Ча Трат с трудом приходила в себя после операции. Она помнила, что надолго теряла сознание, что в палату часто наведывались Главный психолог О'Мара и диагносты Торннастор и Конвей. Приставленная к ней сестра ДБЛФ отпускала язвительные замечания по поводу того, какое внимание больничное начальство уделяет Ча Трат и какое количество еды она должна таскать якобы больной соммарадванке, о новенькой практикантке-нидианке — этой косматой уродке, которую почему-то выбрал для ее палаты Креск-Сар. Но когда Ча Трат пыталась заговорить с сестрой о своем самочувствии, шерсть у той вставала дыбом, и соммарадванка понимала, что касалась запрещенной темы.

Но это ее и не огорчало: не то случайно, не то намеренно прописанные ей лекарства производили странный эффект — Ча Трат казалось, будто ее сознание превратилось в дирижабль, летящий к ней, но между тем совершенно свободный и лишенный каких бы то ни было будничных забот. Она решила, что состояние это удобное, но опасное.

Во время одного из последних визитов О'Мара сказал, что, какими бы принципами она ни руководствовалась, поступив так, как поступила, тем не менее она следовала чувству профессионального долга и теперь больше ничего делать не должна. Ее конечность, отнятую до самого торса, Конвей и Торннастор посредством тончайшей микрохирургической операции вернули на место, при этом конечность не потеряла ни функции, ни чувствительности. О'Мара говорил, что ей удивительно повезло и что она должна испытывать чувство вины и благодарить судьбу за спасение.

Ча Трат долго пришлось убеждать чародея в том, что она и сама пришла к такому же выводу. Она благодарна не только судьбе, но и диагностам Конвею и Торннастору — они вернули ей конечность. Единственное, что ее по-прежнему озадачивало, — это то, как странно все отреагировали на ее благородный и похвальный поступок.

После такого ее заявления О'Мара, похоже, расслабился и разразился долгим, изысканным заклинанием, затрагивающим темы настолько болезненные и личные, что Ча Трат не отважилась бы обсуждать их не только с чужаком, но и с другом-соммарадванином. Вероятно, лекарства помогли ей сдержать свою ярость и задуматься над высказываниями чародея.

Среди всего прочего Главный психолог утверждал, что совершенный ею поступок просто глупый. К концу посещения О'Мары она с ним почти согласилась. А потом совершенно неожиданно к Ча Трат стали пускать посетителей.

Первыми заглянули Тарзедт и практикант-худларианин. Кельгианка тут же рванулась к ней, стала рассматривать швы и выспрашивать о самочувствии. ФРОБ все это время молча стоял у входа. Ча Трат задумалась — не смущает ли того что-либо, и совсем позабыла, что в последнее время под действием лекарств частенько размышляет вслух.

— Ерунда, — отозвалась Тарзедт. — Не обращай ты внимания на эту громадину. Я пришла, а он у двери томится — уж и не знаю, сколько, он там проторчал. Боится, что от одного вида худларианина тебе худо станет. Знаешь, хоть они такие здоровяки, души у них добрые. Ну а О'Мара сказал Креск-Сару, что ты вряд ли теперь выкинешь что-нибудь эдакое… мелодраматическое. Он сказал, что у тебя и психика в норме, и эмоции в порядке. А если точно — слово в слово, — то он сказал, что ты обычная чокнутая, но случай не клинический. Таких, как ты, тут полно работает.

Кельгианка внезапно обернулась, глянула на ФРОБа и подозвала его:

— Да подойди ты поближе. Видишь же — она в постели, все перевязанная, транквилизаторами забитая — не покусает!

Худларианин подошел и смущенно проговорил:

— Мы, все-все, кто там был, желаем тебе всего самого хорошего. Больной Одиннадцать-тридцать два поправляется. Старшая сестра Сегрот тоже передала тебе добрые пожелания, хотя и более официальные. А твоя конечность обретет прежнюю подвижность?

