Глава 5
Большая операция
Владельцы инструментов найдены, а точнее — владелец. Один, но зато какой!! Существо-ковёр размером с субконтинент. Ну и как с ним наладить контакт? Дело усложняется тем, что в результате вражды с колесниками часть существа заражена радиактивными отходами, и нуждается в срочной операции. Сотрудники Госпиталя принимают вызов. И вот медицинская операция приобретает невиданный размах. Пробы анализов больше напоминают глубинные бурения, пересадка «лейкоцитов» — массовый киднеппинг, хирургические надрезы производятся лазерами боевых кораблей. И всё это при активном сопротивлении пациента. Да, нелёгкая это работа…
Ну и отвечать за всё это будет, конечно, доктор Конвей.
На таинственной и прекрасной планете было только тридцать семь нуждающихся в лечении пациентов. Они сильно отличались по размерам и степени запущенности болезни. Естественно, что лечение следовало начинать с того, кто чувствовал себя хуже всех, хотя он и был самым крупным из них — настолько крупным, что на суборбитальной скорости шесть с лишним тысяч миль в час уходило больше девяти минут, чтобы добраться от одного его бока до другого.
— Это большая проблема, — серьезно сказал Конвей, — и даже с высоты она не выглядит меньше. Не становится она меньше и из-за недостатка квалифицированной помощи.
Голос патолога Мэрчисон, которая находилась вместе с Конвеем в крохотном наблюдательном блистере [куполообразный выступ из прозрачного материала в корпусе летательных аппаратов] разведкорабля, звучал холодно:
— Я изучала все материалы по Драмбо задолго до прибытия сюда и вот уже в течение двух месяцев моего пребывания на планете, — как бы защищаясь ответила она, — но я согласна, что, только увидев существо целиком собственными глазами, действительно начинаешь осознавать его масштабы. Что же касается недостатка помощи, вы должны понимать, доктор, мы не можем лишить Госпиталь всего персонала и оборудования, даже если ваш пациент достигает размеров субконтинента, — существуют тысячи более мелких и гораздо легче излечимых пациентов не менее нуждающихся в ней.
А если ты имеешь в виду меня, именно мое пребывание на этой планете, — добавила она сердито, — то я прилетела сразу же, как только мой шеф решил, что я действительно тебе нужна в качестве патолога.
— В течение шести месяцев я твердил Торннастору, что мне здесь нужен лучший патолог, — мягко сказал Конвей. Мэрчисон была прекрасна в гневе, но еще лучше она выглядела в хорошем настроении. — Я думал, что в Госпитале все знают, зачем ты мне нужна на самом деле, и это одна из причин, почему ты находишься в этом тесном блистере, разглядывая ландшафт, который мы оба видели на пленке не один раз, и споришь в то время, когда можно получить удовольствие от внеслужебных отношений…
— Говорит пилот, — раздался из динамика дребезжащий голос. — Мы сейчас идем по нисходящей траектории и теряем высоту, приземлимся в пяти милях от терминатора. Реакцию светочувствительных растений на восход стоит посмотреть.
— Спасибо, — поблагодарил Конвей и обратился к Мэрчисон: — Вообще-то я не собирался все время глазеть в окно.
— Зато я собиралась, — ответила она, уперев сжатый кулак в его челюсть. — На тебя я могу насмотреться в любое время.
Неожиданно она указала вниз рукой и воскликнула:
— Смотри, кто-то рисует на твоем пациенте желтые треугольники!
Конвей рассмеялся.
— Я забыл, что ты пока не в курсе наших проблем по контакту.
Большинство приповерхностных растений сверхчувствительны, и некоторые считают, что они служат существу чем-то вроде глаз. Мы направляем с орбиты яркий луч на темные или сумеречные районы и, быстро перемещая его на поверхности, рисуем геометрические и другие фигуры. Что-то вроде видеографики на дисплее. Правда, ответной реакции до сих пор мы не замечали.
Вероятно, существо не может ответить, даже если бы и захотело, так как глаза — это сенсорный орган, а не передатчик. В конце концов, мы тоже не умеем разговаривать глазами.
— Говори от первого лица, — поправила она.
— Серьезно, — продолжал Конвей, — я начинаю задумываться, а что, если гигантское создание само по себе высокоразумно?..
Вскоре после этого они опустились на поверхность и осторожно ступили на пружинистую «землю». С каждым шагом они приминали по несколько глазных растений. От мысли, что у пациента были миллионы таких «глаз», не становилось легче, и они переживали, что невольно причиняют ему вред.
Когда они отошли от корабля ярдов на пятьдесят, она спросила:
— Если эти растения действительно являются глазами, а это естественное предположение, поскольку они чувствительны к свету, то почему их так много в районах, где опасность угрожает очень редко? Периферийное зрение для слежения за околоротовыми районами было бы гораздо более полезным.
Конвей кивнул. Они осторожно опустились на землю между растениями, их длинные тени наполнились желтизной плотно свернувшихся листьев. Он отметил, что их следы, протянувшиеся от входного люка корабля, тоже ярко-желтого цвета, и провел руками над растениями, частично их затеняя.
Листья, находившиеся в полутени или хотя бы чуть-чуть поврежденные, реагировали точно так же, как и полностью лишенные света. Они туго сворачивались, демонстрируя свою обратную ярко-желтую сторону.
— Корни очень тонкие и уходят в бесконечность, — сказал Конвей, бережно разгребая мнимую землю пальцами, чтобы показать белесые корешки, которые, прежде чем исчезнуть из виду, сужались до толщины струны. — Даже при помощи шахтного оборудования и во время исследований с землеройками нам так и не удалось отыскать их конец. Ты узнала что-нибудь новое от тех, кто работает внутри?
Он присыпал обнаженный корень, продолжая слегка прижимать ладони к рыхлой почве.
— Не слишком много, — ответила она, наблюдая за Конвеем. — Точно так же, как свет и темнота заставляют листья сворачиваться и разворачиваться, внутри этих растений под воздействием освещения возникают электрохимические изменения в их жизненных соках. В них содержится так много минеральных солей, что они являются очень хорошим проводником.
Возникающие в результате этих изменений электрические импульсы очень быстро проходят от растения до окончания корня. Эр, милый, что ты там делаешь, щупаешь его пульс?
Конвей молча покачал головой, и она продолжила:
— Глазные растения равномерно распределены по всей поверхности пациента, включая те районы, где находятся густые заросли растений, обновляющих воздух и уничтожающих отходы, так что раздражение, полученное в любом месте наружного покрова поверхности, очень быстро — а практически мгновенно — передается в центральную нервную систему через богатый минералами сок. Но что меня беспокоит, так это возможные причины, по которым существо вырастило себе глаз в несколько сот миль в поперечнике.
— Закрой глаза, — улыбаясь сказал Конвей. — Я буду до тебя дотрагиваться, а ты постарайся как можно точнее описать, в каком месте я это делаю.
— Ты слишком долго находился в компании мужчин и инопланетян… начала было она, но осеклась, и лицо ее приняло задумчивый вид.
Конвей начал с того, что легко прикоснулся к ее лицу, затем дотронулся тремя пальцами до верхней части плеча и продолжил в том же духе.
— Левая щека, примерно в дюйме от уголка рта, — комментировала она. Теперь ты положил руку на мое плечо. Кажется, ты нарисовал Х на бицепсе левой руки. А теперь ты прикоснулся пальцем, двумя… может быть, тремя к моей шее… там, где как раз кончаются волосы… Слушай, а тебе это нравится? Мне — да!
Конвей рассмеялся.
— Мне бы это понравилось, если бы только не мысль, что за нами наблюдает лейтенант Харрисон, и фонарь пилотской кабины уже запотел от его учащенного горячего дыхания. Ну, а если серьезно, то ты видишь, к чему я клоню, — глазные растения не имеют никакого отношения к зрению существа.
Это аналог нервных окончаний, реагирующих на давление, боль или температуру.
Она открыла глаза и кивнула.
— Хорошая теория, но ты почему-то ей не рад.
— Не рад, — грустно согласился Конвей, — и именно поэтому я хотел бы, чтобы ты не оставила от нее камня на камне. Понимаешь, весь успех этой операции зависит от того, сумеем ли мы вступить в контакт с теми, кто производит управляемый мыслью инструмент. До сих пор я предполагал, что эти существа будут сравнимы с нами по размерам, даже если их физиологическая классификация окажется совершенно чужой, и что у них обычный набор чувств — зрение, слух, вкус, обоняние и осязание. Я рассчитывал, что до них можно добраться по любому из туннелей. Но сегодня все свидетельствует в пользу существования единственной разумной формы жизни — гигантских образований, которые, насколько мы знаем, от природы глухи, немы и слепы. Проблема общения, даже ее простейшие аспекты, заключаются в том…
Он прервал свою речь, сосредоточив все внимание на все еще прижатой к поверхности ладони, затем скомандовал:
— Бегом к кораблю!
Теперь по пути обратно их уже меньше заботили растения, на которые они наступали. Когда за их спинами захлопнулся люк, из динамика пророкотал голос Харрисона:
— Мы ждем гостей?
— Да, но до их прихода есть еще несколько минут, — задыхаясь, ответил Конвей. — Сколько понадобится времени, чтобы отсюда улететь, и можем ли мы посмотреть на прибытие инструментов через что-то большее, чем вентиляционное отверстие?
— Для аварийного подъема требуется две минуты, — доложил пилот, — а если вы перейдете в кабину управления, то сможете использовать сканеры для обследования наружных повреждений.
— Доктор, но чем вы там занимались? — снова заговорил Харрисон, когда они забрались в пилотскую кабину. — Я хочу сказать, что, исходя из собственного опыта, передняя часть бицепса никогда не считалась эрогенной зоной.
Конвей не ответил, и пилот вопросительно посмотрел на Мэрчисон.
— Он проводил эксперимент, — спокойно объяснила она, — доказывающий, что я не могу видеть с помощью нервных окончаний в верхней части моей руки. А когда нас прервали, он как раз доказывал, что на задней стороне моей шеи нету глаз.
— Задай глупый вопрос и… — начал Харрисон.
— Вот они, — прервал его Конвей.
«Они» были тремя металлическими дисками, которые, казалось, мигали, то исчезая, то появляясь на том участке земли, куда падала длинная утренняя тень разведкорабля. Харрисон увеличил изображение на экранах сканеров, которые показали, что объекты вовсе не исчезают и не появляются, а ритмично превращаются то в крохотные металлические капли нескольких дюймов в поперечнике, то в циркулярные пилы, способные резать почву.
Считанные секунды диски полежали на боку среди затененных глазных растений, а затем неожиданно превратились в неглубокие опрокинутые чаши.
Изменение формы произошло настолько быстро, что они подскочили на несколько ярдов вверх и приземлились футах в двадцати от первоначального места. Процесс повторялся каждые несколько секунд, при этом один диск быстро запрыгал к дальнему концу тени, второй двигался зигзагообразно, определяя ее ширину, а третий направился прямиком к кораблю.
— Никогда раньше не видел, чтобы они вели себя подобным образом, сказал лейтенант.
— Мы вызвали у существа не сильный, но продолжительный зуд, — сказал Конвей, — и они пришли почесать это место. Мы можем остаться еще на несколько минут?
Харрисон кивнул, но предупредил:
— Только не забудьте, что после того, как вы передумаете, мы будем оставаться неподвижными еще две минуты.
Третий диск продолжал приближаться к кораблю пятиярдовыми прыжками.
Конвей никогда раньше не видел, чтобы инструменты демонстрировали такую мобильность и координацию, хотя и знал, что они способны принять любую форму, задуманную оператором, сложность и скорость изменения которой зависели исключительно от скорости и четкости мысли управляющего мозга.
— Доктор, тут вот лейтенант Харрисон кое-что подметил, — неожиданно сообщила Мэрчисон. — В ранних докладах говорится, что инструменты обычно подкапывали приземлившиеся корабли предположительно для того, чтобы так сказать, на досуге их можно было бы осмотреть поближе. В те времена они пытались подкопать тень объекта, используя для определения его размеров и местоположения глазные растения. Теперь же, используя вашу собственную аналогию, они, похоже, научились отличать место, где зудит, от предмета, который этот зуд вызывает.
