59. Озеро Таупо

Дальше: 65. Почему «Дункан» крейсировал у восточного берега Новой Зеландии

В доисторические времена в центре Новозеландского острова вследствие обвала пещер образовалась бездонная пропасть в двадцать пять миль длины и двадцать ширины. Воды, стекавшие с окрестных гор в эту огромную впадину, превратили ее в озеро, в озеро-бездну, ибо до сих пор ни один лот не смог достичь его дна.

Это необычное озеро, носящее название Таупо, лежит на высоте тысячи двухсот пятидесяти футов над уровнем моря и окружено горами высотой в две тысячи восемьсот футов. К западу поднимаются громадные остроконечные скалы; на севере виднеется несколько отдаленных вершин, поросших невысоким лесом; к востоку раскинулся широкий отлогий песчаный берег, по которому проходит дорога и где меж зеленых кустов красиво поблескивают пемзовые камни; к югу на переднем плане лес, а за ним высятся конические вершины вулканов. Таков величественный ландшафт, окаймляющий это огромное водное пространство, где свирепствуют бури, не уступающие по своей ярости океанским циклонам.

Вся эта местность кипит и клокочет, словно колоссальный котел, подвешенный над подземным огнем. Земля дрожит, и кора ее, подобно корке слишком поднявшегося в печи пирога, дает во многих местах глубокие трещины, откуда вырываются пары. Без сомнения, все это плоскогорье рухнуло бы в пылающее под ним подземное горнило, если бы скопившиеся пары не находили себе выхода на расстоянии двадцати миль от озера через кратеры вулкана Тонгариро.

Этот увенчанный дымом и огнем вулкан, возвышающийся над мелкими огнедышащими сопками, виден с северного берега озера. Тонгариро принадлежит к довольно сложной орографической системе. Позади него среди равнины одиноко поднимается другой вулкан, Руапау, коническая вершина которого теряется среди облаков на высоте девяти тысяч футов. Нога смертного еще никогда не ступала на его неприступную вершину, ни один человеческий взор не проникал в глубину его кратера. Что же касается вулкана Тонгариро, то за последние двадцать лет ученые трижды производили измерение его более доступных вершин.

С этими вулканами связано немало легенд. И при менее трагических обстоятельствах Паганель, конечно, не преминул бы рассказать своим товарищам хотя бы, например, ту легенду, где рассказывается о ссоре двух друзей и соседей, Тонгариро и Таранаки, из-за женщины. Тонгариро, вспыльчивый, как всякий вулкан, вышел из себя и ударил Таранаки. Тот, избитый и униженный, убежал по долине Вангани, обронил дорогой две горки и наконец добрался до берега моря, где и стоит одиноко под именем горы Эгмонт.

Но географ не был склонен рассказывать, а друзья его — слушать. Они молча разглядывали северо-восточный берег озера Таупо, куда привела их разбившая все надежды судьба.

Каи-Куму со своей пирогой пересек бухточку, обогнул острый мыс, вдающийся далеко в озеро, и причалил к восточному берегу, у подошвы первых отрогов Манго — горы вышиной более чем в две тысячи футов. Здесь раскинулись поля формиума, этого драгоценного новозеландского льна. У туземцев он зовется «харакеке». В этом полезном растении нет ничего такого, что не могло бы быть так или иначе использовано. Его цветы дают превосходный мед. Из стеблей получается клейкое вещество, заменяющее воск и крахмал. Еще больше пользы извлекается из листьев формиума: свежие, они заменяют бумагу, в сухом виде — трут. Будучи разрезаны, листья эти идут на производство веревок, канатов и сетей. Из их расчесанных волокон ткут одеяла, циновки, плащи и передники. Ткань из формиума, окрашенная в красный или черный цвет, идет на одежду самых элегантных маори.

Этот драгоценный формиум встречается повсюду на обоих островах: и на морском побережье и по берегам озер и рек. Здесь его дикими кустами покрыты были целые поля. Его красно-коричневые цветы, напоминающие цветы агавы, во множестве выглядывали из зеленой гущи его длинных и острых, как клинки, листьев. Красивые птицы нектарии, завсегдатаи полей формиума, стаями носились над ними и наслаждались медовым соком их цветов. В водах озера полоскались, видимо уже ручные, утки, черные с серыми и зелеными пятнами.

В четверти мили, на крутом утесе горы, виднелась непреступная па — крепость маори. Пленники были один за другим высажены из пироги, и воины, развязав им руки и ноги, повели их в крепость. Тропинка шла сначала по полям формиума, а затем — через пышно разросшуюся рощицу. Здесь были и кайкатеа с неопадающими листьями и красными ягодами, и австралийские драцены, называемые туземцами «ти», и гуйус, ягодами которых пользуются для окраски материй в черный цвет. При приближении к рощице пленников и воинов взвились и умчались прочь стаи крупных голубей с оперением, отливающим металлом, стаи курклюш пепельного цвета и целая масса скворцов с красноватым хохолком.

Сделав довольно большой крюк, Гленарван, Элен, Мэри Грант и их спутники вошли в па. Крепость была ограждена тремя поясами укреплений. Первый, наружный, представлял собой частокол из крепких столбов футов в пятнадцать вышины; второй пояс состоял из такого же частокола; третьим, внутренним, поясом служила ивовая ограда с проделанными в ней бойницами. Внутри па виднелось несколько своеобразных маорийских построек и около сорока симметрично расположенных хижин.

Ужасное впечатление произвели на пленников мертвые головы, которыми были украшены колья второго частокола. Элен и Мэри отвернулись больше от отвращения, чем от страха. Эти головы принадлежали павшим в боях неприятельским вождям, тела которых съели победители.

Жилище Каи-Куму находилось в глубине па, среди нескольких других хижин, принадлежавших туземцам не столь высокого положения. Перед ним расстилалась большая открытая площадка — европейцы, пожалуй, назвали бы ее военным плацем. Жилище вождя было построено из кольев, оплетенных ветвями, а внутри обито циновками из формиума. Оно имело двадцать футов в длину, пятнадцать — в ширину, десять — в вышину, иными словами, заключало в себе три тысячи кубических футов — помещение вполне достаточное, чтобы в нем разместиться новозеландскому вождю.

В постройке этой имелось лишь одно отверстие, служившее дверью. Завешено оно было плотной циновкой. Крыша выдавалась над дверью выступом, на котором имелось углубление для хранения дождевой воды. На концах стропил было вырезано несколько фигур. Портал радовал взор гостя резными изображениями веток, листьев, символических фигур чудовищ — массой любопытных орнаментов, рожденных резцом туземных мастеров. Внутри пол был земляной, утрамбованный, возвышающийся на полфута над уровнем окружающей почвы. Решетки из тростника и матрацы из сухого папоротника, покрытые циновками из тонких и гибких листьев тифы, служили кроватями. Посередине хижины виднелась яма, обложенная камнями: то был очаг. Дыра в крыше служила трубой. Когда из очага валил густой дым, он в конце концов направлялся этим выходом, предварительно изрядно закоптив стены. Рядом с хижиной Каи-Куму находились склады, в которых хранились запасы вождя — его урожай формиума, картофеля и съедобного папоротника. Здесь же помещались и печи, где на раскаленных камнях готовилась различная пища. Еще подальше в небольших загородках стояли свиньи и козы, эти редко встречающиеся здесь потомки акклиматизированных когда-то капитаном Куком полезных животных. Там и сям бегали собаки в поисках скудной еды. Как видно, маори не слишком заботились об этих животных, хотя и питались их мясом.

Гленарван и его спутники разглядывали эту картину, ожидая у какой-то пустой хижины, когда вождю заблагорассудится дать о них распоряжение. А в это время их не переставала осыпать бранью толпа старух. Эти ведьмы со сжатыми кулаками подступали к «проклятым европейцам», выли и угрожали. Из нескольких английских слов, сорвавшихся с их толстых губ, было ясно, что они требуют немедленной мести.

Среди этих воплей и угроз Элен оставалась с виду спокойной. Боясь лишить мужа хладнокровия, она делала героические усилия, чтобы держать себя в руках. Бедняжка Мэри была близка к обмороку. Джон Манглс поддерживал ее, готовый отдать за нее свою жизнь. Его товарищи по-разному относились к этому извержению брани и угроз: одни, подобно майору, оставались к ним равнодушны, других же, как Паганеля, они все более раздражали.

Гленарван, желая избавить жену от этих старых мегер, направился к Каи-Куму и, указывая на их отвратительную толпу, сказал:

— Прогони их.

Маорийский вождь пристально поглядел на своего пленника, не удостоив его ответом, затем жестом приказал ревущим старухам замолчать. Гленарван наклонил голову в знак благодарности и не спеша вернулся к своим.

К этому времени в па собралось человек сто новозеландцев: здесь были и старики, и люди зрелого возраста, и юноши. Одни, мрачные, но спокойные, ожидали распоряжений Каи-Куму, другие же предавались неистовому горю — они оплакивали родственников или друзей, павших в последних боях.

Из всех маорийских вождей, откликнувшихся на призыв Вильяма Томсона, один Каи-Куму вернулся на берега своего озера, и он первый оповестил свое племя о разгроме восстания, о поражении новозеландцев на равнинах нижнего течения Вайкато. Из двухсот воинов, выступивших под его командой на защиту родной земли, вернулось всего пятьдесят. Правда, некоторые из сражавшихся попали в плен к англичанам, но все же скольким воинам, распростертым на поле брани, уже не суждено было вернуться в родные места!

Этим и объяснялось глубокое отчаяние, охватившее туземцев по возвращении Каи-Куму. Они еще ничего не знали о последней битве, и эта весть поразила всех, как громом.

У дикарей душевное горе всегда выражается во внешних проявлениях. И теперь родичи и друзья погибших воинов, особенно женщины, принялись раздирать себе лицо и плечи острыми раковинами. Брызгавшая кровь смешивалась со слезами. Более глубокие ранения говорили о большем отчаянии. Ужасно было видеть этих окровавленных, обезумевших новозеландок.

Отчаяние туземцев усугублялось еще одним обстоятельством, имевшим большое значение в их глазах: не только погиб родич или друг, но и кости его не будут лежать в семейной могиле. А это, по верованиям маори, необходимо для будущей жизни. Туземцы кладут в уду-па, что значит «обитель славы», не тленное тело, а кости, которые предварительно тщательно очищают, скоблят, полируют и даже покрывают лаком. Эти могилы украшаются деревянными статуями, на которых с точностью воспроизводится татуировка покойного. А теперь могилы будут пусты, не будут свершены погребальные обряды, и кости убитых либо будут обгрызены дикими собаками, либо останутся белеть без погребения на поле битвы.

Горе еще усугублялось этими мыслями. К угрозам женщин присоединились и проклятия мужчин по адресу европейцев. Брань усиливалась, жесты делались все более угрожающими. Крики грозили перейти в насилия.

Каи-Куму, видимо боясь, что он будет не в силах обуздать фанатиков своего племени, приказал отвести пленников в святилище, которое находилось в другом конце па, на площадке, заканчивавшейся обрывом.

Святилище представляло собой хижину, примыкавшую к горному склону в сто футов вышины. В этом священном доме туземные жрецы — арики — обучали новозеландцев религии. В этой просторной, со всех сторон закрытой хижине стояло изваяние священной птицы.

Здесь, почувствовав себя хотя временно в безопасности от ярости туземцев, пленники растянулись на циновках из формиума. Элен, обессиленная и измученная, склонилась на грудь к мужу. Гленарван крепко обнял ее.

— Мужайся, дорогая Элен, — повторял он.

Едва успели запереть пленников, как Роберт, взобравшись на плечи к Вильсону, умудрился просунуть голову между крышей и стеной, на которой развешены были амулеты. Отсюда до самого дворца Каи-Куму все было видно как на ладони.

— Они собрались вокруг вождя, — сказал вполголоса мальчик. — Они машут руками… завывают… Каи-Куму собирается говорить…

Роберт помолчал несколько минут, а затем продолжал:

— Каи-Куму что-то говорит… Дикари успокаиваются… Они слушают…

— Очевидно, вождь, покровительствуя нам, преследует какую-то личную цель, — заметил майор. — Он хочет обменять нас на вождей своего племени. Но согласятся ли воины на такой обмен?

