Глава XXXVII

Мы не собираемся вдаваться в изложение исторических подробностей царствования злосчастной Марии Стюарт или рассказывать, как на протяжении недели, последовавшей за ее бегством из Лохливена, к ней отовсюду стекались ее сторонники со своими вассалами, создав отважное войско в шесть тысяч человек. Мельчайшими подробностями этого периода столь тщательно занимался мистер Чалмерс в своей превосходной книге «История королевы Марии», что читателя спокойно можно отослать к этой работе, где он найдет более полную информацию, которую автор почерпнул из старинных хроник того времени. Для нашей цели достаточно сказать, что за то время, пока штаб-квартира Марии находилась в Гамильтоне, регент и его приверженцы именем короля собрали в Глазго свою собственную армию, уступавшую в численности войску королевы, но сильную военными дарованиями Мерри, Мортона, лорда Грейнджского и других полководцев, с юных лет принимавших участие во внешних и междоусобных войнах.

Для Марии Стюарт в этих условиях сама собой напрашивалась выжидательная тактика, стремившаяся избежать военных действий, так как, покуда королева находилась в безопасности, число ее сторонников должно было возрастать с каждым днем, в то время как силы ее противников, как это не раз бывало в прежние годы ее правления, таяли бы и утрачивали свой боевой дух.

Все это было настолько ясно советникам королевы, что они решили в качестве первостепенной меры перевезти Марию Стюарт в сильно укрепленный замок Данбартон и там дожидаться дальнейшего развития событий — прибытия подкреплений из Франции и подхода рекрутов, набор которых производился сторонниками королевы по всем провинциям Шотландии. В соответствии с этим был отдан приказ всем воинам, конным и пешим, в полном боевом вооружении выступить под знаменем королевы и, согласно принятому решению, не считаясь с противником, препроводить ее в замок Данбартон. Сперва последовал смотр военных сил на Гамильтон-мур, а затем начался поход со всей пышностью феодальной эпохи. Играла военная музыка, развевались знамена и флажки, повсюду блистали доспехи, а копья сверкали и искрились, как звезды на зимнем небосклоне.

Живописное зрелище войскового смотра на этот раз было украшено присутствием самой королевы, которая появилась в сопровождении большой свиты дам и домашней челяди, а также особой дворянской лейб-гвардии, среди которой выделялись юный Ситон и Роланд. Мария Стюарт выказывала свою благосклонность и доверие армии, которая выстроилась рядами перед королевой, а также по обеим сторонам и позади своей повелительницы. Многие клирики также присоединились к войску. Их сан не помешал большинству из них взять в руки оружие и объявить о своем намерении пустить его в ход в защиту Марии Стюарт и католической веры. Иначе обстояло дело с аббатом монастыря святой Марии. Роланд, не видевший этого прелата с самой ночи их бегства из Лохливена, теперь заметил его рядом с королевой, в одеянии его монашеского ордена. Юноша поспешил снять шлем и попросил у аббата благословения.

— Да будет оно всегда с тобой, сын мой, — сказал священник. — Я вижу тебя теперь под твоим истинным именем и в одежде, которая принадлежит тебе по праву. Шлем с ветвью остролиста хорош на твоем челе. Я долго ждал часа, когда ты наденешь его.

— Значит, вы знали о моем происхождении, достопочтенный отец?

— Знал от твоей бабушки, но это была тайна, доверенная мне на исповеди. Я не имел права ее раскрыть, пока матушка Мэгделин сама не раскрыла ее.

— Но почему она держала все это в такой строгой тайне, отец мой? — спросил Роланд Эвенел.

— Вероятно, из страха перед моим братом, страха бессмысленного, ибо Хэлберт даже ради целого королевства не обидел бы сироту. Кроме того, в мирное время, если даже считать, что твой отец честно обошелся с твоей матерью, в чем я почти не сомневаюсь, твои права на этот замок все же уступают правам жены Хэлберта, дочери старшего брата Джулиана.

— Ей нечего опасаться моих притязаний, — сказал Эвенел. — Шотландия достаточно обширна, и в ней найдется немало имений, помимо замка моей благодетельницы. Но подтвердите, ваше преосвященство, что мой отец честно обошелся с моей матерью, докажите это мне, чтобы я мог считать себя законным потомком Эвенелов, и вы навсегда найдете во мне своего преданного раба!

— Постараюсь, — ответил аббат. — Ситоны, как я слышал, презирают тебя за это пятно на твоем гербе. Однако я кое-что узнал от прежнего аббата Бонифация, и если только его сведения подтвердятся, тебе удастся полностью избавиться от этого обвинения.

