4. По дороге в Рипли

В положенное время мистер Хупдрайвер добрался до «Маркиза Грэнби» в Эшере. Проехав под железнодорожным мостом и увидев впереди вывеску гостиницы, он сел на велосипед и храбро подкатил к самому порогу. Он заказал пиво, а также сухарики и сыр — компанию, вполне подходящую для пива; пока он все это поглощал, в зал вошел человек средних лет, в рыжем костюме для велосипедной езды, очень красный, потный и злой, и с горестным видом потребовал лимонаду; затем он сел у бара и принялся вытирать лицо. Однако не успев сесть, он снова вскочил и выглянул на улицу.

— А черт! — сказал он. И добавил: — Чертов кретин.

— Что? — повернулся к незнакомцу мистер Хупдрайвер, пережевывая сыр.

Человек в рыжем костюме посмотрел на него.

— Я обозвал себя «чертовым кретином», сэр. Вы возражаете?

— Нет, что вы, что вы! — поспешил заверить его мистер Хупдрайвер. — Мне показалось, что вы обращаетесь ко мне. Я не расслышал, что вы сказали.

— Когда у человека созерцательный ум и энергичный характер, сэр, это — проклятие. Говорю вам, проклятие. Созерцательный ум при флегматическом темпераменте — вот тут все в порядке. Но энергия и философичность…

Мистер Хупдрайвер постарался придать своему лицу возможно более интеллигентное выражение, но промолчал.

— Никакой спешки нет, сэр, никакой. Я отправился поразмяться, немножко поразмяться, полюбоваться природой и пособирать растения. Но стоит мне сесть на эту проклятую машину, как я изо всех сил начинаю гнать и хоть бы разок взглянул направо или налево, хоть бы цветок какой заметил — ничего подобного, только устал, взмок и разгорячился, точно меня на сковородке поджаривали. И вот я здесь, сэр. Примчался из Гилдфорда меньше чем за час. А спрашивается, зачем, сэр?

Мистер Хупдрайвер покачал головой.

— Потому что я кретин, сэр. Потому что у меня целые резервуары мускульной энергии, и один из них всегда протекает. Дорога эта, я убежден, на редкость красивая, есть тут и птицы и деревья, и цветы растут на обочине, и я бы получил огромное наслаждение, любуясь ими. Но мне это не дано. Стоит мне сесть на велосипед, как я должен мчаться. Да меня на что угодно посади, я все равно буду мчаться. А ведь я вовсе этого не хочу. Скажите на милость, почему человек должен мчаться, точно ракета, так, что только дым столбом? Почему? Меня это страшно злит. Уверяю вас, сэр, я мчусь по дороге как угорелый и на чем свет стоит ругаю себя. Ведь, в сущности, я по натуре спокойный, почтенный, рассудительный человек — вот что я такое, а сейчас, извольте, трясусь от злости и ругаюсь, точно пьяный мастеровой, в присутствии совершенно незнакомого человека…

И весь день у меня даром пропал. Я даже и не видел этой сельской дороги, а теперь я уже почти у самого Лондона. А ведь мог бы наслаждаться природой все утро! Уф! Ваше счастье, сэр, что у вас спокойный нрав, что врожденная страсть к издевкам не доводит вас до безумия и что ваши душа и тело не грызутся друг с другом, как кошка с собакой. Жизнь у меня, поверьте, самая несчастная. Но какой смысл говорить об этом? Тут уж ничего не поделаешь!

Он с невыразимым отвращением откинул голову, вылил себе в рот лимонад, расплатился и, не проронив больше ни звука, направился к двери. Мистер Хупдрайвер все еще раздумывал, что бы сказать, но его собеседник уже исчез. Послышался хруст гравия под каблуком, и когда мистер Хупдрайвер достиг порога, человек в рыжем костюме уже проехал с десяток ярдов в направлении Лондона. Он наращивал скорость. И все ниже опуская голову, с плохо сдерживаемой злостью изо всей силы крутил педали. Еще минута — и он исчез из виду под аркой железнодорожного моста, и мистер Хупдрайвер никогда больше не встречал его.