— Да, — снова раздался голос мальчика, — они повинуются… расходятся… Одни из них входят в свои хижины… другие покидают крепость…

— Это действительно так? — воскликнул майор.

— Ну да, мистер Мак-Наббс, — ответил Роберт, — с Каи-Куму остались только воины, бывшие в его пироге… А! Один из них направляется к нашей хижине…

— Слезай, Роберт! — сказал Гленарван.

В эту минуту Элен, выпрямившись, схватила мужа за руку.

— Эдуард, — сказала она твердым голосом, — ни я, ни Мэри Грант не должны живыми попасть в руки этих дикарей!

С этими словами она протянула Гленарвану заряженный револьвер. Глаза Гленарвана сверкнули радостью.

— Оружие! — воскликнул он.

— Да! Маори не обыскивают своих пленниц. Но это оружие, Эдуард, оно не для них, а для нас.

— Спрячьте револьвер, Гленарван, — поспешно сказал Мак-Наббс. — Еще не время.

Револьвер исчез под одеждой Эдуарда.

Циновка, которой был завешен вход в хижину, поднялась. Вошел какой-то туземец. Он сделал знак пленникам следовать за ним.

Гленарван с товарищами, близко держась друг к другу, прошли через площадь па и остановились перед Каи-Куму.

Вокруг вождя собрались наиболее видные воины его племени. Среди них был и тот маориец, чья пирога присоединилась к пироге Каи-Куму при впадении Похайвены в Вайкато. Это был мужчина лет сорока, мощного сложения, с суровым, свирепым лицом. Он носил имя Кара Тете, что на новозеландском языке значит «гневливый». По тонкости татуировки этого вождя было видно, что он занимает высокое положение в своем племени, и сам Каи-Куму выказывал ему известное почтение. Однако наблюдательный человек мог бы догадаться, что между этими двумя вождями существует соперничество. От внимания майора не ускользнуло, что влияние, которым пользовался Кара-Тете, возбуждало недобрые чувства в Каи-Куму. Оба они стояли во главе крупных племен, населявших берега Вайкато, и оба обладали одинаковой властью. И хотя губы Каи-Куму и улыбались, когда он говорил с своим сотоварищем, но глаза его выражали глубокую неприязнь.

Каи-Куму начал допрашивать Гленарвана.

— Ты англичанин? — спросил он.

— Да, — не колеблясь, ответил тот, понимая, что его национальность должна была облегчить обмен.

— А твои товарищи? — продолжал Каи-Куму.

— Товарищи мои такие же англичане, как и я. Мы путешественники, потерпевшие кораблекрушение. Прибавлю еще, если это может тебя интересовать, что никто из нас не принимал участия в войне.

— Не важно! — грубо ответил Кара-Тете. — Каждый англичанин — наш враг. Твои земляки захватили силой наш остров! Они присвоили себе наши поля! Они сожгли наши селения!

— И они были неправы, — проговорил серьезным тоном Гленарван. — Я говорю тебе это не потому, что я в твоей власти, а потому, что так думаю.

— Послушай, — продолжал Каи-Куму — Тогонга, верховный жрец нашего бога Нуи-Атуа, попал в руки твоих братьев — он пленник пакекас. Бог велит нам его выкупить. Я-то хотел бы вырвать у тебя сердце; хотелось бы, чтобы твоя голова и головы твоих товарищей вечно висели на столбах этой изгороди… но Нуи-Атуа изрек свое слово!

Говоря это, Каи-Куму, до сих пор владевший собой, дрожал от гнева, и лицо его приняло выражение крайней ярости. Через несколько минут он снова заговорил:

— Как ты думаешь, согласятся ли англичане обменять на тебя нашего Тогонга?

Гленарван не сразу решился ответить; он молча, со вниманием наблюдал за маорийским вождем.

— Не знаю, — проговорил он наконец.

— Отвечай, — продолжал Каи-Куму — стоит ли твоя жизнь жизни нашего Тогонга?

— Нет, — ответил Гленарван — у себя на родине я не вождь и не священнослужитель.

Паганель, пораженный этим ответом, с глубоким удивлением посмотрел на Гленарвана.

Каи-Куму, казалось, тоже был изумлен.

— Итак, ты сомневаешься? — спросил он.

— Не знаю, — повторил Гленарван.

— Твои, значит, не согласятся взять тебя в обмен на нашего Тогонга?

— На одного меня — нет, а на всех — быть может.

— У нас, маори, принято менять голову на голову.

— Так начни с того, что предложи обменять своего жреца на этих двух женщин, — предложил Гленарван, указывая на Элен и Мэри Грант.

Элен рванулась к мужу, но майор удержал ее.

— Эти две женщины, — продолжал Гленарван, почтительно склоняясь перед Элен и Мэри Грант, — занимают высокое положение в своей стране.

Вождь холодно посмотрел на своего пленника. Злая усмешха промелькнула на его губах, но он тут же подавил ее и ответил, еле сдерживаясь:

— Ты надеешься обмануть Каи-Куму своими лживыми словами, проклятый европеец? Так ты думаешь, что Каи-Куму не умеет читать в человеческих сердцах? — Вождь указал на Элен — Вот твоя жена!

— Нет, моя! — воскликнул Кара-Тете и, оттолкнув прочих пленников, положил свою руку, на плечо Элен.

Та побледнела от этого прикосновения.

— Эдуард! — крикнула она, обезумев от ужаса.

Гленарван молча протянул руку. Грянул выстрел. Кара-Тете мертвый повалился на землю.

При звуке выстрела множество туземцев высыпало из хижин и мгновенно заполонило всю площадь па. Сотни рук угрожающе протянулись к несчастным пленникам. Револьвер был вырван из рук Гленарвана. Каи-Куму бросил на него странный взгляд. Затем, прикрыв одной рукой убийцу, он поднял другую руку, сдерживая толпу, готовую ринуться на «проклятых пакекас».

Покрывая шум, громко прозвучал его голос:

— Табу! Табу!

Услышав эти слова, толпа дикарей разом остановилась перед Гленарваном и его товарищами, словно какая-то сверхъестественная сила остановила их.

Через несколько минут пленники были отведены в то же, служившее им тюрьмой, святилище. Но ни Роберта, ни Жака Паганеля с ними не было.

60. Погребение маорийского вождя

Каи-Куму, как это нередко случается в Новой Зеландии, был не только вождем своего племени, но и его ариком, то есть жрецом, и как таковой мог, пользуясь суеверием своих соплеменников, налагать табу.

Табу — в обычае у всех народов Полинезии, и когда оно налагается на какое-нибудь лицо или предмет, то этим отныне запрещается и всякое сношение с табуированным человеком и всякое пользование табуированным предметом. Религия маорийцев учит, что всякий поднявший святотатственную руку на то, на что наложено табу, будет наказан смертью разгневанным божеством. Причем если божество не сразу отомстит за нанесенную ему обиду, то жрец не преминет сделать это за него.

Вожди налагают табу из политических целей, но табу может быть обусловлено и событиями личной, повседневной жизни. На туземца налагается табу на несколько дней во многих случаях: когда он остриг себе волосы, когда над ним была произведена татуировка, когда он строит себе пирогу или возводит дом, когда он смертельно болен и, наконец, когда он скончался. Если туземцы вылавливают столько рыбы, что это грозит опустошить реку, или если те же туземцы начинают есть еще недоспелые сладкие пататы, что грозит опустошить плантации, то и на рыбу и на пататы накладывается оберегающее их табу. Пожелает ли вождь избавиться от назойливых гостей, он накладывает на свой дом табу. Заблагорассудится ли вождю монополизировать деловые сношения с каким-нибудь иноземным судном, он не замедлит наложить на него табу. Прибегает он к этому средству и по отношению к не сумевшему ему угодить европейскому купцу, которого он хочет лишить покупателей. Запрет вождя напоминает прежнее вето королей.

Если предмет табуирован, то никто не может безнаказанно прикоснуться к нему. Когда табу налагается на туземца, то в течение определенного времени он не может прикасаться к пище известного рода. Если это человек богатый, ему приходят на помощь его рабы: они вводят ему в рот те кушанья, к которым он не смеет прикоснуться руками. Если же это бедняк, то он принужден подбирать пищу ртом, превращаясь благодаря табу в животное.

Словом, этот своеобразный обычай направляет и видоизменяет самые мелкие поступки новозеландцев. Табу имеет силу закона, и можно даже сказать, что его частое применение представляет собой все туземное законодательство, притом неоспоримое и не подлежащее обсуждению.

Что же касается табу, наложенного на наших пленников, то оно имело целью спасти их от ярости, охватившей племя. Как только Каи-Куму произнес это магическое слово, его друзья и приверженцы разом остановились и защитили пленников от ярости своих соплеменников, а затем сами стали охранять пленников.

Однако Гленарван не заблуждался относительно ожидавшей его участи. Он знал, что только жизнью своей сможет заплатить за убийство вождя. А у диких народов смерть осужденного является лишь концом долгих пыток. Гленарван приготовился жестоко искупить то законное негодование, которое побудило его убить Кара-Тете, но он надеялся, что гнев Каи-Куму обрушится на него одного.

Какую ужасную ночь провели Гленарван и его спутники! Кто в силах был бы описать их тоску, измерить их муки! Бедняжка Роберт и мужественный Паганель так и не появились. Но разве могло быть хотя бы малейшее сомнение в их участи! Они, конечно, пали первыми жертвами мстительных туземцев. Всякая надежда исчезла даже у Мак-Наббса, не так-то легко впадавшего в уныние. А Джон Манглс, видя сумрачное отчаяние Мэри Грант, разлученной с братом, чувствовал себя близким к безумию. Гленарван думал о трагической просьбе Элен, о ее желании умереть от его руки во избежание пыток или рабства. И он спрашивал себя, найдет ли он в себе это страшное мужество.

«А Мэри — какое право я имею убить ее?» — в отчаянии думал Джон Манглс.

О бегстве нечего было и мечтать: десять воинов, вооружейных с головы до ног, стерегли двери храма.

Наступило утро 13 февраля. Туземцы не входили ни в какие сношения с пленниками, огражденными табу. В храме имелось некоторое количество съестных припасов, но несчастные едва к ним прикоснулись. Скорбь подавляла голод. День прошел, не принеся ни перемены, ни надежды. Видимо, погребение убитого вождя и казнь убийцы должны были совершиться одновременно.

Гленарван был убежден, что Каи-Куму оставил мысль об обмене пленников. У Мак-Наббса же все еще теплилась слабая надежда:

— Как знать, не чувствует ли в глубине души Каи-Куму, что вы оказали ему услугу?

Но что ни говорил ему Мак-Наббс, Гленарван не хотел больше ни на что надеяться. Прошло и 14 февраля, а никаких приготовлений к казни не было сделано и в этот день. Причина же этой задержки заключалась в следующем.

Маори верят в то, что душа умершего пребывает в его теле в течение трех дней, и потому труп хоронят только по истечении трех суток. И в данном случае этот обычай, заставлявший откладывать погребение, был соблюден со строжайшей точностью. До 15 февраля па была совершенно пустынна. Джон Манглс, взобравшись на плечи Вильсона, не раз вглядывался в наружные укрепления. Из-за них не показывался ни один туземец. Только сменялись часовые, бдительно несшие караул у дверей храма.

Но на третий день двери хижин распахнулись. Несколько сотен маорийцев — мужчин, женщин, детей — собрались на площади па. Они были спокойны и безмолвны.

Каи-Куму вышел из своего жилища и, окруженный главными вождями племени, поднялся на земляную насыпь в несколько футов вышины, находившуюся посередине крепости. Толпа туземцев стала полукругом в нескольких саженях позади. Все продолжали хранить глубокое молчание.

Каи-Куму сделал знак, и один из воинов направился к храму.

— Помни же, — сказала Элен мужу.

Гленарван молча прижал ее к сердцу. В эту минуту Мэри Грант подошла к Джону Манглсу.

— Если муж может убить свою жену, — сказала она, — чтобы избавить ее от позора, то и жених может убить с этой целью свою невесту. Джон, в эту последнюю, быть может, минуту я могу сказать, что в тайнике вашего сердца я давно уже ваша невеста, не правда ли? Могу ли я рассчитывать на вас, дорогой Джон, так, как рассчитывает миссис Элен на мужа?