По корпусу корабля раскатился громкий металлический звон, сигнализирующий о прибытии первого инструмента. Тут же два остальных развернулись и последовали за первым. Один за другим они высоко подпрыгнули в воздух — даже выше пилотской кабины — и обрушились на корабль. Сканеры показали, как они ударились, растеклись, словно тонкие металлические блины вокруг выступов корпуса, и, какое-то время повисев так, упали вниз. Через мгновение все трое стали биться и цепляться за корабль с разных сторон. Но вскоре прекратили липнуть к кораблю — теперь перед самым ударом у них вырастала острая игла, которая оставляла на обшивке глубокие блестящие царапины.
— Должно быть, они слепые, — возбужденно заявил Конвей. — Видимо, для существа инструменты служат дополнением к чувству осязания, используемым для уточнения информации, полученной от растений. Они чувствуют размер, форму и состав предмета.
— Прежде чем они обнаружили, что внутри корабля имеются мягкие предметы в нашем лице, — твердым тоном сказал Харрисон, — предлагаю осуществить тактическое отступление, то есть убраться отсюда к чертовой матери.
Конвей согласно кивнул.
Пока Харрисон наигрывал беззвучные мелодии на клавишах панели управления, он объяснил, что инструменты подчиняются человеческому разуму на расстоянии до двадцати футов, дальше ими начинали управлять их хозяева.
Он сказал Мэрчисон, чтобы как только диски окажутся в пределах этой досягаемости, она думала о тупых предметах — о чем угодно, что не имеет колющих и режущих частей…
— Нет, подожди! — воскликнул он, когда его осенила более удачная мысль. — Думай о широком и плоском, о чем-то вроде летающего крыла с вертикальным выступом для стабилизации и управления. Удерживай форму так, чтобы, планируя, они падали как можно дальше от корабля. Если повезет, им потребуется три или четыре прыжка, чтобы вернуться обратно.
Их первая попытка не увенчалась успехом, хотя предмет, который в конце концов ударил по обшивке, был слишком тупым и бесформенным, чтобы причинить серьезный вред кораблю. Но они изо всех сил сконцентрировались на следующем и придали ему вид треугольника толщиной в долю дюйма с широким плавником посередине. Мэрчисон удерживала общую форму, в то время как Конвей придумал вертикальные и горизонтальные стабилизаторы. Плод их фантазии исполнил «горку» прямо перед иллюминатором прямого обзора, отвернул от корабля и стал ровно планировать.
После пересечения границы влияния людей, слегка подныривая и рыская, он продолжил оказавшийся достаточно долгим полет, а затем, скосив небольшой участок растений, коснулся земли.
— Доктор, я готова вас расцеловать… — начала было Мэрчисон.
— Доктор, — сухо прервал ее Харрисон, — я знаю, что вы любите поиграть с девушками и авиамоделями, но через двадцать секунд старт.
Ремни!
— Он не менял форму до самого конца, — сказал Конвей, почему-то начиная беспокоиться. — Может быть, он у нас учился, вероятно — даже экспериментировал?
Он замолчал. Инструмент расплавился, превратился в опрокинутую чашку и подпрыгнул высоко в воздух. Начав падать вниз, он принял дельтовидную форму, по пути набирая скорость. Затем в нескольких футах от поверхности он выровнялся и понесся прямо к ним. Передние края его крыльев стали острыми, как бритва. Два его сотоварища тоже приняли форму дельтапланов и со свистом рассекали воздух с другой стороны корабля.
— Ремни!
Они попадали в противоперегрузочные кресла как раз в тот момент, когда три планирующих устройства ударили по обшивке. Случайно или намеренно они срубили две наружные видеокамеры. Та, что еще работала, показала глубокий трехфутовый надрез в тонкой обшивке с торчащим из него дельтапланом. Инструмент стал изменять форму, расширяя и продлевая пробоину. Возможно, оно было и к лучшему, что они не видели, чем заняты двое других.
Сквозь дыру в обшивке Конвей мог видеть ярко окрашенные трубопроводы и обрывки кабелей. Последний экран погас, и стартовая перегрузка глубоко вдавила его в кресло.
— Доктор, проверьте кормовой отсек на предмет безбилетников, — хрипло попросил Харрисон, когда начальное ускорение стало уменьшаться. — Если кого-нибудь найдете, придумайте для них безопасную форму — что-нибудь такое, что не будет грызть электропроводку. Быстрее!
Конвей не мог оценить всю степень причиненных повреждений, он только видел, что на панели мигает необычно много красных лампочек. Напряженные пальцы пилота мягко касались клавиш, кнопок и тумблеров, и казалось, что хриплый голос принадлежит совершенно другому человеку.
— Кормовая видеокамера, — ободряюще сообщил Конвей, — показывает, что все три устройства гонятся за нашей тенью.
На какое-то время воцарилась тишина, нарушаемая лишь нестройным свистом воздуха в пробитой обшивке и неубранных опорах сканеров.
Поверхность под ними, покачиваясь, убегала назад, и движение корабля вызвало у Конвея чувство, что они двигаются скорее сквозь воду, а не летят по воздуху. Их задачей было удержаться на высоте при очень небольшой скорости, потому что при быстром полете поврежденные части обшивки могли отвалиться, перегреться от атмосферного трения или создать такое сопротивление, что корабль вообще бы не сдвинулся с места. Для судна с классификацией «сверхзвуковой глайдер для полетов в атмосфере» их теперешняя маленькая скорость была чем-то неимоверным. Должно быть, Харрисон держался за небо собственными когтями.
Конвей попытался забыть о проблемах лейтенанта, рассуждая вслух о своих собственных.
— Думаю, это окончательно подтверждает, что гигантские формации являются разумными пользователями инструментов, — сказал он. — Высокий уровень подвижности и приспосабливаемости, продемонстрированный устройствами, позволяет сделать вполне очевидные выводы. Должно быть, ими управляет рассеянное и не очень сильное биополе, поддерживаемое и передаваемое корневой системой. Оно простирается лишь на очень небольшое расстояние от поверхности и такое слабое, что излучение мозга среднего землянина, или инопланетянина, на определенном расстоянии сильнее его.
Если бы хозяева инструментов были сравнимы с нами по размерам и умственным способностям, — продолжал он, стараясь не смотреть в сторону накренившегося внизу ландшафта, — то для того, чтобы осуществить контроль над инструментами, им пришлось бы двигаться под поверхностью с той же скоростью, с какой устройства летели над ней. Однако, чтобы с такой скоростью рыть туннели, необходимы герметичные самодвижущиеся бронированные средства передвижения. Но это не объясняет, почему они игнорируют все наши попытки установить широкий контакт с помощью дистанционно управляемых устройств и только и делают, что разбирают устройства связи на составные части…
— Если мысленное влияние рассредоточено по всему телу, — перебила Мэрчисон, — то значит ли это, что и мозг существа тоже рассредоточен? А если мозг у него локализован, то где он находится?
— Мне больше по душе идея центральной нервной системы, — ответил Конвей, — которая расположена в безопасном, естественно защищенном месте вероятно, ближе к нижней части существа, там, где достаточно минеральных веществ, а возможно, и в естественной скальной выемке под поверхностью планеты. Глазные растения и подобные им внутренние корневые системы, проанализированные вами, с приближением к поверхности становятся все сложнее и разветвленнее, а это означает, что сеть, чувствительная к давлению, дополняется электропроводящими растениями, которые вызывают мышечные сокращения, и другими видами растительности, назначение которых нам по-прежнему неясно. Конечно же, его нервная система в большей степени основана на растениях, но высокое содержание минеральных веществ в корнях означает, что с помощью электрохимических реакций, возникающих в любом нервном окончании, все импульсы будут переданы очень быстро, поэтому мозг у него скорее всего один, а вот расположен он может быть где угодно.
Она покачала головой.
— Думаю, существу размером с субконтинент, у которого нет скелета или костной структуры, формирующей защитные органы, и чье тело по сравнению с занимаемой им площадью напоминает тонкий коврик, необходим более чем один мозг — по крайней мере должен быть один центральный мозг и несколько вспомогательных. Но что меня действительно волнует, так это то, как мы будем действовать, если мозг в опасной близости к операционному полю.
— Мы не можем сделать только одно, — мрачно ответил Конвей, — это отложить операцию. Твои доклады говорят об этом яснее ясного.
С момента прибытия на Драмбо Мэрчисон не теряла времени даром, и теперь на основе анализов тысяч образцов, взятых буровыми устройствами, землеройками и медиками-исследователями из всех районов со всех уровней необъятного тела, представляла себе точную, если не абсолютно детальную, картину физического состояния пациента на сегодняшний день.
Они уже знали, что гигантское существо по своему метаболизму было ближе к растениям, нежели к животным. Но именно растения, составляющие нервную систему пациента, с их разветвленной корневой сетью больше всего пострадали от радиоактивных осадков, позволив поверхностному заражению проникнуть глубоко в тело. Это убило множество видов флоры и вызвало смерть тысяч обитавших внутри тела животных, чьим назначением было контролировать рост различных типов специализированных растений.
Внутри существа жили два различных вида животных, и они очень серьезно относились к своим обязанностям. Большеголовые рыбы-фермеры отвечали за возделывание и защиту полезной растительности и уничтожали все ее другие виды — для такого большого существа, как «ковер», равновесие процессов метаболизма было удивительно хрупким. Второй вид, который был чем-то вроде лейкоцитов, помогал рыбам-фермерам контролировать фауну, а также лечил и охранял самих рыб. Кроме того, у второго вида была дурная привычка поедать (или, говоря другими словами, поглощать) умерших особей как себе подобных, так и рыб. Поэтому небольшое количество радиоактивных веществ, выделенное корнями поверхностных растений, могло вызвать смерть огромного числа «лейкоцитов» в соответствующей прогрессии.
Таким образом, омертвевшие районы, распространившиеся далеко за пределы непосредственно зараженных мест, являлись результатом неконтролируемого распространения злокачественной флоры. Процесс, аналогичный разложению, был необратим. Безотлагательное хирургическое отсечение пораженных районов было единственным решением.
Но доклады в некотором отношении звучали обнадеживающе. В ряде районов уже было осуществлено хирургическое вмешательство в меньших масштабах, чтобы проверить возможное экологическое влияние на морскую среду большой массы разложившихся растительно-животных веществ и расположенных поблизости живых гигантов, а также разработать методы дезактивации больших объемов плоти. Было получено подтверждение, что пациент, хотя и медленно, но поправится. Они обнаружили, что, если надрез превратить в ров стофутовой ширины, бесконтрольный рост растений из пораженной части тела не будет распространяться в здоровую, правда, для полной уверенности рекомендовалось патрулирование линии отсечения.
Проблемы разложения как таковой вообще не существовало. Взрывной характер распространения флоры продолжался до тех пор, пока не исчерпывались все ресурсы, после чего растения умирали. После этого останки превращались в отличный формовочный материал, который становился идеальным местом для создания самообеспечивающейся базы, если бы в последующие годы здесь понадобились бы медики-наблюдатели. В случае попадания останков в море они просто разрушались, опускались на дно и становились пищей для колесников.
Конечно, некоторые районы нельзя было лечить хирургическими методами по той же причине, по которой шекспировский Шейлок хотел получить фунт человеческого мяса в виде сердца — районы являлись жизненно важными органами. Это были относительно небольшие участки, расположенные далеко от краев «ковра»; их состояние напоминало острый рак кожи, но ограниченная хирургия и неимоверные дозы лекарств уже начинали давать положительные результаты.
— Но я по-прежнему не понимаю, почему он так враждебно к нам относится, — нервно сказала Мэрчисон, когда корабль сильно занесло и он значительно потерял высоту. — В конце концов, они не настолько нас хорошо знают, чтобы ненавидеть до такой степени.
Корабль пролетал над омертвевшим районом, где глазные растения были бледными и безжизненными и не реагировали на их тень. Конвей в который раз задумался, способна ли огромная формация испытывать боль или она просто теряла чувствительность, когда часть ее отмирала. Для всех жизненных форм, которые до сих пор попадались Конвею — а в Госпитале он порою встречался с самыми загадочными существами — выживание вызывало положительные эмоции, в то время как смерть сопровождалась болью — именно так эволюция не позволяла расе просто лечь и вымереть, если наступали трудные времена.
