Глава XXXV

Затея Роланда удалась на славу. Из серебра, полученного от королевы, было изготовлено несколько безделушек, работа над которыми не мешала его основному делу. Он расчетливо дарил эти вещички тем, кто проявлял особую любознательность по поводу мастерской и наковальни. Теперь и эти люди стали считать его занятия вполне невинными и даже полезными для окружающих. Всем было очевидно, что паж просто развлекается, выделывая из серебра безобидные сувениры. А между тем он тайком изготовил целую связку ключей, по форме и по весу до того похожих на ключи леди Лохливен, что при беглом взгляде трудно было отличить одну связку от другой. С помощью соли и воды ему удалось придать ключам темную, ржавую окраску, и тогда, гордый своим искусством, он наконец принес их королеве Марии в гостиную за час до вечернего колокола. Она осмотрела их с удовлетворением и в то же время с сомнением.

— Допустим, — сказала она, — что, подменив этой связкой подлинные орудия заточения, мы могли бы обмануть леди Лохливен, зрение которой не отличается особой остротой, но как это осуществить и кто из моей немногочисленной свиты сумеет с какими-либо шансами на успех проделать подобного рода tour de jongleur? Если бы нам удалось вовлечь ее в интересный спор… Но тот, который я обычно начинаю с ней, заставляет ее только поскорей схватить ключи, как будто говоря этим: вот что ставит меня выше всех ваших насмешек и упреков! А до любезного разговора с этой надменной еретичкой Мария Стюарт не унизится даже во имя свободы. Что же нам делать? Может быть, леди Флеминг испытает свое красноречие, описывая ей парижские головные уборы последней моды? Увы! Наша добрая хозяйка, насколько мне известно, не меняла фасона своей накидки со времен битвы при Пинки. Может быть, моя маленькая Кэтрин споет ей одну из своих удивительных песенок, которые до глубины души трогают меня и Роланда Грейма? Увы! Госпожа Маргарет Дуглас предпочитает этим песням гугенотский псалом Клемана Маро, исполняемый на мотив «Reveillez-vous, belle endormie». Друзья и советники, скажите, что же нам делать, ибо наша изобретательность полностью истощилась. Может быть, нашему защитнику и телохранителю Роланду Грейму следует мужественно напасть на старую леди и отобрать у нее ключи par voie du fait?

— О, с позволения вашего величества, — заметил Роланд, — я полагаю, что это можно будет сделать более осторожно; хотя, выполняя поручение моей государыни, я не побоялся бы…

— Целой толпы старух, — прервала его Кэтрин, — вооруженных прялками и веретенами; ему только не по душе копья и алебарды, которые набегут сюда, когда поднимется крик: «На помощь! За Дугласа! За Дугласа!»

— Тот, кто не боится злого языка красотки, тому уже никто не страшен, — заметил паж. — Но я почти уверен, ваше величество, что мне удастся подменить ключи леди Лохливен; я опасаюсь только часового, которого теперь поставили дежурить по ночам в том саду, через который лежит наш путь.

— В этом деле нам помогут друзья с того берега, — ответила королева.

— А ваше величество уверены в преданности и бдительности этих друзей?

— За их преданность я ручаюсь жизнью, да и за бдительность их также могла бы поручиться жизнью. Ты можешь тотчас же убедиться, мой верный Роланд, что они не уступают тебе в изобретательности и так же надежны, как и ты. Иди за мной в опочивальню, и ты, Кэтрин, пойдешь с нами — мне не следует там оставаться наедине с этим ловким пажом. Милая Флеминг, запри-ка дверь в гостиную и при малейшем шуме предупреди нас. Впрочем, постой, лучше ты, Кэтрин, оставайся у двери. У тебя и слух острей, да и смекалки побольше, чем у нее, — прибавила королева шепотом. — Моя добрая Флеминг, ты пойдешь с нами. Ее почтенное присутствие обеспечит наблюдение за Роландом не хуже, чем твое собственное, — прибавила она снова шепотом. — Так что, не терзайся ревностью, mignonne.