— Мэри! — воскликнул в смятении молодой капитан. — Мэри! Дорогая!..

Он не успел договорить: циновка была поднята, и пленников повели к Каи-Куму. Женщины примирились со своей участью. Мужчины скрывали свои душевные муки под наружным спокойствием, говорившим о сверхчеловеческой силе воли.

Пленники предстали перед новозеландским вождем. Приговор того был короток.

— Ты убил Кара-Тете? — спросил он Гленарвана.

— Убил, — ответил тот.

— Завтра на рассвете ты умрешь.

— Один? — спросил Гленарван; сердце его забилось.

— Ах, если б только жизнь нашего Тогонга не была ценнее ваших! — со свирепым сожалением воскликнул Каи-Куму.

В эту минуту среди туземцев произошло какое-то движение. Гленарван быстро оглянулся. Вскоре толпа расступилась, и появился воин, весь в поту, изнемогавший от усталости. Как только Каи-Куму увидел его, он обратился к нему по-английски, очевидно желая, чтобы разговор их был понят пленниками:

— Ты пришел из лагеря пакекас?

— Да, — ответил маориец.

— Ты видел пленника — нашего Тогонга?

— Видел.

— Он жив?

— Он умер. Англичане расстреляли его.

Участь Гленарвана и его спутников была решена.

— Все вы умрете завтра на рассвете! — воскликнул Каи-Куму.

Итак, на всех пленников обрушилась общая кара.

Пленники не были отведены в храм. Они должны были присутствовать при погребении вождя и на кровавых церемониях, сопровождающих этот обряд. Отряд туземцев отвел пленников на несколько шагов в сторону, к подножию огромного дерева — куди. Они стояли, окруженные стражей, не спускавшей с них глаз. Остальные маори, погруженные в требуемую при погребении вождя печаль, казалось, забыли о них.

После смерти Кара-Тете прошло три установленных обычаем дня. Теперь, по верованиям новозеландцев, душа покойного окончательно покинула его бренное тело. Начался обряд погребения. Принесли тело вождя и положили его на небольшую земляную насыпь посреди крепости. Покойник был облачен в роскошные одежды и покрыт великолепной циновкой из формиума. На его голове, украшенной перьями, виднелся венок из зеленых листьев. Лицо, руки и грудь покойника были смазаны растительным маслом и не обнаруживали никаких признаков разложения.

Родственники и друзья Кара-Тете подошли к насыпи, на которой лежал он, и вдруг, словно повинуясь палочке капельмейстера, дирижирующего похоронным гимном, раздались оглушительные плач, рыдания, стоны. Заунывен и тяжек был ритм этих погребальных жалоб. Друзья покойного били себя по голове, а его родственницы с остервенением раздирали ногтями свои лица, проливая больше крови, чем слез. Эти несчастные женщины добросовестно выполняли свой дикий долг. Но, видимо, этих проявлений скорби было недостаточно для умиротворения души умершего, и воины, боясь, чтобы гнев вождя не обрушился на переживших его соплеменников, хотели умилостивить покойника, предоставив ему на том свете те блага, которыми пользовался он на земле. Поэтому и спутница жизни Кара-Тете не должна была покинуть умершего. Да и сама несчастная женщина не согласилась бы пережить мужа. Таков был обычай, таков был закон, и история Новой Зеландии насчитывает немало подобных жертвоприношений.

Появилась вдова Кара-Тете. Она была еще молода. Растрепанные волосы падали на плечи, она рыдала и голосила. Среди воплей вырывались у нее отрывочные фразы, в которых она прославляла добродетели своего умершего супруга и горько жалела о нем. Наконец, охваченная безудержным порывом горя, она простерлась у подножия кургана и стала биться головой о землю.

В эту минуту к ней подошел Каи-Куму. Злополучная жертва вдруг поднялась, но вождь могучим ударом дубины повалил ее обратно на землю. Она упала, как пораженная громом.

Раздались ужасающие крики. Сотни рук угрожающе протянулись к пленникам. Но никто не тронулся с места, ибо похоронный обряд еще не был закончен.

Жена Кара-Тете соединилась с мужем. Их тела лежали теперь рядом. Но для вечной жизни покойнику было мало верной жены. Кто будет обслуживать этих супругов у Нуи-Атуа, если за ними не последуют из этого мира в тот мир их рабы?

Шестеро этих несчастных были приведены и поставлены перед трупами своих хозяев. Это были слуги, ставшие рабами в силу беспощадных законов войны.

Эти несчастные, казалось, безропотно покорялись своей участи. Она не удивляла их: они давно ее предвидели. Их несвязанные руки говорили о том, что от обреченных не ждут сопротивления перед смертью.

К тому же эта смерть была быстрой: их избавили от длительных мучений. Пытки предназначались виновникам гибели вождя. Те, стоя в двадцати шагах, отводили глаза от отвратительного зрелища; ему предстояло сделаться еще ужаснее.

Под шестью ударами дубин, нанесенными шестью сильными воинами, жертвы распростерлись на земле, среди лужи крови. Это послужило сигналом к жуткой сцене людоедства.

На тела мертвых рабов не распространяется та сила табу, которая охраняет тело их хозяина. Тела рабов являются достоянием племени. Это мелкие подачки, брошенные похоронным плакальщикам. И вот, едва жертвоприношение было закончено, вся масса туземцев — вожди, воины, старики, женщины, дети, — все, без различия пола и возраста, охваченные животной яростью, набросились на бездыханные останки жертв.

Гленарван и его спутники, задыхаясь от отвращения, пытались скрыть от глаз женщин эту гнусную сцену. Для них было ясно, что ждет их завтра при восходе солнца и какие жестокие пытки им, без сомнения, придется испытать перед смертью. Они онемели от ужаса и отвращения.

Вслед за пиршеством начались похоронные танцы. Появилась крепчайшая наливка, настоенная на стручковом перце, и еще больше опьянила и без того пьяных от крови дикарей. В них уже не осталось ничего человеческого. Они могли, казалось, забыть о наложенном вождем табу и наброситься на приведенных в ужас их исступлением пленников.

Но среди общего опьянения Каи-Куму не терял головы. Он дал этой кровавой оргии достигнуть своей кульминационной точки, после чего она постепенно затихла, и обряд погребения был закончен в установленном порядке. Трупы Кара-Тете и его супруги подняли и, по новозеландскому обычаю, посадили так, что колени были подобраны к животу, а на них положены руки. Наступило время предать мертвецов земле, но не окончательно, а до тех пор, пока тело не истлеет и не останутся одни кости.

Место для могилы было выбрано вне крепости, милях в двух от нее, на вершине небольшой горы Маунганаму, поднимавшейся на правом берегу озера.

Туда-то должны были перенести тела вождя и его супруги. К земляной насыпи, где находились эти тела, принесли два первобытных паланкина, или, проще говоря, носилки. На них посадили оба трупа, укрепив их лианами. Четыре воина подняли эти носилки и двинулись к месту погребения в сопровождении всего племени, снова затянувшего свой похоронный гимн.

Пленники, продолжавшие находиться под бдительным надзором стражи, видели, как похоронная процессия вышла из-за первой ограды, после чего пение и крики стали мало-помалу затихать.

С полчаса это мрачное шествие, двигавшееся в глубине долины, не было видно пленникам, а затем оно снова показалось на извилистой тропе, поднимавшейся в гору. Волнообразное движение этой длинной, змеящейся колонны издали казалось каким-то призрачным.

Племя остановилось на высоте восьмисот футов, на вершине Маунганаму, у того места, где была приготовлена могила для погребения Кара-Тете.

Если бы хоронили простого маори, то ему довольно было бы и ямы, засыпанной потом камнями. Но для могучего, грозного вождя, которому, без сомнения, в недалеком будущем предстояло быть возведенным в сан божества, племя позаботилось приготовить могилу, достойную его подвигов.

Могила была огорожена частоколом, а у самой ямы, где должны были покоиться тела вождя и его супруги, виднелись колья; они были украшены изображениями, окрашенными охрой. Родственники погребаемых не забыли о том, что вайдуа — дух умершего — нуждается в пище так же, как и тело во время его преходящей жизни. Поэтому у могилы вместе с оружием и одеждой покойного были положены и разные съестные припасы.

Таким образом, у мертвого вождя имелось в могиле все, что нужно было для его комфорта. Оба супруга были положены рядом, а затем, после новых воплей, их засыпали землей и цветами. Покончив с этим, процессия в глубоком молчании спустилась с горы. Отныне никто, под страхом смертной казни, не смел взойти на Маунганаму, ибо на нее было наложено табу, так же как когда-то на гору Тонгариро, на вершине которой покоятся останки вождя, погибшего в 1846 году во время землетрясения.

61. Последние часы

Пленники были отведены обратно в тюрьму к тому времени, когда солнце скрывалось за вершинами гор, по ту сторону озера Таупо. Несчастным предстояло выйти из нее тогда, когда вершины горной цепи окрасятся первыми лучами солнца.

Это была их последняя ночь перед смертью. Несмотря на изнеможение, несмотря на переживаемый ими ужас, они сели поужинать вместе.

— Нам нужны силы, чтобы смело взглянуть в глаза смерти, — проговорил Гленарван. — Надо показать этим дикарям, как умеют умирать европейцы.

После ужина Мэри Грант и Элен, отойдя в уголок хижины, улеглись там на циновке. Благодетельный сон, заставляющий на время забыть всякое горе, сомкнул их глаза. Сломленные усталостью и бессонными ночами, несчастные женщины заснули, прижавшись друг к другу. Гленарван, отведя своих друзей в сторону, сказал им:

— Дорогие товарищи, если завтра нам суждено умереть, я уверен, что мы сумеем умереть мужественно, с сознанием, что мы стремились к благородной цели. Но дело в том, что здесь нас ждет не только смерть, но и пытка, бесчестие, быть может, и эти две женщины…

Твердый до тех пор голос Гленарвана дрогнул. Он замолчал, чтобы справиться со своим волнением.

— Джон, — обратился он через минуту к молодому капитану, — ведь вы обещали Мэри то же, что я обещал Элен. Как же вы решили поступить?

— Мне кажется, я имею право выполнить это обещание, — ответил Джон Манглс.

— Да, Джон, но ведь у нас с вами нет оружия.

— Одно есть, — промолвил молодой капитан, показывая кинжал, — я вырвал его из рук Кара-Тете в ту минуту, когда этот дикарь свалился у ваших ног. И пусть, сэр, тот из нас, кто останется жив, выполнит желание вашей жены и Мэри Грант.

После этих слов воцарилось глубокое молчание. Его нарушил майор.

— Друзья мои, — сказал он, — приберегите это крайнее средство на самую последнюю минуту. Я не сторонник непоправимых поступков.

— Говоря это, я не имел в виду нас, мужчин, — ответил Гленарван. — Какая бы ни ждала нас смерть, мы сумеем без страха встретить ее. Ах, если бы мы были одни, я уже двадцать раз крикнул бы вам: «Друзья, попытаемся прорваться! Нападем на этих негодяев!». Но жена моя, но Мэри…

Джон Манглс приподнял циновку и стал считать маорийцев, стороживших дверь храма. Их было двадцать пять. Они развели большой костер, бросавший зловещие отблески на площадь, хижины и изгороди па. Некоторые из этих дикарей лежали вокруг костра, другие стояли неподвижно, вырисовываясь резкими черными силуэтами на фоне яркого пламени. Но все они то и дело глядели на хижину, наблюдать за которой им было поручено.

Говорят, что у узника, задумавшего бежать, больше шансов на успех, чем у стерегущего его тюремщика. И в самом деле, узник здесь более заинтересован, чем тюремщик. Тюремщик может забыть, что он поставлен стеречь, — узник не может забыть, что его стерегут. Узник чаще думает о побеге, чем его страж о том, как помешать ему бежать. Отсюда частые и поразительные побеги.

Но здесь за нашими узниками наблюдал не равнодушный тюремщик — их стерегли ненависть и жажда мести. Если пленников не связали, то только потому, что узы были бы здесь лишними, раз двадцать пять человек сторожили единственный выход из храма.