Поэтому, когда колесники взорвали свои ядерные устройства, огромная формация почти наверняка испытала боль, острейшую боль на сотнях квадратных миль своего тела. Боль более чем достаточную, чтобы безумно возненавидеть.
При мысли об этой огромной непередаваемой боли Конвей внутренне сжался. Некоторые вещи становились теперь вполне объяснимыми.
— Ты права, — согласился он. — Они почти ничего о нас не знают, но ненавидят наши тени. В частности, данный экземпляр ненавидит потому, что незадолго до того, как его тело было иссушено и облучено, по нему пробежали тени атомных бомбардировщиков, которые мало отличаются от теней наших летательных аппаратов.
— Приземлимся минуты через четыре, — неожиданно сообщил Харрисон. — Боюсь, что это будет на побережье — в нашей лохани слишком много дыр, чтобы она осталась на плаву. Мы в поле зрения «Декарта», и они высылают вертолет.
Глядя на лицо пилота, Конвей едва сдержал улыбку. Оно напоминало маску недогримировавшегося клоуна. От отчаянного напряжения брови лейтенанта нелепо изогнулись, а нижняя губа, которую он без устали жевал с момента старта, превратилась в пунцовую дугу и придавала лицу ухмыляющееся выражение.
— Инструменты здесь действовать не могут, и кроме небольшого радиоактивного фона никаких опасностей в этом районе нет. Можете спокойно приземляться.
— Ваша уверенность в моих профессиональных способностях просто трогает, — сказал пилот.
Их неровный полет перешел в едва контролируемое движение кормой вперед. Земная поверхность накренилась и ринулась им навстречу. Харрисон замедлил падение, включив на полную мощность аварийные двигатели.
Послышался раздирающий слух металлический скрежет, и все остальные лампочки на панели загорелись красным светом.
— Харрисон, вы разваливаетесь на куски… — начал радист с «Декарта», и тут они приземлились.
Еще несколько дней после этого наблюдатели спорили, было ли это приземлением или они просто врезались в поверхность. Амортизационные опоры выгнулись, отвалившаяся корма еще больше смягчила удар, остальное приняли на себя противоперегрузочные кресла, даже несмотря на то, что корабль опрокинулся, упал на бок и в нескольких футах от них сквозь щель в обшивке замелькал дневной свет. Спасательный вертолет был уже почти над ними.
— Всем выйти, — приказал Харрисон. — Защитный экран реактора поврежден.
Глядя на мертвую, лишенную красок поверхность вокруг, Конвей снова подумал о пациенте.
— Чуть больше или чуть меньше радиации в данном случае не делает большой разницы, — сердито заметил он.
— Для вашего пациента, да, — настойчиво произнес лейтенант. — Возможно, это эгоистично, но я подумал о своем будущем потомстве. Пожалуйста, выходите первыми.
Во время короткого перелета на корабль-матку Конвей молча смотрел в иллюминатор и тщетно пытался отделаться от чувства страха и неполноценности. Его страхи были реакцией на то, что вполне могло оказаться фатальным кораблекрушением, и следствием мыслей о еще более опасном путешествии, предстоящем ему через несколько дней. И любой врач ощутил бы себя ничтожным на фоне пациента, которого нельзя охватить даже взглядом. Он чувствовал себя одиноким микробом, пытающимся вылечить существо, в чьем теле он находился. Его вдруг охватила жуткая тоска по обычным отношениям между пациентами и врачами, царившим в Госпитале, хотя лишь немногих из больных и коллег Конвея можно было считать обычными.
Он подумал, что не лучше ли было бы послать генерала в медицинский колледж, чем давать врачу власть над целым субфлотом сектора.
Только шесть тяжелых кораблей Корпуса мониторов опустились на Драмбо.
Их посадочные опоры надежно закрепились за неровности дна в нескольких милях от одного из мертвых участков побережья. Остальные стройными рядами звездочек заполняли утренний и вечерний небосвод. Бригады медиков формировались внутри и снаружи кораблей, которые словно гигантские серые улья торчали из похожего на густой суп моря. Конвей, как и все земляне, жил на борту, в то время как инопланетяне (ипы) были прямо-таки счастливы, проводя время на морском дне и обходясь без обычных удобств.
Он созвал последнее, как полагал, предоперационное совещание в грузовом отсеке «Декарта». Отсек был наполнен предварительно отфильтрованной от животных и растений морской водой, так что луч видеопроектора беспрепятственно достигал экрана на противоположной переборке.
Согласно протоколу открывать совещание должен был кто-то из присутствующих драмбов. Наблюдая за их оратором, Саррешаном, который словно большой дряблый бублик кружился в пустом центре палубы, Конвей лишний раз подивился, каким образом столь уязвимые существа не только выжили, но и создали весьма сложную, технически высокоразвитую цивилизацию. Хотя, вполне возможно, подобные мысли приходили в голову и разумному динозавру при виде доисторического человека.
После Саррешана выступил Гарот, старший терапевт с Худлара, отвечавший за медикаментозное лечение пациента. Основной заботой Гарота были разработка и организация искусственного питания в тех районах, где надрезы рассекут горловые туннели между прибрежными ртами и расположенными на материке преджелудками. В отличие от Саррешана он говорил мало, предоставив видеопроектору дорассказать за него остальное.
Большой экран заполнило изображение вспомогательной ротовой шахты, расположенной двумя милями ближе к центру от предполагаемой линии сечения.
Каждые несколько минут рядом с шахтой опускался вертолет или небольшой вспомогательный корабль, они выгружали свежеубитых на побережье животных и улетали, в то время как мониторы с помощью погрузчиков и наземных машин запихивали пищу сквозь «губы» существа. Возможно, количество и качество этой еды было ниже, чем той, что засасывалась естественным образом, но, когда во время основной операции горло плотно закроют, это будет единственный способ обеспечить питанием большие районы тела пациента.
При операции такого масштаба асептические процедуры были исключены, поэтому насосное оборудование перекачивало воду прямо из моря по пластиковым трубам большого диаметра. Вода лилась равномерным потоком — за исключением тех случаев, когда инструменты вспарывали трубы, — в пищевую шахту. Это обеспечивало формацию необходимой рабочей жидкостью, кроме того, смачивались стенки туннеля, так что время от времени туда можно было запускать лейкоциты, которые боролись с опасными формами жизни, попадавшими сюда вместе с пищей.
Конечно же, им показали испытания, проведенные на питающей установке несколькими днями раньше, но вдоль предполагаемой линии отсечения протянулось уже более пятидесяти подобных устройств в такой же степени готовности.
Неожиданно рядом с насосной станцией мелькнуло смутное серебристое пятно, и тут же один из мониторов проскакал на одной ноге несколько ярдов и упал на землю. Его одетая в сапог вторая нога осталась лежать там, где он до этого стоял, а инструмент, теперь уже не серебристый, прорезал себе путь под забрызганную кровью поверхность.
— Инструменты стали нападать все чаще, их атаки усиливаются, сообщил Гарот. — Ваша идея, доктор, очистить районы вокруг установок от всех глазных растений, так чтобы инструменты действовали вслепую, а прежде чем найти цель, должны были бы изрядно попрыгать, работала очень недолго.
Они придумали новую хитрость. Теперь они скользят в нескольких дюймах под поверхностью, вслепую, конечно; затем высовывают наружу острие или режущее лезвие и, помахав им туда-сюда, вновь исчезают под поверхностью. Когда мы их не видим, мысленный контроль невозможен, а выделение охранника с металлоискателем для каждого работающего пока что тоже дало немного, просто у инструментов появилось больше шансов в кого-нибудь угодить.
А совсем недавно обнаружились признаки, указывающие на то, что инструменты объединяются в пяти-, шести-, а в одном случае даже десятизвенные структуры. Монитор, который об этом сообщил, умер через несколько секунд, так и не окончив свой доклад. Однако позднее состояние его корабля подтвердило эти факты.
Конвей мрачно кивнул и сказал:
— Спасибо, доктор. Но боюсь, что теперь вам придется противостоять еще и атакам с воздуха. По пути сюда мы показали пациенту, как работает дельтаплан. Он слишком быстро все понял…
Далее Конвей рассказал о произошедшем инциденте, добавил информацию о последних находках в области патологии и поведал об их с Мэрчисон рассуждениях и теориях относительно природы пациента. В результате совещание очень быстро превратилось в дискуссию, перешедшую в отдельные ожесточенные споры, и Конвей был вынужден применить свою власть, чтобы вернуть земных и инопланетных врачей к насущным вопросам.
Начальники медицинских команд с Мелфа и Чалдерскола докладывали практически дуэтом. Как и Гарот, они были связаны с нехирургическими методами лечения. Гипотетический сторонний наблюдатель, не зная действительной сути стоящих перед ними медицинских проблем, мог быть легко введен в заблуждение, услышав об обширных горнопроходческих работах, сельскохозяйственных посадках на больших площадях, а также массовом киднэппинге. Оба были глубоко убеждены, и Конвей с ними согласился, что лечение рака кожи путем ампутации пораженных областей было бы неправильным.
Количество радиоактивных веществ, перенесенных с осадками в центральные районы, было относительно небольшим, и вызванные ими последствия распространялись вглубь тела исключительно медленно. Но если ничего не предпринять, даже такое положение дел неминуемо вело к печальному исходу. А поскольку больные участки были слишком многочисленны и часто располагались в неоперабельных районах, врачи с помощью наземной техники срезали зараженную кожу и складывали ее в кипы для дальнейшей дезактивации. Последующее лечение заключалось в том, чтобы помочь пациенту в самолечении.
Неожиданно на экране появилась секция приповерхностного туннеля, расположенного под одним из радиоактивных районов. В туннеле находились десятки разнообразных существ. В большинстве своем это были рыбы-фермеры с похожими на обрубки руками вокруг больших голов. Остальные, словно огромные слизни, дрейфовали или волнообразно перемещались в сторону наблюдателя.
Для живой части формации они выглядели не очень-то здоровыми.
Движения рыб-фермеров, в чьи обязанности входило выращивание и уход за внутренней флорой, были замедленными, и они постоянно натыкались друг на друга, а прозрачные обычно лейкоциты обрели молочный цвет, что обычно происходило незадолго до их смерти. Показания счетчиков, регистрирующих радиацию, не оставляли сомнений в причине их болезни.
— Эти существа были вскоре отловлены и переправлены в лазареты на большие корабли или в Госпиталь, — пояснил чалдер. — И рыбы и слизняки поддаются тем же методам дезактивации и восстановления, что и представители моей расы, получившие лишнюю дозу облучения. Затем их вернули обратно — исполнять свои полезные функции.
— Эти существа, — вмешался мелфианин, — снова поглощают радиацию из ближайшего зараженного растения или рыбы и опять становятся больными.
О'Мара обвинял Конвея в том, что тот выжимает из Госпиталя все соки, однако все поступавшие с Драмбо больные, кого можно было вылечить, вылечивались, а медики из Корпуса мониторов едва ли выглядели замученными, если только не были чем-то озабочены.
Сами по себе ни Госпиталь, ни огромные корабли не обладали достаточными средствами, чтобы восстановить в формациях экологическое равновесие. Чтобы действительно дать существу возможность бороться со своими болячками, ему требовалась массовая пересадка лейкоцитов из здоровых особей.
Когда Конвей впервые высказал идею пересадки, его волновало, не отторгнет ли пациент по сути дела чужие антитела. Но этого не произошло, и единственной оставшейся проблемой явились отлов и доставка лейкоцитов. И вскоре на смену первым отдельным и тщательно подготовленным случаям киднэппинга пришли непрекращающиеся массовые похищения.
На экране появился эпизод, в котором специально обученные коммандос извлекали лейкоциты из небольшой раздражающе здоровой формации, расположенной на другой стороне планеты. Входной шахтой пользовались уже несколько недель. Из-за передвижений существа она кое-где сместилась, но все еще оставалась вполне пригодной для их целей. Мониторы спрыгивали с вертолетов и исчезали в наклонной шахте. На бегу они иногда пригибались, чтобы не удариться о подъемные механизмы, которые позднее поднимут их улов наверх. Люди были одеты в легкие скафандры и имели с собой только сети.
Лейкоциты были их друзьями, и было очень важно, чтобы они об этом не забывали.
