в свое время не рвался служить в Российской Армии и боялся, что здоровье вдруг окажется слишком хорошим. И радовался, что оказалось плохим.
Но сейчас даже самый последний мирный тушканчик должен быть готов стать солдатом.
– А ты что думаешь, Степан? – спросил товарища Виктор.
Фомин, хоть и был человеком мирного склада, читал много литературы по истории войн и конфликтов.
– Наши вожди хотят, чтобы это выглядело как учения… Но по всем признакам это военный поход.
– Это мы и без тебя поняли.
– Но его целью может быть не прямая атака вражеских позиций, а психологическое давление. Возможно, Сергей Борисович надеется, что они повернут назад, – предположил Фомин. – Но тогда майор плоховато знает историю. Ни одну большую войну еще не удалось предотвратить демонстрацией силы. Ни Первую мировую, ни Вторую…
– Ни Третью, – закончил за него Данилов.
Потому что ружье, снятое со стены, должно выстрелить.
* * *
Александр вспомнил, как проходила подготовка ополчения в прошлом году. Он тогда пробыл в городе без году неделя, но и его, новенького, она не миновала.
Тогда все тоже к назначенному дню и часу сами пришли к комендатуре. Не было ни одного закосившего. Большинство пришло от искреннего энтузиазма, остальные оттого, что город маленький и в нем не спрячешься. Демьянов заранее объявил: «Хоть дистрофики, хоть плоскостопые, хоть плоскожопые, все, кто могут ходить, должны прийти на сборный пункт».
Так как его фамилия начиналась на «Д», Александр был в первом из двух потоков – оторвать всех работников мужского пола разом в летний период было невозможно. Даже в начале июля, когда посевная прошла, а до уборочной было еще достаточно времени.
Официально это называлось военными сборами. Конечно, нерегулярные тренировки, как узнал Александр, у горожан имели место и до этого. Пару раз их водили на стрельбище еще первой зимой, сразу после Великого переселения. Несколько раз на протяжении года заставляли сдавать нормативы, видимо, чтоб оценить их подготовленность. А уж ежедневные спорт-минутки и вовсе стали обязательными еще в Убежище. Там это было особенно нужно, чтоб не одрябли, не атрофировались мышцы. Но сборы были чем-то новым.
Конечно, это была не армия. А если армия, то даже не Швейцарии, а княжества Андорра или острова, который можно за сутки обойти пешком.
За два месяца им должны были дать расширенный курс молодого бойца и хотя бы на пальцах познакомить с воинскими специальностями пехоты. Но надо отдать должное устроителям – они сделали все, чтобы заставить людей почувствовать нешуточность происходящего.
Перед началом они прошли медицинское обследование. И хотя осмотр был полным и честным, он подтвердил выводы Марии, сделанные ей относительно Сашиного здоровья по прибытии его в Подгорный. Здоровое сердце, легкие дай бог каждому и ни одной болячки. Даже плоскостопия у него не выявили. Похоже, само выпрямилось, пока бегал от людоедов по заснеженным полям.
Основанием для освобождения была только инвалидность или отсутствие органов тела.
– А если, хе-хе, того органа нету? – спрашивал какой-то шутник у дородной женщины-врача, думая вогнать ее в краску.
– Тогда годен. Чем еще тогда заниматься, если не свой очаг защищать? – приподняв очки, отвечала дама.
Данилов вспомнил, и как просил отсрочки мужик, у жены которого тем летом родилась тройня.
– Иди в строй, герой, – отрезал Богданов, бывший председателем комиссии. – Для тебя боевая учеба отдыхом будет.
После психологического освидетельствования человек тридцать неожиданно были отсеяны как неблагонадежные.
– Право держать оружие – это не наказание, а привилегия, – сказал им Богданов. – Вы ее пока не заслужили».
Все эти ребятки не выглядели психами, отнюдь нет. Но все, как знал Саша, имели сильные проблемы с дисциплиной и моральным обликом. Более серьезные, чем прогул или поставленный кому-то в честной драке фингал. Позже многие из них оказались среди бунтовщиков, и Александр гадал, было ли это чутьем Владимира, или их толкнула на предательство «черная метка» аутсайдера.
После медосмотра их, одобренных, сразу построили в колонну, давая понять, что домашняя обстановка с этого места закончилась.
Цивильная одежда тоже осталась за порогом. Их вид был унифицирован, вплоть до нательного белья. В городе и так многие ходили в той или иной разновидности камуфляжа, но рабочие спецовки, спортивные костюмы и даже джинсы тоже встречались.
Теперь все сменили свою одежду на мешковатый – особенно у тех, кто, как Саша, имел нестандартную фигуру – серый камуфляж, раньше принадлежавший какому-то подразделению МВД.
Тренировочной зоной оказался недостроенный стадион Подгорного и окружавшая его парковая зона, которая за первые месяцы периода вегетации бурно разрослась.
Тогда в первый день курс молодого бойца показался Саше курортом по сравнению с трудовыми буднями. Довольны были и другие. Да что там – рады до безумия
В первую неделю все было просто. Во-первых, они продолжали обитать по месту проживания. Во-вторых, питались лучше, чем на гражданке. А занимались только физической подготовкой: бегали, преодолевали полосы препятствий. Кроме того мучили спортивные снаряды, выполняли нормативы, большинство из которых Александр, окрепший и заматеревший, сдал лучше, чем когда был студентом. Позже взбирались на стены и прочие верхотуры. Недостроенные трибуны одного сектора и полуразобранная хоккейная коробка только добавили площадок для занятий. Это было понятно. В реальных ситуациях, к которым их осторожно готовили, им предстояло не по Бродвею гулять.
Но Александр слышал от старожилов, что это только начало и что дальше их ждут тренировки за городом в обстановке, приближенной к боевой. Так и оказалось.
На восьмой день их разбили на роты и взводы по районам и улицам проживания, и дальше они уже занимались в таком составе.
Тем утром перед ними выступил Богданов:
– Те из вас, кто не служил… я вам от души сочувствую. Без иронии, мне жалко вас. Только армия делает мальчика мужчиной. Без нее он слегка недоделанный. Постараемся подправить этот огрех.
Дальше были слова про древнюю Спарту, про республиканский Рим, где гражданином мог быть только тот, кто имел место в легионе, и про доблесть русских чудо-богатырей Суворова и Кутузова. И, конечно, про Сталинград и Курскую дугу. Вот только Александр уже плохо воспринимал, морщась от отторжения. Он не любил, когда ему пытались привить комплекс неполноценности, потому что и так слишком долго считал себя неполноценным.
Богданов объявил получасовой перерыв, оставив Александр гадать, как в одном человеке может соединяться столько качеств, рождающих симпатию с теми, которые вызывают антипатию. Верность идеалам и самоуверенность, самоотверженность и мелочность. Словно заметив его состояние, к нему обернулся Дэн:
– Сань, не парься ты. Тут только доля правды. Конечно, у родителей под крылом мужиком не станешь. Но… я за год в армейке хорошо проводил время, общался, с пацанами угорал, в увольнительную ходил, Владивосток посмотрел, море. Девчонки были. С чучмеками разок махался. Но мужчиной стал, когда оказался один, совсем. Я ведь остался сиротой еще до войны. Автокатастрофа… Это сейчас можно выйти на середину любого шоссе, и тебя не собьет какой-нибудь пьяный мудак, и ехать хоть в какую сторону с любой скоростью. А тогда… тогда я узнал, почем фунт изюма. Армия, конечно, взрослит. Но не лучше, чем самостоятельная жизнь в России. А тебе с твоей биографией комплексовать смешно.
И все же Саша комплексовал.
Второй этап был занятиями на полигоне, который неожиданно оказался в соседнем Тогучине. Добираться до него надо было пешком. Тридцать пять километров походным порядком, с полной выкладкой – ни автобусов, ни «Уралов» не подали. Причем время было ограничено, и их всячески подгоняли.