Эта постройка, примыкавшая к той скале, которой завершалась крепость, была доступна лишь со стороны ее входа. Отсюда узкая полоса земли вела на площадь па. Две боковые стены хижины поднимались над отвесными скалами, под которыми зияла пропасть футов в сто глубиной. Спуститься здесь было невозможно. Немыслимо было убежать и через заднюю стену, ибо она упиралась в огромную скалу. Единственным выходом являлась дверь храма, открывавшаяся на ту узкую полосу земли, которая, подобно подъемному мосту, соединяла его с площадью па. Но здесь на страже стояли маори. Итак, бегство было невозможно. Гленарван, исследовав чуть ли не в двадцатый раз стены своей тюрьмы, принужден был признать это.

Но как ни мучительны были часы этой ночи, они все же шли один за другим. Горы погрузились в непроницаемый мрак. На небе не видно было ни луны, ни звезд. Порой над па, сотрясая сваи святилища, проносились порывы ветра. Они на миг раздували костер маори, и отблески его пламени озаряли мимолетным светом внутренность храма и сидевших в нем узников. Несчастные были погружены в свои предсмертные думы. Мертвая тишина царила в хижине.

Около четырех часов утра внимание майора привлек какой-то шорох, казалось доносившийся из-за задней стены, примыкавшей к скале.

Сначала Мак-Наббс не придал этому шороху значения, но так как он не прекращался, майор стал прислушиваться, а затем, заинтересовавшись им, даже припал ухом к земле, чтобы яснее его расслышать. Ему показалось, что кто-то за стеной скребет, роет землю.

Когда Мак-Наббс убедился, что слух не обманывает его, он тихо подошел к Гленарвану и Джону Манглсу и, оторвав их от мучительных дум, увел обоих в глубину хижины.

— Прислушайтесь, — проговорил он шопотом, знаком показывая им, что надо нагнуться.

Скобление слышалось все явственнее. Уже можно было различить, как под нажимом какого-то острого орудия скрипели и скатывались вниз камешки.

— Какой-нибудь зверь роет нору, — сказал Джон Манглс.

Гленарван вдруг ударил себя по лбу.

— Как знать, — сказал он, — а вдруг это человек!

— А вот мы сейчас выясним, человек это или животное, — отозвался майор.

Здесь к ним подошли Вильсон и Олбинет, и они вчетвером принялись подкапываться под стену: Джон Манглс работал кинжалом, другие же — вырванными из земли камнями или просто руками. Мюльреди, растянувшись на полу и приподняв циновку, наблюдал за группой туземцев.

Дикари, неподвижно сидя вокруг костра, и не подозревали о том, что происходило в двадцати шагах от них.

Земля, над которой приходилось пленникам работать, была рыхлая, а под ней залегал кремнистый туф. Поэтому, несмотря на отсутствие инструментов, яма быстро углублялась. Вскоре стало очевидно, что какой-то человек или несколько человек роют подкоп в хижину. С какой целью они это делали? Знали ли они о том, что здесь находятся пленники, или тут был с их стороны какой-то личный интерес?

Пленники удвоили усилия. Кровь сочилась из их пальцев, но они все рыли и рыли. Через полчаса они уже вырыли яму в полсажени глубиной. Шорох с той стороны доносился все отчетливее: ясно было, что работавших отделял друг от друга лишь тонкий слой земли. Прошло еще несколько минут — и вдруг майор отдернул свою руку, пораненную каким-то острым лезвием. Он едва удержался, чтобы не вскрикнуть. Джон Манглс отклонил лезвием своего кинжала нож, показавшийся из земли, и схватил руку, которая держала его. То была рука женщины или ребенка, рука европейца!

Ни с той, ни с другой стороны не было произнесено ни слова. Очевидно, обе стороны были заинтересованы в том, чтобы сохранить молчание.

— Уж не Роберт ли это? — прошептал Гленарван. Как ни тихо произнес он это имя, но Мэри Грант, разбуженная происходившим вокруг нее движением, сейчас же проскользнула к Гленарвану и, схватив эту всю перепачканную землей руку, осыпала ее поцелуями.

— Ты! Ты! — шептала девушка. (Как могла она не узнать этой детской руки!) — Ты, мой Роберт!

— Да, сестричка, это я, — послышался голос Роберта. — Я здесь, чтобы всех вас спасти. Но тише!

— Храбрый мальчик!.. — повторял Гленарван.

— Наблюдайте за дикарями у входа, — снова донесся голос юного Гранта.

Мюльреди, оставивший было свой наблюдательный пост из-за появления мальчугана, снова вернулся к своим обязанностям.

— Все в порядке, — промолвил он, — только четыре человека на страже. Остальные спят.

— Смелей! — отозвался Вильсон.

В одну минуту отверстие было расширено, и Роберт из объятий сестры попал в объятия Элен. Вокруг пояса у него была закручена длинная веревка из формиума.

— Мальчик, мой мальчик, — шептала Элен, — как эти дикари не убили тебя!

— Не убили. Уж сам не знаю, каким образом мне удалось во время общего смятения ускользнуть от их взоров. Я выбрался из крепости и два дня скрывался в кустарниках. Ночью бродил. Мне хотелось увидеть вас. В то время, когда все племя было занято погребением вождя, я осмотрел ту сторону крепости, на которой находится ваша тюрьма, и увидел, что смогу добраться до вас. Я стащил из какой-то пустой хижины этот нож и веревку и стал карабкаться к вам, хватаясь за пучки трав и ветки кустов. К счастью, в скале, на которой стоит эта хижина, оказалось нечто вроде пещеры, и оттуда мне осталось прокопать всего несколько футов в рыхлой земле, чтобы добраться до вас. И вот я с вами!

Двадцать поцелуев послужили безмолвным ответом на слова Роберта.

— Идем! — сказал он решительным тоном.

— А Паганель внизу? — спросил Гленарван.

— Господин Паганель? — с удивлением переспросил Роберт.

— Да. Он ждет нас?

— Да нет, сэр. Разве господин Паганель не с вами?

— Его здесь нет, Роберт, — ответила Мэри Грант.

— Как, ты его не видел? — спросил Гленарван. — Значит, вы не встретились среди смятения? Не убежали вместе?

— Нет, сэр, — ответил мальчик, удрученный известием об исчезновении своего друга Паганеля.

— Идем! — сказал майор. — Нельзя терять ни минуты. Где бы ни был Паганель, все же он не может быть в худшем положении, чем мы здесь. Идем!

Действительно, каждая минута была драгоценна. Нужно было спасаться бегством. К счастью, побег не представлял больших трудностей, если не считать почти вертикального двадцатифутового обрыва, ожидавшего их по выходе из пещеры. Дальше до самого подножия горы спуск был не слишком крут. Оттуда пленники могли быстро добраться до тянувшихся внизу долин. Маори же, заметь они бегство европейцев, принуждены были бы в погоне за ними проделать длинный путь в обход, так как они не знали о проходе, вырытом между хижиной и склоном горы.

Побег начался. Были приняты все нужные меры предосторожности. Пленники один за другим пробрались через узкий проход и очутились в пещере. Джон Манглс, прежде чем покинуть святилище, уничтожил все следы произведенной работы, а затем и сам скользнул в отверстие, закрыв его потом циновкой, что делало проход совершенно незаметным.

Теперь надо было спуститься с отвесной скалы. Спуск этот был бы неосуществим, не принеси с собой Роберт веревку из формиума. Ее размотали, один конец прикрепили к выступу скалы, а другой опустили вниз. Джон Манглс, прежде чем предоставить своим друзьям ввериться этой скрученной из волокон формиума веревке, испробовал ее. Она показалась ему не особенно крепкой. Приходилось быть осмотрительным: падение с такой высоты могло оказаться смертельным.

— Эта веревка, по-моему, не может выдержать больше двух человек, — сказал он. — Значит, надо действовать сообразно с этим. Я предложил бы мистеру Гленарвану спуститься первым с миссис Элен. Когда они будут у подошвы скалы, пусть три раза дернут за веревку — этим они дадут знать, что за ними могут спускаться и другие.

— Первым спущусь я, — заявил Роберт. — Я нашел внизу глубокую впадину, в которой могут спрятаться те, кто спустятся первыми.

— Отправляйся, дитя мое, — промолвил Гленарван, пожимая руку Роберту.

Мальчик скрылся. Через минуту троекратное подергиванье веревки дало знать, что он благополучно спустился. Гленарван и Элен тотчас вышли из пещеры. Было еще очень темно, но вершины гор, поднимавшихся на востоке, начали чуть-чуть сереть.

Резкий утренний холодок подбодрил молодую женщину, и она почувствовала прилив сил. Первым стал спускаться Гленарван, за ним Элен. Оба они благополучно достигли земли. Отсюда Гленарван, поддерживая жену, начал спускаться вниз по склону горы. Он нащупывал пучки травы, кустики и, испытав их прочность, ставил на них ногу Элен. Взлетели с криком какие-то внезапно разбуженные птицы. Беглецы вздрагивали, когда сорвавшийся из-под их ноги камень с шумом катился до подножия горы.

Гленарван с женой уже спустились до половины склона, как вдруг из пещеры послышался тихий голос Джона Манглса:

— Остановитесь!..

Гленарван, уцепившись одной рукой за куст, а другой поддерживая жену, замер на месте.

Тревогу поднял Вильсон. Услышав какие-то звуки на площади перед хижиной, он вернулся в храм и, приподняв цыновку, стал наблюдать за маори. По его знаку Джон Манглс остановил Гленарвана. Оказалось, что один из воинов, уловив какой-то смутный, необычный шорох, встал и подошел к хижине. Стоя в двух шагах от нее, маори, склонив голову, прислушивался. В такой позе он простоял с минуту, показавшуюся Вильсону часом. Затем, тряхнув головой, как человек, который ошибся, туземец вернулся к своим товарищам, поднял с земли охапку хвороста и подбросил ее в полупотухший костер. Огонь сразу запылал и осветил лицо воина; на нем уже не осталось ни следа озабоченности. Поглядев на первые проблески зари, белевшие на горизонте, он улегся у костра, чтобы согреть свои продрогшие члены.

— Все в порядке, — тихо проговорил Вильсон, вернувшись в пещеру.

Джон знаком показал Гленарвану, что можно продолжать спуск, и вскоре и Гленарван и Элен очутились на узенькой тропинке, где их ждал Роберт.

Снова трижды дернулась веревка, а затем пустились в опасный путь Джон Манглс и Мэри Грант.

Они так же удачно достигли земли и вскоре встретились с Гленарванами в указанном Робертом углублении.

Через каких-нибудь пять минут все беглецы, счастливо выбравшись из храма, уже покинули свое временное убежище. Стремясь удалиться от заселенных берегов озера, они двигались по узким тропинкам в самую глубь гор. Шли они быстро, стараясь, по возможности, избегать тех мест, где кто-нибудь мог их увидеть. Безмолвно, словно тени, скользили они между кустами. Куда шли они? Куда глаза глядят, но все же они были свободны.

Около пяти часов начало светать. Тянувшиеся высоко в небе облака приняли голубоватый оттенок. Вершины гор очищались от утреннего тумана. Вскоре должно было показаться дневное светило, и его появление, вместо того чтобы послужить сигналом к казни, теперь должно было обнаружить бегство осужденных.

Поэтому беглецам следовало во что бы то ни стало находиться уже вне досягаемости дикарей до наступления этого рокового момента. Но подвигались они вперед довольно медленно, так как тропинки были круты. Гленарван не вел, а скорее нес свою жену. Мэри Грант опиралась на руку Джона Манглса. Роберт, счастливый, торжествующий, радуясь успеху своего предприятия, шел впереди. Оба матроса замыкали шествие.

Еще полчаса — и из-за туманного горизонта должно было появиться лучезарное светило.

Эти полчаса беглецы шли наугад: ведь с ними не было Паганеля, всегда направлявшего их на верный путь, Паганеля, отсутствие которого так их тревожило и набрасывало мрачную тень на их счастье. Все же они старались, по возможности, двигаться на восток, навстречу разгоравшейся чудесной заре. Вскоре они уже достигли высоты пятисот футов над озером Таупо. Здесь утренний холод особенно давал себя чувствовать. Перед беглецами вырисовывались неясные контуры холмов и громоздившихся над ними гор. Но Гленарван желал только одного — затеряться в них. А там, позднее, говорил он себе, видно будет, как выбраться из этого горного лабиринта.

Наконец появилось солнце и озарило своими первыми лучами беглецов.