Проводив глазами этот ураган, мистер Хупдрайвер расплатился по счету, мышцы ног у него теперь немного отошли, он сел на велосипед и двинулся дальше в направлении Рипли по прекрасной, но извилистой дороге. Он с удовлетворением отметил, что значительно лучше стал владеть машиной. По пути он задал себе несколько несложных задач и выполнил их с переменным успехом. Он решил, скажем, провести машину между двумя камнями, отстоящими друг от друга примерно на фут, — штука нехитрая для переднего колеса, но заднее колесо, не попадающее в поле зрения человеческого глаза, норовит ехидно прокатиться как раз по камню, отчего седок весь — от копчика до макушки — претерпевает сильнейшую встряску, а шляпа его может съехать на глаза и тем самым вызвать еще большее смятение. Или вот: можно снять руку, а то и обе руки с руля — вещь сама по себе несложная, но могущая привести к неожиданным последствиям. Этот подвиг мистеру Хупдрайверу особенно хотелось совершить по многим, весьма разным причинам, но до сих пор все его усилия кончались лишь судорожной попыткой сбалансировать и новыми, весьма неизящными способами приземления.

Человеческий нос — в лучшем случае никому не нужный нарост. Есть люди, которые считают его украшением лица, и на того, кто его лишен, смотрели бы с жалостью или насмешкой, тем не менее наше уважительное отношение к этому органу объясняется скорее дурным влиянием принятой во всем мире моды, чем его бесспорной красотой. Ну, а для начинающих велосипедистов, равно как и для детей обоего пола, нос не просто бесполезен, он еще является источником постоянного беспокойства, ибо требует неослабного внимания. Пока человек не научится ездить, держа руль одной рукой, а другой — отыскивая по карманам, вытаскивая и пуская в ход носовой платок, езда на велосипеде неминуемо состоит из сплошных остановок. Автор далек от грубого реализма, однако нос мистера Хупдрайвера весьма отчетливо и недвусмысленно заявлял о своем существовании, и мы не можем с этим не считаться. В дополнение ко всему прочему существуют еще мухи. До тех пор, пока велосипедист не научится править одной рукой, лицо его находится во власти Вельзевула. Задумчивые мухи разгуливают по нему и ненароком щекочут наиболее чувствительные места. Единственный способ согнать их — это отчаянно мотать головой, строя невероятнейшие гримасы. Но это не только длительный и, как правило, не очень эффективный метод, он еще производит весьма устрашающее впечатление на пешеходов. А иногда пот так обильно стекает по лицу начинающего велосипедиста, что ему приходится ехать какое-то время, закрыв один глаз, что придает ему игривый, отнюдь не соответствующий его настроению и не способствующий обузданию нахалов вид. Короче говоря, теперь вам понятны причины, побуждавшие мистера Хупдрайвера проводить всякие эксперименты. Он вскоре научился достаточно ловко и хлестко бить себя правой рукой по лицу, не опрокинув при этом машины, но носовой платок, пока он сидел в седле, был столь же недостижим для него, как если бы лежал в Калифорнии.

И все же не следует думать, что эти мелкие неполадки хоть в какой-то мере омрачали настроение мистера Хупдрайвера. Он ехал и все время помнил о том, что в это самое время Бриггс еще возится с витриной, а Гослинг, ученик с горящими ушами, опрокинув на прилавок стул, усиленно трудится, скатывая льняное полотно, — лишь тот, кто скатывал штуки льняного полотна, знает, какое это отвратительное занятие, — что в магазине пыльно и, возможно, туда уже явился управляющий и покрикивает на всех. А здесь тихо и зелено, и поезжай куда хочешь, и нигде ни души, и не надо кричать: «Подписать!», не надо складывать остатки, никто не орет на тебя: «Хупдрайвер, пошевеливайтесь!» Он даже чуть не переехал какого-то удивительного маленького рыжего зверька на коротких лапках и с желтым хвостом, который перед самым его носом выскочил на дорогу. Это была первая белка, которую он видел за всю свою жизнь обитателя лондонских окраин. А впереди были мили, десятки миль пути — хвойные леса и дубовые рощи, лиловые вересковые пустоши и зеленые долины, сочные луга, по которым лениво пролагали свой путь сверкающие реки, деревни с каменными церквами, увенчанными четырехугольной колокольней, и простыми, увитыми плющом, приветливыми гостиницами, чистенькие, беленькие городки, длинные, пологие склоны, по которым катишь без помех (если не считать двух-трех случайных толчков), и далеко там, за всем этим, — море.