— Не говори глупостей, — вмешалась Тарзедт. — С ней нянчатся два диагноста, и чтобы она еще посмела не выздороветь? — Обернувшись к Ча Трат, кельгианка добавила:

— Знаешь, с тобой в последнее время столько всего происходит, что я просто не поспеваю за слухами. Это правда, что в чалдерианской палате ты опозорила Главного психолога, обозвала его кем-то вроде колдуна и напомнила о его профессиональном долге? Такие слухи ходят, что прямо…

— Все было не так ужасно, — уточнила Ча Трат.

— Так оно всегда и бывает, — проворчала ДБЛФ, и шерсть ее поникла, выражая разочарование. — Ну а эта история с показательной операцией ФРОБа? Тут уж, голубушка, — что было, то было.

— Может быть, — осторожно вмешался худларианин, — об этом говорить не стоит?

— Это почему же? — возмутилась Тарзедт. — Все же говорят!

Ча Трат молча перевела взгляд с серебристой заостренной головки кельгианки, торчавшей по одну сторону ее кровати, к огромному телу худларианина, нависшему по другую сторону. Голова у нее соображала плоховато, поэтому ей пришлось сильно сосредоточиться, чтобы сказать то, что она хотела:

— Я бы предпочла поговорить о пропущенных мной лекциях. Там было что-нибудь важное и интересное? И еще — не могли бы вы попросить Креск-Сара дать мне пульт — тогда я могла бы смотреть передачи учебного канала. Скажите ему, что мне здесь положительно нечего делать, а мне хотелось бы как можно скорее вернуться к занятиям.

— Милая моя, — вздохнула кельгианка, — боюсь, ничего не выйдет. — И шерсть ее вздыбилась злобными иголочками.

Впервые за все время Ча Трат захотелось, чтобы ее кельгианская подружка была не такой уж неподкупно честной. Собственно, она ожидала услышать что-то в этом роде, но дурные новости Тарзедт могла бы сообщить ей более мягко.

— Наша чересчур прямолинейная подруга хотела сказать, — пояснил худларианин, — что мы пытались выяснить у Старшего врача Креск-Сара, каково твое истинное положение на сегодняшний день. Но он не дал нам четкого ответа. Он сказал, что ты провинилась, преступив не те законы, которые действуют в госпитале, а те, которые еще никто не умудрился написать. Он также сказал, что твоя судьба вот-вот решится. Видимо, скоро тебя навестит O'Mapa. А когда мы у Креск-Сара спросили, можно ли отнести тебе конспекты лекций, — извиняющимся тоном добавил худларианин, — он сказал, что нельзя.

Друзья ушли, а Ча Трат думала о том, что дурные вести и есть дурные вести, каким бы тоном их ни сообщали. Однако вскоре от мрачных мыслей ее отвлек оглушительно громкий голос, исходивший из прикроватного коммуникатора.

Это оказался больной АУГЛ-Сто шестнадцатый, говоривший с сестринского поста. Начал он с извинения — за то, что трудности физиологического и экологического плана не позволяют ему навестить Ча Трат лично. Потом сказал, как скучает по ней, добавил, что у землянского чародея О'Мары недостает обаяния и привлекательности, и выразил надежду, что она поправляется, не испытывая физических и эмоциональных страданий.

— У меня все хорошо, — соврала Ча Трат, решив, что нельзя нагружать больного проблемами медика, даже тогда, когда этот медик сам больной. — А как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, очень хорошо, — ответил чалдерианин, и несмотря на то, что голос АУГЛа доносился до нее через два коммуникатора, транслятор и толщу воды, Ча Трат услышала в нем небывалый энтузиазм. — O'Mapa говорит, что очень скоро я смогу выписаться и вернуться к родным, и еще мне можно будет переговорить с космической службой Чалдерскола о восстановлении на работе. Знаешь, я по чалдерианским понятиям еще довольно молод и чувствую себя очень, очень неплохо.

— Я так рада за тебя, Сто шестнадцатый. — Ча Трат намеренно не назвала чалдерианина по имени, поскольку их разговор могли слышать другие, не имевшие права знать имя АУГЛа. Сказала — и сама поразилась тому, как сильны ее чувства к этому странному существу.