Вдруг раздался ужасающий вой — в него слились вопли сотни глоток. Они неслись из крепости, местонахождение которой Гленарван не совсем ясно себе представлял; к тому же густой туман еще скрывал простиравшиеся внизу долины.

Беглецы поняли, что их исчезновение обнаружено. Удастся ли им ускользнуть от погони? Заметили ли их туземцы? Не выдадут ли их следы?

В эту минуту клубившийся внизу туман поднялся кверху, на минуту окутал беглецов влажным облаком, и они увидели в трехстах футах под собой яростную толпу туземцев. Они видели, но и их увидали. Снова раздались завывания, к ним присоединился лай собак, и все племя, тщетно попытавшись перебраться через скалу, где стояла хижина, бросилось из крепости и помчалось по кратчайшим тропинкам в погоню за узниками, убегавшими от их мести.

62. Гора, на которую наложено табу

Беглецы находились еще футах в ста от вершины горы. Им важно было добраться до этой вершины, чтобы скрыться за ней от взоров маори. А там они надеялись по какому-нибудь удобопроходимому горному гребню пробраться до одной из ближайших к ним вершин горной цепи, столь запутанной, что, пожалуй, только бедный Паганель, будь он с ними, смог бы в ней разобраться.

Угрожающие вопли слышались все ближе, и беглецы, насколько могли, ускоряли шаг. Надвигавшаяся ватага уже подбегала к подошве горы.

— Смелее! Смелее, друзья! — кричал Гленарван, подбадривая своих товарищей словом и жестом.

Менее чем в пять минут беглецы достигли вершины горы. Здесь они огляделись по сторонам, чтобы иметь возможность ориентироваться я выбрать такое направление, следуя которому они могли надеяться сбить с толку маори.

На западе перед глазами беглецов среди живописной рамки из гор расстилалось озеро Таупо. На севере поднимались вершины Пиронгии, на юге — огнедышащий кратер Тонгариро. На востоке же взоры упирались в преграду из гор, смыкавшихся с Вахити, этой большой горной цепью, которая тянется через весь северный остров, от пролива Кука до Восточного мыса. Итак, надо было спуститься по противоположному склону и углубиться в узкие ущелья, из которых, быть может, даже не было выхода.

Гленарван тревожно огляделся. Под лучами солнца туман рассеялся, и ему были видны малейшие неровности почвы. Ни одно движение дикарей не ускользало от его взора.

Туземцы были менее чем в пятистах футах от беглецов, когда последние добрались до вершины.

Гленарван понимал, что нельзя было останавливаться ни на минуту. Как ни были они утомлены, а приходилось бежать, чтобы не попасться в руки преследователей.

— Будем спускаться! — воскликнул он. — Нужно спуститься прежде, чем нам будет отрезан путь!

Бедные женщины через силу поднялись на ноги. Map Наббс остановил их.

— Это излишне, Гленарван, — сказал он: — взгляните.

И действительно, в поведении туземцев произошло непонятное изменение. Погоня вдруг прекратилась, как будто приступ горы был отменен чьим-то властным приказом. Ватага туземцев внезапно остановилась, как морские волны у непреодолимого утеса.

Все эти жаждавшие крови дикари, столпившись у подошвы горы, вопили, жестикулировали, размахивали ружьями и топорами, но не двигались вперед ни на шаг. Их собаки, словно вросшие в землю, подобно им самим, оглашали воздух бешеным лаем.

Что же произошло? Какая невидимая сила удерживала туземцев? Беглецы глядели, ничего не понимая, боясь, как бы племя Каи-Куму вдруг не сбросило с себя сковавшие его чары.

Вдруг у Джона Манглса вырвался крик. Его товарищи оглянулись. Он указал им рукой на маленькую крепость, высившуюся на самой верхушке горы.

— Да ведь это могила вождя Кара-Тете! — воскликнул Роберт.

— Так ли это, Роберт? — спросил Гленарван.

— Да, сэр, это действительно его могила, я узнаю ее…

Мальчик не ошибался. Футах в пятидесяти над ними у края вершины виднелась свежевыкрашенная ограда. Тут уже и Гленарван узнал могилу новозеландского вождя. Счастливый случай привел беглецов на вершину Маунганаму.

Гленарван и его спутники поднялись к могиле вождя. Широкий вход в ограду был завешен циновками. Гленарван хотел было войти, но вдруг быстро подался назад.

— Там дикарь, — проговорил он.

— Дикарь у этой могилы? — спросил майор.

— Да, Мак-Наббс.

— Что из этого! Войдем.

Гленарван, майор, Роберт и Джон Манглс проникли за ограду. Там действительно сидел маори в длинном плаще из формиума. Тень от ограды мешала разглядеть черты его лица. Он, казалось, был очень спокоен и завтракал с самым беззаботным видом.

Гленарван собирался заговорить с ним, но туземец, опередив его, любезно сказал на чистейшем английском языке:

— Садитесь, дорогой сэр! Завтрак ждет вас.

То был Паганель. Услышав его голос, все бросились к милейшему географу и стали обнимать его. Паганель нашелся! Беглецы видели в этом залог своего спасения. Каждому не терпелось начать расспрашивать его, каждому хотелось узнать, каким образом и почему очутился он на вершине Маунганаму, но Гленарван пресек одним словом это несвоевременное любопытство.

— Дикари! — сказал он.

— Дикари! — повторил, пожимая плечами, Паганель. — Вот уж, могу сказать, личности, которыми я совершенно пренебрегаю.

— Но разве они не могут…

— Они-то! Эти болваны? Идемте, взгляните на них.

Все пошли за Паганелем. Новозеландцы находились на том же месте, у подошвы горы, и издавали ужасающие вопли.

— Кричите! Завывайте! Надсаживайтесь! — сказал Паганель. — Попробуйте-ка, взберитесь на эту гору!

— А почему им не взобраться на нее? — спросил Гленарван.

— Да потому, что на ней похоронен вождь, потому что на гору наложено табу!

— Табу!

— Да, друзья мои! И вот почему я сам забрался сюда, как в одно из тех убежищ, где несчастные находили себе безопасный приют в средние века.

Действительно, гора была табуирована и поэтому стала недоступной для суеверных дикарей.

Это еще не было для беглецов спасением, но, во всяком случае, было благодетельной передышкой, которую можно было использовать. Гленарван, охваченный невыразимым волнением, не в силах был произнести ни слова; майор с довольным видом покачивал головой.

— А теперь, друзья мои, — сказал Паганель, — если эти скоты рассчитывают поупражнять на нас свое терпение, они жестоко ошибаются — не пройдет и двух дней, как мы будем вне их досягаемости.

— Мы убежим! — сказал Гленарван. — Но как?

— Этого я еще пока не знаю, но все же мы убежим, — ответил Паганель.

Тут все пристали к географу с просьбой рассказать о его приключениях. Но странная вещь: на этот раз у словоохотливого ученого пришлось прямо вытягивать каждое слово. Он, такой любитель рассказывать, давал на вопросы своих друзей неясные, уклончивые ответы.

«Подменили моего Паганеля», — подумал Мак-Наббс.

В самом деле, в почтенном ученом произошла какая-то перемена: он усердно кутался в свою огромную шаль из формиума и, казалось, стремился избегать любопытных взглядов. Ни от кого из присутствующих не укрылось то обстоятельство, что географ смущался, когда какой-либо вопрос касался его лично, но из деликатности всё делали вид, что не замечают этого. Впрочем, как только разговор отклонялся от личности Паганеля, к нему тотчас же возвращалась его обычная веселость.

Что же касается его приключений, то вот чем нашел возможным поделиться географ со своими товарищами, когда все они уселись вокруг него у ограды.

После убийства Кара-Тете Паганель, как и Роберт, воспользовался смятением туземцев и выбрался из па. Но ему менее посчастливилось, чем юному Гранту: он угодил в другое становище маори. Вождем здесь был человек высокого роста, с умным лицом, гораздо более развитой, чем все его воины. Он говорил на правильном английском языке и приветствовал географа, потершися о его нос кончиком своего носа.

Сначала Паганель не мог понять, в плену он или нет, но вскоре, видя, что вождь любезно, но неотступно следует за ним по пятам, он сообразил, как обстоит дело.

Вождь этот, по имени Хихи, что значит «луч солнца», оказался человеком не злым. Видимо, очки и подзорная труба географа ставили на недосягаемую высоту Паганеля, и Хихи решил привязать его к себе — притом не только хорошим обращением, но и крепкими веревками из формиума.

Так продолжалось три долгих дня. На вопрос, хорошо или плохо обращались с ним в это время, географ ответил: «И да и нет», не вдаваясь в дальнейшие подробности. Словом, он был пленником, но положение его казалось лучше положения его несчастных друзей только потому, что ему не предстояла немедленная казнь.

К счастью, однажды ночью он умудрился перегрызть свои веревки и убежать. Издали видел он, как происходило погребение Кара-Тете на вершине Маунганаму; он знал, что тем самым на гору налагалось табу. Не желая: покинуть край, где были в плену его друзья, Паганель решил искать убежища на табуированной горе. Ему удалось выполнить этот опасный замысел. В прошлую ночь он добрался до могилы Кара-Тете и здесь, «восстанавливая свои силы», ждал, не освободит ли какой-нибудь счастливый случай его друзей.

Таков был рассказ Паганеля. Не умолчал ли он намеренно о каких-нибудь обстоятельствах своего пребывания у туземцев? Смущение географа не раз наводило его слушателей на такое предположение. Но как бы то ни было, все они единодушно поздравили Паганеля со счастливым избавлением.

Тут, покончив с прошлым, занялись настоящим. Положение беглецов продолжало оставаться чрезвычайно опасным. Правда, туземцы не решались взобраться на вершину Маунганаму, но они рассчитывали снова захватить в свои руки пленников с помощью голода и жажды. Вопрос был только во времени, а дикари умеют быть терпеливыми.

Гленарван не скрывал от себя трудностей положения. Но он решил выжидать благоприятных обстоятельств, а в крайнем случае — создать их. Прежде всего он задался целью тщательно осмотреть Маунганаму, свою импровизированную крепость: не для того, чтобы защищать ее — ведь приступа бояться не приходилось, — а для того, чтобы выбраться из нее. Поэтому Гленарван вместе с майором, Джоном Манглсом, Робертом и Паганелем произвели тщательное обследование горы: были обследованы все имевшиеся тропинки, их направление и склоны горы. Горный гребень длиной в милю, соединявший Маунганаму с горной цепью Вахити, шел, понижаясь, к равнине. Этот гребень, узкий и причудливо извилистый, представлял собой единственно доступную дорогу в случае бегства. Если бы беглецы под прикрытием ночи пробрались этим путем незамеченными, им, быть может, и удалось бы, ускользнув от маорийских воинов, достигнуть глубоких долин гор Вахити.

Но дорога эта представляла немало опасностей. В нижней своей части она была доступна ружейным выстрелам, а под перекрестным огнем стерегущих внизу никто не смог бы пробраться безнаказанно.

Когда Гленарван и его друзья отважились ступить на опасный участок гребня, воины приветствовали их градом пуль, ни одна из которых не попала в них. Ветер донес к ним несколько пыжей. Они были сделаны из какой-то печатной бумаги. Паганель подобрал из любопытства пыжи и, расправив бумагу, не без труда разобрал то, что на ней было напечатано.

— Каково! — воскликнул он. — Знаете, друзья мои, чем они набивают свои ружья?

— Не знаем, Паганель, — ответил Гленарван.

— Страницами, вырванными из библии! Признаться, жаль мне миссионеров, просвещающих этих маори. Нелегко им будет создать маорийские библиотеки.

Гленарван и его спутники стали подниматься по крутым тропинкам, ведшим на вершину горы: они хотели обследовать могилу вождя. Взбираясь, они с удивлением заметили, что земля под их ногами время от времени вздрагивает тем длительным подрагиванием, которое можно наблюдать, глядя на стенки котла, где кипит вода. Очевидно, в недрах горы скопилось большое количества паров, образовавшихся там под действием подземного огня.

Это своеобразное явление не могло удивить людей, недавно плывших между горячими ключами Вайкато. Им было известно, что центральная область Ика-на-Мауи особенно подвержена землетрясениям. Это настоящее сито, через скважины которого выбиваются наружу горянчие ключи и серные пары.

