Аманда спала на стуле рядом. Мишура сползла ей на плечи, а колготки были порваны на коленке. На сцене актового зала стояла женщина в туфлях на высоких каблуках с гигантскими наручными часами на запястье и бриллиантовыми гвоздиками в ушах. Черные как вороново крыло волосы аккуратно уложены в гладкую прическу. Кристер представил ее нам как главного редактора самой читаемой деловой газеты в мире.

– Вы изучаете международную экономику, так?

Мы закивали головами, хотя большинство в зале изучали другие дисциплины. Зал был битком набит учениками и родителями (в основном отцами), видимо, желавшими прогулять празднование Святой Люсии со своими детьми.

Родителям было велено не задавать вопросы и не занимать сидячие места, так что они стояли вдоль стен. Через каждые десять метров попадался широкоплечий мужчина в темном костюме с наушником из числа американских охранников.

– А те, кто не изучает, все равно сталкивается с ней каждый день.

Мы сделали вид, что смеемся над шуткой, а улыбка американки была шире въезда на автомобильный паром.

Даже Себастиан был здесь. В пять утра мы с Амандой пели для него песни в честь Дня святой Люсии, и потом он пригласил нас и пару приятелей на завтрак. Когда я отказалась ехать с ним в школу на машине, он рассердился и теперь сидел на другом конце зала. «Анонимный благотворитель» проспонсировал эту лекцию. Я спросила Себастиана, не Клаес ли это, но тот только посмотрел на меня как на идиотку. По слухам, лекция обошлась в 350 000 крон, но, естественно, учителя держали рот на замке.

Шеф-редактор американского журнала имела докторскую степень по экономике и входила в список самых влиятельных медиаперсон в мире, составленный журналом «Тайм». Известной ее сделали ролики на «Ютьюбе», в которых она объясняла экономические вопросы на примере Барби, Кена, дома Барби и машины Кена. Самый популярный ролик был посвящен финансовому кризису в Америке. Барби «Блэк» была одинокой матерью троих детей, выставленной из дома за просроченные платежи по ипотеке. Кену досталась роль начальника в «Лемман Бразэрс». Когда куклы говорили, Кен вел себя высокомерно и сдержанно, черная Барби ругалась и говорила на таком примитивном английском, что даже дети в шведском детском саду говорят лучше. Особенно если мечтают стать рэп-звездами. Но обвинять ее в расизме никому и в голову бы не пришло. Она сама была похожа на черную Барби. Критики считали ее слишком радикальной, и она сильно упрощала свои примеры, чтобы они вписывались в ее концепцию. Я же думала о том, что кто-то должен намекнуть ей на смену концепции ее макияжа. Выбрать накладные ресницы покороче, например.

Сегодняшняя лекция была о будущем мировой экономики. Рост или крах – так звучал подзаголовок, но вопреки ожиданиям без знака вопроса.

– Есть тут кто-то, кто ненавидит экономику и мечтает заняться более важными вещами? – (Усмешка). – Верное решение. Экономистам нельзя доверять. (Громкий смех.)

Она обвела зал рукой.

– Назовите опасного экономиста.

– Карл Маркс, – донеслось с задних рядов.

Она кивнула.

– Милтон Фридман, – крикнул Самир, сидевший в самом первом ряду. Американка довольно улыбнулась.

– Верно. – Лекторша достала пластиковую бутылочку с водой и сделала глоток. – Экономисты смертельно опасны уже по одной той причине, что мировая экономика затрагивает каждого из нас. Так что, изучаете вы экономику или нет, считаете деньги смыслом жизни или нет, советую вам внимательно слушать то, что я сейчас расскажу. Эта лекция о вас.