Лейкоциты обладали очень развитыми эмпатическими способностями, что позволяло им отличать друзей своего хозяина от его врагов простым сканированием эмоционального излучения, исходившего от других существ. При условии, что во время работы похитители излучали теплые, дружеские эмоции, они были в полной безопасности. Но отлов, подъем на поверхность и загрузка массивных инертных слизней в грузовые вертолеты были сложной, а порой выматывающей работой. Взмокшим от напряжения, часто несдержанным людям не просто было постоянно излучать положительные эмоции для своих подопечных.
Бывали случаи, когда монитор давал волю гневу или раздражению, возможно, даже на собственный инструмент, и из-за таких недоразумений многие из них погибали.
Причем они редко погибали в одиночку. В конце эпизода Конвей увидел, как за считанные минуты было покончено со всей командой вертолета. Человек просто неспособен хорошо думать о существе, которое только что убило его друга по команде — впрыснув яд, который вызывал такие мышечные судороги, что у жертвы оказывались переломанными почти все кости, — даже если от этого зависела его собственная жизнь. Ни защиты, ни противоядия не существовало. Тяжелые скафандры были достаточно прочными, чтобы лейкоцит мог проколоть оболочку, но они ограничивали подвижность и не давали возможности работать, а сами существа убивали так же быстро, наверняка и бездумно, как и лечили.
— Подведем итоги, — предложил чалдер, погасив экран. — В настоящее время работы по пересадке и искусственному кормлению идут хорошо, но если число различных происшествий будет продолжать расти с той же скоростью, уровень снабжения упадет до опасно низкой черты. Таким образом, я настоятельно рекомендую произвести хирургическое вмешательство немедленно.
— Я согласен, — присоединился к нему мелфианин. — Учитывая, что мы будем действовать без согласия пациента и без сотрудничества с его стороны, нужно начинать немедленно.
— Немедленно — это как? — впервые за все время заговорил капитан Вильямсон. — Для того, чтобы расположить вдоль операционного поля целый субфлот, понадобится время. Моим людям потребуется окончательный инструктаж, ну и, я думаю, командующий флотом слегка обеспокоен по поводу этой операции. До сих пор все проведенные им операции носили сугубо военный характер.
Конвей молчал, пытаясь заставить себя принять решение, заставить себя сделать то, чего он избегал вот уже несколько недель. Как только он отдаст команду начинать, как только он приступит к этой гигантской операции, он сразу же будет приговорен. У него не будет возможности остановиться и позже попробовать заново, так как он не располагает специалистами, на которых мог бы положиться, если что-то пойдет не так, и, что хуже всего, у него нет времени на причитания, ибо пациент и так оставался слишком долго без всякой медицинской помощи.
— Не беспокойтесь, капитан, — ответил Конвей, пытаясь выглядеть уверенно и спокойно, чего он вовсе в себе не ощущал. — Что касается ваших людей, то для них операция превратилась в военную. Я знаю, что вначале вы относились к этому мероприятию, как к спасательным работам в необычайно крупных масштабах, но теперь для вашего разума все стало неотличимо от войны, потому что во время войны вы ожидаете потерь, а сейчас вы безусловно их несете. Сэр, я очень сожалею по этому поводу. Я никак не ожидал, что потери будут столь тяжелыми. Я лично виноват перед вами в том, что этим утром научил инструменты планировать, так как их фигуры высшего пилотажа нам встанут очень дорого…
— Тут ничего не поделаешь, доктор, — прервал его Вильямсон, — да и один из моих людей носился некоторое время с аналогичной идеей, они там у меня перебрали почти все возможные варианты. Но вот что я хочу узнать…
— Как скоро означает «немедленно»? — закончил за него Конвей. — Что ж, не забывая тот факт, что операция будет длиться скорее несколько недель, чем несколько часов, и при условии, что никаких резонных причин для ее отсрочки нет, предлагаю приступить к делу послезавтра с первыми лучами солнца.
Вильямсон кивнул головой и нерешительно заговорил:
— Занять позиции к этому сроку, доктор, мы сможем, но только что мы узнали о вещах, которые способны заставить вас изменить сроки. — Он махнул рукой в сторону экрана и продолжил:
— Если хотите, я могу показать вам карты и цифры, но будет быстрее, если сначала я познакомлю вас с результатами. Обследование здоровых и менее больных формаций, провести которое вы попросили наших специалистов по культурным контактам — у вас была идея, что установить контакт с существом, не испытывающем постоянной боли, гораздо проще, — на сегодня завершено. Мы посетили в общей сложности тысячу восемьсот семьдесят четыре места, где расположены гигантские формации. На их поверхности мы оставляли инструменты, за которыми с достаточного расстояния в течение шести часов велись наблюдения. И хотя по своему составу их тела практически идентичны телу нашего пациента, в том числе и по наличию несколько упрощенного вида глазных растений, результаты были полностью отрицательными. Подвергаемые проверке существа не делали никаких попыток каким-либо образом управлять инструментами или менять их облик, а анализ незначительных изменений в их форме неизменно приводил к действиям птиц или неразумных сухопутных животных. Мы заложили всю информацию в компьютер «Декарта», а потом в тактический компьютер «Веспасиана». Боюсь, что их выводы не вызывают никаких сомнений.
На «Драмбо» есть только одна разумная гигантская формация, — мрачно закончил Вильямсон, — и это — наш пациент.
Конвей ответил не сразу. Совещание становилось все более и более бурным. Сначала были выдвинуты несколько полезных идей — по крайней мере они казались полезными до тех пор, пока их не раскритиковал капитан. Затем на смену им пришли какие-то бессмысленные аргументы, разгорелся по поводу и без повода раздраженный спор, и тут Конвей понял, что происходит.
Когда совещание только началось, а было это пять часов назад, уже тогда все они просто переработали, а многие от усталости едва ли не валились с ног. Нижняя часть панциря мелфианина болталась в нескольких дюймах от палубы. Худларианин, по-видимому, был голоден, так как вода в помещении не содержала ничего съедобного для него; то же самое относилось и к палубе, чистота которой была не по душе постоянно кружащему драмбу.
Огромный чалдер над ними все это время находился в скрюченном состоянии, а что касается землян, то их скафандры надоели им не меньше, чем самому Конвею. Было очевидно, что ждать от кого-то, в том числе и от него самого, дельных предложений больше не приходилось, так что совещание пора было закрывать.
Он подал знак, призывая к тишине, и объявил:
— Благодарю вас всех. Известие о том, что наш пациент является единственным разумным представителем своего вида, говорит о том, что мы должны сделать все от нас зависящее, чтобы предстоящая операция прошла, если это возможно, удачно. Но это не является веской причиной для ее отсрочки.
Завтра все будут очень заняты, — закончил он. — Я же хочу сделать последнюю попытку заручиться согласием пациента на операцию и добиться сотрудничества с его стороны.
Тремя днями раньше было закончено переоборудование двух гусеничных буровых машин. Теперь они были почти неуязвимы для инструментов, а вынесенное наружу двустороннее видеооборудование позволяло Конвею следить за операцией, а если понадобится, то и руководить ее ходом из любого места на поверхности или внутри существа. Перво-наперво он проверил устройства связи.
— Я не намерен быть мертвым героем, — улыбаясь, объяснил Конвей. — Если нам что-либо станет угрожать, я буду первым, кто закричит о помощи.
Харрисон покачал головой:
— Вторым.
— Уступите дорогу даме, — твердо заявила Мэрчисон.
Они отправились вглубь материка к густо покрытому глазными растениями здоровому району. Там они простояли целый час, затем еще целый час двигались вперед и снова остановились. Все утро и начало дня они то передвигались, то останавливались, но заметной реакции пациента не наблюдали. Иногда они начинали делать небольшие круги — опять же без всякого успеха. Ни один инструмент не появился. Наружные сенсоры свидетельствовали об отсутствии каких-либо признаков того, что кто-то хочет под них подкопаться. Так что все это, вместе взятое, оборачивалось исключительно бесполезным делом, если не считать относительного физического отдыха.
Когда спустилась темнота, они зажгли шахтерские лампы и поиграли вокруг себя лучами. Было видно, как тысячи глазных растений открываются и закрываются под воздействием искусственного света, но на приманку формация по-прежнему не соблазнялась.
— Поначалу это творение, должно быть, просто испытывало любопытство, кто мы такие, и стремилась обследовать любой необычный предмет или происшествие, — проговорил Конвей. — Теперь же оно просто напугано и настроено враждебно, а целей для проявления враждебности у нее и без нас хватает.
Видеоэкраны проходчиков показали несколько кадров, где трубопроводы подвергались непрерывным атакам со стороны инструментов, да и слишком многочисленные темные пятна на поверхности были отнюдь не масляными.
— Я по-прежнему считаю, — сказал Конвей серьезно, — что, если бы нам удалось проникнуть ближе к мозгу или хотя бы в районы, где создаются инструменты, шансы на установление прямого контакта были бы гораздо выше.
Если же прямая связь невозможна, мы смогли бы искусственно стимулировать определенные участки мозга таким образом, чтобы существо решило, будто на его поверхность опустились большие объекты, и отозвало инструменты, нападающие на насосные установки. А если нам удастся понять технологию производства инструментов, это дало бы…
Мэрчисон покачала головой, и он умолк. Она достала карту, состоящую из тридцати или более прозрачных листов, на которой было послойно отображено внутреннее строение существа с той тщательностью, какую позволяли полугодовые неустанные исследования с помощью несовершенного оборудования. Ее лицо приобрело менторское выражение, означавшее, что она хочет, чтобы ею не любовались, а внимательно слушали.
— Мы уже пытались найти местоположение мозга пациента, отслеживая нервные волокна, — начала она, — иными словами, отслеживая содержащую металлические соли корневую систему, которая способна передавать электрохимические импульсы. Используя пробы из произвольно пробуренных скважин и непосредственные наблюдения проходчиков, мы обнаружили, что окончания сети идут не к центральному мозгу, а к ровному слою таких же корней, расположенных недалеко от нижней поверхности тела. Обе сети не соединены напрямую, но их окончания идут параллельно и достаточно близко, чтобы импульсы передавались посредством электромагнитной индукции.
Вероятно, часть этой новой сети отвечает за мышечное сокращение в нижней половине тела и в свое время обеспечивала подвижность пациента, пока он не занял данную конкретную часть материка и не перестал душить своих врагов, переползая через них сверху; и вполне естественно предположить, что глазные растения наверху и мышечные ткани внизу связаны напрямую, ибо они первыми предупреждают о грозящей опасности, и последующая мышечная реакция происходит почти непроизвольно.
Но в этом слое достаточно присутствует и других сетей, чье назначение нам неизвестно. Они не помечены разными цветами и выглядят совершенно одинаково, за исключением небольших вариаций в толщине. А особи, принадлежащие к виду, которые скорее всего извлекает минеральные вещества из находящихся под формацией горных пород, разнятся по толщине еще и между собой. Поэтому я бы не советовала применять искусственную стимуляцию какого бы то ни было типа. Ты можешь запросто вызвать судороги у какой-нибудь мышечной связки, а мониторы наверху зафиксируют землетрясение или что-нибудь в этом духе.
— Хорошо, — согласился Конвей, раздраженный тем, что ее возражения были и в самом деле обоснованными. — Но мы по-прежнему хотим подобраться поближе к мозгу или району, где создаются инструменты, и если нас не остановят, мы должны на это посмотреть. А время наше истекает. Где, по-твоему, лучше всего искать?
Мэрчисон на мгновение задумалась, а затем сказала:
— И мозг и место, где создаются минералы, могут находиться в полости или небольшой долине под нижней поверхностью тела, там, откуда существо предположительно поглощает минералы. В пятнадцати милях отсюда есть большая скалистая впадина — на карте она вот здесь, — которая обеспечила бы необходимую защиту снизу и по бокам, а тело защитило бы от повреждений сверху. Но существуют десятки мест ничем не хуже этого. Ах да, туда, должно быть, налажено постоянное снабжение кислородом и питательными веществами. Но поскольку процесс этот происходит внутри существа, которое является квазирастением и вместо крови в качестве рабочей жидкости использует воду, проблем с обеспечением глубоко упрятанного мозга всем необходимым не возникнет…
Она умолкла, ее лицо и скулы застыли от подавленного зевка. Прежде чем она смогла продолжить, Конвей со вздохом произнес:
— Зато они возникнут у нас. Ладно, утро вечера мудренее, почему бы тебе не поспать — может, приснится что-нибудь толковое.