Паганель, уже раньше наблюдавший гору Маунганаму, обратил внимание своих спутников на ее вулканическую природу. По мнению географа, Маунганаму являлась одной из тех многочисленных конусообразных гор центральной части острова, которым в будущем предстояло стать вулканами. Какое-нибудь даже незначительное механическое воздействие легко могло вызвать образование кратера в ее почве из беловатого кремнистого туфа.

— Пусть так, — заметил Гленарван, — но все же мы здесь не в большей опасности, чем близ парового котла «Дункана». Ведь земная кора по крепости не уступит листовому железу.

— Согласен, — отозвался майор, — но самый лучший паровой котел от слишком долгого употребления все же в конце концов лопается.

— Но я вовсе не стремлюсь бесконечно оставаться на этой горе, Мак-Наббс! — возразил Паганель. — Укажите мне возможный для нас путь, и я тотчас же покину ее.

— Ах, почему эта Маунганаму сама не может унести нас, раз в недрах ее заключается такая колоссальная механическая сила! — воскликнул Джон Манглс. — Здесь, под нашими ногами, заключены, быть может, целые миллионы лошадиных сил, которые пропадают неиспользованными. «Дункану» хватило бы тысячной доли их, чтобы увезти нас на конец света!

Это напоминание о «Дункане» навеяло на Гленарвана самые грустные мысли. Как ни было тяжело его собственное положение, он нередко забывал о нем, горюя об участи своей команды.

Добравшись до вершины Маунганаму, где находились остальные его спутники, Гленарван все еще был погружен в эти печальные думы. Элен, завидев мужа, тотчас пошла ему навстречу.

— Дорогой Эдуард, — сказала она, — выяснили ли вы наше положение? Надеяться ли нам или страшиться?

— Будем надеяться, дорогая Элен, — ответил Гленарван. — Дикари не посмеют вступить на склоны горы, и у нас будет достаточно времени, чтобы обдумать план бегства.

— А теперь — в могилу! — весело крикнул Паганель. — Ведь это наша крепость, наш замок, наша столовая, наш рабочий кабинет. Там никто нам не помешает. Миссис Элен и мисс Грант, разрешите мне оказать вам гостеприимство в этой прелестной обители.

Все пошли за милейшим Паганелем. Когда дикари увидели, что беглецы снова собираются осквернить своим присутствием могилу, на которую наложено табу, они дали по ним множество выстрелов и разразились ужасающими воплями, причем последние были едва ли не громче первых. Но, к счастью, пули не долетали так далеко, как крики: они не пролетели и половины горы, а вопли затерялись в пространстве.

Элен, Мэри Грант и их спутники, видя, что суеверие маори превосходит даже их злобу, вошли успокоенные за ограду могилы.

Это место погребения новозеландского вождя было огорожено частоколом, окрашенным в красную краску. Символические фигуры, настоящая татуировка по дереву повествовали о высоком положении и славных подвигах покойного. На столбах качались подвешенные амулеты из раковин и обточенных камней. Внутри ограды земля была покрыта ковром зеленых листьев. Невысокий холмик, поднимавшийся посередине, указывал на то, что в этом месте недавно была вырыта могила.

Кругом было разложено оружие вождя: заряженные ружья, копье, великолепный топор из зеленого нефрита. Тут же находился запас пуль и пороха, нужных, по верованию дикарей, Кара-Тете для охоты в «вечной жизни».

— Вот целый арсенал, который мы используем лучше, чем покойный! — сказал Паганель. — Что за удачная мысль у этих дикарей брать с собой оружие на тот свет!

— Э, да это ружья английского образца! — промолвил майор.

— Несомненно, — отозвался Гленарван. — И надо признаться, что принятый обычай дарить дикарям огнестрельное оружие довольно-таки нелеп. Те потом пускают его в ход против завоевателей, и они правы. Нам же эти ружья, во всяком случае, смогут принести пользу.

— А что будет нам еще полезнее, — прибавил Паганель, — так это съестные припасы и вода, предназначенная для Кара-Тете.

И в самом деле, родичи и друзья покойного расщедрились. Количество продовольствия свидетельствовало о том уважении, которое они питали к высоким качествам вождя. Съестных припасов могло хватить десяти человекам на полмесяца, а покойному вождю — и на целую вечность. Пища эта была растительная и состояла из папоротника, сладкого патата и картофеля, давно уже ввезенного в Новую Зеландию европейцами. Объемистые сосуды заключали в себе чистую воду, обычно употребляемую новозеландцами во время еды. Здесь же виднелась дюжина искусно сплетенных корзин, наполненных плитками какой-то зеленой камеди, неизвестной нашим путешественникам.

Итак, наши беглецы были обеспечены пищей и питьем по меньшей мере на несколько дней. Они отнюдь не заставили себя долго просить и начали разбирать припасы вождя.

Гленарван отобрал нужные для его спутников продукты и передал их мистеру Олбинету. Стюард, остававшийся взыскательным мастером своего дела даже при самых тяжелых обстоятельствах, нашел меню обеда несколько скудным. К тому же он не имел ни малейшего представлення о способе приготовления этих кореньев, и в его распоряжении не было огня.

Но Паганель вывел его из затруднения, посоветовав ему просто закопать папоротник и патат в землю. В самом деле, температура верхнего слоя земли была очень высока, и если бы воткнуть в почву термометр, он, наверно, показал бы от шестидесяти до шестидесяти пяти градусов тепла.

Мистер Олбинет даже чуть не обварился, ибо в тот момент, когда он рыл яму, чтобы положить в нее свои коренья, оттуда вырвался столб пара и взлетел с свистом на целую сажень.

Стюард в ужасе упал навзничь.

— Заверните кран! — крикнул майор и, подбежав с двумя матросами к яме, засыпал ее с их помощью валявшимися вблизи кусками пемзы.

Между тем Паганель, с каким-то странным видом наблюдавший это явление, бормотал:

— Так… так… А почему бы и нет?

— Вас не обожгло? — спросил майор Олбинета.

— Нет, мистер Мак-Наббс, — ответил стюард, — но я, право, не ожидал…

— …такой удачи! — воскликнул весело Паганель. — Оказывается, здесь имеется не только пища и вода Кара-Тете, но и огонь в земле. Да, эта гора — настоящий рай! Я предлагаю основать здесь колонию, заняться обработкой земли и жить здесь до конца наших дней. Мы будем робинзонами горы Маунганаму! Поистине, я тщетно ищу, чего нам еще не хватает на этой уютной вершине!

— Ничего, если только она прочна, — отозвался Джон Манглс.

— Ну! Не со вчерашнего же дня она создана, — возразил Паганель. — Она уже с давних времен оказывает сопротивление действию подземного огня и до нашего ухода, конечно, выдержит.

— Завтрак подан, — объявил мистер Олбинет таким торжественным тоном, словно он отправлял свои обязанности в Малькольм-Кэстле.

Беглецы, усевшись у ограды, тотчас принялись за еду; провидение неукоснительно посылало им пищу при самых тяжелых обстоятельствах.

Путешественники не выказали особой разборчивости в отношении выбора блюд, но мнения о съедобном папоротнике все же разделились. Одни находили, что он сладок и приятного вкуса, другим же он казался каким-то слизистым, совершенно безвкусным и удивительно жестким. Зато сладкий патат, испеченный в горячей почве, оказался превосходным.

Когда голод был утолен, Гленарван предложил немедленно же заняться обсуждением плана бегства.

— Уже? — жалобным тоном воскликнул Паганель. — Как, вы собираетесь так скоро покинуть это место наслаждений?

— Допустим, что мы в Капуе, господин Паганель, — ответила Элен. — Но вы же знаете, что не следует подражать Ганнибалу.

— Миссис, — ответил географ, — я не позволю себе противоречить вам, и раз вы желаете обсуждать план бегства, будем обсуждать его.

— Прежде всего, — сказал Гленарван, — я считаю, что мы должны попытаться выбраться отсюда раньше, чем нас принудит к этому голод. Пока у нас есть силы, надо их использовать. Попробуем этой же ночью пробраться под защитой тьмы сквозь окружение туземцев в восточные долины.

— Чудесно, если только маори дадут нам пройти! — отозвался Паганель.

— Ну, а что, если они не дадут нам пройти? — спросил Джон Манглс.

— Тогда мы прибегнем к сильно действующим средствам, — ответил Паганель.

— Так у вас имеются сильно действующие средства? — заинтересовался майор.

— В таком количестве, что я даже не знаю, что с ними делать, — заявил географ, не вдаваясь ни в какие пояснения.

Оставалось ждать наступления ночи, чтобы попытаться тогда прорваться сквозь цепь маори.

Те не двигались с места. Казалось даже, что ряды их еще пополнились запоздавшими товарищами. Горящие там и сям костры образовали словно огненный пояс вокруг горы. Когда соседние долины погрузились во тьму, могло показаться, будто гора Маунганаму поднимается из колоссального костра, в то время как вершина ее терялась во мраке. Шестьюстами футами ниже слышались ропот, крики, шум вражеского бивуака.

В девять часов, когда на землю спустилась беспросветная тьма, Гленарван и Джон Манглс, прежде чем вести своих товарищей по столь опасному пути, решили сначала сами произвести разведку.

Они стали бесшумно спускаться и минут через десять были уже на узком горном гребне, пересекавшем неприятельскую цепь на высоте пятидесяти футов.

До сих пор все шло хорошо. Лежавшие вокруг костров маори, казалось, не замечали двух беглецов, и те продвинулись еще на несколько шагов дальше. Но вдруг слева и справа грянула ружейная пальба.

— Назад! — сказал Гленарван. — У этих разбойников кошачьи глаза и отменные ружья.

Гленарван и Джон Манглс тотчас поднялись обратно по крутому склону и вскоре получили возможность успокоить своих испуганных стрельбой друзей. Шляпа Гленарвана оказалась простреленной двумя пулями. Итак, отважиться идти по длиннейшему горному гребню между двумя рядами стрелков было немыслимо.

— До завтра, — молвил Паганель. — И раз мы не сможем обмануть бдительность этих туземцев, так уж разрешите мне преподнести им блюдо моего собственного изготовления.

Было довольно холодно. К счастью, Кара-Тете унес с собою в могилу свои лучшие ночные одежды и теплые одеяла из формиума. Беглецы без зазрения совести укутались в них, улеглись внутри ограды могилы и вскоре, охраняемые суеверием туземцев, уже спали спокойным сном на тепловатой земле, содрогавшейся от клокочущих внутри нее газов.

63. Сильно действующие средства Паганеля

На следующее утро, 17 февраля, спавшие на вершине Маунганаму беглецы были разбужены первыми лучами восходящего солнца. Маори давно уже бродили у подножия вершины, не переставая наблюдать за тем, что на ней происходит. Яростные крики встретили европейцев, как только те показались из оскверненной ими могилы. Выйдя из-за ограды, беглецы окинули взглядом окрестные горы, еще затянутые туманом глубокие долины, озеро Таупо, воды которого слегка рябил утренний ветерок. Затем, желая узнать новый план Паганеля, все окружили географа, вопросительно глядя на него.

Паганель не замедлил удовлетворить любопытство своих спутников.

— Друзья мои, — начал он, — в моем плане превосходно то, что если он не даст всех ожидаемых от него эффектов, если он даже потерпит неудачу, наше положение от этого все же не ухудшится. Но план этот должен удаться, и он удастся!

— А что это за план? — спросил Мак-Наббс.

— Вот мой план, — продолжал Паганель. — Суеверие туземцев создало нам из этого места убежище, и надо, чтобы это же суеверие помогло нам и выбраться из него. Если мне удастся уверить Каи-Куму, что мы пали жертвой нашего осквернения могилы, что над нами разразился гнев небесный — словом, что мы мертвы и погибли ужасной смертью, то не думаете ли вы, что Каи-Куму не замедлит покинуть подножие Маунганаму и вернуться в свое селение?

— В этом нет сомнения, — заявил Гленарван.

— А какой же ужасной смертью вы угрожаете нам? — поинтересовалась Элен.

— Смертью святотатцев, друзья мои, — ответил Паганель. — Карающее пламя у нас под ногами. Откроем же ему путь.

— Что! Вы хотите создать вулкан? — воскликнул Джон Мангле.