Ну что может значить какая-то муха, когда перед человеком открываются такие перспективы? Возможно, мистера Хупдрайвера на минуту и обескуражил позорный эпизод с Юной Леди в Сером, возможно, память об этом свила себе гнездышко в каком-нибудь уголке его мозга и еще будет время от времени досаждать ему напоминанием о том, до чего же глупо он выглядел, но пока это нисколько его не тревожило. Господин в рыжем костюме — настоящий аристократ, это ясно — говорил с ним как с равным; это подтверждали собственные колени, обтянутые коричневыми брюками, и собственные клетчатые носки, которые всегда были у него перед глазами (вернее, могли быть, если слегка наклонить голову вбок). А какое наслаждение чувствовать, как ты постепенно все больше и больше овладеваешь искусством управлять этой чудесной и одновременно предательской машиной! Правда, через каждые полмили колени его давали о себе знать, он слезал с седла и отсиживался на обочине.

В прелестном местечке между Эшером и Клэпхемом, там, где через речку перекинут мостик, мистер Хупдрайвер повстречался еще с одним велосипедистом в коричневом костюме. Здесь долженствует сказать об этом, хотя встреча и была мимолетной, ибо впоследствии Хупдрайверу довелось познакомиться с этим человеком поближе. У этого человека в коричневом был ослепительно новый велосипед, а на коленях лежала проколотая шина. Это был очень светлый блондин лет тридцати или немногим больше, с бледным лицом, орлиным носом и светлыми, свисающими усами; он сидел с мрачным видом и смотрел на прокол. При виде его мистер Хупдрайвер приосанился и проехал мимо так, словно всю жизнь провел на колесах.

— Великолепное утро, — заметил мистер Хупдрайвер, — и дорога отличная!

— А чтоб вас всех — и утро, и вас, и дорогу! — изрек велосипедист в коричневом, когда Хупдрайвер уже проехал.

Хупдрайвер слышал, как тот что-то произнес, но не различил слов и покатил дальше, преисполненный приятного сознания, что и он принадлежит на равных правах с другими к славному братству велосипедистов. А тот человек в коричневом смотрел ему вслед.

— Грязный пролетарий, — изрек он с какой-то пророческой антипатией. — И надо же было ему надеть костюм точь-в-точь как у меня. Можно подумать, что он задался целью выставить меня на посмешище. Таков уж мой удел! А ноги как выворачивает! И зачем только небо создает таких людей!

И, закурив сигарету, тот человек в коричневом занялся своим делом.

А мистер Хупдрайвер ехал в гору по дороге, ведущей в Клэпхем, достигнув такого места, где, по его глубокому убеждению, тот, другой человек в коричневом, уже не мог его видеть, он слез с машины и повел ее, пока близость деревни и собственная гордость не заставили его снова взгромоздиться на седло.

За Клэпхемом случилось нечто восхитительное, точнее, восхитительным это было вначале, а потом, оглядываясь назад, он и сам не знал, как это определить. Произошло это, пожалуй, на полпути между Клэпхемом и Рипли. Мистер Хупдрайвер спускался с пологого холма, где по обеим сторонам дороги росли большие замшелые деревья и папоротники, и впереди увидел прямую желтую ленту дороги, тянувшейся между редких сосен по широкой, поросшей вереском равнине, а на обочине, примерно в полумиле от него, стояла маленькая серая фигурка и махала чем-то белым.