— А я и так уже сплю на ходу, — неожиданно рассмеялась она. — Разве по моим речам ты не заметил этого?
— Если серьезно, — улыбнулся Конвей, — то мне бы очень хотелось вызвать вертолет, который забрал бы тебя до того, как мы отправимся вниз.
Я понятия не имею, чего ожидать, если мы найдем то, что ищем, — с равной вероятностью мы можем и угодить в горнило подземной печки, и быть парализованными пси-излучением мозга. Я понимаю, что ты испытываешь немалый чисто профессиональный интерес, но я бы предпочел тебя там не видеть. В конце концов, жертвами научного любопытства чаще всего становятся самые любознательные.
— При всем к вам уважении, доктор, — сказала Мэрчисон, вовсе не выказывая оного, — вы городите чепуху. Нет никаких признаков того, что существуют районы с нормально повышенной температурой; кроме того, мы оба знаем, что, хотя некоторые инопланетяне общаются друг с другом телепатически, но делать они это могут только с себе подобными. С инструментами же совершенно иная ситуация — это пассивные, подчиняющиеся чужим мыслям устройства, которые… — Она прервала свою речь, глубоко вдохнула воздух и закончила тихим голосом:
— Ведь есть еще одна точно такая же проходческая машина. Я уверена также, что на «Декарте» всегда найдется офицер и джентльмен, который захочет взять меня с собой.
— Доктор, будьте подружелюбней, — громко вздохнув, посоветовал Харрисон. — Если их невозможно одолеть, пусть становятся под ваши знамена.
— Я немного поуправляю машиной, — заявил Конвей, отреагировав на назревавший бунт единственно возможным в данной ситуации способом — проигнорировав его. — Что-то я проголодался, а сейчас вроде бы ваша очередь накрывать на стол.
— Я помогу вам, лейтенант, — сказала Мэрчисон.
Огибая водительское кресло и направляясь на камбуз, Харрисон пробормотал:
— Знаете, доктор, иногда я просто обожаю повозиться с горячей посудой, в особенности, с вашей.
Незадолго до полуночи они достигли района, где находилась впадина под телом формации, машина клюнула носом и засверлилась вниз. Мэрчисон уставилась в расположенный сбоку иллюминатор, временами делая замечания по поводу ажурных переплетений корней, проходящих сквозь влажное, похожее на древесину пробкового дерева вещество, служившее животному плотью. Однако привычные признаки кровеносного снабжения отсутствовали, и ничто не указывало на то, что это все-таки животное, а не растение.
Неожиданно они пробили верхнюю стенку желудка и поплыли вниз между огромными растительными колоннами, которые увеличивали и уменьшали объем органической пещеры, засасывая из моря воду с пищей, а через много дней избавлялись от непереваренных остатков. Растительные сталагмиты разбегались во все стороны за пределы досягаемости лучей прожекторов. Они были покрыты специфической флорой, которая выделяла соответствующие секреты и заставляла их напрягаться, чтобы желудок был пуст, и расслабляться, когда он был полон. Другие пещеры были меньших размеров, располагались чаще, чем желудки, и просто поддерживали ток воды, не участвуя в пищеварительном процессе.
Перед тем как достигнуть самого дна, Харрисон наклонил машину и включил передние врубовые ножи на полную скорость. Они без помех прошли нижнюю стенку желудка и продолжали движение. Через полчаса весь экипаж бросило на ремни безопасности. Приглушенное гудение ножей перешло в душераздирающий пронзительный визг, который сменился тишиной, когда Харрисон выключил двигатели.
— Либо мы достигли нижней поверхности, — сухо сказал он, — либо у этой животины очень твердое сердце.
Они подали машину немного назад и выровняли угол атаки так, чтобы продолжить проходку туннеля. Гусеницы машины катились по твердой поверхности, а ножи перемалывали вещество, которое теперь походило на плотно спрессованную пробку, густо пронизанную сосудами. Когда они продвинулись на несколько сот ярдов, Конвей подал лейтенанту знак, чтобы тот остановился.
— Материал не похож на тот, из которого делают мозги, — пояснил Конвей, — но я полагаю, что следует рассмотреть его поближе.
Они смогли собрать несколько образцов и посмотреть все с близкого расстояния, но лишь в течение очень недолгого времени. К тому моменту, когда они нацепили скафандры и вышли из машины через задний люк, туннель, который они проделали, угрожающе перекосился, а между его стенками и влажным, скрипящим под ногами полом сочилась черная маслянистая жидкость.
Она все прибывала и достигла уровня их коленей.
Занести с собой в машину слишком много этого вещества Конвей не хотел. По предыдущим буровым пробам они знали, что отвратительный запах пропитает в помещении все, что только можно.
Вернувшись обратно в машину, Мэрчисон подняла один из образцов. Он был похож на половинку разрезанного вдоль земного огурца. Ровная сторона была покрыта щетинистой подушкой червеобразных отростков, единственный стебель с другой стороны разветвлялся и разветвлялся множество раз, прежде чем подсоединиться к слою, где располагалась сеть нервных волокон.
— Я, пожалуй, сказала бы, что секреция растений помогает растворять и поглощать минералы и химические вещества из горных пород и почвы, а вместе с инфильтрующейся сюда водой она обеспечивает смазку, которая позволяет существу перемещаться, когда минеральные запасы иссякают. Но здесь нет ни признаков необычных нервных сетей и узлов, ни каких-либо следов и шрамов, которые оставляют инструменты, прорезая плоть. Так что, боюсь, нам придется попробовать снова где-нибудь в другом месте.
Почти час ушел на то, чтобы достигнуть следующей каверны, и около трех, чтобы добраться до другой. Конвей с самого начала немного сомневался по поводу третьего места, так как, по его мнению, оно располагалось слишком близко к краю тела, чтобы содержать там мозг. Но для создания подобных размеров по-прежнему не исключалась возможность существования нескольких мозговых узлов или по крайней мере вспомогательных нервных центров. Мэрчисон напомнила Конвею, что у доисторического бронтозавра было два мозга, а по сравнению с их пациентом он был просто микроскопических размеров.
Третья каверна была в том числе и очень близко от линии иссечения.
— На поиски этих каверн можно потратить всю оставшуюся жизнь и так и не найти того, что ищешь, — сердито заявил Конвей, — да и времени у нас столько нет.
Дублирующие экраны в машине показывали, что происходит на поверхности: небо очистилось от лишних звезд, так как тяжелые крейсеры уже заняли предписанные позиции; осветительные прожекторы на пищевых и насосных станциях тоже были погашены; изредка мелькало лицо Эдвардса, которого временно назначили начальником связи по взаимодействию подразделений и перевели на флагманский корабль «Веспасиан». В его задачи входил перевод распоряжений Конвея на язык военных перестроений для офицеров флота.
— Ваше пробное бурение, — неожиданно спросил Конвей, — полагаю, вы производили с одинаковыми интервалами и вертикально вниз? Было ли замечено, что в одних районах этой черной липучки, которую наш пациент использует как смазку, больше, а в других меньше? Я пытаюсь отыскать те части существа, которые принципиально не могут передвигаться, потому что…
— Ну, конечно, — возбужденно воскликнула Мэрчисон, — это же важнейший фактор, отличающий нашего разумного пациента от всех более мелких и неразумных формаций! Для лучшей защиты мозга и, возможно, места, где производятся инструменты, почти наверняка необходимо, чтобы они находились в стационарных условиях. Наизусть я припомню около десятка скважин, где смазка отсутствовала или была в очень небольших количествах, но я могу справиться в пояснительных записках к картам за несколько минут.
— Знаешь, — с чувством произнес Конвей, — я по-прежнему не хочу, чтобы ты здесь оставалась, и все же, я очень рад, что ты тут.
— Спасибо, — поблагодарила она и добавила:
— Еще бы ты не был рад.
Через пять минут у них была вся необходимая информация.
— Вот здесь поверхность образует небольшую долину, окруженную низкими горами. Воздушные датчики показали, что этот район необычайно богат минералами, хотя то же самое касается всей центральной части земельного массива, покрываемого существом. Наши разведочные скважины были расположены на очень большом расстоянии, и мы вполне могли промахнуться мимо мозга, но я теперь полностью уверена, что он находится именно здесь.
Конвей согласно кивнул.
— Харрисон, — обратился он к пилоту, — это место будет нашей следующей остановкой. Но оно слишком далеко отсюда, чтобы добираться под или над поверхностью. Давайте-ка поднимайтесь наверх и договоритесь насчет нашей доставки на место грузовым вертолетом. А по пути, если не трудно, заверните к сорок третьему горловому туннелю как можно ближе к линии иссечения, чтобы я мог посмотреть на реакцию пациента на ранней стадии операции. Он непременно должен обладать какой-то естественной защитой против больших физических повреждений…
Конвей замолчал, неожиданно его приподнятое настроение сменилось глубоким унынием.
— Черт возьми, как жаль, что вместо того, чтобы заниматься сначала колесниками, потом этими лейкоцитами-переростками, я с самого начала не сконцентрировал все внимание на инструментах. Я потерял так много времени.
— Зато теперь мы его не теряем, — откликнулся Харрисон и указал на дублирующие экраны.
К лучшему или к худшему, но большое хирургическое вмешательство началось.
Главный экран показал строй тяжелых крейсеров, которые следовали за головным кораблем, подававшим команду «сделай, как я», вдоль первой части иссечения. Гравитационные вибраторы делали глубокие надрезы в теле пациента, прессоры разводили края раны, чтобы идущие сзади корабли постепенно рассекали плоть все глубже и глубже. Как и все корабли имперского класса, крейсеры могли поражать цели самыми разными устрашающими средствами в очень точно отмеренных дозах — от усыпления мятежников, заполнивших несколько улиц, до аннигиляционного распыления на атомы целых континентов. Корпус мониторов редко допускал, чтобы ситуация складывалась таким образом, когда применение оружия массового уничтожения становилось единственно возможным решением проблемы, и держали его скорее в качестве внушительной дубины. Как и большинство полицейских, силы правопорядка Федерации понимали, что невынутая дубинка приносит гораздо лучшие и более долговременные результаты, чем та, которая слишком занята раскалыванием черепов. Но самым мощным и универсальным оружием ближнего боя — универсальным потому, что оно одинаково хорошо могло служить и мечом и оралом, — являлся гравитационный вибратор.
Результат разработки системы искусственной гравитации, компенсирующей убийственный ускорения, с которыми летали космические корабли Федерации, и силового экрана, обеспечивающего защиту от метеоритов или позволяющего судну с достаточными энергетическими ресурсами подобно старинному дирижаблю зависать над поверхностью планеты, — луч гравитационного вибратора просто очень резко притягивал и отталкивал с силой до ста «же» и частотой несколько раз в минуту.
Корпусу приходилось очень редко использовать вибраторы в качестве оружия — обычно комендоры довольствовались расчисткой и вспашкой тяжелого грунта на вновь осваиваемых планетах. Для оптимального эффекта луч должен был быть очень узким; но даже несфокусированное излучение могло стать разрушительным, особенно будучи наведено на мелкую цель типа разведывательного корабля. Вместо того, чтобы отрывать большие куски обшивки и превращать в металлический фарш то, что под ней скрывалось, оно трясло весь корабль целиком до тех пор, пока не выдерживала находящаяся внутри команда.
Однако во время данной операции луч был предельно узким, а дальность его действия определялась с точностью до дюйма.
На первый взгляд ничего впечатляющего не происходило. На каждом крейсере было по три батареи вибраторов, но они работали с такой частотой, что поверхность существа казалась почти непотревоженной. Создавалось впечатление, что относительно щадящие силовые лучи расположенных между вибраторами прессоров только что-то и делали — они вынимали вверх узкий клин вещества и срезали растительность таким образом, чтобы следующий гравивибратор мог сделать надрез еще глубже. И только после того, как лучи коснутся поверхности планеты и продвинутся на несколько миль вперед, должны были подлететь все еще находящиеся на орбите эскадрильи, чтобы превратить узкий разрез в ров, который, как они надеялись, остановит распространение растительной заразы из иссеченных разрушающихся мертвых районов.