— Да, вулкан искусственный, вулкан импровизированный, ярость которого мы сами будем регулировать. Здесь, под нами, имеется огромное количество подземных паров и пламени, стремящихся вырваться наружу. Устроим же для нашего блага искусственное извержение!

— Хорошая мысль! — заметил майор. — Славно придумано, Паганель!

— Вы понимаете, — продолжал географ — мы притворимся, будто нас пожрало пламя новозеландского Плутона, а сами в это время скроемся в могиле Кара-Тете. Там мы пробудем дня три, четыре в даже пять, если это понадобится, — словом, пробудем до момента, когда дикари, убедившись в нашей гибели, откажутся от своего замысла разделаться с нами и удалятся.

— А что, если у них явится мысль собственными глазами убедиться в постигшей нас каре и они взберутся на вершину? — промолвила мисс Грант.

— Нет, дорогая Мэри, — ответил Паганель, — этого они не сделают. Ведь на гору наложено табу, а когда она сама истребит своих осквернителей, табу это будет иметь еще большую силу.

— Ваш план действительно хорошо задуман, — сказал Гленарван. — Он может не удаться лишь при одном условии: если дикари будут упорно оставаться у подошвы Маунганаму, пока мы не окажемся без съестных припасов. Но это маловероятно, особенно если мы будем действовать с достаточной ловкостью.

— Когда же испытаем мы этот последний шанс на спасение? — спросила Элен.

— Сегодня же вечером, — ответил Паганель, — когда наступит самый глубокий мрак.

— Решено, — заявил Мак-Наббс, — Паганель, вы гениальны. Я человек обычно не увлекающийся, но тут и я ручаюсь за успех.

Итак, план Паганеля был принят, и действительно, если принять во внимание суеверие маори, он мог, он должен был удаться. Оставалось лишь привести его в исполнение. Идея была хороша, но осуществить ее было не так-то легко. Не уничтожит ли вулкан смельчаков, прорывших ему кратер? Возможно ли будет совладать с этим извержением, регулировать его, когда пары, пламя и огненная лава буйно устремятся наружу? Не рухнет ли вся вершина в огненную бездну?

Паганель предвидел эти трудности, но он рассчитывал действовать осторожно, не доводя дело до крайности. Чтобы обмануть маори, нужна была только видимость извержения, а не грозная его реальность.

Каким длинным показался этот день! Каждый из путешественников отсчитывал его нескончаемые часы. Все было приготовлено для бегства. Съестные припасы могилы разделили между всеми беглецами в виде необременительных свертков. К ним присоединили ружья и несколько циновок из запасов вождя. Само собой разумеется, что эти приготовления делались втайне от дикарей, за оградой могилы.

В шесть часов вечера стюард подал сытный обед. Никто не мог бы сказать, где и когда встретится в долинах возможность подкрепить свои силы, и потому поели как следует. Основным блюдом явилось полдюжины крупных тушеных крыс — их поймал Вильсон. Элен и Мари Грант наотрез отказались отведать этой дичи, столь любимой в Новой Зеландии, но мужчины отдали ей честь, как настоящие маори. И в самом деле, мясо крыс оказалось превкусным, и от всех шести грызунов остались лишь обглоданные кости.

Наконец наступили сумерки. Солнце скрылось за густыми грозовыми тучами. У горизонта поблескивали молнии, а в глубине неба громыхал отдаленный гром.

Паганель был рад надвигавшейся грозе: она благоприятствовала замыслам и должна была дополнить задуманную им инсценировку. Ведь дикари относятся с суеверным страхом к грозным явлениям природы. Новозеландцы слышат в громе разъяренный голос своего бога Нуи-Атуа, а в молнии видят сверкание его разгневанных очей. Им должно было показаться, что само божество явилось покарать нечестивцев, нарушивших табу.

В восемь часов вершина Маунганаму скрылась в зловещем мраке. Небо готовило черный фон для того взрыва пламени, который собирался вызвать Паганель. Маори уже не могли больше видеть своих узников. Наступило время действовать, и действовать без промедления. Гленарван, Паганель, Мак-Наббс, Роберт и стюард дружно принялись за работу.

Место для кратера было выбрано в тридцати шагах от могилы Кара-Тете. Было важно, чтобы извержение пощадило могилу, ибо с исчезновением ее перестало бы действовать и табу.

Паганель наметил огромную каменную скалу, из-под которой с силой вырывались пары. Скала эта, очевидно, прикрывала небольшой кратер, естественно образовавшийся на этом месте, и только ее тяжесть мешала выходу подземного огня. Если бы удалось откатить скалу, то пары и лава вырвались бы через освободившееся отверстие.

Наши землекопы использовали в качестве рычагов несколько кольев, вырванных из внутренней ограды могилы, и изо всех сил принялись выворачивать огромную глыбу. Под их дружным напором глыба вскоре закачалась. Тогда они вырыли по склону горы небольшую траншею, по которой глыба могла бы скатиться. По мере того как они приподнимали скалу, сотрясение почвы делалось все ощутительнее. Из-под тонкой коры земли доносились глухой рев и свист пламени. Отважные землекопы работали молча. Вскоре появилось несколько трещин, из которых выбивались горячие пары. Это показало работавшим, что дольше оставаться там опасно. Еще одно последнее усилие — и скала, сорвавшись с места, покатилась по склону горы и скрылась из виду.

Тонкий слой земли в ту же минуту прорвался. Из образовавшегося отверстия с шумом вырвался огненный столб, а за ним хлынули кипящая вода и лава; потоки их устремились по склону горы к лагерю туземцев и в долину.

Вся вершина содрогнулась. Казалось, она вот-вот рухнет в бездонную пропасть.

Гленарван и его спутники едва успели спастись от извержения. Они убежали за ограду могилы, отделавшись легкими ожогами от брызнувшей на них почти кипящей воды. Эта вода сначала распространяла легкий запах бульона, потом сильно запахла серой. Ил, лава, вулканические обломки — все слилось в едином потоке, и он полился по склонам Маунганаму. Соседние горы осветились заревом извержения. Глубокие долины ярко озарились его отблеском. Дикари с воплями вскочили на ноги: среди их лагеря клокотала лава. Те, кого не настиг этот огненный поток, бросились бежать и взобрались на соседние холмы. Оттуда они с ужасом глядели на это грозное явление, на этот вулкан, поглотивший, по повелению их разгневанного бога, нечестивцев, которые осквернили священную гору. В те минуты, когда грохот извержения несколько ослабевал, до беглецов доносились сакраментальные выкрики маори:

— Табу! Табу! Табу!

Между тем из кратера Маунганаму вырывались в огромном количестве пары, раскаленные камни, лава. Это уже был не гейзер вроде тех, что встречаются по соседству с вулканом Гекла в Исландии, а такой же вулкан, как и сама Гекла. Вся эта клокочущая огненная масса до тех пор сдерживалась поверхностью вершины Маунганаму, потому что располагала достаточным выходным клапаном в виде вулкана Тонгариро, а теперь, когда ей представился новый выход, она со страшной силой устремилась в него, и в эту ночь, по закону равновесия, другие вулканические извержения должны были быть слабее обычного.

Через час после начала извержения этого нового на земном шаре вулкана по его склонам уже неслись широкие потоки огненной лавы. Бесчисленное множество крыс бросало свои норы и убегало с охваченной пламенем земли.

В течение всей ночи среди бушевавшей в небесах грозы новый вулкан действовал с силой, которая не могла не тревожить Гленарвана: ведь извержение расширяло воронку кратера.

Беглецы, укрывшись за оградой могилы, наблюдали за возраставшей силой этого грозного явления природы.

Наступило утро. Ярость вулкана не ослабевала. К пламени примешивались густые желтоватые пары. Всюду змеились потоки лавы.

Гленарван с бьющимся сердцем наблюдал сквозь щели ограды за туземцами. Маори укрылись на соседних склонах, где им не грозило извержение вулкана. На месте их бывшего лагеря виднелось несколько обуглившихся трупов. Дальше, по направлению к па, раскаленная лава сожгла десятка два хижин — некоторые из них еще дымились. Кое-где стояли группы новозеландцев, с благоговейным ужасом взиравших на объятую пламенем вершину Маунганаму.

Среди воинов появился Каи-Куму. Гленарван тотчас же узнал его. Вождь подошел к подошве горы с той стороны, где не текла лава, но не сделал ни шагу дальше. С распростертыми руками, словно колдун, совершающий заклинания, он состроил несколько гримас, смысл которых не ускользнул от беглецов: как и предвидел Паганель, Каи-Куму наложил на гору-мстительницу еще более строгое табу.

Вскоре маори двинулись вереницами по извилистым тропинкам вниз, в па.

— Они уходят! — воскликнул Гленарван. — Они покидают свой сторожевой пост! Наша военная хитрость удалась! Ну, моя дорогая Элен и мои добрые товарищи, вот мы все и мертвы и погребены под лавой! Но сегодня же вечером мы воскреснем, покинем нашу могилу и убежим от этих варваров!

Трудно себе представить радость наших беглецов. Во всех сердцах снова затеплилась надежда. Отважные путешественники забыли о прошлом, не помышляли о будущем — они думали только о настоящем. А между тем добраться среди этого неведомого края до какой-нибудь английской колонии было нелегко. Но после того как беглецам удалось обмануть Каи-Куму, им казалось, что никакие дикари Новой Зеландии для них уже не страшны.

Однако нашим беглецам следовало пробыть еще день в могиле. Это время употребили на обсуждение плана бегства. Паганелю удалось уберечь свою драгоценную карту Новой Зеландии, и он мог указать наиболее безопасные пути.

По зрелом размышлении решено было направиться на восток, к бухте Пленти. Путь этот проходил по местам неисследованным, но, по-видимому, пустынным. А наших путешественников, уже привыкших выходить из всевозможных затруднений, страшило лишь одно — встреча с маори. Они хотели во что бы то ни стало уклониться от такой встречи и стремились добраться до восточного побережья, где миссионерами было основано несколько колоний. К тому же эта часть острова пока избежала ужасов войны, и там отряды туземцев не рыскали.

Расстояние от озера Таупо до бухты Пленти составляло примерно сто миль. Десять дней пути, по десяти миль в день. Конечно, путешествие было не из легких, но никто из этих отважных людей не думал об усталости. Только бы дойти до какой-нибудь миссии, а там уже можно будет и отдохнуть в ожидании удобного случая: добраться до Окленда — цели их путешествия. Приняв такое решение, Гленарван и его спутники продолжали до самого вечера наблюдать за туземцами. Ни одного из них не было видно у подошвы горы, и когда тьма поглотила окрестные долины, ни один костер не указал на присутствие там маори. Путь был свободен.

В девять часов, среди непроглядного мрака, Гленарван подал сигнал к выступлению. Захватив с собой оружие и одеяния Кара-Тете, все начали осторожно спускаться с Маунганаму. Впереди шли Джон Манглс и Вильсон. Они ловили малейший проблеск света, останавливались при всяком шорохе. Каждый из беглецов, можно сказать, не шел, а скользил по склону, как бы стараясь слиться с ним.

Спустившись на двести футов, молодой капитан и матрос очутились на том опасном горном гребне, который так бдительно охранялся туземцами.

Если бы, к несчастью, маори оказались хитрее беглецов и, не дав себя обмануть искусственно вызванным извержением, только сделали вид, что уходят, чтобы вернее захватить беглецов, то тогда именно здесь, на этом гребне, и должно было обнаружиться их присутствие. Несмотря на всю свою уверенность и на шутки неунывающего Паганеля, Гленарван невольно содрогнулся: ведь в течение десятиминутного перехода по гребню будет стоять на карте жизнь его близких. Он слышал, как билось сердце прижавшейся к нему жены. Однако Гленарвану даже и в голову не приходило, что можно повернуть назад. Столь же далек от подобных мыслей был и Джон Манглс.

Молодой капитан первый пополз под покровом ночи по узкому гребню. За ним поползли остальные. Когда скатывался вниз по склону какой-нибудь камень, все замирали на месте. Если бы дикари все так же сторожили у подножия хребта, этот необычный шорох непременно вызвал бы град ружейных выстрелов. Понятно, что, пробираясь ползком, точно змеи, вдоль покатого хребта, наши беглецы не очень-то быстро подвигались вперед. Когда Джон Манглс дополз до самого низкого места гребня, он очутился всего в каких-нибудь двадцати пяти футах от площадки, где накануне стояли лагерем туземцы. Отсюда гребень круто шел в гору, и этот подъем вел к лесу.