С этими словами королева, в сопровождении Роланда Грейма и леди Флеминг, вошла в опочивальню, небольшую комнату с окном, выходящим на озеро.

— Посмотри-ка в окно, Роланд, — сказала она, — видишь огоньки, которые зажглись и бледно мерцают в сумерках там, в селении Кинрос? Видишь вон тот огонек, отделившийся от других, вон там, несколько ближе к воде? Отсюда он не ярче маленького светлячка; и все же, мой добрый мальчик, этот огонек для Марии Стюарт дороже большой звезды, сверкающей в небесном своде. С помощью этого сигнала я узнаю, что много преданных сердец сплотилось ради моего освобождения. А лишенная этого сознания и надежды на свободу, которые он мне приносит, я бы давно уже покорилась судьбе и умерла от горя. Планы составлялись и отклонялись один за другим, но огонек все еще теплится, а пока она теплится, жива и моя надежда! О! Сколько раз по вечерам я изнывала от отчаяния из-за наших рушащихся замыслов и уже теряла веру, что увижу этот благословенный сигнал; как вдруг он снова загорался и, подобно огням святого Эльма в бурю, приносил надежду и утешение туда, где царили разочарование и отчаяние.

— Если я не ошибаюсь, — ответил Роланд, — свеча горит в окне у садовода Блинкхули?

— У тебя хорошее зрение, — ответила королева. — Там верные вассалы — да снизойдет на них божье благословение! — держат совет о моем освобождении. Голос бедной узницы замер бы в этих синих водах, так и не дойдя до мужей совета, и все-таки я могу поддерживать с ними связь. Я раскрою тебе этот секрет. Я как раз собиралась спросить своих друзей, близок ли срок великой попытки. Поставь лампу на окно, Флеминг.

Фрейлина повиновалась, а затем убрала лампу. Как только она это сделала, исчез огонь и в домике Блинкхули.

— Теперь считайте, — приказала королева Мария, — ибо мое сердце бьется так сильно, что я не могу считать сама.

Леди Флеминг, не торопясь, начала считать: один, два, три, и когда она дошла до десяти, снова показался бледный мерцающий свет на том берегу.

— Хвала пресвятой деве! — воскликнула королева. — Еще две ночи тому назад света не было так долго, что я успела сосчитать до тридцати. Час освобождения близок. Да благословит бог тех, которые с такой преданностью трудятся над этим, — увы! — сами подвергаясь смертельной опасности; да благословит он также и вас, дети мои! Пойдем, нам нужно вернуться в гостиную. Наше отсутствие может возбудить подозрение у тех, кто придет накрывать стол для ужина.

Они возвратились в гостиную, и вечер прошел, как обычно.

Зато совершенно необычайное событие произошло на следующий день. В то время как леди Дуглас из Лохливена выполняла свои ежедневные обязанности гостьи и стольника за обеденным столом королевы, ей доложили, что прибыл вооруженный гонец от ее сына, не имеющий при себе ни письма, ни какого-либо пароля, за исключением устного сообщения.

— Передал ли он вам его? — спросила леди.

— Он бережет его, по-моему, для слуха вашей милости, — ответил Рэндл.

— Это он делает правильно, — одобрила леди Лохливен. — Прикажи ему подождать в зале… Впрочем, нет… С вашего разрешения, миледи, — обратилась она к королеве, — пусть его приведут сюда.

— Если вам нравится принимать своих слуг в моем присутствии, — сказала королева, — у меня нег иного выбора…

— Извинением пусть послужит моя старость, миледи, — ответила леди Лохливен. — Жизнь, которую мне здесь приходится вести, плохо совместима с годами, которые обременяют меня и побуждают нарушить этикет.

— Моя добрая леди, — ответила королева, — мне бы хотелось, чтоб в этом замке нашлось еще что-нибудь столь же зыбкое, как этикет; к сожалению, замки и засовы здесь устроены много прочней.

При этих словах в комнату вошел человек, о котором говорил Рэндл, и Роланд сразу узнал в нем аббата Амвросия.

— Как тебя зовут, любезный? — спросила леди Лохливен.

— Эдуард Глендининг, — ответил аббат, отвесив ей положенный поклон.