— Я тут слыхал, как сестры болтали, — продолжал чалдерианин, — и, похоже, у тебя большие неприятности. Надеюсь, все образуется, а если нет, и тебе придется уйти из госпиталя… В общем, до Соммарадвы отсюда так далеко, и если тебе по пути захочется побывать на другой планете, знай: мой народ тебя с радостью примет. Ты сможешь прогостить у нас столько, сколько захочешь. Чалдерскол — высокоразвитая планета, и там не будет никаких проблем с жизнеобеспечением и синтезированием пищи для тебя. А планета такая красивая, — мечтательно добавил он, — намного красивее, чем чалдерианская палата…

Когда чалдерианин наконец прервал связь, Ча Трат откинулась на подушки. Она не расстроилась, не впала в отчаяние — она просто устала. Соммарадванка думала об океанической планете Чалдерскол. Еще до того, как пойти на практику в палату АУГЛ, она изучила в библиотеке материалы об этой планете, чтобы было о чем говорить с пациентами. Поэтому кое-что о Чалдерсколе знала. Мысль о том, чтобы пожить там, сильно разволновала Ча Трат. Она понимала, что ее, инопланетянку, которую Муромесгомон удостоил высокой чести — разрешил звать его по имени, на планете примут хорошо и позволят гостить там сколько угодно. Однако к этим приятным мыслям примешивались другие: ведь полет к Чалдерсколу означал ее уход из госпиталя.

Чтобы отвлечься от этих мыслей, Ча Трат стала гадать, как же удалось такому тихому и застенчивому чалдерианину уговорить злюку Гредличли пустить его на сестринский пост к коммуникатору? Может быть, он добился этого, снова пригрозив все там порушить? А может быть, что более вероятно, чалдерианину разрешил позвонить О'Мара или даже сам ему это предложил?

Эта мысль ей тоже не понравилась, однако не помешала уснуть. То ли заклинание чародея продолжало действовать, то ли к нему примешались лекарства — только Ча Трат крепко уснула.

В последующие дни ее навещали только сокурсники — когда поодиночке, когда группами, если позволяли размеры палаты. Дважды наведывался Креск-Сар, но он, как и все остальные, вообще не касался медицинских вопросов. А однажды пришли О'Мара и Конвей, а уж эти ни о чем, кроме медицины, разговаривать не желали.

— Доброе утро, Ча Трат, как вы себя чувствуете? — начал диагност. Такого начала она и ожидала.

— Очень хорошо, спасибо, — ответила соммарадванка, как и должна была ответить.

Затем ее подвергли скрупулезному осмотру.

— Вы, вероятно, уже поняли, что на самом деле в осмотре особой необходимости не было, — сказал Конвей, накрывая ее простыней, — да и в лечении, по большому счету, тоже. Но мне впервые представилась возможность поближе познакомиться с физиологической классификацией ДЦНФ, а не только со строением одной конечности. Благодарю вас, это было очень интересно и полезно.

Ну а теперь, — продолжал диагност, — когда вы совсем поправились, — тут он искоса быстро взглянул на O'Mapy, — вам потребуется только курс восстановительных упражнений. А что же нам с вами делать дальше?

Ча Трат подозревала, что вопрос риторический, но ей мучительно захотелось ответить на него. Она взволнованно проговорила:

— Были ошибки, недопонимание. Но это не повторится вновь. Я хотела бы остаться в госпитале и продолжить обучение.

— Нет! — резко сказал Конвей. И продолжил более сдержанно:

— Вы хорошей хирург, Ча Трат, а потенциально — просто замечательный. Потерять вас — значит погубить большой талант. Однако держать вас в штате… с вашими понятиями о медицинской этике… это невозможно. Теперь в госпитале не осталось палаты, которая приняла бы вас на практику. Сегрот взяла вас только потому, что за вас хлопотали мы с О'Марой.

Я стараюсь делать так, чтобы мои показательные операции были как можно более интересными для практикантов, — добавил Конвей, — но всему есть пределы, черт подери!