Фоном для изображения на экранах служили доносившиеся до Конвея отрывистые голоса артиллерийских офицеров. Казалось, они исчисляются сотнями, и все докладывали об одном и том же одинаковым набором слов.
Через неправильные промежутки времени рапорты прервал спокойный неторопливый голос. Он направлял, санкционировал и координировал общие усилия — голос бога, которого иногда называли командующим флотом Дермодом.
В качеств высокопоставленного офицера Корпуса мониторов двенадцатого галактического сектора он командовал более чем тремя тысячами боевых кораблей, вспомогательными и связными судами, опорными базами, верфями и огромным количеством существ, землян и инопланетян, которые всем этим управляли.
Если операция провалится, Конвей, конечно же, не сможет посетовать на качество оказываемой ему помощи. Он начинал испытывать радостное чувство от того, как развивались события.
Это ощущение длилось целых десять минут, пока линия иссечения не прошла через сорок третий туннель, куда они только что проникли. Конвей мог непосредственно видеть внутренний конец перемычки — толстой гофрированной сосиски из прочного пластика, которая под давлением пятьдесят фунтов на квадратный дюйм плотно прижималась к стенкам туннеля.
Из-за того, что процессы лечения внутри пациента происходили удручающе медленно, дабы избежать потерь рабочей жидкости, были необходимы специальные приспособления. Вода в буквальном смысле заменяла животному кровь, а у нее, в отличие от последней, отсутствовало одно очень важное свойство — она не сворачивалась.
Рядом с перемычкой дежурили два монитора и врач с Мелфа. Казалось, что они чем-то обеспокоены, но из-за огромного количества снующих по туннелю лейкоцитов разглядеть, чем именно, ему не удалось. Перед этим его экраны показали, как линия иссечения прошла поперек горлового туннеля.
Между перемычкой и разрезом вылилось несколько сотен галлонов воды. Принимая во внимание размеры пациента, это вряд ли можно было назвать даже каплей. Вибраторы и силовые поля продолжали движение. Они продлевали и углубляли надрез, в то время как мощные нематериальные лучи прессоров невидимые опоры, несущие огромный вес крейсеров — разводили его края до тех пор, пока он не становился рвом. Небольшой заряд химической взрывчатки обрушил верхнюю стенку обезвоженной части туннеля, усилив пластиковую перемычку. Казалось, все идет, как планировалось, но тут на панели Конвея замигала лампочка срочного вызова, и экран заполнило лицо майора Эдвардса.
— Конвей, — нетерпеливо обратился он, — инструменты атакуют перемычку в туннеле номер сорок три!
— Но это же невозможно! — воскликнула Мэрчисон обиженным тоном человека, который, играя с приятелем в карты, уличил того в мошенничестве.
— Пациент никогда не вмешивался в наши действия внутри тела. Тут нет глазных растений, которые могли бы выдать наше местоположение, не говоря уж об освещении, а перемычка вообще не из металла. На поверхности они никогда не нападают на предметы из пластика — только на людей и машины.
— А на людей они нападают потому, что мы выдаем свое присутствие, пытаясь установить над инструментами мысленный контроль, — быстро проговорил Конвей и обратился к Эдвардсу:
— Майор, выведите этих людей от перемычки в шахту для подачи питания. Быстро. Я не могу связаться с ними напрямую. И скажите им, пока они будут это делать, пусть постараются не думать…
Он умолк, так как перемычка впереди исчезла в глухом белом взрыве пузырей, которые с ревом устремились в их сторону вдоль верхней стенки потолка. Снаружи из машины что-либо разглядеть было невозможно, а внутри на экранах мелькало лицо Эдвардса и космические корабли в кильватерном строю.
— Доктор, снесло перемычку! — прокричал Эдвардс, скользнув взглядом в сторону. — Обломки тела за ней размывает. Харрисон, забуривайтесь в стенку.
Но лейтенант не мог забуриться в стенку, так как проносящиеся мимо пузыри делали ее невидимой. Он дал задний ход, но сносивший их поток был настолько мощным, что гусеницы едва касались пола. Харрисон выключил прожекторы, лучи которых, отражаясь от пенистого свода, слепили глаза. Но впереди свет не исчез — он проникал сквозь щель, которая неумолимо становилась все шире и шире…
— Эдвардс, остановите вибраторы!..
Несколькими секундами позже их вынесло из туннеля вместе с водопадом, который обрушивался вниз с органического утеса в, казалось бы, бездонное ущелье. Их машина не развалилась на части, их тела не превратились в кровавый джем, и стало ясно, что отключить батареи вибраторов Эдвардсу удалось вовремя. Когда через промежуток времени, показавшийся им вечностью, машина с треском остановилась, два дублирующих экрана эффектно взорвались, а водопад, который смягчал их падение по пути вниз, стал барабанить по обшивке, подталкивая и переворачивая корпус по дну разреза.
— Кто-нибудь ранен? — спросил Конвей.
Мэрчисон ослабила ремни безопасности и поморщилась.
— Я вся в синяках и… вся опухла.
— Хотелось бы мне на это взглянуть, — откликнулся Харрисон голосом совершенно здорового человека.
— Сначала мы взглянем на пациента, — оборвал Конвей, одновременно успокоившись и рассердившись.
Единственный работающий экран передавал изображение с видеокамер, которые были установлены на вертолетах, зависших над разрезом. Тяжелые крейсеры отлетели немного в сторону, чтобы очистить место для спасательных и ведущих наблюдение вертолетов, которые словно большие металлические мухи жужжали и кружились над операционным полем. Каждую минуту тысячи галлонов воды вытекали из поврежденного горлового туннеля, увлекая за собой тела лейкоцитов, рыб-фермеров, недопереваренную пищу и клочья жизненно важной внутренней флоры. Конвей подал сигнал Эдвардсу.
— Мы в порядке, — сообщил он майору, прежде чем тот успел что-либо сказать, — но в остальном положение бедственное. Если мы не остановим потерь жидкости, желудочная система разрушится, и вместо того, чтобы вылечить, мы убьем пациента. Черт побери, почему у него нет способов бороться с тяжелыми физическими травмами — каких-нибудь предохранительных клапанов или чего-то в этом роде. Я совершенно не ожидал, что может случиться такое…
Конвей сам себя оборвал, понимая, что начинает ныть и извиняться, вместо того, чтобы отдавать распоряжения.
— Мне нужен совет профессионала, — оживленно заявил он. — У вас есть специалист по взрывчатым устройствам малой мощности с небольшим радиусом действия?
— Так точно, — ответил Эдвардс, а уже через несколько секунд зазвучал новый голос:
— Боевая часть корабля «Веспасиан», майор Холройд. Могу я чем-нибудь помочь вам, доктор?
Конвей подумал, что искренне на это надеется, а вслух обрисовал свои трудности.
Они столкнулись с чрезвычайной ситуацией: истекающий кровью больной погибал на операционном столе. Будь пациент большим или маленьким, текла ли в его жилах кровь землянина, расплавленный металл существа ТЛТУ с Трекалда — V, или вода с небольшими добавками, которая доставляла пищу и специализированных животных в отдаленные концы обширного тела формации с Драмбо, результат в таких случаях был одним и тем же — постоянное снижение артериального давления, все более глубокий шок, прогрессирующий паралич мышц и, наконец, смерть.
Обычной процедурой при подобных обстоятельствах было бы остановить кровотечение, перевязав поврежденный кровеносный сосуд и обработав рану.
Но данный конкретный сосуд являлся туннелем, чьи стенки были ничуть не прочнее и не эластичней, чем окружающая их плоть, поэтому его нельзя было ни перевязать, ни даже пережать. Как виделось Конвею, единственным выходом оставалось заткнуть поврежденную артерию, обрушив свод туннеля.
— TR-7 с малым радиусом действия, — быстро ответил артиллерист. У нее хорошая аэродинамика, поэтому не будет сложностей с водным потоком, а при условии, что возле входа в туннель нет острых выступов, необходимая глубина проникновения может быть достигнута с…
— Нет, — твердо сказал Конвей. — Меня беспокоят компрессионные эффекты мощного взрыва в самом туннеле. Ударная волна проникнет далеко вглубь, погибнет множество лейкоцитов и рыб-фермеров, не говоря уже об огромных площадях хрупких растений. Мы должны перекрыть туннель как можно ближе к надрезу, майор, и ограничить повреждения этим районом.
— Тогда бронебойные В-22, — быстро поправился Холройд. — В этом веществе мы без труда ограничимся пятьюдесятью ярдами. Предлагаю одновременно запустить три ракеты в точки, расположенные вертикально над входом в туннель, так, чтобы обрушившаяся плоть заблокировала отверстие и ее хватило бы противостоять напору воды.
— Вот теперь вы говорите дело, — согласился Конвей.
Но комендор с «Веспасиана» умел не только разговаривать. Буквально через несколько минут на экране показался крейсер, низко зависший над разрезом. Конвей не видел запуска ракет, так как неожиданно вспомнил, что нужно проверить, достаточно ли далеко снесло машину и не погребет ли их под возможной лавиной из обломков плоти.
Первые признаки того, что вообще что-то происходит, появились, когда поток воды неожиданно стал грязным, затем он уменьшился до тонкой струйки и наконец прекратился. Несколькими минутами позднее через нижний край туннеля стали переваливаться густые, липкие куски грязи. Вдруг обширный участок вокруг входа начал оседать, потом отвалился и, словно огромная порция подгоревшей овсяной каши, соскользнул в ущелье.
Теперь вход в туннель стал в шесть раз больше, чем он был до этого, а пациент продолжал кровоточить с неменьшей силой.
— Извините, доктор, — заговорил Холройд. — Повторить дозу и попробовать взорвать поглубже?
— Нет, подождите.
Конвей отчаянно пытался что-то придумать. Он знал, что проводит хирургическую операцию, хотя на самом деле ему в это не верилось — слишком большими были и проблема и сам пациент. Если бы в подобной ситуации оказался землянин, даже при отсутствии инструментов и лекарств, он бы знал, что необходимо сделать — наложить жгут и уменьшить давление в поврежденном месте… Это было то, что нужно!
— Холройд, всадите еще три штуки в то же самое место и на ту же глубину, — быстро распорядился он. — Но не могли бы вы, прежде чем запустить ракеты, сфокусировать лучи по возможности максимального количества корабельных прессоров прямо над входом в туннель? Если возможно, нацельте их не вертикально, а под углом к поверхности надреза.
Идея заключается в том, чтобы использовать вес нашего корабля для уплотнения и поддержки обрушенной ракетами массы.
— Будет сделано, доктор!
На перефокусировку невидимых опор и запуск ракет у «Веспасиана» ушло около пятнадцати минут, зато водопад сразу же пропал и на этот раз уже не возобновился. Входное отверстие туннеля исчезло, а там, куда были направлены лучи прессоров, на поверхности разреза появилась большая тарелкообразная вмятина. Через спрессованную перемычку по-прежнему сочилась вода, но прорваться сильным потоком она не могла до тех пор, пока корабль оставался на месте и давил на стенку своим немалым весом. Для большей уверенности во вспомогательном туннеле устанавливалась еще одна непроницаемая перемычка.
Неожиданно на экране появилось покрытое морщинами, но не по возрасту моложавое лицо. Плечи зеленого мундира его хозяина украшали впечатляющие знаки различия. Это был сам командующий флотом.
— Доктор Конвей, в свое время мой флагман принимал участие в весьма необычных мероприятиях, но вот выступать в роли жгута нам до сих пор не доходилось.
— Прошу прощения, сэр, но мне показалось, что это единственный способ овладеть ситуацией. А прямо сейчас, если вас это не затруднит, мне бы хотелось, чтобы вы подняли отсюда нашу машину, после чего мы бы занялись нанесением на карту кое-каких реперных точек…
Он замолчал, так как Харрисон замахал ему рукой.
— Не на этой машине, — тихо пояснил лейтенант. — Попросите его проверить вторую, чтобы она была уже готова, когда они сподобятся вытащить нас отсюда.
Через три часа они находились во второй модифицированной и усиленной проходческой машине, подвешенной к грузовому вертолету, который приближался к району, где, как они надеялись, располагался мозг существа и (или) мастерские по производству управляемых мыслью инструментов. Во время полета у них появилась возможность потеоретизировать о происхождении своего пациента.