— Ты из рода рыцаря Эвенела? — спросила леди Лохливен.

— Да, сударыня, я его близкий родственник, — ответил мнимый латник.

— Что ж, в этом нет ничего удивительного, — заметила леди Лохливен. — Рыцарь этот скромного происхождения и только собственными подвигами возвысился до нынешнего славного сана. Тем не менее он, бесспорно, надежен и достоин уважения. Я рада видеть его родственника. Ты придерживаешься, конечно, истинной веры?

— В этом можете не сомневаться, сударыня, — отвечал переодетый священник.

— У тебя есть пароль сэра Уильяма Дугласа? — спросила леди.

— Есть, миледи, — ответил он, — но этот пароль я могу сказать вам только с глазу на глаз.

— Ты прав, — сказала леди Лохливен, отходя с ним в нишу окна, — ну, каков же этот пароль?

— Это слова старого барда, — ответил аббат.

— Повтори их, — потребовала леди, и он продекламировал ей шепотом строки из старинной поэмы «Сова».

— О Дуглас! Дуглас! Нежный и верный.

— Верный сэр Джон Холенд! — воскликнула леди Дуглас, воодушевленная словами поэта. — Никогда более доброжелательная душа не вдохновлялась поэтическим даром, а имя Дугласов постоянно звучало на струнах твоей лиры! Мы зачисляем вас к нам на службу, Глендининг. Только ты, Рэндл, присмотри, чтобы ему поручали пока одни лишь внешние посты; в дальнейшем мы разузнаем о нем более подробно от нашего сына. Ты не боишься ночного воздуха, Глендининг?

— Служа той, перед которой я стою сейчас, я ничего не боюсь, — отвечал переодетый аббат.

— В таком случае наша стража пополнилась еще одним надежным воином, — сказала старая леди. — Иди на кухню и дай им понять, что они должны относиться к тебе с уважением.

Когда леди Лохливен удалилась, королева сказала Роланду Грейму, который теперь почти все время находился при ней:

— Я следила за выражением лица этого незнакомца; не знаю, откуда родилось мое убеждение, но я совершенно уверена, что он наш друг.

— Проницательность вашего величества не обманула вас, — ответил паж; и он тут же сообщил королеве, что роль новоприбывшего воина играет сам аббат монастыря святой Марии.

Королева перекрестилась и подняла глаза к небу.

— Такая грешница, как я, — воскликнула она, — недостойна того, чтобы этот святой человек столь высокого духовного сана переодевался ради меня простым латником и рисковал быть повешенным, как лазутчик врага!

— Бог защитит своего слугу, государыня, — сказала Кэтрин Ситон. — Его участие ниспошлет благословение неба на все наше предприятие, если оно не благословенно само по себе.

— Что меня восхищает в моем духовном отце, — сказал Роланд, — это то непроницаемое выражение, с которым он смотрел на меня, ничем не выдав нашего знакомства. Мне казалось, что подобная вещь невозможна, с тех пор как я перестал верить, что Генри и Кэтрин — одно и то же лицо.

— А заметили вы, — спросила королева, — как умно достойный отец уклонялся от вопросов нашей леди Лохливен, говоря ей сущую правду, которую она все-таки понимала превратно?

Роланд подумал, что если правду говорят с целью ввести в заблуждение, она ничем не лучше лжи. Но теперь было не время обсуждать этот щекотливый вопрос.

— Нам надо следить за сигналом с того берега! — воскликнула Кэтрин. — Сердце подсказывает мне, что сегодня мы увидим в нашем эдемском саду два огня вместо одного. А тогда, Роланд, сыграйте мужественно вашу роль, и мы вскоре будем плясать на лугу, подобно ночным феям!

Предчувствия Кэтрин не обманули ее. Вечером действительно в домике зажглись две свечи вместо одной, и у пажа забилось сердце, когда он услышал, что новоприбывшему воину поручено охранять внешнюю стену замка. Он сообщил эту новость королеве, и она протянула ему свою руку, но когда Роланд, преклонив колено, с подобающим уважением поднес ее к губам, он почувствовал, что она влажна и холодна, как мрамор.

