Глава 5
Домой Надежда Федоровна ушла рано – все равно в этот день ни дела, ни работы не получалось. Все валилось из рук, и плаксивая досада на свалившуюся так неожиданно на голову проблему никак не желала ее отпускать. Домой, впрочем, тоже идти не хотелось. Будто дом в одночасье стал и не домом ей вовсе, а чужой квартирой, и страшно неудобно стеснять своим никчемным присутствием без того озабоченных проблемами хозяев. Но идти было надо. И надо было находить общий язык с гордой беременной внучкой и готовить ей какой-то ужин…
Даши дома не оказалось. Разобранная постель глянула из комнаты недовольно, будто упрекнула за непривычный беспорядок. А беспорядка Надежда Федоровна не любила. Привычка к сложившемуся с годами уютному одиночеству сама собой предполагала постоянный в доме порядок – нарушать его было некому. Вздохнув, она заправила за внучкой постель, подумав неприязненно: «А что, сама она этого делать не умеет? Я еще и служанкой теперь у нее буду, что ли?» И тут же себя и осадила. А что, что ей еще остается? Ничего и не остается. Да и подумаешь – постель заправить. Вот если б основную проблему можно было решить так же просто…
Даша не появилась и к вечеру, когда промозглые октябрьские сумерки заглянули в окно, принеся с собой и тревогу. Накинув пальто, Надежда Федоровна вышла на улицу, огляделась по сторонам. Странно, куда ж она могла уйти так надолго? В городе никого не знает, подружек еще никаких нет…
– Чего, Надь, оглядываешься? Потеряла кого? – окликнула ее со скамейки у соседнего подъезда баба Люба. Сидела она на скамейке этой очень основательно, уперев в нее руки и болтая не достающими до земли ногами-бревнами в мужских серо-голубых кальсонах и чесучовых ботах. Боты были разрезаны практически до самого мыса, потому что ноги в них за просто так давно уже не влезали – отекали сильно. По этой причине сиживала на скамеечке баба Люба подолгу – чего туда-сюда ходить, маяться только.
– Баба Люба, а вы внучку мою не видели? Я пришла с работы, а ее нету…
– Как не видела? Видела, конечно, – важно произнесла старуха. – Туды вон пошла, в сторону площади. Поздоровалась со мной, все честь по чести. А только штаны опять рваные напентерила. Нехорошо это, Надь, ты ей скажи.
– Скажу, баба Люба. Обязательно скажу.
– Надь, а она что, жить у тебя будет, да?
– Ага, будет.
– А почему? Чего ей с родителями-то не живется? Натворила, что ль, чего?
– Ну почему натворила… Ничего она такого не натворила!
– Тогда говори почему! Лучше уж сразу правду сказать, а то потом слухи пойдут – тебе же хуже будет. Ты знаешь, как добрые люди умеют всякие небылицы придумывать? Оно тебе надо?
– Да нет. Конечно же, не надо, баба Люба… – совсем горестно вздохнула Надежда Федоровна, подумав о том, что и не надо будет «добрым людям» вскорости небылицы придумывать. Отпадет у них такая необходимость. Потому что правда, которую так жаждет сейчас баба Люба, и сама собой Дашиным животом наружу выползет. Вот уж «добрые люди» на пересудах всласть оторвутся…
Повернувшись, она торопливо шмыгнула в подъезд, чтоб не вести эту интереснейшую беседу далее, медленно поднялась по узкой лестнице на свой этаж. Зайдя в квартиру, прошла на кухню, присела бочком за кухонный стол. Господи, ну что у нее за жизнь началась… Не жизнь, а маета сплошная. Ни дела, ни работы, ни отдыха человеческого. Сиди вот жди теперь да беспокойся. Как на чужом вокзале…
Ключ осторожно зашуршал в замке, когда на улице совсем стемнело. Надежда Федоровна вышла навстречу внучке в прихожую, смотрела молча, как та стягивает мокрые бескаблучные сапоги с высоченными мягкими голенищами, как небрежно бросает на тумбочку стильную, очень короткую курточку – здесь и не носит таких никто.
– Дашенька, а я тебя потеряла… – пропела она ей ласково-приветливо. – Ужинать будешь? Я отбивные пожарила…
– Нет, не хочу. Спасибо. Меня вообще от мяса тошнит. Даже от запаха.
– Ой, а я и не знала… А вот у меня тут еще творог свежий есть…
– Не хочу. Ничего не хочу!
– Ну, так чаю хоть попей. Будешь чай, Дашенька?
– Ну ладно, чаю давайте, – улыбнулась ей будто через силу Даша, одними только губами. – Только очень горячего, если можно, замерзла я.
– А ты где была-то, Дашенька? – метнувшись на кухню, на ходу спросила Надежда Федоровна.