Барби обвела публику пальцем, свет приглушили, и на сцене за ее спиной появился гигантский экран. Лекторша без лишних прелюдий начала пересказывать экономическую историю последнего столетия: цифры, исторические события, всеобщие выборы, Первая мировая война, Вторая мировая война, экономический бум. На сцене тем временем вырастали объемные диаграммы, вращающиеся 3D-кубы и круги, демонстрирующие рост населения, среднего заработка и продолжительности жизни. Теперь стало ясно, почему актовый зал был закрыт на неделю перед этой лекцией. Эта сцена была словно из фильма про Бонда. У американки даже была голограмма Рузвельта. Пару секунд он стоял рядом с ней на сцене и читал фрагмент из «Нового курса». Даже Аманда, обычно дремавшая на таких лекциях, с интересом следила за происходящим.

Барби стрекотала быстрее спортивного комментатора. Кристер одобрительно кивал, войдя в ее ритм. Кивок-кивок-кивок-кивок, его шея словно потеряла шарнир, скреплявший ее с остальным телом. Видно было, что он пребывает в состоянии учительского экстаза, когда мозг отключается от всего остального.

– Многие считают, что экономика подчиняется законам вроде закона притяжения. Доходы и расходы. Успех и банкротство. Если уронить стакан, он упадет на пол и разобьется. Если тратить больше, чем зарабатываешь, тебя ждет крах.

Барби перевела взгляд на родителей в деловых костюмах, стоящих вдоль стены, потом обвела взглядом учеников и продолжила рассказ.

Когда наступил черед вопросов и ответов, Кристер забегал по залу с беспроводным микрофоном.

Себастиан задал вопрос первым. Американка улыбнулась ему. В глазах мелькнуло узнавание. Она знает Себастиана. Знает, потому что его отец оплатил ее приезд.

Мне захотелось бежать прочь. Черная Барби и Кен Фагерман. Если они думают, что Себастиану интересно, что происходит в мировой экономике, то сильно ошибаются.

Усталым голосом Себастиан зачитал написанное на бумажке, и пока Барби отвечала, Кристер уже шел к следующему по очереди ученику, которому было велено подготовить вопрос. Я тоже быстро произнесла вопрос и вернула микрофон Кристеру. В дискуссию я вступать не собиралась. Американка задумчиво кивнула. Она не подала виду, что считает вопрос идиотским (Кристер заранее просмотрел и отобрал только идиотские вопросы, на которые он знал ответ). Ответ был встречен дежурными аплодисментами. В сотый раз мы услышали «с одной стороны… с другой стороны… в моем научном труде я поднимаю многие вопросы… нужно учитывать разные факторы… и чтобы внести ясность…».

3D-аппарат был отключен. У Аманды начали смыкаться веки, и она откинулась на спинку стула. Барби была поверхностным лектором. Можно было не ждать, что она скажет что-то, с чем присутствующие не были бы согласны. Она говорила только то, что все хотели услышать.

Наступил черед Самира. Он взял микрофон и заговорил:

– Пару месяцев назад у нас были школьные выборы. – Его голос дрожал, выдавая волнение. – Все ученики имели право голоса, и две выдуманные расистские партии набрали более тридцати пяти процентов голосов.

Краем глаза я видела, как побледнел Кристер. Этот вопрос не был одобрен им заранее. Он потянулся за микрофоном, словно хотел отобрать его, но американка жестом дала понять, что хочет дослушать. Самир переложил микрофон в другую руку – подальше от Кристера.

– Школьное правление постановило, что результаты не следует воспринимать всерьез, что все это саботаж со стороны группы учеников с целью помешать учебному процессу.

– Но? – спросила американка. Все ее внимание было приковано к Самиру.

Кто-то из публики крикнул: «Давай конкретней, Самир!» Один из отцов крикнул: «Парень, ты, по-моему, перепутал лекцию!», но Барби подняла руку, и снова воцарилась тишина.

– Продолжай.