— Ради бога, государыня, не падайте сейчас духом, не поддавайтесь слабости!

— Призовите на помощь пресвятую деву, моя повелительница! — убеждала ее леди Флеминг. — Молитесь своему ангелу-хранителю.

— Призовите на помощь тени тех королей, от которых вы ведете свое происхождение! — воскликнул паж. — В такой час решимость монарха нужней, чем помощь сотни святых.

— О Роланд Грейм, — промолвила Мария Стюарт в глубоком унынии, — не покидайте меня! Многие изменили мне. Увы! Я сама не всегда оставалась верна себе! Мое предчувствие говорит мне, что я умру в заточении и что эта смелая попытка всем нам будет стоить жизни. Еще во Франции предсказатель говорил, что я умру в тюрьме, и притом насильственной смертью. Теперь наступил этот час. Хоть бы господь застал меня подготовленной к нему!

— Ваше величество, — воскликнула Кэтрин Ситон, — вспомните, что вы королева! Лучше всем нам погибнуть в этой отважной попытке добыть свободу, чем оставаться здесь и быть отравленными, как травят вредных насекомых в щелях старых домов!

— Ты права, Кэтрин, — сказала королева, — и Мария Стюарт поступит так, как она поступала всегда. Но увы! Твоя юная и жизнерадостная натура плохо понимает причины, разбившие мне сердце. Простите меня, дети мои, и давайте расстанемся на время. Мне нужно подготовиться душой и телом к этой опасной попытке.

Они разошлись по разным комнатам, пока их снова не собрал вместе вечерний колокол. Королева была серьезна, но полна силы и решимости, леди Флеминг с искусством опытной придворной дамы скрывала свой внутренний страх; глаза Кэтрин пылали огнем, в них как бы отражалась вся смелость задуманного плана, а легкая усмешка на ее прекрасных устах, казалось, выражала презрение к любой опасности и любым последствиям провала; Роланд, который чувствовал, что все зависит от его энергии и ловкости, призвал на помощь всю свою отвагу, и если ему казалось временами, что присутствие духа изменяет ему, он бросал взгляд на Кэтрин, которая, по его мнению, никогда еще не была столь прекрасна.

«Я могу потерпеть поражение, — думал он, — но когда в будущем меня ждет такая награда, им придется призвать на помощь самого дьявола, чтобы одолеть меня».

В столь решительном настроении он вел себя, как борзая, бегущая по следу; его руки, сердце, глаза — все было напряжено, он только и ждал случая осуществить свой план.

Согласно обычному церемониалу, ключи были сданы леди Лохливен. Она стояла спиной к окошку, которое, подобно окну в опочивальне королевы, выходило в сторону селения Кинрос и небольшой кладбищенской церкви, расположенной неподалеку от селения, ближе к озеру, чем к широко раскинувшимся домикам Кинроса. Стоя спиной к окну и, следовательно, лицом к столу, на который она положила ключи, когда пробовала расставленную на столе еду, лед» Лохливен была сегодня насторожена более обычного — так но крайней мере показалось ее пленникам — и не спускала глаз с тяжелой кучки металла, орудия их заточения. Когда она покончила со своими обязанностями стольника королевы и уже собиралась взять ключи, стоявший рядом паж, который передавал ей блюда для пробы, посмотрел в окно и удивился вслух тому, что на кладбище в склепе горят погребальные свечи. Леди Лохливен, хотя и незначительно, но все же была подвержена суевериям своего времени. Судьба ее сыновей способствовала ее вере в приметы, а погребальные свечи в фамильном склепе предвещали, как считалось тогда, чью-то смерть. Она быстро обернулась к окну и, увидев отдаленное мерцание, забыла на один момент о своих обязанностях; и как раз в этот момент погибли все плоды ее предшествующей бдительности. Паж вынул из-под плаща фальшивые ключи и с удивительной ловкостью подменил ими настоящие. Однако, как ни искусно он действовал, ему не удалось предотвратить легкий звон, который раздался, когда он поднял связку ключей со стола.