— Откройте мне эту благословенную тайну! — воскликнул Роланд. — И всю мою дальнейшую жизнь…

— Нетерпеливый юноша! — сказал аббат. — Боюсь, что я напрасно возбуждаю твою и без того пылкую натуру, внушая надежды, которым, быть может, никогда не дано осуществиться. Да и время ли сейчас для подобных дел? Подумай, какой опасный поход нам предстоит, и если у тебя есть в чем покаяться, не упусти этого, быть может, последнего часа, который небо предоставило тебе для исповеди и отпущения грехов.

— Я полагаю, что для того и для другого хватит времени, когда мы достигнем замка Данбартон, — возразил паж.

— Ну вот, — воскликнул аббат, — ты петушишься, как и все прочие; но мы ведь еще не в Данбартоне, и на пути туда нас подстерегает лев в засаде.

— Вы имеете в виду Мерри, Мортона и других мятежников из Глазго, достопочтенный отец? Но ведь они даже не посмеют взглянуть на королевский штандарт!

— Вот так же, — ответил аббат, — рассуждают многие из тех, кто постарше тебя и кому необходимо рассуждать иначе, чем ты. Я только что вернулся из южных графств, где многие славные бароны вооружаются для защиты королевы. Уезжая оттуда, я оставил лордов мудрыми и рассудительными, а по возвращении нахожу их совершенно обезумевшими. Они хотят из надменности и пустого тщеславия бросить вызов врагу и провезти королеву, словно в триумфальной процессии, мимо стен Глазго, на глазах у войска наших противников. Небеса редко покровительствуют столь преждевременной самоуверенности. Нам навяжут сражение, и не к нашей выгоде.

— Ну что же, тем лучше, — обрадовался Роланд, — поле битвы было моей колыбелью.

— Берегись, как бы оно не стало твоим смертным ложем, — сказал аббат. — Но что пользы говорить молодым волкам об опасностях охоты. Вы, возможно, еще сегодня узнаете, каковы те люди, которых вы сейчас оцениваете столь презрительно.

— Ну, и каковы же они? — спросил Генри Ситон, присоединившись к. ним. — Разве у них жилы из проволоки и тела из железа? Пронзает ли их свинец и сражает ли их сталь? Если так, достопочтенный отец, то нам нечего их бояться.

— Это скверные люди, — сказал аббат, — но война и не требует святых. Мерри и Мортон прославились как лучшие полководцы в Шотландии. Никто никогда не видел, чтобы Рутвен или Линдсей обратились в бегство. Кирколди Грэйнджского коннетабль Монморанси назвал первым воином Европы. Мой брат — слишком уж славное имя для подобного дела — также повсюду известен как искусный полководец.

— Тем лучше, тем лучше! — торжествуя, вскричал Ситон. — Все эти знатные и сановные изменники предстанут перед нами в честном бою. Наше дело самое правое, и мы превосходим их численностью, а наши сердца и мускулы не уступают им ни в чем. Вперед, святой Беннет с нами!

Аббат ничего не ответил, но, казалось, погрузился в раздумье; его беспокойство в какой-то степени передалось и Роланду Эвенелу, который всякий раз, когда путь их шел через гору или возвышенность, бросал тревожный взгляд на башни Глазго, как бы ожидая увидеть признаки того, что оттуда выступает противник. Не то чтобы он боялся боя, но исход битвы был настолько важен для него и для его страны, что прирожденное пламя его храбрости пылало не столь оживленно, хотя и не менее ярко. Любовь, честь, слава, счастье — все, казалось, зависело от исхода сражения, возможно опрометчивого и рискованного, но ныне, видимо, неизбежного и решающего.

Когда войска королевы почти подошли к Глазго, Роланд заметил, что холмы на их пути были уже частично заняты чужими солдатами, над которыми также развевалось королевское знамя Шотландии, и как раз в этот момент им на подмогу подходили новые колонны пехотинцев, а из городских ворот быстро выступали эскадроны кавалерии, торопясь оказать поддержку передовым частям, которые уже перекрыли дорогу воинам королевы. Гонцы из авангарда доносили, что Мерри бросил на это поле всю свою ар-> мию, стремясь помешать походу Марии Стюарт и вызвать ее войско на бой. Теперь характеры людей подверглись внезапному и суровому испытанию, и те, кто слишком самоуверенно рассчитывал, что им не навяжут боя, несколько смутились, увидев себя сразу, без подготовки, перед лицом противника, настроенного весьма решительно. Все военачальники немедленно собрались около королевы, держа срочный военный совет. Дрожащие губы Марии Стюарт выдавали ее страх, который она пыталась скрыть, сохраняя гордый и полный достоинства вид. Однако ее усилия были побеждены мучительными воспоминаниями о бедственном исходе ее последнего вооруженного выступления под Карбери-хиллом. И, желая узнать мнение членов совета о плане битвы, она невольно спросила, нельзя ли избежать сражения.