Теперь они были уверены, что первоначально он произошел от подвижной растительной формы жизни. Эти формы всегда были крупными и плотоядными. Но когда их представители стали друг друга выживать, то они начали увеличиваться в размерах, а их строение все больше усложнялось. Не было похоже, чтобы формация каким-либо образом размножалась. Она просто жила и росла до тех пор, пока ее не убивал какой-нибудь более крупный соплеменник. Их пациент был самым крупным, старым, крепким и мудрым на планете. Будучи единственным обитателем этой части суши на протяжении многих тысяч лет, он больше нуждался в мобильности и поэтому снова пустил корни.
Но это не было деградацией. Не имея возможности пожирать себе подобных, он научился контролировать собственный рост, сделал более эффективным свой метаболизм, создал инструменты для выполнения таких работ, как исследование поверхности, добыча и доставка минералов, необходимых для нервной системы. Предок рыбы-фермера, возможно, принадлежал к виду, которому, подобно библейскому Ионе, поначалу просто удалось выжить внутри желудка гиганта. Позднее эти рыбы вырастили себе и хозяину зубы и научились защищаться от хищников, засасываемых из моря.
Каким образом сюда попали лейкоциты, до сих пор было не очень ясно, но колесникам иногда случалось встречаться с небольшими по размерам и менее развитыми особями, которые, вероятно, и были дикими родственниками.
— Но вот, что мы должны помнить, когда будем пытаться с ним говорить, — с серьезным видом закончил Конвей. — Наш пациент не только слеп, глух и нем, но и никогда не общался даже с себе подобными. Наша задача не просто обучиться необычному и трудному инопланетному языку, а наладить общение с существом, которому неизвестно само значение слова «общаться».
— Если ты стараешься поднять мой боевой дух, — сухо заметила Мэрчисон, — то у тебя это плохо получается.
Конвей уставился в переднюю смотровую щель, в основном, чтобы не видеть бойни, происходящей на дублирующих экранах, где атаки инструментов в районах пищевых туннелей и насосных станций становились все более ожесточенными. Неожиданно он заговорил:
— Участок, где предположительно находится мозг, слишком обширен, чтобы обследовать его быстро, но, если я ошибаюсь — то поправьте, не то ли это место, где «Декарт» приземлялся в первый раз? Если это так, то инструменты, посланные тогда на разведку, должны были прийти откуда-то поблизости, и, если нам удастся проследить по оставшимся в плоти шрамам их путь, тогда…
— Это то самое место! — взволнованно подтвердила Мэрчисон.
Харрисон, не ожидая приказа, отдал новые распоряжения пилоту транспортного вертолета, а через несколько минут они были уже на поверхности, и машина с вращающимися врубовыми ножами ткнулась носом в волокнистую квазиплоть.
Взятый образец был не цилиндром, а плоским перевернутым конусом. Его боковая грань резко сужалась к вершине, где находился маленький, толщиной почти с волосинку, шрам. Он резко сворачивал к предполагаемому району, и машина двинулась вдоль него.
— Очевидно, корабль затащило под поверхность не очень глубоко, рассуждала Мэрчисон. — Но достаточно, чтобы инструменты касались его всей своей поверхностью, опираясь на тело существа, а не скакали по воздуху, задевая обшивку лишь вскользь. А ты заметил, что инструментам, даже двигаясь на максимальной скорости, удается избежать повреждений нервной системы, через которую передаются приказы и сигналы?..
— При данном угле наклона, — перебил ее Харрисон, — мы будем у нижней поверхности через двадцать минут. Сонары указывают на наличие каверн или больших впадин.
Конвей не успел ответить ни тому, ни другой — главный экран мигнул, на нем показалось лицо Эдвардса.
— Доктор, выбило перемычки с тридцать восьмой по сорок вторую. Мы уже поставили жгуты на восемнадцатый, двадцать шестой и сорок третий туннели, но…
— Действуйте, как и раньше, — прервал его Конвей.
Раздался приглушенный звон, за которым вдоль всего корпуса машины последовал металлический скрежет. Звуки стали повторяться со все возрастающей частотой.
— Инструменты, доктор, — доложил Харрисон, не поднимая головы. Десятки инструментов. Проходя через этот волокнистый материал, они не смогут причинить нам большего вреда, да и дополнительная броня с ними справится. Но меня беспокоит купол антенны.
Прежде чем Конвей успел спросить почему, Мэрчисон отвернулась от иллюминатора и сообщила, что потеряла начальный след.
— Этот район практически весь изборожден шрамами от инструментов, пояснила она. — Должно быть, движение здесь весьма оживленное.
Вспомогательные экраны демонстрировали расположение кораблей, наземной техники, дезактивационного оборудования и перемещения в районах шахт и насосных станций, а на главном экране показался «Веспасиан», который больше уже не висел над входом в сорок третий туннель. Он терял высоту, носовая часть величественно выписывала концентрические окружности, в то время как его пилот, видимо, изо всех сил старался не дать ему опрокинуться на бок.
Во время очередного оборота Конвей разглядел, что один из четырех прессоров как бы расплющен гигантским молотком, и ему не стоило труда догадаться, что это именно тот, который держал закрытым поврежденный сорок третий туннель. По мере приближения корабля к поверхности Конвею захотелось закрыть глаза, но тут он увидел, что вращение прекратилось, а растения на поверхности распластались под действием оставшихся трех прессоров, работающих на полную мощность, чтобы удержать вес корабля.
«Веспасиан» приземлился жестко, но без катастрофических последствий.
Другой крейсер занял место над сорок третьим туннелем, а вертолеты и наземные машины бросились на помощь к потерпевшему аварию кораблю. Они достигли «Веспасиана» одновременно с большой группой инструментов, которые, понятно, помогать вовсе не собирались.
Неожиданно экран заполнила голова Дермода.
— Доктор Конвей, — обратился к нему взбешенный командующий ледяным тоном, — это не первый случай, когда корабли вокруг меня превращается в металлолом, но я не могу сказать, что со временем привык к подобным ощущениям. Авария произошла из-за того, что практически весь вес корабля был перенесен на единственный узконаправленный луч прессора. В результате несущая конструкция прогнулась и чуть было не разнесла корабль.
Его голос слегка потеплел, но не надолго.
— Если мы собираемся держать жгуты на каждом туннеле, а инструменты будут атаковать каждую перемычку, то, похоже, мне придется сделать следующее, — продолжал он, — либо я отзываю свои корабли для капитальной реконструкции, либо использую их в течение часа или около того за один раз и проверяю их на предмет возможных конструктивных неполадок после каждого дежурства. Но это вовлечет гораздо большее количество кораблей в непродуктивную деятельность, и чем длиннее будет разрез, тем больше будет туннелей, на которых нам придется сидеть, и тем медленнее будет продвигаться работа. Операция быстро становится логически невозможной, число людских и материальных потерь делает ее неотличимой от полномасштабного сражения. Если бы я думал, что единственным результатом операции будет удовлетворение вашего медицинского любопытства, доктор, и любопытства моих специалистов по культурным контактам, то я уже сейчас сказал бы твердое «нет». У меня мозги полицейского, а не солдата. Федерация предпочитает именно это. Я не гоняюсь за славой в…
Машина дернулась, и на мгновение к Конвею пришло чувство, которое в данных обстоятельствах было невозможным, — чувство свободного полета.
Затем раздался треск, и корпус ударился о каменистый грунт. Машина упала на бок, дважды перевернулась и продолжила движение вперед, соскальзывая на одну из сторон. Звук инструментов, бьющихся об обшивку, становился оглушительным.
Лоб командующего прорезали две вертикальные морщины.
— Какие-нибудь сложности, доктор?
Постоянный грохот инструментов путал мысли.
Конвей утвердительно кивнул и стал объяснять:
— Я не ожидал нападения на перемычки, но теперь я понимаю, что пациент просто пытается защитить те места, которые, как он считает, подвергаются наибольшей опасности. Я также теперь понимаю, что его чувство осязания не ограничивается верхней поверхностью. Понимаете, он слеп, глух и нем, но похоже, что он способен осязать в трех измерениях. Глазные растения и нервные корневые системы у нижней поверхности дают лишь смутное, недетализированное представление о давлении в том или ином месте.
Чтобы узнать мелкие детали, существо посылает инструменты, которые очень чувствительны — чувствительны настолько, что способны с помощью крыльев осязать потоки воздуха, когда они принимают форму дельтаплана, и по собственной воле могут принимать форму исследуемого предмета. Наш пациент очень быстро обучается, поэтому дельтаплан, который я ему показал, обошелся нам в немалое число жизней…
— Доктор Конвей! — грубо перебил его командующий. — Вы пытаетесь то ли принести свои извинения, то ли прочитать мне очень подробную лекцию о вещах, которые я уже знаю. Выслушивать ни то, ни другое у меня нет времени. Мы стоим перед лицом серьезных хирургических и тактических проблем.
Конвей отчаянно затряс головой. У него появилось ощущение, будто сам он только что произнес или подумал о чем-то важном, но о чем именно, никак не мог вспомнить. Чтобы снова вытащить мысль на свет, ему было необходимо продолжить цепь своих рассуждений.
И он продолжил:
— Пациент видит и испытывает все чувства посредством осязания. До сих пор все контакты обычно происходили через инструменты. Они являются мысленно управляемым продолжением органов чувств внутри тела и на коротком расстоянии от него. Наше собственное мысленное излучение гораздо интенсивнее, чем у существа, но оно резко ограничено по дальности.
Ситуация напоминает двух фехтовальщиков, которые пытаются общаться лишь с помощью кончиков своих рапир…
Конвей резко замолчал, так как обнаружил, что обращается к пустому экрану. Все три телевизора светились, но ни звука, ни изображения не было.
— Этого-то я и боялся, доктор! — прокричал Харрисон. — Мы усилили броню обшивки, но для того, чтобы обеспечить двустороннюю связь, антенну пришлось закрыть обтекателем из пластика. Инструменты отыскали наше слабое место. Теперь мы тоже слепы, глухи, немы, да вдобавок еще и хромы — левая гусеничная лента повреждена.
Машина остановилась на ровной скалистой площадке внутри большой каверны, стенки которой под крутым углом уходили в нижнюю поверхность существа. Вокруг и над ними свисали тысячи корней, соединявшихся и сраставшихся до тех пор, пока они не превращались в толстые перекрученные кабели серебристого цвета, исчезавшие в глубинах пола, стен и потолка. Из каждого кабеля прорастал по крайней мере один бутон, похожий на смятый листочек металлической фольги. Самые большие бутоны дрожали и пытались принять форму инструментов, атакующих машину.
— Это одно из тех мест, где он производит инструменты, — сказала Мэрчисон, используя фонарик в качестве указки, — или правильнее было бы сказать — выращивает. Я по-прежнему никак не могу решить, чего в нем больше — животного или растительного. Похоже, здесь расположен и нервный центр, почти наверняка являющийся частью мозга. И он очень чувствителен — видишь, как осторожно обходят инструменты эти серебристые кабели, нападая на машину?
— Мы тоже будем осторожны, — сказал Конвей и обратился к Харрисону: — Мы сможем добраться вон до той нависающей стены, не перебив кабели, идущие по полу?
Повреждения в этом чувствительном районе могли обернуться серьезными последствиями для пациента.
Лейтенант кивнул и начал дергать машину вперед-назад, постепенно передвигаясь по площадке, пока они не достигли указанной стены. Теперь сверху их защищали чувствительные кабели, снизу — дно каверны, а с правого борта — скалистая стена, поэтому атаки инструментов ограничивались лишь левым бортом. Они снова могли сами себя слышать, но Харрисон извиняющимся, но твердым тоном сообщил, что на одной гусенице им не взобраться по склону и не пробуриться наружу, что они не могут позвать на помощь и что воздуха у них осталось на четырнадцать часов и то, если только они наденут скафандры, чтобы использовать газ в баллонах.