– Да так, нигде. Гуляла просто. С окрестностями знакомилась, где жить предстоит в ближайшее время.
Даша прошла на кухню, уселась за стол у окна, где только что, ее поджидая, сидела Надежда Федоровна. Вообще это было ее привычное, давно излюбленное место – у окна. Можно сказать, насиженное даже. Самое здесь уютное. Теперь, значит, менять придется дислокацию…
– Ну и как тебе городок наш показался, Дашенька? – проговорила она ласково, ставя перед внучкой большую парадную чашку с чаем.
– Да чему там казаться, господи… Ничего особенного. Площадь да три улицы. Серый тухлый городишко…
– Ну знаешь, – слабо воспротивилась Надежда Федоровна, не снимая с лица приятной улыбки, – зря ты так… Городок у нас очень хороший, между прочим! По сравнению с другими даже благополучный. И чистенький такой всегда… Наш глава местный часто его пешком обходит, следит за порядком.
– А что ему, делать больше нечего, как город дозором обходить?
– Ну зачем ты так, Дашенька? Он очень хороший человек!
– Ой, да ладно… – отвернулась к окну Даша. – Мне вообще без разницы, какой у вас тут глава… Глава маленького серенького городка…
– Так и ваш Санкт-Петербург, между прочим, тоже в основном весь серый, – продолжала заступаться за родной город Надежда Федоровна. Отчего-то очень уж обидно прозвучали для нее внучкины слова. Едва присмотрелась, а туда же, выводы делает…
– Это вы свой городок с Питером сравнивать собрались? – насмешливо вскинула на нее глаза Даша. – Ничего себе… Смело, однако!
– А что? У вашего Питера, между прочим, только фасад красивый, а внутренняя отделка мало чем от нашего городка отличается! Та же кругом убогость, если присмотреться. Та же серость. А про чистоту я уж и говорить не буду! Навели лоск к праздникам на главных улицах, а отойди подальше – та же серость, только еще и грязная!
– Зато эта серость совсем другого рода, знаете ли. Эта серость соседствует с золотом, с благородством, с историей! С интеллектом, наконец! И не надо даже и сравнивать! Такие сравнения как-то оскорбительны, знаете ли! Нравится вам жить в своем сером городе, и живите на здоровье! А Питер не трогайте!
– Хорошо-хорошо, Дашенька. Я не буду сравнивать, – быстро сдала позиции Надежда Федоровна, перепугавшись неожиданной внучкиной горячности. А может, вспомнила, как Алена ее просила с Дашей не спорить. И не надо, пожалуй. Не надо, а то и впрямь, похоже, на юное хамство нарваться можно…
– Ты вот что, Дашенька… Тебе надо с утра завтра в школу пойти. Документы мама твоя отдала, тебя уже зачислили в 11 «Б». Ты зайди прямо с утра к директору, к Екатерине Тимофеевне, она тебя ждать будет.
– На смотрины, что ли?
– Ну почему на смотрины? Просто познакомиться хочет. Мы с ней давние подруги, и маму твою она очень любит…
– Да, я про эту любовь знаю, мама рассказывала. Ладно, зайду, – махнула рукой Даша. Потом, помолчав, спросила: – Бабушка, а в чем здесь вообще в школу-то ходят? Меня в джинсах не выгонят?
– По-моему, в джинсах лучше не ходить, Дашенька. Они у тебя такие авангардные… Боюсь, не поймут.
– Ой, да какие авангардные! Мода позапрошлого сезона. А может, у вас тут вообще в школу в парандже ходят!
– Нет, в парандже не ходят. Обыкновенно ходят. В юбках, в брюках…
– Ладно, юбку надену, – вмиг сникнув, будто устыдившись своего вежливого хамства, проговорила Даша. – Сейчас достану, поглажу. Где у вас утюг, бабушка?
– Ой, да я сама поглажу, Дашенька! А ты, если хочешь, спать пораньше ложись. Или телевизор посмотри? Или вон книжку какую почитай? Там, на полке в твоей комнате, книжки всякие есть…
– Ладно, почитаю. Спасибо, бабушка. И в самом деле пойду лягу.
Даша поднялась из-за стола, снова улыбнулась одними только губами и не моргнула даже. Странными были у девчонки глаза – Надежда Федоровна чуть поежилась, в них заглянув. Красивые, промыто-блестящие и в то же время неживые будто. Застывшие, как у дорогой куклы.
Даша зашла в свою комнату, лениво опустилась на постель поверх аккуратно разглаженного руками Надежды Федоровны покрывала. И вовсе не хотелось ей хамить! Отчего-то само собой так получалось. Не на ком было больше сорваться, кроме как на доброй бабушке Наде. Да, неприютно и тошно было у Даши на душе. Еще тошнее, еще отчаяннее, чем дома. Поскорей бы уж привыкнуть к этому убогому новому месту… Может, надо как-то отвлечься? И в самом деле, почитать, что ли?