— Избежать? — переспросил лорд Ситон. — Если бы нас было здесь вдесятеро меньше, чем врагов вашего величества, я бы еще, пожалуй, пытался уклониться от боя, но не сейчас, когда у нас трое воинов против каждых двух солдат противника.

— Сражаться! Сражаться! — закричали собравшиеся лорды. — Мы погоним мятежников с их позиций, как гончие сбивают с пути зайца на склоне холма.

— Не кажется ли вам, благородные лорды, — спросил аббат, — что не менее удачным было бы опередить их в захвате этого тактически выгодного пункта? Наш путь лежит вон через ту деревушку, прилепившуюся на кромке обрыва, и тот, кому посчастливится завладеть ее огородами и садами, получит хорошо укрепленную позицию.

— Достопочтенный отец прав, — сказала королева. — Поторопись же, Ситон, поторопись и займи ее раньше их. Они ведь несутся как ветер.

Лорд Ситон низко поклонился и повернул своего коня.

— Ваше величество оказывает мне честь, — сказал он, — я немедленно двинусь вперед и перехвачу проход.

— Но не раньше меня, милорд: мне поручено командовать авангардом, — заявил лорд Арброт.

— Раньше вас и любого другого Гамильтона во всей Шотландии! — вскричал лорд Ситон. — Таков приказ королевы. За мной, мои вассалы и родичи! Святой Беннет с нами, вперед!

— За мной, мои благородные родичи и храбрые вассалы! — воскликнул лорд Арброт. — Посмотрим, кто первый достигнет опасного места. За веру и королеву Марию!

— Что за пагубная спешка, какое бессмысленное соперничество, — сказал аббат, наблюдая, как лорды и их приверженцы, стремясь обогнать друг друга, пустились вскачь по направлению к горе, забыв даже расставить свои войска в боевом порядке. — А вы, джентльмены, — продолжал он, обращаясь к Роланду и Ситону, каждый из которых уже приготовился скакать вместе с прочими навстречу битве, — неужели вы оставите королеву без всякой охраны?

— О, не покидайте меня, джентльмены! — воскликнула королева. — Роланд и Ситон, не покидайте меня, там достаточно воинов для этой свирепой битвы, не отнимайте у меня тех, кому я доверила заботу о моей безопасности!

— Мы не можем оставить королеву, — сказал Роланд, посмотрев на Ситона, и повернул назад своего коня.

— Я так и думал, что ты на это сошлешься, — ответил надменный юноша.

Роланд только прикусил до крови губу и, пришпорив коня, подъехал к Кэтрин Ситон, сидевшей на иноходце.

— Я никогда не думал совершить что-нибудь, что сделало бы меня достойным вас, — шепнул он ей, — но сегодня я выслушал упрек в трусости, и тем не менее моя шпага осталась в ножнах. Я сделал это только из любви к вам.

— Нас всех охватило безумие, — ужаснулась девушка. — Мой отец, мой брат ивы — все лишились рассудка. Вам следовало бы думать только о нашей бедной королеве, а вас обуревают нелепые ревнивые страсти. Аббат — единственный настоящий воин и муж совета среди вас всех. Ваше преосвященство, — громко сказала она, — не лучше ли нам податься к западу и выждать волю неба, вместо того чтобы оставаться здесь, на холме, подвергая опасности королеву и мешая передвижениям войск.

— Ты права, дочь моя, — ответил аббат, — но нужен человек, который проводил бы нас туда, где королеве не угрожает опасность. А между тем наши вельможи спешат в бой, не обращая внимания на ту, ради которой затеяна вся эта война.

— Следуйте за мной, — сказал появившийся неизвестно откуда рыцарь или латник на прекрасном коне, весь закованный в черные доспехи, но с опущенным забралом и без герба на шлеме или девиза на щите.

— Для того чтобы следовать за незнакомым человеком, — сказал аббат, — мы должны быть уверены в его преданности королеве.

— Я здесь один и полностью нахожусь в вашей власти, — сказал всадник. — Если вы хотите узнать обо мне больше, королева может поручиться за меня.

Королева оставалась все это время как бы прикованной к месту. Оцепенев от страха, она все же машинально улыбалась, кланялась и приветствовала движением руки склонявшиеся перед ней знамена и опущенные копья, когда отряды Ситона и Арброта, стремясь опередить друг друга, продвигались вперед к месту битвы. Но как только черный всадник шепнул ей что-то на ухо, она тут же выразила свое согласие, и когда он громко скомандовал: «Джентльмены, королева соизволила приказать вам следовать за мной», — Мария Стюарт почти резко подтвердила:

— Да, это так!