— Давайте-ка оденем их прямо сейчас, — оживленно сказал Конвей, — и выйдем наружу. Расположитесь по обоим концам машины — под кабелями и спиной к стене. Таким образом, вам придется беспокоиться о нападении только спереди — любой инструмент, пытающийся атаковать сквозь скалу сзади, произведет слишком много шума, чтобы застать вас врасплох. Мне также хотелось бы, чтобы вы были подальше от центральной части машины, где буду я сам, и не мешали мне своими мыслями попытаться установить контроль над инструментами…
— Мне знакомо это напыщенное и самодовольное выражение лица, — обратилась Мэрчисон к лейтенанту, натягивая гермошлем. — У нашего доктора очередное озарение. Я думаю, он собирается провести с пациентом беседу.
— На каком языке? — сухо спросил Харрисон.
— Полагаю, — Конвей улыбнулся, чтобы продемонстрировать уверенность, которой он вовсе не испытывал, — вы могли бы назвать его языком Брайля [шрифт Брайля — рельефно-точечный шрифт для письма и чтения слепых, разработанный французским тифлопедагогом Луи Брайлем] в трех измерениях.
Он быстро объяснил, что собирается делать, и через несколько минут они заняли свои места рядом с машиной. Конвей присел спиной к ее левой гусенице в нескольких футах от заполненной водой впадины в полу. В центре впадины зияло отверстие неизвестной глубины, проеденное кабелем или ему подобным растением, добывающем руду. Сбоку от него группа из семи или восьми слившихся воедино инструментов, распластавшихся на обшивке, пыталась ее продавить, и в некоторых местах уже начали расходиться швы.
Конвей мысленным усилием оторвал шайку металлических разбойников от машины, после чего, словно огромный оживший ком серебристого теста, закатил их в углубление. Затем он приступил к работе.
Конвей не пытался защититься от атакующих инструментов. Он намеревался так сильно сосредоточиться на одной определенной форме, что любой из них, попав в зону досягаемости его мыслей, лишится, как он надеялся, всех опасных краев и выступов.
Сформировать наружные очертания существа было совсем не трудно. В считанные минуты посередине углубления с водой лежал большой серебристый блин — мелкомасштабная копия пациента. Но представить себе в трех измерениях рты, желудки и соединяющие их туннели оказалось очень нелегко.
Еще сложнее была следующая стадия, когда он заставил крохотные желудки расширяться и сжиматься, всасывая и выпуская воду с песком и водорослями.
Это была грубая, очень упрощенная модель. Восемь ртов и восемь соединяющихся с ними желудков одновременно стали его лучшим достижением, и он очень боялся, что его модель похожа на пациента так же, как кукла на живого ребенка. Затем он добавил неторопливые движения тела, которые наблюдал у менее крупных молодых формаций, оставив при этом центральную часть неподвижной. Конвей надеялся, что вкупе с сокращениями желудков это создает впечатление, как от живого организма. Выступивший на лбу пот застилал ему глаза, но к тому времени это уже не имело значения, так как создаваемые им детали все равно не были видны. Он начал думать об определенных частях модели, как о твердых, неподвижных и мертвых. Он сымитировал распространение этик омертвевших районов, пока вся модель постепенно не превратилась в твердый безжизненный ком.
После этого он сморгнул пот с ресниц и начал все сначала, и еще раз, и еще, и тут он обнаружил, что его спутники стоят с ним рядом.
— Они больше на нас не нападают, — тихо сообщил Харрисон, — и, прежде чем они передумают, я хочу попытаться наладить поврежденную гусеницу. По крайней мере здесь нет недостатка в инструментах.
— Кроме как ни о чем не думать, чтобы не испортить твою модель, я могу тебе чем-нибудь помочь? — спросила Мэрчисон.
— Да, пожалуй, — ответил Конвей, не поворачивая головы. — Я собираюсь снова все повторить в той же последовательности, но на этот раз остановлюсь, когда достигну положения, которое имеется на сегодняшний день. Когда я это сделаю, ты будешь думать о наших надрезах, продлевать и углублять их, а я заткну поврежденные горловые туннели и пробурю вспомогательные и пищевые шахты. Ты немного отодвинешь отрезанную часть и сделаешь ее твердой, то есть мертвой, а я в это время попытаюсь передать мысль, что другая часть шевелится и жива и останется таковой в дальнейшем.
Она очень быстро ухватила идею, но у Конвея не было возможности узнать, ухватил ли ее, да и мог ли вообще ухватить их пациент.
Позади них Харрисон трудился над поврежденной гусеничной лентой, в то время как перед ними модель пациента и проводимое хирургическое вмешательство становилось все более детальным — вплоть до миниатюрных гофрированных перемычек и того, что случится, если их повредить.
Конвей неожиданно поднялся и стал карабкаться по наклонному полу.
— Извини, — произнес он вслух, — но мне необходимо выйти за пределы мысленной досягаемости модели и дать мыслям немножко перевести дух.
— Мне тоже! — через несколько минут воскликнула она. — Я к тебе…
— Взгляни!
В это время Конвей стоял, уставившись в темный свод каверны и давая отдых глазам и мозгу. Он быстро посмотрел вниз, подумав сначала, что инструменты снова атакуют, но увидел лишь Мэрчисон, которая указывала рукой на их модель — их работающую модель!
Несмотря на то, что модель была вне пределов досягаемости их разума, она не осела и сохранила все детали. Конвей моментально забыл о физической и умственной усталости.
— Должно быть, таким способом оно пытается сообщить, что понимает нас, — возбуждение сказал он. — Но мы должны расширить контакт, больше рассказать о себе. Иди и прихвати еще несколько инструментов, и сделай модель этой каверны со всеми ее кабелями, а я отформую в соответствующем масштабе машину и наши движущиеся фигурки. Модели, конечно, будут очень грубыми, но начнем с того, что нам необходимо передать всего лишь идею о том, какие мы маленькие и как уязвимы перед атаками инструментов. Затем мы отойдем немного в сторону и сформируем действующие модели проходческой машины, бульдозеров, вертолетов и разведкораблей — все, что есть на поверхности, но ничего такого большого и сложного вроде «Декарта», по крайней мере для начала. Нам нужно, чтобы все было предельно просто и доходчиво.
За очень короткое время площадка вокруг машины была буквально усыпана моделями. Как только люди заканчивали придавать им должную форму, пациент брал управление моделями на себя, и все новые и новые инструменты грузно, но очень осторожно вкатывались в каверну, как бы сгорая от нетерпения, чтобы из них что-то сделали. Но запотевшие стекла гермошлемов стали почти непрозрачными, да и воздух был почти на исходе.
Мэрчисон настояла на том, что у нее как раз осталось время для еще одной модели — большой, на которую уйдет до двадцати инструментов, — как из-за машины появился Харрисон.
— Я вынужден забраться внутрь, — сообщил он. — В отличие от некоторых, я тяжко трудился и истратил свой запас воздуха…
— Пни-ка там его за меня. Ты к нему поближе.
— …но машина будет двигаться в четыре раза медленнее, — продолжал лейтенант, — а если не будет, то теперь мы сможем позвать на помощь. Я использовал инструмент и сформовал новую антенну — мне известны точные размеры, — так что у нас есть даже двусторонняя видеосвязь…
Он резко остановился, уставившись на то, что творила Мэрчисон со своими инструментами.
— Я в этой команде патолог, — немного сварливо объяснила она, — и это моя работа рассказать пациенту, а точнее — дать ему почувствовать, как мы выглядим. Эта модель имеет весьма упрощенные дыхательную и кровеносную системы, органы пищеварения и речи со всеми, как видите, основными узлами.
Естественно, что, поскольку я знаю о себе немножко больше, чем кто-либо другой, этот представитель рода человеческого — женщина. И, что не менее важно, не желая лишний раз сбивать пациента с толку, я не стала ее одевать.
На ответ у Харрисона не хватило воздуха. Они последовали за лейтенантом в машину, и, пока Конвей налаживал связь, Мэрчисон инстинктивно подняла руку, прощаясь с каверной и разбросанными по площадке моделями из инструментов. Должно быть, она слишком усиленно думала о прощании, потому что ее последняя модель тоже подняла руку и не опускала ее до тех пор, пока машина медленно не пересекла границу мысленного контроля.
Неожиданно ожили все три экрана, и на Конвея в упор уставился Дермод.
На лице командующего отразились озабоченность, облегчение и воодушевленность — сначала поочередно, а потом все вместе.
— Доктор! Я уже думал, что мы вас потеряли, — сообщил он. — С тех пор, как вы отключились, прошло уже четыре часа. Но я могу доложить вам о положительных изменениях. Иссечение продолжается, а все нападения инструментов прекратились полчаса назад. Из вспомогательных шахт, от перемычек, из дезактивационных команд — отовсюду сообщают, что проблем с инструментами у них больше нет. Доктор, эти условия — временные?
Конвей протяжно и громко вздохнул от облегчения. Несмотря на порой замедленную физическую реакцию, в интеллектуальном отношении их пациент был очень ярким парнем. Конвей отрицательно покачал головой и сказал:
— С инструментами сложностей больше не будет. Наоборот, они помогут вам управиться с оборудованием и будут делать все необходимое в труднодоступных местах разреза, как только мы объясним, что нам нужно. Вы также можете забыть о необходимости расширять линию иссечения для изоляции здоровой части тела от больной — наш пациент сохранил достаточную подвижность, чтобы самостоятельно отползти от ампутированных районов, — а это значит, что у вас высвободятся дополнительные корабли, иссечение пойдет быстрее и мы закончим операцию раньше планировавшегося срока.
— Видите ли, сэр, — закончил Конвей, — теперь пациент начнет активно с нами сотрудничать.
Большая операция была закончена меньше, чем за четыре месяца, и Конвея отозвали обратно в Госпиталь. Послеоперационное лечение громадного пациента должно было растянуться на многие годы. Предполагалось, что параллельно будет осуществляться более близкое знакомство с Драмбо, будут исследоваться его обитатели и их культура. Перед отлетом, все еще находясь под впечатлением от количества потерь, Конвей как-то поинтересовался, на сколько они оправданы. Весьма высокомерный специалист по культурным контактам попытался как можно проще объяснить ему, что любые различия будь то культурные, физиологические или технические — всегда неимоверно ценны. Обучая местных жителей, они одновременно узнают очень много нового и от колесников, и от гигантской разумной формации. Не без некоторого труда Конвей смирился с подобным объяснением. Он также мог смириться с тем, что его работа на Драмбо в качестве хирурга была завершена. Гораздо труднее ему было мириться с тем фактом, что у бригады патологов, в особенности у одного из ее членов, здесь по-прежнему оставалась масса неоконченных дел.
О'Мара не радовался его мукам открыто, но и сочувствия особого не выразил.
— Конвей, прекратите ваши молчаливые страдания, — потребовал психолог по возвращении врача, — и примите очищение, желательно — в негашенной извести. Но даже если вам не удастся это сделать — работа есть работа. К нам только что поступил необычный пациент, и вам, возможно, захочется за ним приглядеть. Я, конечно, слишком обходителен. На сегодня это и так ваш пациент. Посмотрите.
Позади стола О'Мары ожил большой видеоэкран, и психолог продолжил:
— Это существо было найдено в одном из малоисследованных до сих пор районов. Оно — жертва аварии, в результате которой его корабль и оно само были разрезаны пополам. Герметичные переборки закупорили неповрежденную секцию, а вашему пациенту удалось подтянуть свое тело — или часть тела прежде, чем эти переборки закрылись. Это был большой корабль, заполненный чем-то вроде питательной почвы, а его пилот пока жив — или, правильней было бы сказать, полужив? Понимаете, дело в том, что мы не знаем, какую половину мы спасли. Ну, так как?
Конвей уставился на экран, уже прикидывая методы частичной иммобилизации пациента для обследования и лечения, он думал о том, как синтезировать эту самую питательную почву, которая сейчас наверняка высохла досуха, и что надо изучить управление разрушенного корабля, чтобы составить впечатление об устройстве сенсорного оборудования. Если авария, повредившая корабль, произошла из-за взрыва энергетической установки, — а похоже, так оно и есть, — то сохранившаяся часть пациента вполне может оказаться передней и содержит мозг существа.
Его новый пациент был не совсем похож на змея с Мидгаарда, но почти не уступал ему по размерам. Существо извивалось и скручивалось в кольца, заполнив практически всю палубу огромного ангара, который освободили специально для него.
— Ну, так как? — снова переспросил О'Мара.
Конвей встал со стула. Прежде чем повернуться и выйти, он улыбнулся и сказал:
— Какой маленький, не правда ли?