– А «Роллс-Ройс» вам не надо? – сопровождавший их в пути Богданов выкладывался по полной, изображая зверя-сержанта из американского кино. Сам он, казалось, не знал усталости.
Разбитая дорога между городами запомнилась им надолго, но это было только начало. Так из-под пресса в ускоренном режиме выходили винтики для боевой машины.
Там на месте, в разбитом на краю города-призрака палаточном лагере, их первым делом поделили на две группы. Если на первом этапе подготовки все были равны, то тут – уже нет.
Взглянув на карточку, высокий военный направлял будущих ополченцев в первую или вторую очередь. Данилов совсем не удивился и не обиделся, когда оказался в первой, где были все больше молодые и зеленые, нигде, как и он, не служившие. Ему еще многому надо было учиться. До этого он на практике постигал науку выживания, а искусство войны – это нечто другое. Здесь он будет действовать не в одиночку и иметь другие задачи кроме собственного выживания.
В первый же день их привели на стрельбище. Инструкторы – их было трое, всем лет по сорок – объясняли им правила поведения. «Чтоб вы раньше времени друг друга не угробили».
А дальше им показали, как стреляют бойцы из дружины Колесникова. Александр сначала даже не понял, куда они палят. И только потом, приглядевшись, увидел на другом конце ровного, как стол, поля ростовые мишени. Им давали взглянуть на них в бинокль.
Данилову вначале пришлось поддерживать свою челюсть, чтоб не выпала от изумления. Во время скитаний ему случалось попадать в цель из пистолета с десяти метров и из ружья с двадцати. И он считал это неплохим результатом. То, что люди поражают цель из неудобного, как коряга, автомата на таком расстоянии, казалось волшебством.
Стоял жуткий грохот, к которому еще надо было привыкнуть. С замиранием сердца и заложенными к такой-то матери ушами, салаги смотрели, как стреляют профессионалы. Наушники им не выдали, когда кто-то заикнулся об этом, посмеялись. Старожилы немного напускали на себя, выпендривались. Отходя от огневого рубежа, смотрели на новеньких покровительственно: мол, учитесь, и, может быть, сможете так же.
Данилову оставалось только радоваться, что уже на третьей неделе жизни в городе его обеспечили контактными линзами. Тогда он понял, что такое по-настоящему общедоступное медобслуживание. Он и не просил, а ему по результатам обследования выдали хорошие линзы, и теперь мог соперничать в остроте зрения с другими. За линзами последнего поколения ухаживать было очень просто, они не создавали эффекта инородного тела в глазу и держались как вторая радужная оболочка.
А рядовой в очках – нонсенс. В России до войны вообще была смешная ситуация: каждый второй близорук или дальнозорок, но мужчин на улицах в очках не сыщешь. И не из-за контактных линз. Просто каждый хочет выглядеть мачо, а мачо книжек не читают.
И все равно Александр не представлял, как в эти силуэты можно попасть, хотя бы зацепив край. Демонстрация закончилась. Было еще два занятия в классе, где их учили обращаться с тремя самыми распространенными автоматами российской (и советской) армии. И только после этого вновь привели на стрельбище. Новичков ожидал совсем другой рубеж, где стояли самодельные мишени из досок, с нанесенными краской кругами. В противоположной стороне, там, куда должны были лететь пули, были только бескрайние просторы Кузнецкого Алатау. Тут уже им дали настоящее оружие с настоящими патронами.
В первый раз, стреляя по цели, он чувствовал легкий мандраж: не хотелось сесть в лужу. Тем более другие на его глазах попадали. Хорошо еще руки его были теперь достаточно сильными, чтоб передернуть затвор, почти не напрягаясь. Для прицеливания он зажмурил левый глаз, правым смотря через прорезь прицела на мушку так, чтобы мушка пришлась посредине прорези, а вершина ее стала наравне с верхними краями гривки прицельной планки. Взяв «ровную мушку», Данилов нажал на спусковой крючок. Немного более отрывисто, чем говорили.
– Мать твою за ногу. Мимо, – сказал он тогда со злостью на себя.
Руки чуть подрагивали – нормальный тремор после перенапряжения мышц. Не позволяя себе пасть духом, Александр, как и требовалось, сделал десять одиночных выстрелов. «Пятеры» – патронов калибра 5.45 – в городе было навалом, но расходовать все равно приходилось, зная меру. Отпускали им по сто патронов на человека в день.
Стрельбище огласилось грохотом, все остальные тоже стреляли. Одни мазали, другие попадали в «молоко», но дыры в мишенях уже казались им достижением. Летели щепки, падали деревянные истуканы. Александр вспомнил, как радовался, когда в первый раз после четырех промахов попал в цель. И как потом это превратилось в рутину.
Кроме стрельбища они продолжали заниматься физической подготовкой, ничуть не сбавляя темп. Упражнения все больше приближались к жизни.
Если месяцы в пути закалили Александра, то курс молодого бойца придал его физической форме огранку. Сносная кормежка в добавление к равномерным нагрузкам способствовала росту мышц. Он потяжелел на три килограмма. Внешне это было не очень заметно, потому что мускулатура равномерно распределилась по скелету, но теперь Данилов мог долго нести на плечах столько, сколько еще недавно весил сам. Уже в первые дни сборов он понял, насколько немощен был, начиная свой переход от Новосибирска до Прокопьевска. Сейчас он мог пройти вдвое больше с удвоенной поклажей. И все-таки он выжил тогда. А значит, какой бы немощной ни была плоть, дух важнее.
Теперь у них добавилось хлопот – им необходимо было самим чистить оружие и ухаживать за своим снаряжением. И вот здесь началось самое страшное. Интенсивность тренировок медленно, но верно нарастала. Если кроссы заставляли почувствовать себя марафонским бегуном, то марш-броски с полной выкладкой сначала казались чем-то нереальным.
Но накачка дутых мышц основной целью не была. Среди грузчиков, шахтеров, строителей не так много амбалов, и если в драке на кулаках тот, у кого больше мышечной массы имеет преимущество, то в физическом труде они почти равны, а война, как оказывается, это скорее труд, а не драка. Тем более до рукопашной в современном бою доходит редко. В нем гораздо большую роль играет выносливость. А еще важнее – мозги. Думать ими, как давно узнал Саша, можно не только о высоких материях. Поэтому теперь он жадно постигал с помощью логики и тяги к анализу то, что другие хватали интуицией и чутьем.
Некоторые упражнения давались Александру тяжело из-за врожденных проблем с координацией движений, чего-то вроде легкой формы ДЦП. В девять месяцев научившись говорить, только в девять лет Саша научился завязывать шнурки, да и то не тем способом, что остальные.
Другим серьезным испытанием для него и остальных было метание гранат. Инструктор-взрывник рассказал им про случаи, когда новички из страха перед взрывной волной и осколками начинают делать глупости. Фатальные глупости. Например, бросают в цель чеку, а гранату оставляют себе.
Данилов подумал, сколько подобных ему растяп погибло таким образом, учитывая, что граната Ф-1 используется уже лет восемьдесят и на всех континентах, кроме Антарктиды.
Очень трудны были и некоторые физические упражнения. Когда надо было влезть на канат, Александр понял главное: чтобы достичь успеха, надо как следует разозлиться на себя. Не пожалеть, не посочувствовать, не смириться с неизбежным, а разозлиться. Этот гнев, в отличие от гнилой рефлексии, только придает сил. Проще всего махнуть рукой и сказать себе: «Зато я знаю четыре языка, а этот не свяжет и трех нематерных слов». Но вместо этого он сказал себе: «Если другие могут, то и я смогу».