Все сразу же пришло в движение, а черный всадник, который при первом появлении выглядел несколько апатичным, теперь быстро носился на своем коне то туда, то сюда, пришпоривал его и заставлял проделывать такие невероятные скачки и крутые повороты, которые бывают под силу лишь весьма искусным наездникам. Выстроив походным порядком свиту королевы, он повел ее влево, по направлению к замку, расположенному на вершине отлогой возвышенности, с которой открывался широкий вид на расстилающуюся внизу местность, в частности — на те высоты, куда сейчас торопились добраться обе армии и где должно было в самое ближайшее время развернуться ожесточенное сражение.

— Кому принадлежат эти башни? — спросил аббат у черного всадника. — В дружественных ли они руках?

— Там никто не живет, — ответил незнакомец, — или, во всяком случае, в них нет неприятеля. Но убедите этих юношей поспешить, ваше преосвященство. Сейчас не время для пустого любопытства и созерцания битвы, в которой они не принимают участия.

— Тем хуже для меня, — сказал Генри Ситон, услышав эти слова. — Я бы предпочел сейчас сражаться под знаменами моего отца, чем стать управляющим двора в Холируде за терпеливое и добросовестное выполнение моих нынешних мирных обязанностей по эскорту королевы.

—  — Место под знаменами вашего отца вскоре станет весьма опасным, — заметил Роланд Эвенел, который, повернув коня на запад, все еще не мог оторвать взгляд от сходящихся армий. — Уже сейчас видно, что вон тот кавалерийский отряд, наступающий с востока, достигнет деревни раньше войск лорда Ситона.

— Это всего лишь кавалерия, — сказал, приглядевшись, Ситон, — они не удержат деревню без поддержки аркебузиров.

— Вглядитесь внимательней, — сказал Роланд, — и вы увидите, что за каждым из всадников, с такой скоростью мчащихся из Глазго, сидит пехотинец.

— Клянусь небом, он прав! — воскликнул черный рыцарь. — Одному из вас придется отвезти эту весть лорду Ситону и лорду Арброту, чтобы они не торопили своих кавалеристов до подхода пехоты, а постарались вести правильное наступление.

— Поручите это мне, — попросил Роланд. — Я первый разгадал план врага.

— Но, с вашего позволения, — воскликнул Ситон, — дело идет об отряде моего отца, и скорее мне бы следовало поспешить ему на выручку.

— Я готов подчиниться решению королевы, — сказал Роланд Эвенел.

— Как, снова жалобы? Опять за споры? — воскликнула королева Мария. — Разве в той туче войск мало врагов Марии Стюарт? Нужно ли еще ее друзьям враждовать между собой?

— Но, ваше величество, — возразил Роланд, — юный владелец Ситона и я оспаривали друг у друга только право покинуть вашу особу, чтобы передать важное сообщение войску. Он считает, что его имя дает ему полное право на это, а я полагаю, что лучше подвергнуть этой опасности меня, как лицо менее значительное.

— Нет, — сказала королева, — если один из вас должен покинуть меня, то пусть это будет Ситон.

Генри Ситон, полный благодарности, отвесил королеве столь низкий поклон, что белые перья его шлема смешались с разметавшейся гривой его красивого боевого коня. Затем с торжествующим видом он уселся покрепче в седле, решительно взмахнул копьем и, шпорами заставляя коня преодолевать все препятствия, поскакал по направлению к знамени, осенявшему все еще поднимавшийся по холму отряд его отца.

— Мой брат! Мой отец! — вскрикнула Кэтрин, охваченная тяжелым предчувствием. — Они оба там, в гуще опасности, а мне ничто не грозит!

— О, если бы бог дал мне возможность, — сказал Роланд, — быть вместе с ними и за каждую каплю их крови отдать две своих!

— Разве я не знаю, что ты стремишься к этому? — ответила Кэтрин. — Может ли женщина сказать мужчине то, что я уже почти высказала тебе, если она считает его способным испытывать страх или слабодушие? В этих звуках приближающейся битвы есть что-то и привлекательное и пугающее. Хотела бы я быть мужчиной, чтобы ощущать этот восторг без примеси ужаса.

— Сюда, сюда, леди Кэтрин Ситон! — кричал аббат, в то время как они продолжали скакать и уже подъезжали к стенам замка. — Сюда! Помогите леди Флеминг поддержать королеву. Она слабеет с каждой минутой.

Они остановились и сняли Марию Стюарт с седла. Ее хотели уже вести к замку, когда она сказала им слабым голосом:

— Не туда, не туда! Я никогда больше не вступлю в этот замок.

— Будьте королевой, ваше величество, — сказал аббат, — и забудьте, что вы женщина.

