Даже глубокой ночью, в самые темные часы, тонкая полоска света проникает в мою камеру. Свет идет из города, в котором всю ночь горят огни. Там никогда не бывает темно или тихо. Проснувшись, я лежу на спине и жду, пока глаза привыкнут к темноте. Вскоре я вижу контуры предметов. Тонкое покрывало поднимается в такт дыханию, я прижимаю руку к изголовью кровати и чувствую, как ногти утопают в мягкой древесине. В этот момент я чувствую абсолютное одиночество.

В детстве у меня была кровать из сосны. Я мечтала о двухэтажной кровати, и мама купила мне такую в «Икее». Я боялась спать на втором этаже, но мне нравилось залезать под кровать, лежать на спине и рисовать на днище кровати разные рисунки и писать тайные послания другим мирам. Иногда я заставляла Аманду залезать со мной под кровать. Тогда мы были хорошими подругами. Наша жизнь состояла из мороженого, наклеек с блестками, жвачки и споров о том, кто лучше умеет рисовать лошадей. Но вдвоем под кроватью было узковато, так что лежали мы недолго. Потом мне купили новую кровать с балдахином в густавианском стиле. Для рисования на мебели я уже была большой. В этой кровати я спала, пока Лина не доросла до обычной кровати. Тогда она переехала в мою, а мне выделили отдельную комнату с двуспальной кроватью. Аманда сделала настоящую татуировку – лилию на запястье, но под часами ее было не видно.

Себастиан не ночевал у меня. Не потому что родители были бы против, ничего такого, просто ему было комфортно у себя дома, в своей среде, и там нас оставляли в покое. Себастиану больше всего хотелось покоя. И когда его выписали из больницы, покой стал самой важной вещью на свете.

Я хочу, чтобы было тихо. Не могла бы ты заткнуться?

В камере мне не нужно было включать свет, чтобы пойти в туалет. Металлическое сиденье светится даже в темноте. Я сажусь, меня больше не напрягает, что она жесткая, холодная и неудобная. Закончив, я наощупь нахожу кнопку смыва, потому что точно знаю, где она находится. Я столько времени провела в этой камере, что это знание впечаталось в мою кожу каленым железом, въелось чернилами для татуировки, вгрызлось мне в костный мозг. Я больше не просыпаюсь с ощущением, что не знаю, где я. И я больше не задаюсь вопросом «почему».

Но сны по-прежнему меня посещают. Иногда мне снится Аманда. Она смеется, обнажив зубы, обнимает меня и говорит, что мы друзья навеки. Мы с ней. И мы с Себастианом.

При одной мысли о нем, о том, как мы были вместе, мое тело реагирует. Мозг протестует, но тело реагирует. Оно не может его забыть. Как и моя кожа.

До Себастиана я была девушкой, которая говорила «да» или «нет». И ничего больше.

Но с Себастианом я стала похожа на парней. Я знала, что возненавижу себя за это, но все равно делала. Я говорила «Ну давай же», я умоляла: «пожалуйста», «еще», «еще разок», «ну последний раз».

Только одну вещь мое тело помнит лучше, чем то, как сильно я его желала – это как сильно мне его не хватало, когда он ушел.

Сегодня моя очередь выступать. Через несколько часов. Сперва Сандер даст мне наставления, потом я должна будут говорить, потом отвечать на вопросы прокурора. Я предполагаю, какие вопросы она мне задаст. Как ты могла? Что ты сделала? Что тебе было известно? Почему ты его не остановила? Отвечай.

– Не твоя задача объяснять, почему Себастиан сделал то, что сделал, – сказал Сандер. – Чем скорее ты это поймешь, тем проще тебе будет. Ты должна сосредоточиться на своей роли в произошедшем.

Сандер считает, что мне не стоит рассказывать, как сильно я любила Себастиана. Это к делу не относится. И моя измена его тоже не интересовала. Это не моя вина, что ему было плохо или что он нуждался во мне. Когда мы с Сандером говорим об этом, он всегда старается отвести глаза или сделать вид, что он ищет что-то в кармане, или начать листать бумаги. Сандер не хочет слушать историю нашей любви. Она к делу не относится. По его мнению, это все только делает меня виновной или выставляет в глазах людей дурой, что практически равнозначно.

Это к делу не относится. Можешь об этом не рассказывать. Оставь эти мысли. Для судебного процесса они никакой ценности не представляют.

Но есть вещи, которые Сандер не понимает. Когда он был молод, королю не нужно было целовать Сильвию на ступеньках дворца после венчания. Королю не нужно было выступать по телевидению с обращением к народу со словами «Сильвия, Сильвия, я люблю тебя… и так далее». Не нужны были копирайтеры, способные удовлетворить ожидания плебса речами в стиле «мы прошли сквозь огонь, воду и медные трубы, но любовь сильнее всего».

Во времена юности Сандера в этом не было необходимости. В его время такие вещи держали в тайне, не принято было выставлять свою личную жизнь напоказ. Но эти времена в прошлом.

Я знаю, что нужно людям сегодня. Я знаю, что я сама хотела бы знать, я хотела бы знать все – каждую подробность нашей грязной, больной, токсичной любви с Себастианом. Только так можно понять, почему я сказала, что его отец заслуживает смерти, и почему я застрелила свою лучшую подругу и своего бойфренда.