Но пока ни тот, ни другой не произнесли слов, в которых содержалось бы четкое указание покинуть госпиталь, и Ча Трат поспешила сказать:

— Ну а если все-таки что-нибудь сделать такое, что гарантировало бы мое примерное поведение? В одной из первых прослушанных мной лекций рассказывалось о мнемонической системе изучения физиологии других видов, которая фактически заключается в том, что реципиент приобретает сознание представителя иного вида. Вот если бы мне дали такую запись, на которой был бы изложен более приемлемый, с вашей точки зрения, кодекс профессиональной этики. Уверена, я бы перестала доставлять вам неприятности.

Она взволнованно ждала ответа, но земляне, не обращая на нее внимания, уставились друг на дружку.

Ча Трат уже знала о том, что такой госпиталь просто не смог бы существовать без мнемограмм. Ни один мозг, независимо от того, к какому виду принадлежал его хозяин, не в состоянии был вместить колоссального объема знаний по физиологии, необходимых для лечения больных. А вот мнемограммы представляли собой полный набор сведений по физиологии каждого больного. Они являлись всего лишь записью мозговых волн какого-нибудь величайшего медицинского ума, относящегося к той же расе, что и пациент.

Существу, получающему мнемограмму, приходилось принять в свое сознание — чужое, принадлежащее совершенно незнакомой личности. С субъективной точки зрения все выглядело именно так: реципиент начинал ощущать все пережитое, все воспоминания, все особенности личности того существа, чья психика лежала в основе мнемограммы. Мнемограммы невозможно было отредактировать. И ту степень замешательства, эмоциональной дезориентации и смещения личности, которые возникали у реципиента, адекватно не могли описать даже пережившие это самолично диагносты и Старшие врачи.

Диагносты, как знала Ча Трат, являлись высшими медицинскими правителями госпиталя, и их мозг в состоянии был удержать одновременно до десяти мнемограмм. Вот их-то мозгам и были поручены сложнейшая исследовательская работа по ксенологии и разработка лечения неведомых болезней у вновь открываемых форм жизни.

Однако Ча Трат вовсе не хотелось добровольно покориться наплыву чужеродных мыслей и влиянию извне. Она слышала — среди сотрудников ходили разговоры о том, что тот, кто сознательно решил стать диагностом, наверняка безумен. И она склонна была в это поверить. А ее мысль состояла в куда более прагматичном выходе из сложившейся ситуации.

— Если бы я сумела объединить свое сознание с сознанием землянина, кельгианина и даже нидианина, — настаивала она, — я бы тогда поняла, почему совершаемые мной поступки порой считаются ошибочными, и смогла бы научиться таких поступков не совершать. Тогда материал чуждых видов был бы использован исключительно ради руководства межличностным общением. Будучи практиканткой, я не стала бы использовать полученные знания по терапии и хирургии в палатах.

На диагноста вдруг напал кашель. Откашлявшись, он произнес:

— Благодарю вас, Ча Трат. Думаю, больные тоже остались бы вам благодарны. Но невозможно… О'Мара, это ваша область. Вы и отвечайте.

Главный психолог подошел к самой кровати и, глядя на Ча Трат сверху вниз, проговорил:

— Устав госпиталя не позволяет мне сделать то, о чем вы просите, да даже если бы мог, я бы не сделал этого. Хотя вы отличаетесь силой установок и упрямством, вы бы скоро обнаружили, как трудно управлять тем, кто поселится у вас в сознании. И это будет не чужеродная частица, стремящаяся взять верх над вашим сознанием, — нет. Донором мнемограммы практически всегда является ведущий специалист в области медицины — сильная личность, агрессивный тип характера, существо, привыкшее все делать по-своему, — и ощущение будет такое, что это существо управляет вами. Развивающийся в итоге чисто субъективный конфликт может привести к тому, что появятся боли, кожные высыпания и еще более неприятные органические нарушения. Основа у всех этих явлений, безусловно, психосоматическая, зато страдания — самые что ни есть подлинные. Высок риск необратимого поражения психики, поэтому практиканту не позволяется пользоваться мнемограммами до тех пор, пока он не научится понимать личностные особенности окружающих его существ.

А в вашем случае добавляется и еще одна причина, препятствующая этому, — медленно проговорил О'Мара. — Вы — существо женского пола.