— Не может быть! — произнес мистер Хупдрайвер, крепче сжимая руль.

Он приналег на педали, глядя прямо перед собой, наскочил на камень, покачнулся, выправил машину и покатил еще быстрее, продолжая смотреть вперед.

— Не может быть! — повторил Хупдрайвер.

Он старался ехать как можно прямее и изо всех сил крутил педали, не обращая внимания на то, что ноги его с каждой минутой все больше немеют.

— Не может этого быть! — снова сказал он, хотя все больше убеждался в том, что это так и есть. — А ведь я же не знаю… — вслух подумал мистер Хупдрайвер, бешено работая ногами. — Черт бы побрал мои ноги!

Но он продолжал ехать и неуклонно приближался к цели, тяжело дыша и точно липкая бумага собирая на себя мух. В ложбине он скрылся из виду. Но вот дорога стала снова подниматься в гору, и сопротивление педалей возросло. Добравшись до вершины холма, он на расстоянии какой-нибудь сотни ярдов впереди увидел ее. «Она! — вскричал он. — Это она, положительно она. Она узнала мой костюм…» Это было даже вернее, чем мистер Хупдрайвер мог предполагать. Но она больше не махала платком и даже не смотрела на него. Она медленно шла навстречу ему, ведя по дороге свой велосипед, и любовалась красивыми лесистыми холмами, что тянутся в направлении Уэйбриджа. Держалась она так, будто и не подозревала о его существовании.

На секунду страшное сомнение овладело мистером Хупдрайвером. Приснился ему, что ли, этот платок? К тому же он весь взмок, лицо его — он чувствовал — пылало. Должно быть, все дело тут в кокетстве — она, конечно, махала платком. Как лучше: доехать до нее и тогда слезть с велосипеда или же слезть сейчас и идти к ней навстречу? Хорошо, что она не смотрит на него, иначе он, безусловно, свалился бы, если бы вздумал приподнять кепи. Быть может, поэтому она и отвернулась. Пока он раздумывал, машина его поравнялась с девушкой. Она, наверно, слышит, как он задыхается. Он нажал на тормоз. Осторожно! Правая нога его взлетела в воздух, и он, пошатываясь, тяжело слез с велосипеда, но устоял. Она с великолепно разыгранным изумлением посмотрела на него.

Мистер Хупдрайвер постарался любезно улыбнуться и, придерживая машину, приподнял кепи и грациозно раскланялся. Во всяком случае, он считал, что это выглядело именно так. Он был на редкость неспособен критически посмотреть на себя, а потому даже не отдавал себе отчета в том, что ко лбу его прилипла прядь влажных волос, и прическа вообще была в беспорядке. Последовала неловкая пауза.

— Чем я имел бы удовольствие… — вкрадчиво начал было мистер Хупдрайвер. — Я хочу сказать, — тотчас поправился он, вспомнив, что он человек свободный и принимая самый аристократический тон, — могу я быть вам чем-то полезен?

Юная Леди в Сером прикусила нижнюю губку и очень мило сказала:

— Нет, благодарю вас.

И отвела глаза, всем своим видом показывая, что намерена продолжать путь.

— О! — произнес мистер Хупдрайвер, пораженный ее ответом и снова теряя почву под ногами. Это было так неожиданно. Он попытался понять, что же это значит. Кокетство? Или же он…

— Извините, одну минуточку, — пролепетал он, видя, что она двинулась дальше.

— Что такое? — спросила она, останавливаясь, и, слегка покраснев, не без удивления воззрилась на него.

— Я бы не сошел с велосипеда, если бы… мне не показалось, что вы… м-м… махали чем-то белым. — И он умолк.

Она пристально посмотрела на него. Значит, он видел! Но она тут же решила, что он отнюдь не закоренелый нахал, спешащий воспользоваться ошибкой, а наивная душа, ничего дурного не замышляющая, просто ищущая радостей жизни.