— Кто трогает ключи? — быстро спросила леди Лохливен, и так как паж ответил, что он нечаянно задел их полой своего плаща, она обернулась, взяла фальшивую связку, лежавшую теперь на столе вместо настоящей, и снова обернулась к окну, наблюдая за свечами, которые Роланд назвал погребальными.

— По-моему, эти огни светятся не на кладбище, — сказала она после некоторого размышления, — а в домике садовода Блинкхули. Никак не пойму, что это в последнее время напало на старика. Он постоянно жжет свечу до поздней ночи. А я-то считала его таким трудолюбивым и скромным. Если он спутался с бездельниками и ночными бродягами, придется выселить его из наших владений.

— Быть может, он плетет свои корзины, — вмешался паж, желая усыпить ее подозрения.

— Или сети, не правда ли? — спросила леди Лохливен.

— Конечно, миледи, — продолжал паж, — для форели и лосося.

— Или для дураков и мошенников, — последовал ответ. — Впрочем, мы завтра разберемся в этом. Желаю вашему величеству и всему обществу спокойной ночи. А ты, Рэндл, иди за мной.

И Рэндл, который, передав связку с ключами, остался ждать свою госпожу в передней, пошел проводить леди Лохливен, как он это обычно делал, когда она возвращалась из покоев королевы.

— Завтра? — повторил ее последние слова паж, радостно потирая руки. — Глупые дожидаются завтрашнего дня, а мудрые действуют сегодня. Нельзя ли попросить вас, моя милостивая госпожа, удалиться отсюда на полчаса, пока все в замке улягутся спать? Мне еще нужно пойти смазать маслом это благословенное орудие нашего освобождения. Были бы отвага и настойчивость, тогда все будет хорошо, если, конечно, наши друзья на том берегу не позабудут прислать лодку, о которой мы с вами говорили.

— Об этом не беспокойтесь, — ответила Кэтрин. — Они надежны, как сталь, только бы у нашей дорогой госпожи не иссякла ее благородная и царственная отвага.

— Не сомневайся во мне, Кэтрин, — ответила королева. — Я лишь на время утратила присутствие духа, но тут же вспомнила об удали моих прежних, более веселых дней, когда мне приходилось сопровождать своих вооруженных вельмож и когда я желала сама стать мужчиной, чтобы наслаждаться жизнью в открытом поле с мечом и щитом, в колете и шлеме!

— Даже жаворонок не живет столь беззаботно и не поет столь звонких песен, как весельчак воин, — ответила Кэтрин. — Ваше величество вскоре окажетесь среди них, и присутствие их законной повелительницы удесятерит в час тяжкого испытания силы вашей армии. Однако у меня еще уйма всяческих дел.

— У нас не так уж много времени, — напомнила королева Мария. — Одна из двух свечей в домике погасла. Это означает, что лодка уже в пути.

— Они будут грести очень медленно, — заметил паж, — а в неглубоких местах они предпочтут отталкиваться шестом, во избежание шума. Возьмемся-ка и мы за дело. Я попробую снестись с нашим добрым аббатом.

В полуночный час, когда все было тихо в замке, паж вставил ключ в замочную скважину двери, которая вела в сад и находилась у самой лестницы в покои королевы.

— Ну теперь, милый ключик, повернись-ка помягче и не скрипи, если только смазка способна справиться с ржавчиной, — уговаривал паж, и принятые им предосторожности оказались настолько действенными, что ключ и в самом деле повернулся, почти не произведя шума. Роланд Грейм не решился переступить порог калитки и только спросил переодетого аббата, готова ли лодка.

— Вот уже полчаса, — ответил последний, — как она причалила и стоит в тени крепостного вала, так близко у берега, что ее не видно часовым; однако боюсь, что, когда она станет отплывать, вряд ли удастся обмануть их бдительность.

— Темнота и умение действовать бесшумно помогут нам уйти незамеченными, — возразил паж. — В башне несет стражу Хилдебранд — осовелый мужлан, который стремится облегчить себе ночное дежурство кувшином пива; бьюсь об заклад, что он и сейчас уже спит.