Да, не моя задача объяснять, почему Себастиан сделал то, что сделал. И да, это не относится к процессу. Но я была там, он был моим парнем, я знала его лучше других, я знала его лучше, чем его собственные родители. Если я не объясню, то кто?

И почему? Я тоже хочу знать ответ. Это «почему» бесконечно и требует «полной откровенности», а «полная откровенность» требует осторожности в выборе слов, потому что то, что я скажу, и будет правдой.

В день моего выступления я проснулась задолго до будильника. Нет ничего хуже, чем просыпаться среди ночи. И еще не открыв глаза, поняла, что уже не смогу заснуть. Меня подташнивает. Я встаю, склоняюсь над раковиной, открываю холодную воду, но вода в следственном изоляторе никогда не бывает по-настоящему холодной или горячей. Я споласкиваю лицо, отчего ночная сорочка намокает на груди. Я снимаю ее и стою посреди комнаты, вдыхая и выдыхая. Вся кожа в холодном поту.

Сандер подготовил меня к тому, что произойдет сегодня. Мы репетировали, репетировали, репетировали, и, нет, Сандер не заставлял меня выучить наизусть сочиненную им историю, просто он знает, что если я начну краснеть и заикаться, то людям уже не важно будет, что я говорю. Никто не будет меня слушать.

Подсудимая. Это я. Через несколько часов мне предстоит представить свою версию событий.

Сандер сказал, что у меня есть право отказаться. Тогда мне не нужно было бы ничего рассказывать. Никто не может заставить меня говорить или заставить отвечать на вопросы. Если пожелаю, я могу хранить молчание.

В больнице Себастиан был разговорчивым, но, вернувшись домой, замкнулся в себе. Я оставила его в покое, не задавала вопросов и не требовала ответов. Я понимала, что ему нужна тишина. Все друзья сделали вид, что ничего не произошло. Никто не спрашивал, можно ли навестить Себастиана в больнице, но когда его выписали, притворяться стало сложнее. Деннису хорошо удавалось играть свою роль. Лаббе был не столь удачлив. Когда они впервые встретились после Рождества, Лаббе зарыдал и бросился ему на шею. Аманда тоже разрыдалась. Это был настоящий кошмар. Себастиан был в ужасе.

Я возвращаюсь в постель. Меня бьет озноб. В шкафу есть дополнительное одеяло, но у меня нет сил вставать за ним. Меня всю трясет. Я со всей силы сжимаю веки, ложусь на бок, пытаюсь обхватить колени руками, дышу ровнее. Волны озноба приходят и уходят, я подстраиваюсь под их ритм, как подстраиваются под икоту, потом внезапно все успокаивается.

Когда я все расскажу, назад пути уже не будет, но сейчас в ночи существует другая версия истории, альтернативный сценарий развития событий. И я не могу о ней не думать. В той версии мы с Самиром никогда не целуемся, я не позволяю ему взять меня за руку, я не еду к нему домой, он меня не ненавидит и не стыдится нашей близости, он не чувствует себя ответственным за меня, не ненавидит Себастиана и находит другие предметы для насмешек, я не влюбляюсь в Самира, не рву с Себастианом, Себастиан не пытается покончить с собой, не замыкается в себе, не устраивает ту вечеринку, его отец не приходит в ярость, Себастиан не утрачивает надежду на то, что отец когда-нибудь полюбит его, и не делает тот роковой первый выстрел, и остальные тоже, я не убиваю Аманду, не убиваю Себастиана, все живы, у этой истории хороший конец и начало новой жизни.

Потому что Себастиан понял, как легко умереть, когда я его бросила, и это сделало его убийцей. К сожалению, я поняла это слишком поздно.

В параллельной вселенной я убиваю Себастиана днем раньше – сразу после вечеринки. Не знаю, как и зачем, но лучше так, чем по-другому. Тогда другие были бы живы. В третьей версии я не иду домой после вечеринки. Когда утром родители вызывают полицию, полицейские находят мой труп в бассейне. Я утопилась, и полиция забирает Себастиана на допрос, и он не может убить отца и не может устроить перестрелку в школе.

В четвертой версии я тоже не иду домой после вечеринки. Я остаюсь с Себастианом, потому что в моем присутствии он не может убить отца, и тогда все остаются в живых, включая Аманду.

Я постоянно думаю о том, что могло бы быть, ничего не могу с собой поделать.

Важно, чтобы ты все рассказала. Тетка с химией, которая меня допрашивала, повторяла это тысячу раз. Ради Аманды.

Люди думают, что знают, чего хотели бы мертвые. Аманда хотела бы, чтобы ты проявила мужество, Аманда хотела бы, чтобы ты рассказала правду, Аманда бы все поняла.

Это полная ерунда. Аманда хотела бы остаться в живых. Она не хотела умирать. В этом у меня нет никаких сомнений. Она не хотела умирать от моей руки.

Правда заключается в том, что все ужасное случилось после того, как я снова сошлась с Себастианом, и я не могла это предотвратить.

Нужно ли рассказать о второй личине Себастиана? Да, почему бы и нет? Я не обязана его защищать. Теперь он одинок, как и я. Но поможет ли мне это? Сыграет ли роль? Потому что сегодня моя очередь рассказывать, но завтра – Самира.