И он лез. Обдирая руки до крови, срываясь, разбив нос, слышал чей-то хохот, но все равно карабкался вверх, стиснув зубы, представив, что в мире нет ничего, кроме этого проклятого каната… Ему было плевать, станут ли больше уважать остальные. Он должен был вернуть собственное уважение. И, в конце концов, у него получилось. Мертвая материя уступила человеческому духу.
«Ну, бегом, бегом! – подбадривал инструктор по физической подготовке. – Зачет по последнему! Проигравшей команде три наряда на кухне! Где только вас набрали? В Эстонии?»
Учили их и основам противотанковой борьбы. Тогда, до экспедиции, средства поражения тяжелой техники в городе были наперечет, но для них выделили несколько десятков устаревших РПГ-7 и чуть более новых, но тоже не прорывных «Мух». Примерно каждый десятый из них стрелял, а остальные, включая Сашу, только смотрели.
С ревом раскаленные газы вырывались из «тубуса», а в противоположном направлении летел кумулятивный снаряд. Приятно было смотреть, как старый сломанный БТР со снятым вооружением сминается и лопается, словно консервная банка под сапогом.
Инструктор по рукопашному бою, явно человек с боевым прошлым, учил убивать и выводить противника из строя всем, что попадется под руку, и просто руками, ногами. Данилов не был в числе первых по успеваемости, но худо-бедно научился попадать кулаком туда, куда целился, и окончательно преодолел барьер перед нанесением другому человеку боли. Это был не бокс и даже не самбо, а адаптированный под дилетантов курс для каких-то спецподразделений. Мрачная наука о том, что в мирное время проходит по серьезным уголовным статьям. Данилов с удивлением обнаружил, что искусство убивать и калечить так же формализовано, как алгебра: в нем были свои правила и теоремы, каждая из которых, если подумать, была выработана не в кабинетной тиши, а на практике ломания человеческих костей и разрывания плоти.
Занятия становились все интенсивнее, а инструкторы вводили и вводили новые предметы. В казарму, под которую было переоборудовано здание школы, ополченцы приходили выжатые, как лимоны.
Здесь на стенах среди прочих уже висел плакат с жизнеутверждающими максимами, якобы от «Альфы»: «Побеждает не тот, кто стреляет первым, а тот, кто первым попадает», «За пробелы в огневой подготовке оценку «неуд» в бою ставит пуля противника», «Пистолет нужен для того, чтобы добраться до своего автомата, который не нужно было нигде оставлять», «В рукопашной схватке побеждает тот, у кого больше патронов». И так далее.
После питательного обеда давался законный час личного времени, а после шли два часа занятий, где требовалось напряжение ума, а не тела. На теоретических занятиях, которые проходили в классах, не зубрили древние уставы, а усваивали «дайджест» из переработанных и разложенных по полочкам знаний по военной науке. Инструкторы знали удивительно много, излагали простым языком, по возможности, наглядно – все, что касалось стратегии и тактики современной войны, видам войск и вооружений. В основном, конечно, не высокотехнологичных, а тех, которые имелись у них в распоряжении. На стрелковое оружие, оказание первой помощи и теорию партизанской войны был сделан особый упор. Но затронули также и методы проведения допроса, и минно-взрывное дело, и даже теорию фортификации. Большое внимание уделялось маскировке, использованию естественных укрытий. Разве что маршировать не учили. Маршировать было некогда. Судя по их лицам, до хрена нового узнавали даже те, кто раньше служил. Александр многое из увиденного и услышанного кратко записывал в своем блокноте.
На тактических занятиях на полигоне, которым был весь вымерший город, они отрабатывали все это на практике. Их разбили на отделения. Фомин и Аракин оказались в одном с Сашей. Первый получил позывной «Админ», второй «Барак». Александра нарекли «Данилой».
«Тебя уже убили, Данила, – услышал он в свой адрес на первом же таком занятии. – Покойники в сторону! У нас тут не кино про зомбарей!»
Ближе к концу обучения к инструкторам все чаще стал присоединяться и сам Владимир, куратор лагеря. Он отвечал за два курса: выживание и психологическая подготовка.
Первый был интересен всем, потому что касался каждого. Владимир рассказывал о способах выживания и добывания себе пропитания в экстремальных условиях, в основном, конечно, лесной полосе и Арктике, но вкратце и о джунглях с пустынями.
И хотя у большинства за плечами была практика подобного рода в условиях Западной Сибири, они узнавали много нового. Того, что могло бы помочь выжить тем, кто этого дня не увидел.
Подспорьем служили данные из архива выживальщиков, которые они сохранили на своем сервере. Но даже эти, казалось бы, скучные уроки «замполита», на которых все приготовились спать, преподносились так, что трудно было оторваться. Данилов, несмотря на специальность, не чувствовавший в себе педагогического таланта, понял, что в Богданове пропал учитель.
Неуставные отношения, конечно, были, но в рамках уже сложившегося мужского коллектива они не принимали дикой формы. Может, они и не были такой уж слюняво-дружной семьей, но Данилов не помнил ни одной настоящей драки. Все обычно заканчивалось словами, которых хватало, чтоб выпустить пар. Неформальные лидеры образовались быстро, но адская загруженность не оставляла времени заниматься выяснением личной крутизны, а на крайний случай для пресечения казарменного хулиганства сами же инструкторы составляли «военную полицию». К тому же среди «призывников» были мужики всех возрастов, вплоть до сорока пяти, а не одни только что вышедшие из детства неоперившиеся подростки. А к этому возрасту отношения у прямоходящих приматов выяснены, иерархия выстроена.
К тому же оказалось, что целая куча проблем уходит в небытие, стоит вытянуть один кирпичик – деньги. Без них не было смысла ни отнимать, ни воровать, ни презрительно смотреть на «нищебродов». Все были равны. А для тех, кто полагал себя равнее, существовала дисциплина. Братские отношения, может, возникли и не у всех, но сознание общего дела худо-бедно сплачивало. Дисциплина была не палочная, но суровая. Уже привычный городской «dura lex» действовал и на сборах. За разговоры матом вне стрессовой ситуации, когда крепкое словцо прощалось, следовали дисциплинарные наказания. За употребление алкоголя из этой маленькой армии, к которой как нельзя хорошо подошло бы фамильярное «армейка», обещали выгонять с позором, но, насколько Саша помнил, эксцессов не было. От неподчинения приказам лечили трудотерапией или другими мерами в зависимости от воображения офицера-инструктора.
Богданов не ленился каждый день повторять, что служба – это не наказание и даже не обязанность, а привилегия. Высокопарной риторикой Владимир ополченцев не грузил, оставив заброшенным в их души семенам прорастать самим.
За пару часов до отбоя, когда тело уже устало, а мозги еще способны переваривать несложную информацию, он собирал бойцов в учебном классе и проводил разбор полетов. Указывая на ошибки, сильные и слабые стороны, занимаясь тем, что психолог бы назвал мотивацией.
Психологическая подготовка была полностью его епархией.
«В ситуации реального боя есть два фактора, определяющих все ваши действия, – говорил он в своей заключительной лекции. – Первый – это готовность убить противника. Второй – готовность умереть самому.
Вот простой тест на уровень вашей степени готовности к применению силы. Представьте, что сейчас, в этот самый момент, вы сидите в вашем доме, вам тепло и вы только что поели. С вами ваша жена и дети. И вдруг сильный удар в дверь. К вам ломится вооруженный каннибал. Где ваше ружье? Можете ли вы достать его за две секунды? Хватит ли времени, чтобы не только схватить его, зарядить, но и перестроиться, переключить себя из режима «отдых» в режим «бой»? Если нет – закройте глаза, примите непринужденную позу – вы умерли, и, скорее всего, будете съедены. Как и ваши близкие.