— О, мне нужно забыть гораздо большее, прежде чем я смогу снова смотреть на эти слишком знакомые мне места. Мне придется забыть дни, когда я была невестой покойного… убитого…

— Это замок Крукстон, — сказала леди Флеминг, — в котором королева давала свою первую аудиенцию после того, как вышла замуж за Дарнлея.

— О боже, — воскликнул аббат, — над нами твоя десница! И все-таки возьмите себя в руки, государыня! Ваши враги — противники святой церкви, и господь решит сегодня, будет ли Шотландия католической или еретической.

Тяжелый, длительный грохот пушек и мушкетов придал потрясающую значительность его словам и произвел на королеву даже большее впечатление, чем сами эти слова.

— К тому дереву, — сказала она, указывая на тис, росший на пригорке у стен замка. — Оно мне хорошо знакомо. Отсюда открывается такой же обширный вид, как с вершины Шехэлиона.

Оттолкнув поддерживавших ее женщин, она решительным, хоть и несколько неровным шагом направилась к стволу благородного тиса. Аббат, Кэтрин и Роланд Эвенел последовали за ней, в то время как леди Флеминг, замыкая шествие, удерживала в некотором отдалении прочих членов свиты. Черный всадник неотступно, как тень, следовал за королевой, соблюдая дистанцию в несколько ярдов. Он сложил руки на груди, повернулся спиной к битве и, казалось, был занят только тем, что смотрел на Марию Стюарт сквозь решетку своего забрала. Королева, казалось, не видела его, она устремила свой взгляд на раскидистый тис.

— О прекрасное и стройное дерево, — сказала она, как бы уносясь в этом созерцании прочь от окружающего ее мира и преодолевая ужас, охвативший ее при первом приближении к замку Крукстон, — ты стоишь по-прежнему, веселое и доброе, как всегда, хотя сейчас к тебе доносятся звуки битвы, а не любовные клятвы. Все унеслось с тех пор, как я в последний раз приветствовала тебя, — любовь и любящий, клятвы и клявшийся, король и королевство… Как идет сражение, ваше преосвященство? Надеюсь, в нашу пользу… И все же, что, кроме горя, может увидеть Мария в этом месте?

Ее приближенные жадно устремили взгляд на поле битвы, но ничего не могли разобрать там, кроме того, что сражение было весьма ожесточенным.

Небольшие огороды и домики этой деревушки, расположенные на всех подступах к ней, кроме непосредственно прилегающего пространства, все эти кленовые и ясеневые аллеи, столь мирно и спокойно выглядевшие в мягких лучах майского солнца, ныне были превращены в огневую полосу, окутаны дымом, а непрекращающийся гул выстрелов из мушкетов и пушек, к которому примешивались крики сражавшихся бойцов, показывал, что до сих пор ни одна из сторон не уступила другой и исход сражения еще не определился.

— Многим душам эта чудовищная канонада откроет последний путь на небо или в ад, — сказал аббат. — Верующие в святую католическую церковь да вознесут со мной молитву о нашей победе в этом ужасном сражении.

— Только не здесь… не здесь, — просила несчастная королева. — Не молитесь здесь, святой отец, или же молитесь тихо. Мое сердце разрывается между прошлым и настоящим, я не решаюсь приблизиться к престолу всевышнего. Помолитесь, если хотите, за грешницу, у которой самые нежные привязанности становились ее самыми страшными преступлениями и которая перестала быть королевой только потому, что была мягкосердечной и доверчивой женщиной.

— Не подъехать ли мне поближе к войскам, чтобы выяснить исход сражения? — спросил Роланд.

— Ради бога, поезжай туда, — сказал аббат, — ибо, если наши друзья разбиты, нам придется бежать как можно скорее. Только будь осторожен, держись в стороне от битвы. От твоего благополучного возвращения зависит не только твоя собственная жизнь.

— О, не подъезжайте туда слишком близко, — просила его и Кэтрин. — Не забудьте только посмотреть, как дерутся Ситоны и как они держатся в бою!

— Не тревожьтесь, я буду осторожен, — пообещал Роланд Эвенел и, не дожидаясь ответа, направился к полю битвы, придерживаясь более высоко расположенной и свободной от заграждений дороги и то и дело осторожно оглядываясь по сторонам, из опасения заехать в расположение неприятельских отрядов. По мере приближения к месту сражения выстрелы звучали все громче и громче, перестрелка становилась все более и более ожесточенной, и он почувствовал то биение сердца, ту смесь естественного страха, напряженного любопытства и тревоги за исход дела, которая овладевает даже самыми храбрыми людьми, когда они в одиночку приближаются к месту интересных и опасных событий.