«Соммарадванские предрассудки! — мысленно возмутилась Ча Трат. — Даже здесь, в Главном Госпитале Сектора!» — И произнесла звук, который бы у нее на родине означал незамедлительно прекратить разговор, причем желание выраженное в довольно-таки грубой форме. К счастью, этот звук трансляторы землян не перевели.

— Вывод, только что сделанный вами, неверен, — заметил О'Мара. — Дело исключительно в том, что женские особи двуполых видов, известных нам на сегодняшний день, сталкивались при получении мнемограмм с определенными особенностями, если не сказать — аномалиями психики. Одна из этих особенностей — глубоко укоренившаяся и имеющая под собой сексуальную подоплеку привередливость и даже неприязнь ко всему, что вторгается в сознание. Единственным исключением являются те случаи, когда особи вступают в брак. Тогда у представителей многих видов происходят процессы физического и ментального соединения, и чувства обладания друг другом обретают равновесие. Однако я с трудом представляю себе, как вы сможете влюбиться в отпечаток чужого сознания.

— В таком случае скажите, — спросила Ча Трат, удовлетворенная и заинтригованная объяснением, — а мужским особям дают женские мнемограммы? И нельзя ли мне получить женскую мнемограмму?

— Зарегистрирован лишь один подобный случай, — начал было О'Мара, но его прервал Конвей.

— Давайте не будем об этом, — сказал он торопливо и густо покраснел. — Простите, Ча Трат, но мнемограмму вы не получите ни сейчас, ни вообще когда-либо. О'Мара объяснил вам почему. Точно так же, как объяснил то, почему вы сюда попали. Я понимаю, что контакты с Соммарадвой сейчас находятся в весьма деликатной стадии и могут ухудшиться, если мы вас уволим. Не лучше ли будет для всех нас, если мы договоримся между собой, и вы уволитесь по собственному желанию?

Ча Трат молчала, глядя на конечность, о возвращении которой не думала и мечтать, и пыталась подобрать верные слова. Немного погодя она сказала:

— Вы ничем мне не обязаны за исцеление правителя корабля Чанга. Я уже объясняла во время нашей первой встречи с Главным психологом, что отсрочка в оказании ему помощи была связана с моим нежеланием потерять конечность. Если бы в результате принятого мной решения больной потерял бы конечность, ее потеряла бы и я. Как хирург, целитель воинов, я не могу уйти от добровольно принятой на себя ответственности.

А теперь, — продолжала она, — если я покину госпиталь так, как предлагаете вы, о моем собственном желании и речи быть не может. Я не могу ни сделать, ни оставить недоделанным то, что по моим понятиям ошибочно.

Диагност тоже уставился на ее восстановленную конечность.

— Я вам верю, — сказал он.

О'Мара медленно выдохнул и развернулся к двери. Не глядя на Ча Трат, он проговорил:

— Мне ужасно жаль, что во время нашей первой беседы я так легкомысленно отнесся к вашим словам о потере конечности. Пойми я вас правильно, мы смогли бы избежать многих неприятностей. Я уже успел остыть после того, что произошло с АУГЛ-Сто шестнадцатым, чего сам от себя не ожидал, а тут эта кровавая драма на показательной операции ФРОБа. Нет, это уже слишком. Остаток вашего пребывания здесь будет малоприятным, поскольку, невзирая на полученные от меня и Конвея ранее положительные рекомендации, теперь уж вас точно никто не подпустит к больным даже на пушечный выстрел.

Давайте смотреть правде в глаза, Ча Трат, — добавил он, обернувшись у двери, — вы попали в немилость.

Они вышли в коридор и с кем-то там разговорились, но транслятор не улавливал слов. Потом дверь открылась и вошел третий землянин. На нем была зеленая форма Корпуса Мониторов, и лицо его показалось Ча Трат знакомым.

Он весело сказал:

— Я там дежурил за дверью на всякий случай — вдруг им бы не удалось уговорить вас сматываться, а О'Мара вообще-то так и думал, что не удастся. А я, если вы забыли, — Тимминс. Нам с вами предстоит долгий разговор. А чтоб вам лишнего не спрашивать, скажу сразу: «немилость» — это эксплуатационное отделение.