– Никто не воспринял выборы серьезно, но это хороший пример того, как на нас влияет политика. Мы привыкли думать, что все проблемы в европейских странах вызваны беженцами, войной у границ Европы и исламистским терроризмом – вещами, которые наши политики не могут контролировать. Это все, что мы слышим из телевизора. Исламисты – наша самая большая угроза. Но одновременно миллиардеры богатеют, а нищие нищают. Но об этом никто не говорит. Я хочу сказать, – Самир прокашлялся, – что людям стоит чаще обсуждать влияние экономической ситуации на благосостояние граждан и связи демократии с экономикой и общественной жизнью. Что вы об этом думаете?

Парень в задних рядах завел «Интернационал», по залу раздались смешки, но Барби снова подняла руку, призывая, подобно Иисусу, собравшихся молчать.

– Самир, так тебя зовут? Самир, скажи, почему ты считаешь, что социальные противоречия входят в спектр экономических вопросов?

– Мне кажется, что экономистам стоило бы использовать свои знания для того, чтобы решать реальные проблемы общества. Новость о том, что государство собирается инвестировать миллиарды долларов в инфраструктуру, воспринимается совершенно по-другому, когда знаешь, откуда берутся эти деньги. Но сегодня мы слышим только о том, что государство тратит все деньги на беженцев.

Что-то случилось с улыбкой американки. Она улыбалась по-другому. Не сразу я поняла, что это настоящая улыбка. Она придала Самиру уверенности.

– Разумеется, когда речь идет об инвестициях, всегда возникает вопрос, кто будет платить по счетам. И никто не отваживается сказать правду: что заплатят все собравшиеся здесь, например.

Зал загудел. Атмосфера изменилась. Я наблюдала такое раньше, когда в одной комнате собиралось слишком много взрослых, желающих объяснить тебе, как все обстоит на самом деле.

Я прямо чувствовала, как отцы вдоль стен лопаются от желания объяснить Самиру (и Барби), что они ни в чем не смыслят. Потому что нет у них никаких проблем с беженцами. Вообще никаких. В Швеции прекрасно развита промышленность. Мы найдем работу и дом для каждого новоприбывшего. Только не надо повышать налоги.

Я знала, что именно это они хотят сказать, потому что не раз слышала папины рассуждения на эту тему. Отцы в зале уже забыли, что им велено было не задавать вопросы. Несколько подняли руки, прося микрофон. Они уже забыли, как это – тянуть руку вверх, и выглядело это довольно неуклюже. Некоторые всем своим видом выражали мысль «Какой милый, но наивный мальчик, все мы в молодости были идеалистами». Кто-то театрально шептал: «Мы пригрели коммуниста на груди». Кто-то хихикал. Американка не обращала на них внимания. Она присела на стул.

– Ерунда, – выкрикнул парень, который ранее напевал «Интернационал». Барби подняла глаза:

– Ты правда так думаешь? – спросила она, ослепляя публику своей белоснежной, как в рекламе зубной пасты, улыбкой. Улыбка словно говорила: «Я на вашей стороне. Не беспокойтесь, я не буду обсуждать политику иммиграции. Я ничего об этом не знаю. Мы будем говорить о государственных расходах, о соцподдержке. Это вас больше устроит, не так ли?»

Сделав паузу, она продолжила:

– Один процент мирового населения владеет пятьюдесятью процентами мирового имущества. И если половина доходов находится в руках небольшой группы людей, которая поместилась бы… – она сделала паузу и посмотрела в зал (может, на Себастиана), – в этом зале. Разве вы не видите в этом проблему?

Один из отцов больше не мог сдерживаться и без микрофона выкрикнул «Excuse me», но Барби даже не смотрела в его сторону. Вместо этого она медленно подошла к краю сцены и остановилась перед рядом, где сидел Себастиан.

Пришел черед Себастиана представлять концерн Фагерманов, подумала я со страхом. Американка хочет вовлечь его в дискуссию.