В чем-то нам легче, чем жившим в цивилизованное время. Мы не связаны никакими конвенциями. Мы можем убивать исходя из целесообразности. В общем и целом любой противник с оружием в руках должен быть уничтожен. Даже если он его только собирается взять. Это, надеюсь, понятно. Мы также не связаны лицемерными моральными нормами. Нельзя позволять себе отвлекаться на них, когда на карту поставлены жизни наших женщин и детей. Вы уже понимаете, что ваша война (если она будет), не будет похожа на компьютерную игру, где нажал кнопку – пустил ракету. Вы будете действовать в близком контакте. Видеть кровь и внутренности, а иногда и выпускать их.
Для этого вам надо перейти в то, что называется «боевым состоянием». Это, как следует из определения, такое состояние, в котором ресурсы организма максимально мобилизованы для выполнения боевых задач. Как в него перейти? Есть несколько способов.
Эмоциональная раскачка, условно назовем ее «Наших бьют!», про которую я вам уже говорил, не самый лучший вариант. В рукопашной она может и даст некоторые преимущества. Но профессионалы всех видов единоборств знают, что и в ближнем бою лучше оставаться спокойными. Удары точнее, глаз зорче. А в бою с применением огнестрельного оружия сохранять холодную голову – значит сохранять голову вообще.
Берсеркеры нам не нужны. Боец в состоянии аффекта опасен и для врагов, и для товарищей.
Если вы психически нормальны, вам не доставит удовольствия хруст черепа, вид вываливающихся из брюха кишок… Вижу смешки – думаете, что доставит, бравируете собственной брутальностью. Зря. Даже у вас, даже у тех, кто прошел через ад, есть барьер перед убийством себе подобного. И во время боя вам придется его не просто преодолеть. Замучаетесь. Вдруг убивать… и преодолевать придется сто раз за день? Вам нужно будет его убрать, сломать. Как это сделать? Алкоголь, наркотики сразу отметаем. Это не наш метод. Дурью активно пользовали моджахеды, а также разные азиатские, африканские и латиноамериканские отморозки. Но это для одноразовых бойцов. Такие вещества затуманивают разум, а вы на это права не имеете. Вы не одноразовые. Для вас война, если она будет, это не цель жизни, а суровая необходимость. И вас не так много, чтоб вами разбрасываться.
В бою ваша задача – убить противника, по возможности оставшись в живых. Феминизмы оставим для эвфемисток. Вижу, рядовой Данилов меня готов поправить, мол, это эвфемизмы употребляли когда-то феминистки. Это не важно. Ни тех, ни других больше нет, а есть суровый и простой мир, где кошку называют кошкой, а собаку собакой. Ваша цель – убить врага. Точнее, человека. Именно убить. Не «обезвредить», не «взять под контроль», не «устранить», не «ликвидировать», как раньше говорили даже крутые спецы, пряча от себя страшную правду. Убить. Насмерть. Сделать так, чтоб он больше не видел солнышка, не ходил, не смеялся, не ел, не говорил, не любил женщин, а лежал в земле, пожираемый червями и личинками. До костей. Ужасно? Жалко его? Такие мысли – первый шаг к поражению. Назначение оружия – убивать. Но вы не дикие звери, не бешеные собаки. Вы будете служебные псы. Вам надо думать о том, кого и что вы защищаете. Тем из вас, у кого есть семья – проще. Для вас все должно быть ясно. Остальным стоит подумать, чем является для вас этот город. Просто ли местом, куда вас занесла судьба, или чем-то иным. Этот способ я бы назвал корявой фразой «осознание нашей общности». Когда-то в прошлой жизни это называли словом «патриотизм»».
Об этом Владимир и предложил им поразмышлять на досуге, объявил свой курс мотивации законченным. Но впереди еще было почти три недели изнуряющих тренировок, стрельб и тактических занятий. А в конце их ждали совершенно феерические по сложности учения и мини-ЕГЭ на знание основ.
Присягу или что-то вроде клятвы верности городу они не приносили. Наверное, подумал Александр, руководство не хотело оторвать себя от мертвого тела страны, не хотело чувствовать себя сепаратистами. Поэтому была не присяга, а просто речь, и отпечатанное на хорошей бумаге, с приличной полиграфией удостоверение ополченца города Подгорный.
По завершении автоматического оружия на дом, как надеялся Саша, не выдали. Все-таки тут была не конфедерация вольных альпийских кантонов, и автоматы должны были дожидаться своего часа в арсенале.
На этом учеба закончилось, а совсем скоро – по крайней мере, субъективно для него – он уже трясся на грузовике по дороге к Уральским горам.
Сам не зная для чего, но он был из немногих, кто отпечатал себе фотографию, сделанную в последний день сборов. Коллективный портрет их взвода, наподобие тех, которые когда-то украшали дембельские альбомы. Несмотря на славянскую скуластость, почти у всех были заострившиеся лица, делавшие их похожими на новобранцев времен Великой Отечественной. И что-то еще роднило их с людьми той эпохи. В них не было расхлябанности, глаза смотрели не мутно и бессмысленно, как у тех, кто все свободное время проводил с пивком перед «ящиком» или в чатах и социальных сетях. В них была собранность и суровость прошедших веков, и одновременно осознание цели, отличной от набивания кармана и брюха. Уже за одно это Данилов готов был простить им и грубость, и простоту нравов.
До экспедиции полученные навыки Саше не пригодились. Несмотря на романтический ореол, работа поисковика – это в основном работа грузчика. До Ямантау в Подгорном он стрелял всего раз и то в дикого зверя, собаку.
Данилов заметил Богданова. Тот показывал что-то на карте здоровяку из бывших сурвайверов по имени Макс. Маша была рядом с ним. Увидев Александра, Владимир на секунду оторвался от планшета – не электронного, а обычного, с бумажными картами – и коротко кивнул ему.
– Я тоже с вами в поход.
– Ты нас поведешь?
– Нет, я не командир. Я всего лишь политкомиссар. А еще заградотряд в одном лице, – Богданов указал на свой пистолет. – А командовать будет он.
И покосился в сторону стоящего метрах в десяти от него и разговаривающего с полным интендантом мужчину.
Данилов узнал его. Это был их инструктор по боевой подготовке. Человек сложной судьбы Валентин Сергеевич Ключарев. Немолодой уже преподаватель военного ВУЗа, прошедший Афган, первую Чечню, и еще пару «горячих точек». Чуть ли не дворец Амина штурмовавший.
Очень не любил он масонов. Но так как «вольных каменщиков» рядом не было, злость перераспределялась на весь остальной мир, так что гонял рекрутов даже не до седьмого, а до кровавого пота.
Данилов знал от Богданова его биографию. В последние годы тот лечил наркоманов трудотерапией, не спрашивая их согласия, и приобщал молодежь к здоровому образу жизни и мысли. Но посадили его за то, что он якобы пытался свергнуть режим и готовил своих сторонников к вооруженному перевороту. Никто не устраивал пикетов из-за него, западные державы не требовали его освободить, глянцевые журналы не номинировали на звание человека года. Написали одной строчкой в новостях Сопротивления и забыли. Сидеть бы ему до конца жизни и умереть в лагере, если бы не война.
Данилов в его виновность не верил. Если бы Ключарев захотел свергнуть «антиконституционный строй», ему бы это удалось. Хотя бы в пределах одного города, хотя бы на несколько часов. Не такой это был человек, чтоб отступать перед трудностями.
«А вы случайно не еврей?» – был его первый вопрос Саше, когда он увидел того на сборах.
«Никак нет. Русский в пятом поколении. Просто дикцию логопед не исправил, а нос в детстве сломал».
И хоть это и была чистая правда, усмешку подавить он не смог. А дедуля, похоже, юмора не оценил.
«А я против евреев ничего не имею. Я имею против умников».
Спрашивал он с Саши все в двойном размере и особенно въедливо.
Но теперь Данилов об этом не жалел. Если он кому-то и готов был вверить свою жизнь, то это Деду. Если он такой лютый со своими, то какой же он будет с врагами?