— Тогда проводи королеву, — сказал аббат, — а я позову Генри Ситона помочь дамам сесть в лодку.

На цыпочках, неслышными шагами и затаив дыхание, вздрагивая даже от шуршания их собственной одежды, прекрасные узницы одна за другой сошли по лестнице, предводительствуемые Роландом Греймом; у двери в сад их встретили Генри Ситон и священник. Генри, по-видимому, сразу же решил взять на себя все руководство операцией.

— Ваше преосвященство, — сказал он, — подайте руку моей сестре, я сам поведу королеву, а этому юноше выпадет честь сопровождать леди Флеминг.

Тут не было времени обсуждать порядок шествия, хотя Роланд Грейм вряд ли выбрал бы именно этот вариант. Кэтрин Ситон, которая прекрасно знала все дорожки сада, умчалась вперед, подобно сильфиде, скорее помогая аббату, чем получая от него помощь. У королевы ее врожденное присутствие духа победила женскую робость и тысячи мучительных размышлений; она твердой поступью шла вперед в сопровождении Генри Ситона. Между тем леди Флеминг, боязливая и беспомощная, сильно мешала идти Роланду Грейму, который замыкал шествие и нес в другой руке сверток необходимых вещей, принадлежащих королеве. Ворота, ведущие из сада на берег, поддались одному из ключей Роланда Грейма, хотя ему пришлось при этом предварительно испробовать несколько других; это был момент, полный напряженного страха и ожидания. Затем двух дам отвели, а одну отнесли на берег озера, где их ждала лодка с шестью гребцами, которые лежали на дне ее, скрываясь от глаз сторожей. Генри Ситон посадил королеву на корму, аббат пытался помочь Кэтрин, но, прежде чем он успел это сделать, она уже сидела рядом с Марией Стюарт. Роланд Грейм собрался было перенести леди Флеминг через борт лодки, когда внезапная мысль осенила его, и с восклицанием:

— Совсем забыл! Подождете секунду! — Он снова опустил на берег беспомощную фрейлину королевы, бросил в лодку сверток с вещами и, не производя шума, с быстротой молнии бросился обратно в сад.

— Клянусь небом, он в конце концов все-таки изменил нам! — воскликнул Ситон. — Я всегда опасался этого.

— Он так же надежен, как само небо, — возразила Кэтрин, — я ручаюсь за него.

— Молчи ты, кокетка, — рассердился ее брат, — хотя бы из стыда, если уж ты утратила страх. Ну-ка, в путь, ребята, и гребите что есть сил, дело идет о жизни и смерти!

— Помогите, не оставляйте меня! — взывала покинутая леди Флеминг громче, чем этого требовала осторожность.

— В путь! В путь! — кричал Генри Ситон. — Пусть все остаются, только бы спасти королеву!

— Неужели вы допустите это, государыня? — умоляюще воскликнула Кэтрин. — Неужели вы обречете на смерть вашего освободителя?

— Я этого не сделаю, — ответила королева. — Ситон, я приказываю вам ждать, чего бы это нам ни стоило.

— Простите, ваше величество, но этому приказу я не могу повиноваться, — ответил неподатливый юноша, и, поддерживая одной рукой леди Флеминг, он другой оттолкнулся от берега.

Гребцы прошли уже с десяток футов и развернули суденышко носом к селению, когда появился Роланд Грейм и прыгнул с берега прямо в лодку, опрокинув стоявшего на его пути Ситона. Юноша хотел было высказать свое возмущение, но сдержался и только остановил Грейма, который собирался направиться к корме:

— Для вас нет места около знатных дам! Отправляйтесь на нос и постарайтесь уменьшить дифферент лодки. Ну, теперь наконец в путь! Вперед! Гребите сильней, во имя бога и королевы!

Гребцы повиновались, и под сильными ударами весел лодка стала удаляться от берега.

— Почему вы не обернули весла? — спросил Роланд Грейм. — Всплески разбудят часового. Теперь гребите, ребята, сильней! Нам нужно выйти за пределы выстрелов. Потому что, если только старый Хилдебранд, сторож на башне, не нахлебался макового отвара, такой шум наверняка разбудит его.