Мне хотелось, чтобы он встал и ушел. Беги, взмолилась я про себя. Ты ненавидишь политику. И мысленно добавила запретные слова: «Ты слишком глуп для подобной дискуссии». Барби была в паре метров от Себастиана. Она продолжила говорить нейтральным тоном, прекрасно понимая, что он прислушивается к каждому ее слову.

– Среди экономистов бытует превратное мнение, что щедрость по отношению к миллиардерам благотворно сказывается на экономике. Например, в Швеции социал-демократы считают, что их не стоит облагать повышенными налогами.

Она повернулась к родителям.

– Вы не представляете, как счастлив был бы мой аудитор, реши я переехать жить в Швецию. А я даже не миллиардер.

Лектор снова повернулась к Самиру.

– Но что произойдет, если простые люди из среднего класса узнают, что именно они финансируют все государственные траты. Что они сделают?

Она вопросительно смотрела на Самира, в руках которого по-прежнему был микрофон. Он ответил мгновенно, словно ждал этого вопроса.

– Они будут протестовать.

– Вот именно.

Снова искренняя улыбка. Отцы затихли. Кристер топтался на месте. Этого он не ожидал.

– Они будут протестовать, – продолжила Барби. – Как? Устроят кровавую революцию? Начнут рубить головы на городской площади? Нет, мы этого не хотим. Лучше обвинить во всем иммигрантов. Сказать, что они наш главный расход.

Американка прищурила глаза и обвела взглядом публику.

– Вам смешно, – сказала она, но никто не смеялся.

Все молчали.

Кроме Самира.

Он снова заговорил, на этот раз уверенным голосом. В тот момент он казался совсем взрослым. И у него был прекрасный английский. Я и забыла, как хорошо он говорит по-английски.

– За всю историю человечества верхи никогда не отдавали власть добровольно, только в ходе революции.

– Это так, – кивнула американка, повернулась и уставилась на Себастиана. У него не было микрофона, он сидел, откинувшись на спинку стула, но все равно его хорошо было слышно.

– Фигня. Кто дает работу людям? Может, ты, Самир? Или твой папа – шофер такси?

Себастиан расхохотался. Но смеялся он один.

Она снова повернулась к Самиру и знаком попросила его ответить. Самир кивнул.

– Не стоит думать, что чем больше миллиардеров, тем лучше для Швеции.

Барби кивнула и дополнила:

– Можем обсудить и родителей, работающих водителями такси. Какие налоги они платят?

Молчи, взмолилась я про себя, молчи, Себастиан. Но он больше не пытался ничего сказать, только сложил руки на груди, словно готовясь ко сну.

– Мы удалились от темы, – произнесла американка. – Прежде чем охранники выведут меня, чтобы предотвратить беспорядки… – Она посмотрела на Самира, на родителей, стоящих вдоль стены, на Кристера, топтавшегося на месте. Потом снова заговорила. На этот раз спокойнее и обстоятельнее, может, потому, что голограммы не мешали.

– Помогают ли миллиардеры создавать рабочие места? Нет. Повышают ли они уровень благосостояния общества? Успешные компании и успешные предприниматели идут на пользу экономике. – Она посмотрела на родителей. – Я не вижу никакой проблемы в том, что люди становятся миллиардерами. Я ничего не имею против них. – Она кивнула Себастиану, который притворялся, что спит. – Я верю в капитализм, хотя многие мои соратники считают, что люди с моей внешностью верят только в коммунизм.

Кристер усмехнулся, но никто его примеру не последовал.

– Мне кажется, Самир хотел сказать, что существуют пределы социальному неравенству. Демократическое общество требует равноправия. И он прав. Сейчас я объясню почему.

В зале стало тихо. Всем был любопытно. Мы затаили дыхание.