– Ну, удачи, – Богданов знаком велел Саше идти к своим. – Как говорят испанцы, но пасаран!
– Патриа о муэрте, – откликнулся Саша, удаляясь.
Интермедия 2. Отбросы
С неба, подсвеченного далекими зарницами, накрапывало. Цепочка серых силуэтов двигалась вдоль мокрого шоссе по раскисшей обочине, их тени были похожи на волчьи, их следы затягивались грязью. Когда на пути встречались признаки цивилизации, то одна, то другая тень отделялась от маленького отряда и ныряла в кузов грузовика, в магазинчик, в кафе – чтобы быстро просветить внутренности фонарем и ни с чем продолжить путь. Ноги опухли и покрылись волдырями. Из шести пар легких рвался надсадный кашель.
– Да, макнули нас по полной. Пропердолили, как вафлёров последних. Что будем делать, пахан? – повторял Волосатый, отгоняя ладонью огромных комаров. – Скажи свое слово… Ты же мудёр, то есть мудр, как никто. Сколько мы еще можем так ковылять, а? Где горы золотые, которые ты нам обещал? Где?
Он пытался вывести его из равновесия, но Бурый держал себя в руках. Ему было не до этого клоуна. С ним он еще разберется. А пока думал, как выбраться из этой беспонтовой ситуации.
Разбиты… Да что там. Передавлены, как клопы тапком.
Мать вашу, ну откуда он мог знать, что горожане такие беспредельщики? Что не поленятся даже на вертолетах за ними слетать? Что не пожалеют горючего и патронов?
Они шли через пригороды Барнаула. Этой зимой умерла половина из тех, кто ушел на шоссе от погони. Еще человек пять прибились к ним за время их вояжа по Алтаю. Но все они уже «закончились», как говорили меж собой коренные члены банды. То есть были съедены.
Вдруг шедший впереди Шкаф остановился, и его кореш Солома опять чуть не налетел на него.
– Блин, ну ты че как фраер бесконвойный? Опять камешек в сапог попал?
– Тс! Слыхал?
– Не, а че такое?
– Мотор вроде.
– Машина? – спросил оглянувшийся Волосатый. Он действительно теперь был волосатым, давно перестав следить за собой, как и все они: запаршивевшие, грязные и вонючие. Банды больше не было, была толпа, и не было смысла держать марку.
– Да какая на хрен машина? – сплюнул Бурый. – Тут, мля, только трактор пройдет.
Он поднял бинокль, чтоб получше рассмотреть то, что ему показалось подозрительным кустом, когда события закрутились с невиданной скоростью.
Бандит по кличке Гуляш, шедший замыкающим, имел еще более быструю реакцию, чем главарь. Он резко ушел в сторону перекатом и уже поднимал автомат, чтоб выстрелить в те самые колыхавшиеся заросли, когда прогремел одиночный выстрел.
Бывший десантник повалился с дырой в голове, из которой тут же ударил фонтан черной крови пополам с жирными сгустками; пару раз дрыгнул ногами и остался лежать.
Вот болван. Потеряв через год после армии уже третью работу, Лёня Кулешов решил заделаться убивцем. Но ошибся эпохой, и первая же заказчица, якобы желавшая избавиться от мужа, оказалась из отдела по борьбе с организованной преступностью. Бурый ценил бывшего вояку за бесшабашную храбрость, но всегда видел, что мозгов ему недостает.
– Стоять! – усиленная громкоговорителем команда прозвучала отовсюду одновременно. – Стволы на землю! Чтоб видно было!
Через секунду пушки уже лежали на пригорке. Все безропотно подчинились, даже не дожидаясь от главаря формального подтверждения сдачи. На грязном снегу оказалось четыре «калаша», помповое ружье. А за ними два «Макаровых» и «ТТ» которым Шкаф гордился до одури.
На холме мог быть не только тот снайпер, чью позицию они «срисовали». Маскировка, может, у того была и хреновая, вот только такую волыну, как СВД, этому козлу не доверили бы, если бы он не умел из нее метко шмалять.
Их ослепили направленные с нескольких сторон и заключившие в клетку из слепящего света лучи прожекторов. Когда к ним вернулась способность видеть, там, где секунду назад не было ничего, высилось несколько камуфлированных фигур. Никто из компании не успел не то, что выстрелить – оружие поднять. Поэтому и остались живы.
Вот тебе и «банда». Взяли как детей. Немудрено. Отощали настолько, что непонятно, в чем душа держалась. Бурый оглянулся: со всех сторон к ним подступали серо-зеленые тени, которые вырастали будто из-под земли. В камуфляже, с лицами, почти полностью закрытыми капюшонами и странными непроницаемыми очками, гости выглядели зловеще. Они все прибывали и прибывали, и главарь банды насчитал уже без малого два десятка конкретно упакованных бойцов.
Попадалово.
«Опять эти бешеные колхозники? – пронеслась мысль. – Настигли-таки?»
Остается продать жизни подороже… Но нет. Подгорный далеко. Километров четыреста по прямой. Это совсем не его территория. А значит, это другие, и есть шанс.
Внезапно снова донесся знакомый шум моторов. Лавируя между деревьями, на холм поднимались несколько необычных машинок, похожих на небольшие открытые джипы.
Квадроциклы. Бурый видел такие до войны у богатых молодых фраеров. Но эти были мощнее и проходимее, защитного цвета.
Полный абзац.
С одной из миниатюрных машинок слез мужчина, который судя по властным жестам, был у них главным, хотя экипировкой и одеждой не отличался от остальных. Разве что на нем был берет десантника и затемненные очки.
– Так, что у нас тут? – Он оглядел разбросанное потертое и заскорузлое от наплевательского отношения оружие. – Негусто. Не боитесь с этим из дома выходить? Хотя по вам видно, что своего дома у вас нэма.
– Нету, – кивнул Бурый. – Скитаемся по белу свету.
– «Наша крыша – небо голубое…» Ясно-ясно. Ну, что будем делать, романтики с большой дороги вы мои?
Этот хрен в кепке явно догадался, кто они. Да Бурый и не надеялся, что их примут за мирных путников. Не было больше мирных. Он знал, что делать. Проявлять чудеса дипломатии и не борзеть. Еще бы, когда на тебя смотрят пулеметы РПК, не очень-то побрыкаешься. Эти козлы не могли быть законной властью, не больше, чем они сами. Но они явно были силой, и одного взгляда на их опрятную одежду хватило Бурому, чтоб понять – сила это немалая. У них дом явно был.
Что же предложить волкам позорным в обмен на свои жизни? Главарь знал, что котировалось оружие, еда и лекарства. Но первое те уже получили даром. А второго и третьего у неудачливых разбойников больше не было. Их старый лагерь достался этим уродам с севера, а с тех пор им не удавалось найти хоть что-то стоящее. Все свое они носили с собой. Оставалось наплести с три короба, использовать старую басню про спрятанный запас. Поможет хотя бы выиграть время. Тогда не убьют сразу.
Бурый уже собирался толкать эту тему, когда все испортил Шкаф. Бурый давно подозревал, что боксер тайком упарывается «коксом», но никак не мог поймать его втягивающим в ноздрю белые дорожки. Иначе бы завалил на месте. А тут глаза бывшего спортсмена вдруг налились кровью. Похоже, он просто не въезжал в серьезность ситуации.
– Это что за номер? – с ходу полез он в бутылку. – Вы обурели совсем. Э!.. Ты мне еще в трусы залезь, гнида позорная! – Он грубо оттолкнул руку одного из чужаков, который профессионально шмонал пленников на предмет оружия.
Глаза спортсмена были бешеные.
– Че это за предъява, шакалы вы, мать вашу?! – заорал он еще громче. – Идем себе, никого не трогаем! Э! Ты мне пуговицу оторвал! Я тебя, прошмандовку, языком пришивать заставлю!