— Это все из-за твоей задержки, — отвечал Ситон. — Я потом с тобой еще рассчитаюсь и за это и за многое другое.

Предсказание Роланда оправдалось настолько быстро, что у него не осталось времени для ответа. Часовой, которого не разбудил шепот, проснулся от всплесков весел. Сразу же раздался его оклик:

— Эй, лодка! Остановитесь, или я буду стрелять!

Так как они продолжали грести, он громко закричал:

— Измена! Измена!

Тут же он ударил в большой колокол замка и разрядил свой аркебуз вслед уходящей лодке. Дамы, в смятении от вспышки и грома выстрела, прижались друг к другу, как испуганные птицы, а мужчины торопили гребцов, стремясь во что бы то ни стало ускорить ход лодки. Было слышно, как несколько пуль скользнуло по поверхности озера невдалеке от их утлого суденышка, а по огням, метавшимся от одного окна к другому, можно было догадаться, что весь замок пришел в движение и что их бегство обнаружено,

— Быстрей! — снова вскричал Ситон. — Налягте на весла, пока я не подбодрил вас кинжалом! Они сейчас спустят лодку!

— Об этом я уже позаботился, — ответил Роланд. — Я закрыл вход и выход, когда возвратился в сад, и если только ворота, сработанные» из доброго дуба, и железные затворы могут удержать людей за каменной стеной, ни одна лодка не отчалит сегодня ночью от острова. А теперь я отказываюсь от своей должности привратника замка Лохливен и передаю эти ключи на сохранение Келпи.

Когда тяжелая связка ключей исчезла в озере, аббат, который до этого времени повторял свои молитвы, воскликнул:

— Да благословит тебя бог, сын мой! Ты своей предусмотрительностью посрамил нас всех!

— Я это знала, — сказала королева, переводя дыхание, после того как они оказались вне пределов досягаемости мушкетных выстрелов, — я была уверена в преданности, сообразительности и находчивости моего пажа. Я надеюсь, он станет другом моим не менее верным рыцарям Дугласу и Ситону, Но где же Дуглас?

— Здесь, вате величество, — ответил тихим и печальным голосом кормчий, который сидел рядом с ней и управлял ходом лодки.

— Боже! Так это вы прикрывали меня своей грудью, когда вокруг нас свистели пули? — спросила королева.

— Неужели вы могли подумать, что Дуглас упустит случай защитить королеву хотя бы ценой собственной жизни? — тихо промолвил кормчий.

Их разговор был прерван несколькими выстрелами из тех небольших пушек, которые артиллеристы называют фальконетами и которые в те времена использовались для обороны замков. Выстрелы были произведены наугад и не могли причинить вреда, но мощная вспышка и оглушительный гром, повторенный громогласным эхом в полуночной тиши Бенарти, испугал беглецов и заставил их замолчать. Прежде чем они опять обрели дар речи, лодка причалила к пристани или набережной, удаленной на значительное расстояние от сада. Они высадились, и пока аббат громко возносил благодарение небу, которое до сих пор благоприятствовало их замыслам, Дуглас считал себя с лихвой вознагражденным за участие в этом отчаянном предприятии тем, что именно он сопровождал королеву к домику садовода.

Мария Стюарт, даже в этот полный страха и напряжения момент, не забыла о Роланде Грейме, приказав Ситопу сопровождать леди Флеминг, в то время как Кэтрин сама, не дожидаясь приглашения, оперлась на руку пажа. Ситон, однако, тут же передал леди Флеминг аббату, сославшись на то, что ему нужно позаботиться о лошадях. Его люди сбросили плащи гребцов и поспешили вслед за ним.

В то время как готовили лошадей для дальнейшей поездки, Мария Стюарт отдыхала в домике Блинкхули; заметив забившегося в угол владельца сада, она велела ему подойти поближе. Он выполнил ее распоряжение с некоторым колебанием.

— Что же ты медлишь, брат мой, поздравить свою венценосную королеву и госпожу со свободой и вновь обретенным королевством? — спросил его аббат.