Наконец он подъехал настолько близко, что с вала, укрытого кустами и подлеском, ему отчетливо представилось место, где схватка достигла наибольшего ожесточения. Перед ним проходила ведущая к деревне большая дорога, по которой, проявляя больше безрассудной смелости, чем трезвой осмотрительности, продвигался авангард войск королевы с целью овладеть этим выгодным стратегическим пунктом. Приблизившись к деревне, сторонники королевы обнаружили, что неприятель предупредил их. За живой изгородью и искусственными ограждениями засели уже воины прославленного Кирколди Грэйнджского и графа Мортона; в результате этого наступающие понесли немалый урон, пробираясь вперед, на сближение с противником. Но сторонники королевы — главным образом вельможи и бароны со своими родичами и вассалами — продолжали вести наступление, презирая опасность, не обращая внимания на препятствия, и к тому времени, когда Роланд прибыл на место сражения, они уже сошлись вплотную с авангардом регента в узком проходе, стремясь силой оружия выбить его из деревушки, тогда как их противники были полны неменьшей решимости сохранить добытое преимущество и с таким же ожесточением старались оттеснить осаждающие их войска неприятеля.

Оба стана дрались в пешем строю и были хорошо вооружены; так что когда длинные копья передних бойцов уперлись каждое в щит, латы или нагрудники неприятеля, сражение стало напоминать столкновение двух быков, упершихся лоб в лоб и остающихся в таком положении часами, пока один из них, превосходящий другого силой или упрямством, не обратит своего противника в бегство или не опрокинет его на землю. Так стояли и они, сцепившись в смертельной схватке, порой продвигаясь немного вперед или назад, в зависимости от того, какая из партий на несколько минут одерживала верх. Тех, кто падал, топтали ногами и друзья и враги; те, у кого ломалось оружие, отходили из передних рядов, их место занимали другие, в то время как задние ряды, не имеющие возможности принять иного участия в сражении, стреляли из пистолетов и метали во врага, словно дротики, свои кинжалы, наконечники копий и обломки оружия. «Бог и королева!» — провозглашала одна сторона; «Бог и король!» — гремело в ответ. Если во имя своих государей сограждане в обоих станах проливали братскую кровь, то во имя своего создателя они искажали его образ и подобие. Среди всего этого шума раздавались голоса начальников, выкрикивающих команды, или полководцев и вождей, созывающих сбор, слышались стоны и вопли падающих и умирающих.

Бой длился уже более часа. Силы обоих противников, казалось, были на исходе; но ярость их и упрямство не убывали. В это время Роланд, внимательно следивший за происходящим, увидел колонну пехотинцев с несколькими всадниками во главе, которая, обогнув насыпь, где находился паж, ударила во фланг авангарда войск королевы, направив свои длинные копья на тех, кто был занят схваткой с врагом, находившимся впереди. Роланд с первого же взгляда узнал в руководителе столь искусного маневра своего старого хозяина, рыцаря Звенела. Следующий взгляд убедил его в том, что этот маневр решит судьбу сражения. Результат атаки свежих и не участвовавших еще в бою войск на фланг бойцов, уже утомленных длительной схваткой, действительно оказался мгновенным.

Колонна осаждающих, которая до сих пор выглядела единым и неразрывным рядом пернатых шлемов, сразу же была опрокинута и в беспорядке отброшена вниз по холму, которым они так долго пытались овладеть. Напрасно начальники созывали своих воинов и сами пытались еще сопротивляться там, где сопротивление было уже безнадежным. Одни из них были убиты, другие повергнуты наземь, третьи увлечены смешанным потоком бегущих и преследователей.

Как ужасны были переживания Роланда, видевшего это беспорядочное бегство и понимавшего, что ему остается лишь повернуть коня и попытаться обеспечить безопасность королевы! И все-таки, как бы ни были сильны чувства печали и стыда, охватившие его, то и другое было забыто, когда почти у подножия насыпи, где он стоял, он увидел Генри Ситона, оттесненного от своих соратников, покрытого пылью и кровью и отчаянно защищавшегося от нескольких врагов, которых привлекли его блестящие доспехи. Роланд, не колеблясь ни минуты, направил своего коня вниз и ворвался в центр неприятельской группы. Он нанес несколько ударов, уложив двух врагов и заставив остальных отступить на значительное расстояние. Затем, протянув руку Ситону, он велел ему крепко держаться за гриву лошади.

— Сегодня мы либо вместе погибнем, либо вместе пробьемся, — сказал он. — Держитесь только покрепче, пока мы выберемся из этой свалки, а там — мой конь к вашим услугам.