— Я в самом деле махала платком, — сказала она. — Извините, что ввела вас в заблуждение. Я дожидаюсь… знакомого… одного господина. — Щеки ее вспыхнули еще ярче. — Он едет на велосипеде, и у него коричневый костюм. И, понимаете, на расстоянии…

— Да, безусловно! — произнес мистер Хупдрайвер, мужественно подавляя горькое разочарование. — Конечно.

— Мне, право же, очень неловко. Я причинила вам столько беспокойства, заставила слезть с машины…

— Никакого беспокойства. Уверяю вас, — машинально произнес мистер Хупдрайвер, перегибаясь через седло, как будто это был прилавок. У него как-то не хватало духу сказать ей, что человек, которого она ждет, сидит там, недалеко, с проколотой шиной. Он оглянулся на дорогу, стараясь придумать, что бы еще добавить. Но бездна молчания все расширялась — быстро и неотвратимо. — Больше ничего не прикажете? — с отчаяния начал было мистер Хупдрайвер, прибегая к запасу своих штампов.

— Нет, благодарю вас, — решительно заявила сна. И тотчас добавила: — Это ведь дорога в Рипли?

— Безусловно, — сказал мистер Хупдрайвер. — До Рипли отсюда будет мили две, если судить по дорожным столбам.

— Благодарю вас, — с жаром произнесла она. — Очень вам благодарна. Я была уверена, что не ошиблась. И, право же, мне очень неприятно…

— Не будем об этом говорить, — сказал мистер Хупдрайвер. — Не будем. — Он помедлил и крепче ухватился за руль, намереваясь сесть на велосипед. — Это мне неприятно… — Сказать или нет? Не будет ли это дерзостью? Была не была! — …неприятно, что я не тот джентльмен.

Он попытался спокойно и многозначительно улыбнуться, но тотчас почувствовал, что лишь глупо осклабился; почувствовал, что она осуждает его, более того, презирает; устыдился, увидев выражение ее лица, повернулся к ней спиной и стал (весьма неуклюже) взбираться на велосипед. Наконец он сел в седло, машина сделала невероятный зигзаг, и он покатил, отчаянно петляя и мучительно сознавая это. И все-таки благодарение богу хотя бы за то, что он вообще сумел сесть в седло! Он не мог видеть Юной Леди, ибо обернуться было бы слишком опасно, но он представлял себе, какое у нее сейчас должно быть возмущенное и безжалостное лицо. Он казался самому себе непроходимым идиотом. Надо быть очень осторожным, когда разговариваешь с Юной Леди, а он вздумал обращаться с ней как с какой-нибудь простой девчонкой. Это непростительно. Вечно он ведет себя как идиот. Ведь по всему видно было, что она не считает его джентльменом. С одного взгляда она, казалось, увидела его насквозь, разгадала, чего стоит весь его светский лоск. Какая была глупость заговаривать с Такой девушкой! Понятно, что при ее образованности она сразу раскусила его. А как она красиво говорит! Как красиво, отчетливо произносит слова! Он сразу почувствовал, какое у него самого вульгарное произношение. А эта глупость, которую он брякнул напоследок! Что это он сказал? «Неприятно, что я не тот джентльмен!» Ну, к чему это? Да еще назвал себя «джентльменом»! Что она могла о нем подумать?

А Юная Леди в Сером забыла о Хупдрайвере, не успел он скрыться за поворотом. Но ничего дурного о нем она, во всяком случае, не подумала. Его явная робость и восхищение ничуть не оскорбили ее. Мысли ее в ту минуту были заняты более важными делами — делами, которые могли оказать влияние на всю ее последующую жизнь. Она продолжала медленно катить свою машину в направлении Лондона. Внезапно она остановилась. «Почему же он все-таки не едет?» — воскликнула она и в раздражении топнула ногой. И тут, словно в ответ на ее возглас, среди деревьев на склоне холма показался тот, другой человек в коричневом — он шел пешком, ведя за руль свою машину.