– Социальный договор – дело серьезное. Обе стороны должны соблюдать свою часть соглашения ради сохранения справедливости. Несправедливо, если только низшие и средние слои населения финансируют государственные расходы. Несправедливо, если крупные предприятия платят меньше налогов, чем их малые и средние конкуренты. Это нарушение социального договора. И когда медсестра платит в процентном отношении больше налогов, чем наследник состояния… или когда налог на наследство отсутствует… – Она нарисовала пальцем ноль в воздухе. – Только подумайте – нулевой налог на наследство. А мы еще не затронули уход от налогов. Разве это согласно социальному договору? Разве в Библии не сказано «дающему да воздастся»? – Она сделала паузу, чтобы выпить воды. – Даже в США мы не такие щедрые. И не нужно быть коммунистом, чтобы констатировать, что социальные противоречия в США накалены до предела. И считать, что они не имеют никакого отношения к экономике, большая ошибка. Я согласна с тобой, Самир. Существуют те, кто выигрывает от того, что во всех проблемах общества винят меньшинства…и эти люди притворяются, что во всем виноваты, – она изобразила в воздухе кавычки, – «черномазые». В тридцатых это были евреи. Сегодня это беженцы.

Она замолчала. Никто не осмелился нарушить тишину. Люди не хотели верить, что существует прямая связь между деньгами и ненавистью к иммигрантам. Мы не расисты, мы на стороне добра, мы не такие, как эти грубые необразованные верзилы из партии «Шведские демократы».

Но возражать никто не стал.

Барби никого не обвинила, по крайней мере напрямую. Незаметно для публики она бросила взгляд на стенные часы, выпрямила спину и посмотрела на Самира.

– Не ожидала, что будет так весело.

В зале было так тихо, что явно было слышно, как бурчит один из родителей:

– Куда уж веселее.

Его английский был безупречен. Я его узнала. Это был директор одного из главных банков страны. Он почесал свои растрепанные волосы.

– Чертовски весело. Скоро Рождество. Я пойду сообщу коллегам, что они живут в налоговом раю. Это повод для шампанского.

Родители рассмеялись. Хорошее настроение вернулось. Это только политика. Нет поводов для ссоры. Если банкир не обиделся, то и у нас нет повода для обиды. Что известно Барби о нашей жизни в Швеции? Ха-ха. Хо-хо.

Мы разразились аплодисментами. Американка тоже захлопала и доверительно улыбнулась Самиру. Тот улыбнулся в ответ.

– Ты задаешь непростые вопросы, Самир, – сказала она, пока мы продолжали хлопать. – Продолжай задавать. Ты далеко пойдешь.

Когда Кристер поднялся на сцену, чтобы поблагодарить лектора, мои и Самира взгляды встретились. Щеки у него были красные.

«Молодец», – изобразила я одними губами. «Спасибо», – изобразил он в ответ. Я хотела сказать что-то еще, но он уже отвел взгляд. Я посмотрела на Себастиана. Тот дремал на стуле.

Кристер вручил американке цветы и книгу о Юрсхольме. Мы встали и начали аплодировать. После я отключила телефон и вышла из актового зала. Пусть кто-нибудь другой будит Себастиана.

После лекции у нас был перерыв в занятиях, но оставалось еще полдня учебы, а мне не хотелось говорить с Себастианом и не хотелось торчать на уроках, так что я поехала домой. Мамы дома нет, Лины тоже, так что я могу побыть одна. И мне нужно было побыть одной.

Я успела переодеться и залечь в кровать с ноутбуком, когда в дверь позвонили. Я знала, что Себастиан будет торчать под дверью, пока я не открою, поэтому поднялась с постели и пошла вниз отпирать.

Но это был не Себастиан. Это был Самир, запыхавшийся, словно после пробежки, через руку перекинута куртка.

– Можно войти?

Он оперся рукой о дверной косяк и наклонился вперед. Мускулы на руке напряглись. Я подошла к нему и погладила его по руке, покрытой короткими жесткими волосами, а потом прижалась губами к его губам, и меня словно обожгло. Наши языки сплелись. Он обнял меня рукой за талию.

– Конечно. Входи!