Ситон, услышав его, напряг последние силы, благодаря чему Роланду удалось вытащить Генри из опасной схватки и отвести его к тем кустам, под прикрытием которых паж раньше следил за трагическим исходом сражения. Но едва они оказались под сенью деревьев, как Ситон разжал руки и упал на дерн, несмотря на старания Роланда поддержать его.

— Не беспокойтесь больше обо мне, — сказал Генри, — хотя это мое первое и последнее сражение, но я уже досыта на него насмотрелся и мне не хочется видеть его конец. Торопитесь спасти королеву и кланяйтесь от меня Кэтрин, больше никогда ее не примут за меня и меня за нее. Удар меча навеки уничтожил наше сходство.

— Я помогу вам сесть на коня, — горячо возразил Роланд. — Вы еще можете спастись, а я доберусь пешком. Поверните на запад, и конь понесет вас легко и быстро, как ветер.

— Я никогда больше не сяду на коня, — ответил юноша. — Прощайте. Умирая, я люблю вас больше, чем когда-либо любил вас при жизни. Хотелось бы, чтобы мои руки были чисты от крови этого старика! Sancte Benedicte, ora pro me! He стойте, глядя на умирающего, а спешите спасти королеву.

Эти слова он произнес последним усилием воли, и едва они прозвучали, как говорившего не стало. Слова его напомнили Роланду о долге, который он чуть не позабыл; но не только он услыхал эти слова.

— Королева, где королева? — воскликнул сэр Хэлберт Глендининг, который появился в этот момент в сопровождении нескольких всадников.

Вместо ответа Роланд повернул коня и, понукая его уздечкой и шпорами, целиком положился на его быстроту; по неровной местности, через холмы и лощины, помчался он к замку Крукстон. Более тяжело вооруженный и сидевший на менее быстром коне сэр Хэлберт Глендининг последовал за ним с копьем наперевес.

— Остановитесь, сэр с остролистом! Докажите свое право на этот знак, не удирайте так трусливо, не позорьте чужой герб! Да стойте же, господин трус, или, клянусь небом, я всажу вам копье в спину и убью вас как последнего негодяя! Я — рыцарь Эвенел, сэр Хэлберт Глендининг!

Но Роланд, который не имел намерения сражаться со своим бывшим покровителем и, кроме того, понимал, что от его проворства зависит безопасность королевы, не отвечал ни единым словом на вызовы и оскорбления, которыми продолжал его осыпать сэр Хэлберт. Пришпоривая коня, он скакал быстрее прежнего и обогнал своего преследователя на сотню ярдов, когда возле тиса, где он оставил королеву, показались его друзья, спешившие ему навстречу. Он закричал изо всех сил:

— Враги! Враги! Скачите прочь, прекрасные дамы! Храбрые джентльмены, выполняйте свой долг и защищайте их!

С этими словами он внезапно повернул коня и, избегая столкновения с сэром Хэлбертом Глендинингом, так резко бросился на одного из его спутников, оказавшегося почти рядом с ним, что опрокинул своим копьем коня и всадника. Затем он выхватил шпагу и атаковал второго противника, между тем как черный рыцарь преградил дорогу Глендинингу, и эти двое с такой силой ринулись друг на друга, что оба упали на землю вместе со своими лошадьми. Ни тот, ни другой не могли подняться, так как черный всадник был пронзен насквозь копьем Глендининга, а рыцарь Эвенел, придавленный тяжестью своего коня и сильно ушибленный при падении, находился, казалось, не в лучшем положении, чем тот, кого он смертельно ранил.

— Сдавайтесь, сэр рыцарь Эвенел, на милость и на немилость! — закричал Роланд, который, выведя из строя второго противника, поспешил к Глендинингу, чтобы помешать ему снова принять участие в этой схватке.

— Я вынужден сдаться, ибо у меня нет выбора, — сказал сэр Хэлберт, — я не могу продолжать бой, но мне стыдно сдаваться такому трусу, как ты.

— Не называйте меня трусом, — сказал Роланд, приподнимая забрало и помогая своему пленнику встать. — Если бы не ваша прежняя доброта ко мне и в особенности доброта вашей жены, я принял бы ваш вызов, как подобает храбрецу.

— Любимый паж моей жены! — удивленно произнес сэр Хэлберт. — О несчастный мальчик, я слышал о твоей измене в Лохливене.

— Не упрекай его, брат мой, — сказал аббат, — он был только орудием провидения.

— На коней, на коней! — воскликнула Кэтрин Ситон. — Седлайте коней — и вперед, иначе мы пропали. Я вижу, наше храброе войско бежит. На коня, ваше преосвященство, на коня, Роланд. Скорее на коня, моя милостивая повелительница. Нам бы надо быть уже за много миль отсюда!