Бурый сжался, как пружина. Он услышал, как лязгнули сразу несколько затворов, и, представил, как любитель кокаина запляшет ламбаду под автоматным огнем, покрываясь ранами, словно нарывами, а на землю упадет уже изуродованный десятком входных и выходных отверстий труп.
Вместо этого что-то со свистом рассекло воздух, и Шкаф взвыл как паровозный гудок. Свист повторился, и Бурый услышал, как трескается под ударом ткань и рвется кожа.
Бандит-спортсмен пытался держаться, скалил зубы и матерился. Но еще несколько ударов – с каждым из него выходила спесь – заставили его согнуться и зажаться. А после десятого он жалобно запричитал, закрывая рассеченное лицо:
– Все, не надо! Все сделаю, только не бейте! Пожалуйста, блин!
Краснолицый мужчина с усами, стоящий по правую руку от Берета, довольно ухмыльнулся и убрал нагайку. На нем был мундир защитного цвета и брюки с алыми лампасами. Алыми были погоны, и даже фуражка защитного цвета имела алый околыш. Ремень еле вмещал брюхо, а голенища кожаных сапог поблескивали, тщательно начищенные кремом.
– Кино снимаем, да? – спокойно произнес Бурый. Он понимал, что сейчас решается их судьба и нащупал нужную линию поведения. – Историческое? Про казачков?
– Ага, и для вас роль найдется, – спокойным голосом ответил мужик в берете.
– Еще одно слово, и я его как тыкву развалю, – произнес казак.
– Это лишнее. Я думаю, гражданин мародер уже все понял.
Рядом с Бурым стоял Солома, молодой зэк, прозванный так за волосы, белесые и кучерявые. Они познакомились еще в лагере за месяц до катаклизма. Бурый тогда услышал, как сосед по бараку обозвал щуплого домушника «Милашкой-блондинкой». Тот ничем не провинился, только что был хилым и молчаливым. Наезжал на него сокамерник по беспределу, а поводом была пара пропавших вещей, которые тот сам же мог и спрятать. Началось все с придирок к внешности. В лагере-то Солома был подстрижен наголо, но Интернетом умели пользоваться даже зэки. Кое-кому и смартфоны иметь дозволялось. Такой доброхот-активист и нашел в социальных сетях фотку, где парень был с волосами до плеч, да еще и на пляже. И понеслось… гомик, гомосек, это самое мягкое.
Бурый тогда вступился за него, хотя вечно нянькаться и не собирался. Но на следующий день случилось непредвиденное – наехавший на Солому зэк умер от черепно-мозговой травмы, оступившись на обледенелом бетоне. Без свидетелей, на промзоне. Обидчик отправился к родным со свидетельством о смерти вместо справки об освобождении, но у убитого остались кореша, которые землю рыли, чтоб найти и наказать. Да и оперчасть не дремала, они на такие случаи всегда обращали внимание. Но именно после этого Бурый приблизил к себе рискового новичка, начал обучать уголовным премудростям и заположнякам. На «красной» зоне радеющим за дело отрицалова надо было держаться вместе. А зоны теперь по стране были в основном «красные». Диктатура закона и стабильность как-никак. Честным ворам совсем жизни не стало от бандитов в погонах, часто говорил ему Бурый.
Много позже благодаря своему строению тела узкоплечий, как хорек, воришка сильно помогал им добывать еду среди развалин Барнаула. Пару раз он спасал главарю жизнь. Сам Бурый, который раньше над словами о мужской дружбе всегда смеялся, чувствовал к нему что-то отеческое.
А теперь главарь видел, как от угрястой ряшки его протеже отхлынула кровь, а руки начали дергаться. Вожаку и самому было неуютно. Он почувствовал неприятный холодок, пробежавший по позвоночному столбу, ком в горле и пресловутое посасывание под ложечкой – синдром наставленного автомата.
– Шлепнем их здесь, Пиночет? – спросил «десантника» усач в казачьей форме.
– Нельзя. Ты же помнишь приказ главного? Эти, кажись, годятся. Вон какие рожи злобные, – фонари сошлись на жилистых фигурах. – А ну встаньте, гаврики.
Бандиты с опаской поднялись, без напоминания держа руки на виду.
– Что набрали? – деловито осведомился казак.
– Да чем бог послал, – Бурый держался хорошо, но легкая бледность его выдавала. – Хавчик в основном просроченный, но брюхо набить можно. Проносит, правда, сразу не по-детски.
– Еда? Это хорошо, – похвалил «Пиночет». – А я думал золото, серебро и баксы.
– Кому они нужны, блин, – возразил Бурый. – Все зло в мире от них.
– Тоже верно, – не стал спорить новый знакомый. – Но еще больше от их отсутствия. Меня кстати Андреем зовут. Пиночет – это для друзей. А это Семен. Он потомственный казак в первом поколении. Ладно, чего стоять под дождем? Давайте до хаты, – человек еще раз оценивающе окинул взглядом Бурого. – А ты крутой чувак. Нам нужны такие ребята. Старайся и будешь десятником. У нас для таких, как ты, дорога открыта. Все, пошли!
Пленники понуро побрели, сопровождаемые автоматчиками. Бурого не обмануло показное добродушие в голосе командира захватившего их отряда. Он не удивился, когда «домом» оказалось большое прямоугольное строение из растрескавшихся бетонных блоков – судя по запаху, раньше тут был коровник, а теперь что-то вроде барака для крепостных.
– Кто тут старший? – сразу спросил Бурый, входя в освещенное тремя лампочками огромное помещение. Теперь вместо коров тут содержались люди, хмурые и изнуренные, в старом камуфляже, сшитом, похоже, еще тогда, когда Бурый мотал первый срок по малолетке. Нет, не заключенные. Скорее, насильно мобилизованные. Даже автоматы им еще не дали. А тут находился типа карантинный блок.
По пути сюда Бурый видел, как рабочие в синих комбинезонах, суетясь, как муравьи, грузят в КАМАЗы большие деревянные ящики и цинки. Оружие и патроны перевозятся отдельно… Разумные предосторожности.
– Кто, блин, старший? – повторил он.
Ответом была только тишина, со всех сторон на новеньких смотрели с опаской, и вожак разбитой шайки расслабился.
Он успел получше рассмотреть соседей. Большинство из них выглядели гораздо хуже, чем его братва. Худые, в коросте, с колтунами в волосах и с каким-то затравленным взглядом. Бурый вспомнил бродячих псов – не теперешних, а довоенных. Такой взгляд бывает у того, кто ждет, что в любой момент ему отвесят пинка и в то же время очень хочет жрать. Нет, они все же могли быть опасны. Надо было сразу показать им их место.
– Никто? Ну, значит, буду я, – громко сказал он и повернулся к сидящему на ближайшей шконке мужику, по виду колхознику. – Рассказывай, брателло, чего тут деется.
Посидеть без дела получилось недолго. Вскоре за ним пришли еще двое ряженых «казаков», заставили подняться и, встав по обе стороны от него, повели к железной входной двери. Уходя с молчаливым конвоем, Бурый весело насвистывал любимый шансон.
Опасения его уцелевших товарищей – если они за него действительно переживали – были напрасны. Через три часа их вожак пришел цветущим. И не в своих обносках, а в новенькой с иголочки демисезонной форме охранника.
На спине камуфляжной куртки чернели буквы «Легион», рядом виднелся след от споротой аббревиатуры «ЧОП». По одному комплекту Бурый, теперь уже десятник, принес и каждому из своих товарищей. Под вопросительными взглядами остальных они оделись, поднялись с нар и встали рядом с ним.
– А вы давайте тоже стройтесь у стенки, мужики, – новоиспеченный десятник решил устроить смотр. – Эй, вы двое, вас это тоже касается! И тебя, а ну поднялся быстро!