На полке с книгами Даша не нашла для себя ничего интересного. Классика в основном, но как-то не тянуло ее сейчас ни на Толстого, ни на Достоевского. Нельзя сказать, чтоб она их не любила вовсе, просто не полезет сейчас ей в голову серьезное чтение, и все тут. Вот в родной и привычной обстановке, да еще при отсутствии неразрешимых проблем с удовольствием бы полезло, а теперь нет, уж извините, дорогие классики… Вздохнув, она извлекла из чемодана купленную еще в аэропорту книжку в блестящей лаком яркой обложке, брезгливо бросила ее на кровать. Вот это то, что надо. Вот это для нее теперь самое подходящее чтиво. Пустое и самонадеянное. И несерьезное. А как еще можно относиться к амбициозным рассуждениям о месте в жизни каждой уважающей себя женщины всякого рода штучек-заморочек-тряпочек? Серьезно, что ли? Хоть развлечься можно, и за то спасибо… Вот и получай, Даша Кравцова! Дожила! А лучшего чтения ты сейчас и недостойна, раз по своей глупости оказалась в этом занюханном городишке! И удовольствуйся теперь тем, что оглядывались на тебя сегодня с завистливым уважением местные жительницы, когда ты прохаживалась по серым его улочкам, напялив на себя по привычке те самые штучки-заморочки да стильные тряпочки, оду которым с таким упоением пропела эта юная авторша… А еще – поучись у нее же, как правильно себе мужа-олигарха сыскать. А что? Раз пошла такая пьянка… Хотя нет, с мужем-олигархом – это уже перебор. Совсем он ей без надобности. Она б с удовольствием сейчас кучу разных мужей-олигархов на одного совсем даже небогатого, а очень даже бедного океанолога променяла…
Поюродствовав вволю над собой и над юной писательницей – ей-то за что досталось, господи, – Даша отбросила книжку, свернулась в комочек и закрыла глаза. И стала думать о Дэне. Как плохо, что она в нем ошиблась. Как жаль, что она в нем ошиблась. Придется пережить, что ж… Ничего-ничего, она все это переживет, ведь кончится же все это когда-нибудь! И тоска эта кончится, и беременность кончится, и серый противный городок тоже кончится! Надо просто собраться в кулачок и переждать, и пережить! И все у нее будет. И Москва будет, и журфак будет, и работа интересная и захватывающая будет, и папа все-таки пробьется в самые главные парламентские какие-нибудь вице-спикеры… А потом в спикеры…
А когда у нее все это уже будет, она обязательно встретит Дэна. Случайно, где-нибудь в метро. Подойдет, улыбаясь весело, спросит, как дела… А он будет смотреть на нее во все глаза и изо всех сил жалеть, что так тогда и не позвонил… Или нет, не так! Все будет не так! Ее непременно пошлют от редакции с заданием в институт океанологии – интервью брать. Она зайдет к нему в кабинет легкой стремительной походкой, улыбаясь, с диктофоном, в строгом стильном костюмчике с короткой юбкой… А потом будет задавать ему всякие умные вопросы, а он смутится страшно и тоже будет смотреть во все глаза, а потом изо всех сил жалеть, жалеть… А она только рассмеется в ответ весело и пойдет себе дальше. Потому что у нее к тому времени уже все будет хорошо! И свой дом, и муж, и Канары с Альпами, и Париж с Лондоном… А Дэн пусть жалеет! И пусть никогда не узнает о том, что где-то в семье хороших и со всех сторон положительных усыновителей растет его ребеночек…
В этом месте ее мстительные мысли о Дэне почему-то запнулись. О ребенка и запнулись, наверное. И покатились кубарем, больно ударяя во все места – в сердце, в голову, в чуть уже оттопырившийся живот. Хоть и не видно еще постороннему глазу, но она-то чувствует, как он неумолимо нагло выползает из прежнего своего подтянуто-плоского состояния! И мало того что выползает, он теперь будет расти как на дрожжах. Каждый день. И там, внутри этого живота, будут расти так же ножки и ручки, глазки и носик и вся голова… Он будет там кувыркаться и плавать, не зная, что природа ошиблась местом и поместила его совсем не в тот живот, откуда его будут ждать с нетерпением. Хотя все равно же кто-то его должен ждать! Пусть это будет какая-нибудь сложившаяся пара, которой он до зарезу просто необходим. А у нее, у Даши Кравцовой, этого самого «зарезу» пока не наступило. Ну, не знает она пока, что ей с ним делать! Вот был бы рядом Дэн, она бы знала. Но Дэна нет. И не будет уже никогда, по всей вероятности…