— Взгляни на эти черты, — сказала Мария Стюарт, указывая на умирающего рыцаря, с которого чья-то сострадательная рука сняла шлем, — взгляни и скажи мне, должна ли та, которая губит всех, кто полюбит ее, сделать еще хоть один шаг для спасения своей злосчастной жизни?

Читатель, вероятно, давно догадался об открытии, которое чувства королевы подсказали ей еще до того, как она убедилась в этом своими глазами. Это было лицо несчастного Джорджа Дугласа, и смерть уже начертала на нем свой знак.

— Взгляни, хорошенько взгляни на него, — продолжала королева, — так было со всеми, кто любил Марию Стюарт: царственность Франциска, остроумие Шателара, сила и доблесть жизнерадостного Гордона, мелодии Риччо, величавая осанка и юношеская грация Дарнлея, смелая предприимчивость и придворное изящество Босуэла, а теперь самоотверженная, преданная страсть благородного Дугласа — ничто не могло спасти их: они были увлечены несчастной Марией, а любить ее было преступлением, которое могла искупить лишь ранняя смерть. Не успевала жертва с любовью устремиться ко мне, как уже отравленный кубок, топор и плаха, кинжал или взрыв готовы были покарать ее за то, что она тратит свои чувства на такую грешницу, как я. Не настаивайте, я не стану бежать. Умирают всего один раз, и я умру здесь!

Когда она говорила это, ее слезы падали на лицо умирающего, продолжавшего смотреть на нее с такой страстью во взоре, которую не могла охладить даже сама смерть.

— Не оплакивайте меня, — произнес он слабым голосом, — позаботьтесь о собственной безопасности. Я умираю в своих доспехах, как подобает Дугласу, я умираю, оплакиваемый Марией Стюарт!

С этими словами он испустил последний вздох, не отводя взгляда от ее лица, и королева, чье нежное и мягкое сердце могло бы сделать ее счастливой в семейной жизни, если бы ее мужем оказался более достойный человек, чем Дарнлей, продолжала плакать над умершим, пока ее не привел в чувство голос аббата, избравшего необычное средство увещания.

— Государыня, — начал он, — мы все здесь преданные приверженцы вашего величества, у нас также есть друзья и родные, которых нужно оплакивать; я оставляю в большой опасности брата, муж леди Флеминг, отец и брат леди Кэтрин — все они либо, как мы опасаемся, лежат мертвыми на том кровавом поле, либо захвачены в плен. Мы забываем об участи самых близких и самых любимых наших людей, чтобы служить нашей королеве, а она так занята своей скорбью, что не может уделить даже мысли нашим горестям.

— Я не заслужила вашего упрека, отец, — сказала королева, едва сдерживая слезы, — но я готова подчиниться. Куда нам идти? Что нам делать?

— Нам нужно бежать, и притом немедленно, — ответил аббат. — Куда? На это ответить нелегко. Но мы обсудим это дорогой. Поднимите королеву на седло — ив путь!

Они пустились в путь. Паж королевы задержался на минуту, чтобы приказать людям рыцаря Звенела проводить своего хозяина в замок Крукстон и передать ему, что Роланд отпускает его на свободу, не ставя никаких условий, кроме честного слова, данного рыцарем за себя и за своих спутников, что они сохранят в тайне от преследователей направление, в котором скрылась королева. Когда он повернул коня и собирался уехать, он увидел честную физиономию Адама Вудкока, уставившегося на него с таким изумлением, что в другое время это вызвало бы у пажа взрыв смеха. Вудкок оказался одним из тех солдат сэра Глендининга, которые на себе испытали силу ударов Роланда. Теперь сокольничий и паж узнали друг друга, так как Роланд поднял забрало, а честный йомен сбросил шишак с железным наконечником, чтобы лучше помочь своему хозяину. В этот лежавший на земле шишак Роланд не преминул бросить несколько золотых (плоды щедрот королевы), и, помахав Адаму рукой в знак того, что он узнал его, и в залог прочной дружбы, паж поскакал галопом, догоняя свиту королевы, чьи кони поднимали пыль далеко внизу по склону холма.

— Это не призрачные деньги, — сказал честный Адам, перебирая и взвешивая на ладони монеты. — И это уж наверняка был сам мейстер Роланд — та же щедрая душа и, клянусь пресвятой девой, — поежился сокольничий, — тот же здоровый кулак! Миледи будет рада услышать об этом, ибо она оплакивает его, как родного сына. Посмотреть только, каков щеголь! Впрочем, эти легковесные пареньки всегда взбираются наверх, как пена в пивной кружке. А наш брат, который потолще, так и остается в сокольничих.

С этими словами он отправился помочь товарищам, число которых увеличили новоприбывшие, препроводить своего хозяина в замок Крукстон.