Кряхтя, доходяги начали подниматься с нар и строиться. Бурый не спеша прошелся вдоль шеренги, своим наметанным глазом по неуловимым деталям определяя в бараке подходящих людей, нормальных стоящих пацанов.
Каждый, на кого он указывал, делал шаг вперед. Потом по одному подходили к нему, рассказывали свои послужные списки. Десятник кивал покровительственно, некоторым пожимал руки. Многие оказались с криминальным прошлым – теми, для кого это было такой же работой, как для фраеров завод или контора. Рыбак рыбака видит издалека. На блатарей он особенно полагался.
Все эти тридцать выдвиженцев станут его помощниками, вместе им будет проще организовать остальную массу в более-менее управляемый отряд. Знание людей, которое дает лагерный опыт, помогли Бурому вместе с его «лейтенантами» обуздать оставшихся без рукоприкладства. Кого-то он похвалил и приблизил, кого-то морально опустил, и вот уже две сотни мобилизованных или уважали его, или боялись больше, чем неведомого врага, против которого предстояло идти.
Самому Бурому после разговора с Пиночетом этот враг стал известен. И это придавало ему силы. Он рассказал командирам южан все, что знал про Подгорный, его жителей, их оружие и тактику. Он очень старался быть полезен. У него были свои мотивы желать алтайцам победы.
«Вы у меня кровью умоетесь, падлы. Ух, умоетесь…»
Слово «десятник» было неточным. Подчиненных у него теперь стало не десять и даже не сто. Половина из них были такие же, как он, пойманные в массовых облавах бродяги. Остальные – проштрафившиеся крестьяне из Заринска и окрестностей, которым казнь через повешенье на колючей проволоке заменили возможностью показать себя в бою. Настоящие кадровые бойцы должны были идти во втором эшелоне, а эти, составлявшие армию первого удара, конечно, предназначались на убой. Но Бурый понимал, что если он выжмет из них все, что можно, у него будет шанс не только отомстить, но и вернуть себе утраченное влияние.
Глава 3. Иная Россия
За день до отправки на юг Богданов вышел из здания Горсовета, на стенах которого совсем недавно заштукатурили следы от пуль и осколков с тяжелым сердцем. Его угнетал груз тайны, смутных догадок, которые он не мог высказать всем.
Проходя по непривычно пустой площади Возрождения, он приветливо здоровался с людьми. В основном это были женщины, дети и старики. Все мужчины уже были на достройке укрепрайона.
Только что состоялся военный совет. Они ведь теперь были не мэром и его заместителями, а командующим и штабом.
«Сколько у нас обученных резервистов?» – приподняв брови, спрашивал Сергей Борисович.
Это был его первый вопрос. Владимиру показалось, что после Ямантау Демьянов похудел еще на пару-тройку килограмм. В пепельнице был раздавлен окурок седьмой по счету сигареты, хотя день только начинался. На столах помимо карт и таблиц был только раскаленный кофе в огромных кружках. Единственное послабление, которое Демьянов сделал для них («Только попробуйте пролейте»).
– Две тысячи восемьсот сорок два, – отрапортовал Богданов. Эту цифру он мог бы назвать, даже если б его разбудили среди ночи. Хотя его и так разбудили «почти» среди ночи. В полшестого утра.
– Какова численность дружины? – это уже был вопрос главе сил самообороны.
– Пятьсот шестьдесят один, – басом ответил Колесников.
– Сколько выставили деревни?
– Девятьсот пятьдесят.
– Сколько у нас небоеспособных жителей? – спрашивал майор, повернувшись к Масленникову.
– Две тысячи пятьсот сорок один.
Богданов слушал эти числа и ежился, как от мороза. За всеми этими трех- и четырехзначными числами стояли люди, которые еще жили делами своего дома и семьи и не знали, что большой мир вот-вот внесет изменения в судьбу их миров малых.
Здесь, в этой прокуренной комнате, они сообща выработали план военных действий по отражению нападения, которое должно было вот-вот начаться.
Склонившись над картой региона, они пытались представить ход ближайших событий.
Это война обещала быть очень странной. Чем-то похожей на войны кочевников древнего мира, когда «великие» армии по 10 тысяч человек каждая могли разойтись в степи и не найти друг друга.
Война, когда мизерные силы перемещаются по огромной территории, а у обеих сторон есть всего несколько болевых точек, куда можно ударить. Тут не было протяженных фронтов, не было густонаселенного тыла. Только пустошь, десятки тысяч квадратных километров лесостепной пустыни, захват которой ничего не даст, да и невозможен. Победу принесет только захват вражеских опорных пунктов
– Они будут двигаться по дороге Р-триста восемьдесят четыре, а потом по К-двадцать один.
Из этого следовало, что враги пойдут через Кузбасс, мимо Ленинска-Кузнецкого, а не через Новосибирскую область.
– Почему не К-двадцать восемь? – спросил Колесников.
– Так сказал Топор. Они собираются стать лагерем в селе Гусево. Это восемьдесят километров отсюда. Рядом аэродром малой авиации Манай. У них тоже есть разведывательные самолеты, и оттуда они будут действовать. Там же есть нетронутые склады ГСМ. Там будет их тыловая база для ведения штурма. Или осады.
– Вы доверяете этому Топору?
– Как самому себе. Но ничего не будем предпринимать, пока не получим подтверждения.
О чем споров не возникло, так это о ведении обороны. Всем было ясно, что укреплять южные рубежи карликовой страны бессмысленно. Сметут. Сергей Борисович, да и все остальные понимали – если врага удастся остановить, то только здесь, под стенами цитадели, созданной наполовину людьми, наполовину самой природой.
«Ваши соображения, господа офицеры, – открыл Демьянов второй этап «совета в Филях», перед этим дав им наконец-то перекусить в буфете. – Не забывайте, что обороняясь, войны не выигрывают».
«Предлагаю нанести контрудар им в подбрюшье, – рубанул с плеча предсказуемый, как российский климат, Колесников. Предсказуемо свирепый. Тем не менее, шапкозакидательством предложенный им план опережающего удара по Заринску не отличался, хотя и был очень рискован, так как предусматривал встречный бой почти в чистом поле.
Остальные его не поддержали. Завязался спор. А майор, выслушав всех, неожиданно внес свой вариант.
Основные силы должны были остаться в Подгорном. С тем, что инициатива будет у более многочисленного противника, приходилось смириться, но ничто не мешало небольшими моторизированными формированиями держать наступающего врага в напряжении, как только он перейдет границу. А еще пятистам бойцам скрытно выдвинуться к этой условной линии на карте и ждать своего часа.
Богданову оставалось только вызваться на выполнение последней задачи. Почему-то он был уверен, что прямолинейный Олег с организацией пешего рейда во вражеский тыл не справится. Пусть лучше берет на себя мобильные ударные группы. Да и не получится из этого грубого вояки командир для гнилой интеллигенции, из которой городское ополчение состояло на добрую половину. Ведь рейд-то предполагалось произвести силами бывших новосибирцев. Почему их, а не более подготовленных? Потому что город надо было удержать любой ценой.
Владимир шел по главной улице Советской, которую жители часто по-космополитски звали Бродвеем.
Его спокойный взгляд и уверенная походка были так же неуместны, как бравурная музыка военных лет, которую транслировали через все громкоговорители в городе. С этого вторника она сменила обычный репертуар из легкомысленной попсы.
Всем своим видом Богданов пытался вселить спокойствие другим, но город был тревожен. Нет, он не гудел как растревоженный улей. Наоборот, он затаился в испуганном молчании. У каждого должно было появиться ощущение внезапного удара под дых.
После экспедиции на Урал многими овладела эйфория. Казалось, еще немного, и все будет как раньше. Зря они, наверно, привезли столько ерунды вроде бытовой техники. А теперь внезапная мобилизация была как гром среди ясного неба.