Услышав это, старик подошел к королеве и в учтивых выражениях выразил свою радость по поводу ее освобождения. Королева сердечно поблагодарила его и сказала под конец:

— Нам остается предложить вам пока небольшую награду за вашу преданность. Нам хорошо известно, что ваш дом служил прибежищем верным слугам, готовившим наше освобождение.

С этими словами она протянула ему кошелек с золотыми монетами, прибавив:

— С течением времени мы постараемся более щедро вознаградить вас за эти услуги.

— На колени, брат мой, — воскликнул аббат, — немедленно на колени, поблагодари ее величество за доброту!

— Добрый брат мой, еще не так давно ты подчинялся мне, и даже сейчас ты много моложе меня, — обиженно ответил садовод. — Позволь мне выразить мою признательность так, как я считаю нужным. До сих пор королевы склоняли передо мной колени, а мои колени, если говорить по чести, слишком стары и негибки, чтобы склонять их даже перед этой прекрасной дамой. Быть может, вашему величеству было приятно, когда ваши слуги заполнили мой дом настолько, что я уже не мог назвать его своим, что в усердном хождении туда и сюда они потоптали мои цветы и, заведя в сад коней, погубили все мои надежды на обильный урожай плодов, но я прошу у вашего величества только одной награды — избрать, себе резиденцию по возможности подальше от меня. Я уже старик, мне бы хотелось идти к могиле с легким сердцем, в мире, доброжелательстве, погруженным в спокойные труды.

— Я торжественно обещаю вам, добрый человек, — ответила королева, — что, насколько это будет зависеть от меня, я ни за что на свете не выберу для своей резиденции этот замок. Но возьмите, пожалуйста, деньги. Пусть они послужат вам возмещением за те опустошения, которые мы произвели в вашем саду.

— Я благодарен вам, ваше величество, но это ни в какой степени не послужит мне возмещением. Уничтожены труды целого года; можно ли их возместить тому, у кого не осталось, быть может, и одного года жизни"? Кроме того, говорят, что мне, в мои преклонные лета, придется покинуть это место и отправиться странствовать. А у меня ведь нет на свете ничего, кроме этих фруктовых деревьев и нескольких старых пергаментных свитков с ничего не стоящими чужими семейными тайнами. Что касается золота, то если бы я жаждал его, я бы остался пастырем аббатства святой Марии, и все-таки мне неясно, хорошо ли было бы мне тогда, ибо если аббат Бонифаций стал всего лишь бедным поселянином Блинкхули, то его преемник аббат Амвросий пережил еще худшее перевоплощение, превратившись в латника.

— Как! Неужели вы действительно аббат Бонифаций, о котором мне столько говорили? — воскликнула королева. — Тогда действительно мой долг велит мне склонить колени и просить у вас благословения, добрый отец!

— Не склоняйте передо мной колен, миледи! Благословение старика, который больше не является аббатом, и без того последует за вами через горы и долы. Но чу! я слышу топот ваших коней.

— До свидания, отец мой! — сказала королева. — Когда мы возвратимся в Холируд, мы не забудем тебя и твой разоренный сад.

— Забудьте то и другое, и да хранит вас господь, — отозвался бывший аббат.

Выходя из дома, они слышали, как старик все еще что-то бормотал про себя, торопливо запирая за ними дверь на щеколду и на замок.

— Месть Дугласов настигнет несчастного старца, — сказала королева. — Да поможет мне бог, я приношу гибель каждому, кто приближается ко мне.

— О нем уже позаботились, — ответил Ситон, — ему нельзя здесь оставаться. Его тайком переправят в более безопасное место. Но вашему величеству следовало бы уже быть в седле. На коней! На коней!

Группа Ситона и Дугласа выросла до десятка вооруженных людей, включая тех, кто присматривал за лошадьми. Королева, ее дамы и все, кто прибыл в лодке, тут же сели на коней и, оставив в стороне городок, проснувшийся от выстрелов из замка, последовали за Дугласом, указывавшим дорогу. Вскоре они выехали в открытое поле и помчались так быстро, как только могли, стараясь лишь не растягиваться и соблюдать принятый порядок движения.