Два старика, вышедшие с утра пораньше на пробежку, остановились, чтоб задать ему пару вопросов. Владимир отвечал очень осторожно, взвешивая каждое слово, чтоб не давать почву паникерству.
Он завидовал им. Они не знали того, что знал он. Они вообще знали очень мало об окружающем их мирный островок безумном мире. Даже те, кто часто выходил туда по долгу службы.
Теперь в Подгорном каждому школьнику было известно, что рядом с ними на Алтае существует другой город-государство. Этому даже радовались. Готовились ездить в гости, общаться. Владимир слушал эти наивные разговоры с болью и горечью. Почтового сообщения они не наладили, а туризм ушел в прошлое, поэтому мало кто знал, что представляло из себя это новообразование. А Богданов знал.
Если они во главе с Сергеем Борисовичем пытались строить более-менее справедливое общество… социальную меритократию… ну, бывали, конечно, перегибы… то там, на Алтае, пышным цветом расцвел настоящий феодализм. То ли «Россия, которую мы потеряли», то ли среднеазиатская деспотия.
Беглый взгляд во время поездки дал ему неполную информацию – пускали далеко не везде, держали по сути под арестом, а пообщаться с местными наедине было невозможно. Но и этой неполной информации о Заринске было достаточно, чтоб понять, с чем его едят.
Это было общество развитого феодализма вполне по Марксу. Ступенчатая пирамида, подножье которой составляли бесправные крепостные, вершину – криминально-олигархическая клика. Между ними, как и полагается, находилось служилое сословие, те, кто обеспечивал своим оружием власть вторых над первыми – из бывших полицейских, охранников, прочих силовиков и бандитской шоблы.
Спору нет, жилось там веселее и интереснее, но только тем, кто был наверху или ближе к верхушке. Для остальных жизнь должна была походить на качественную антиутопию.
Это они в Подгорном для себя установили что-то вроде «партмаксимума» в распределении благ и одинаковые правила для всех. А здесь норма потребления продуктов, а также права с обязанностями сильно разнились по сословиям, или кастам… или как там назвать их социальные группы. Черт их разберет.
Стоя на седьмом этаже здания Правления, где рядом с оранжереей с тропическими растениями была устроена обзорная площадка, Богданов видел тянущиеся до горизонта ряды домов. Где-то там, далеко, ровные ряды коттеджей довоенной постройки сменяли ряды недавно возведенных лачуг и бараков то ли для рабов, то ли для пеонов. И было их целое море.
Богданов подумал, что, несмотря на свою развитую гидроэнергетику, алтайцы очень расточительно тратят тепло и электричество.
В Подгорном не было таких высоких зданий. Пределом среди используемых домов были общежития высотой в четыре этажа. Но то были жилые, хорошо утепленные кирпичные дома, а этот исполинский палец не выполнял никакой функции, кроме как цитадели государственной власти. В здании были следы свежего, послевоенного ремонта, причем декоративного. Вот уж чем в Подгорном никогда заниматься бы не стали.
Что силы были не равны – тоже мало кто знал. В промышленности до экспедиции в Ямантау у них был примерный паритет по мощностям. После нее они, конечно, ушли вперед, получив много портативных и удобных станков, и не только для легкой индустрии.
Но население… Жителей этого паханата было втрое, если не вчетверо больше. Не было паритета и по профессиональной армии. Там, похоже, только одна половина работала, а другая ее с автоматом стерегла. Причем если они в Подгорном начинали на пустом месте, то Заринск был живым реликтом прежней России, сохранив и материальную базу, и трудовые коллективы, и культуру управления. И даже семьи. Хотя активно насаждалось что-то вроде гаремной системы, когда хорошо показавшие себя воины и управленцы премировались молоденькими девушками из низших слоев. Интересно, что думали по этому поводу «старшие» жены? И сами девчонки. А церковь?
Конечно, у южан были свои проблемы. Например, как ни странно, с урожаем – об этом сообщал Топор, агент, который уже полгода жил в Заринске. То ли вредители и болезни, то ли увлечение генномодифицированными сортами, нанесли только вставшему на ноги сельскому хозяйству страшный урон.
Он же докладывал о как минимум десяти танках и боевых машинах, которые появились в городе в прошлом году. В апреле этого года он уточнил количество – двенадцать танков в полной боевой готовности, из которых половина новейшие Т-95, столько же БМП, более двадцати БТР-ов. И еще около тридцати Т-72, которые могут быть введены в строй в течение месяца.
Учитывая их воинскую силу и численность, проблемы алтайцев, как проблемы носорога, были проблемами всех вокруг.
Еще второй зимой поисковые партии двух новорожденных наций встретились в Барнауле, и только чудом «встреча на Эльбе», не закончилась перестрелкой.
Посланная недавно делегация была искренней попыткой договориться по-хорошему, решить все непонятки, накопившиеся между близкими соседями. Почти все в Подгорном, кто знал о ее отправке, были уверены, что она удастся. Им же не было смысла воевать. Вокруг полно земли, которую можно возделывать, полно свободной территории, пригодных для житья зданий, сырья, стройматериалов…
Все должно было решиться миром. Но не решилось, хоть ты тресни.
Демьянов говорил, что еще до того, как они окончательно проедят старые запасы, они обратят свои взоры на север. Не на безлюдный юг этих гор и не на радиоактивную пойму Оби, а именно сюда, где есть что взять. Будет как в басне Крылова. Только эта стрекоза, вместо того чтобы умереть с голоду, попытается отобрать у муравья все плоды его труда, а ему самому оторвать голову.
Им будут нужны не территории и даже не данники с рабами. И даже не женщины, на которых в самом Заринске было жалко смотреть. Исключением был только обслуживающий персонал этого стеклянного дворца. Худощавые стройные блондинки, видимо, во вкусе хозяина. Но и они окаменевшими лицами напоминали восковых кукол. За то, что они не спят на голых досках в бараке, им приходилось дорого платить.
Нет, алтайцам нужна будет только еда. Если в Подгорном худо-бедно вырастили и собрали урожай, то на более плодородных полях южного региона из-за ошибок в сельскохозяйственной политике не выросло ничего.
Войны не избежать, понимал Владимир. На юге уже наверняка чистят оружие и готовят машины. Как только кончится распутица и просохнут дороги, вся эта Мамаева орда покатится к границе. Да какая граница? Крохотный поселок Карпысак, где тридцать человек несут службу на заставе. Этих уже пора эвакуировать вместе с семьями.
Эта волна будут сметать все на своем пути и не остановится, пока не дойдет до стен города. И только там им будет дан бой.
Встречный удар их разве что немного задержит, но все равно он необходим.
Когда Богданов посмотрел на толпу, которой предстояло стать армией, он вспомнил солдата Швейка. «Сорок восемь человечков или десять лошадей. Три тонны удобрения для вражеских полей».
«Бедная ты моя говядина…» – подумал он.
Но против этого мяса выйдут в основном не закаленные ветераны, а мобилизованные крестьяне. Так что все по-честному.
Богданов вспомнил правителя Заринска, которого он видел прошлым летом, на «стрелке» с алтайскими. Пятиминутного разговора – а больше тот посланнику северных соседей времени не уделил – оказалось достаточно, чтоб все понять. От этого немолодого, обрюзгшего, но еще сильного бородавочника исходила хищная злоба. Так смотрит даже не лесной кабан, а привязанный питбуль, знающий, что цепь рано или поздно исчезнет и его зубы сомкнутся на горле человека, который осмелился к нему подойти. А фальшивые заверения в дружбе, лицемерные слова об общей трагедии (суверен Заринска произнес их, словно читая по написанному) и даже подписанные соглашения о взаимопомощи ничего не значили. Время таких бумажек прошло.