Путешественники благополучно перебрались через это опасное место и стали молча подниматься в гору. Леса из-за темноты не было видно, но они знали, что он близко, и если только они не наткнутся в лесу на засаду, думал Гленарван, то, очутившись там, они будут в безопасности. Он понимал, однако, что теперь они перестали находиться под защитой табу, ибо восходящая часть гребня принадлежала уже другой горе, расположенной к востоку от озера Таупо. Стало быть, здесь можно было опасаться не только обстрела, но и рукопашной схватки с туземцами.

В течение десяти минут беглецы бесшумно поднимались к вышележащему плоскогорью. Джон не мог еще разглядеть лес, но тот должен был находиться от них меньше чем в двухстах футах.

Вдруг молодой капитан остановился и как будто попятился назад. Ему почудился среди мрака какой-то шорох. Все замерли на месте. Джон Манглс стоял неподвижно так долго, что его спутники забеспокоились. Они выжидали. Кто опишет их мучительную тревогу! Неужели придется идти назад и снова искать убежища на вершине Маунганаму?

Но Джон Манглс, убедившись, что шум не возобновляется, снова начал подниматься по узкому гребню. Вскоре среди темноты неясно вырисовались деревья. Еще несколько шагов — и беглецы, добравшись наконец до леса, укрылись под его густой листвой.

64. Между двух огней

Темная ночь благоприятствовала беглецам. Надо было воспользоваться ею, чтобы уйти подальше от роковых берегов озера Таупо. Паганель взял на себя руководство маленьким отрядом и снова проявил во время этого трудного странствования в горах свое изумительное чутье путешественника. Он с удивительным искусством пробирался по едва приметным тропинкам, не уклоняясь при этом от взятого направления. Правда, географу очень помогала его никталопия: его кошачьи глаза различали в непроницаемой тьме самые мелкие предметы.

В течение трех часов беглецы шли безостановочно по отлогим восточным склонам гор. Паганель отклонился немного к юго-востоку, стремясь попасть в узкое ущелье между горными цепями Кайманава и Вахити, по которому проходит дорога от Окленда к бухте Гокса. Миновав это ущелье, он рассчитывал оставить дорогу в стороне и пробираться к побережью под защитой высоких гор по необитаемой части провинции.

К девяти часам утра, за двенадцать часов ходьбы, было пройдено двенадцать миль. Требовать большего от мужественных женщин было невозможно. К тому же и место оказалось подходящим для привала. Беглецы добрались до ущелья, разделявшего обе горные цепи. Направлявшаяся к югу дорога в Оберленд осталась справа. Паганель, справляясь по карте, сделал крюк к северо-востоку, и в десять часов маленький отряд очутился у крутого горного уступа. Здесь вынули из сумок взятые с собой съестные припасы и оказали им должную честь. Даже Мэри Грант и майор, которым до сих пор съедобный папоротник был не по вкусу, теперь ели его с удовольствием.

Отдохнув до двух часов пополудни, путешественники снова двинулись к востоку и вторично остановились на привал вечером в восьми милях от гор. Здесь все с наслаждением растянулись под открытым небом и уснули крепким сном.

На следующий день пришлось идти по более трудной дороге. Она пролегала через любопытный район вулканических озер, гейзеров и дымящихся серных сопок, простиравшийся к востоку от Вахити. Путь этот был гораздо приятнее для глаз, чем для ног. Все время надо было делать обходы, крюки, преодолевать утомительные препятствия. Но зато какое необычайное зрелище! Сколько бесконечного разнообразия!

На обширном пространстве, в двадцать квадратных миль, подземные силы проявляли себя во всевозможных видах. Из рощ дикого чайного дерева струились до странности прозрачные соляные источники, кишащие мириадами насекомых. Вода их едко пахла жженым порохом и оставляла на земле белый осадок, напоминавший ослепительно сверкающий снег. Одни источники были горячи, другие холодны, как лед. Гигантские папоротники росли по берегам этих ручьев в условиях, сходных с условиями силурийской эры.

Со всех сторон среди клубящихся паров били из земли снопы воды, напоминавшие фонтаны какого-нибудь парка. Одни из них били беспрерывно, другие с перерывами, словно подчиняясь прихоти своенравного Плутона. Эти фонтаны были расположены амфитеатром на естественных террасах. Воды их, осененные, клубами белого пара, постепенно сливались воедино и, разъедая полупрозрачные ступени этих гигантских природных лестниц, свергались по ним кипящими водопадами, питая собой целые озера.

Потом на смену горячим ключам и бурным гейзерам пошли серные сопки. Вся земля казалась покрытой крупными прыщами, Это были полупотухшие кратеры; через их многочисленные трещины выбивались различные газы. В воздухе чувствовался едкий, неприятный запах серной кислоты, и земля кругом была усеяна кристаллами серы. Здесь целыми веками накапливались неисчислимые бесплодные богатства.

Можно представить себе, как трудно было нашим путешественникам продвигаться среди такого нагромождения препятствий! Место для привала найти было нелегко, и охотникам не попадалось ни одной птицы, достойной выть ощипанной руками мистера Олбинета. Поэтому чаще всего приходилось довольствоваться съедобным папоротником и сладким пататом — скудной едой, которая, конечно, не могла восстановить силы изнуренных пешеходов. Естественно, что каждый из них стремился поскорее выбраться из этой бесплодной, пустынной местности.

Однако понадобилось не меньше четырех дней, чтобы пересечь этот труднопроходимый край. Только 23 февраля наши путешественники смогли расположиться лагерем в пятидесяти милях от Маунганаму, у подошвы безыменной горы, обозначенной на карте Паганеля. Здесь перед глазами расстилались равнины, поросшие кустарником, а дальше, у горизонта, снова показались большие леса.

Конечно, это было приятно, но только при условии, чтобы эти удобные места не оказались слишком заселенными. До сих пор путешественники не видели и тени туземца.

В этот день Мак-Наббс и Роберт подстрелили трех киви, которые очень скрасили обед, но это удовольствие длилось недолго, ибо через несколько минут от дичи не осталось и следа.

За десертом (состоявшим из картофеля и сладкого парта) Паганель внес предложение, которое было принято с восторгом: назвать безыменную гору, вершина которой терялась на высоте трех тысяч футов в облаках, именем Гленарвана. Географ не замедлил нанести его имя самым тщательным образом на свою карту.

Было бы бесполезно описывать остальную часть путешествия: дни проходили однообразно и малоинтересно. Наши путешественники обычно шли целый день по лесам и равнинам. Джон Манглс определял направление пути по солнцу и звездам. Небо было довольно милостиво: оно не посылало ни зноя, ни дождя. Но тем не менее движение пешеходов, уже перенесших столько испытаний, замедляла все возраставшая усталость, и им не терпелось скорее добраться до английских поселений.

Они все же разговаривали между собой, но разговор тот не был общим. Отряд разбился на группки.

Гленарван обычно шел один. По мере приближения к побережью он все чаще вспоминал о «Дункане» и его команде. Забывая об опасностях, еще подстерегающих отряд на пути к Окленду, он думал об умерщвленных матросах. Эта страшная картина неотступно томила его.

О Гарри Гранте никто не заговаривал. К чему это было делать, раз нельзя было попытаться прийти ему на помощь! Если имя капитана и упоминалось, то только в беседах его дочери с Джоном Манглсом.

Молодой капитан никогда не возвращался к тому, что молодая девушка сказала ему в ту ужасную ночь в хижине. Чувство деликатности не позволяло ему напомнить Мэри о словах, вырвавшихся у нее в минуту отчаяния.

Говоря о Гарри Гранте, Джон Манглс всегда возвращался к проектам новых поисков капитана. Он уверял Мэри, что Гленарван организует новую экспедицию. Молодой капитан исходил из того, что подлинность найденного в бутылке документа не подлежала сомнению. Следовательно, Гарри Грант где-то должен находиться. А если так, то в конце концов он все же будет найден, хотя бы для этого пришлось обшарить весь свет.

Мэри упивалась этими речами. Оба они с Джоном Манглсом жили одними и теми же мыслями, надеждами. Часто и Элен принимала участие в их разговоре. Она не разделяла надежд молодых людей, но не хотела возвращать их к печальной действительности.

Мак-Наббс, Роберт, Вильсон и Мюльреди старались, не слишком удаляясь от товарищей, настрелять как можно больше дичи.

Паганель, по-прежнему драпируясь в свой плащ из формиума, молчаливый и задумчивый, держался в стороне.

И надо сказать, что хотя испытания, опасности, усталость и лишения обычно делают придирчивыми и раздражительными даже людей с самым лучшим характером, наши путешественники остались так же дружески настроены, преданы друг другу и были готовы пожертвовать своей жизнью один за другого.

25 февраля дорогу путникам преградила река. Судя по карте Паганеля, это была Вайкари. Через нее удалось перебраться вброд.

В течение двух дней тянулись равнины, поросшие кустарником. Теперь половина пути между озером Таупо и побережьем океана была пройдена, если не без усталости, то, во всяком случае, без нежелательных встреч.

Затем пошли громадные, бесконечные леса, напоминавшие австралийские, только вместо эвкалиптов здесь росли каури. Хотя за четыре месяца странствований у Гленарвана и его спутников изрядно притупилась способность восторгаться, но все же они были восхищены этими гигантскими соснами, достойными соперниками ливанских кедров и мамонтовых деревьев Калифорнии. Они были так высоки, что только футах в ста от земли начинались ветви. Лес состоял из бесконечного количества отдельных рощиц этих гигантов, простиравших на двухсотфутовую высоту зонты из зеленых листьев.

Некоторые, еще молодые каури, едва достигшие столетнего возраста, походили на красные ели европейских стран: у них была конусообразная крона темного цвета. У более старых деревьев, переваливших за пятьсот-шестьсот лет, кроны представляли собой огромные шатры зелени, покоившиеся на бесчисленных переплетающихся ветвях. У этих патриархов новозеландских лесов стволы были до пятидесяти футов в окружности. Все наши путники, взявшись за руки, не могли бы охватить такой гигантский ствол.

Три дня маленький отряд брел под этими огромными зелеными сводами по глинистой почве, на которую никогда не ступала нога человека. Это видно было по нагроможденным кучам смолистой камеди: она могла бы на долгие годы обеспечить туземцев товаром для их торговли с европейцами.

Охотники наталкивались на большие стаи киви, столь редких в местностях, посещаемых маори. Видимо, эти любопытные птицы нашли себе убежище от новозеландских собак в этих недоступных лесах. Мясо их явилось здоровой и обильной пищей для наших путников.

Вечером 1 марта Гленарван и его спутники, выйдя наконец из огромного леса гигантов-каури, расположились лагерем у подошвы горы Ики-Рендж высотой в пять с половиной тысяч футов.

От горы Маунганаму было пройдено около ста миль, и до побережья океана оставалось еще миль тридцать. Джон Манглс надеялся закончить весь переход от Маунганаму до побережья дней в десять, но он не знал тогда обо всех трудностях пути.

На деле же оказалось, что частые обходы, различные препятствия, неточности, допускавшиеся при определении местоположения отряда, удлинили этот маршрут на одну пятую. Поэтому наши путешественники добрались до горы Ики-Рендж уже в совершенном изнеможении.

Чтобы выйти на побережье, нужно было еще два дня усиленной ходьбы. И как раз теперь требовалось удвоить энергию и бдительность, ибо путники снова вступали в местность, часто посещаемую туземцами. Однако все преодолели свою усталость и на следующий день на рассвете вновь двинулись в путь.

Приходилось идти между горами Ики-Рендж справа и Гарди, возвышавшейся слева на три тысячи семьсот футов. Дорога стала очень трудной. Здесь тянулась на протяжении десяти миль равнина, сплошь заросшая гибкими растениями, метко названными «удушающие лианы». На каждом шагу пешеходы запутывались в них. Лианы, как змеи, обвивались вокруг ног, рук и всего тела. В течение двух дней приходилось подвигаться вперед с топором в руках и бороться с этой многоголовой гидрой, с этими несносно цепкими растениями, которых Паганель охотно отнес бы к классу животных-растений.

Здесь, в этих равнинах, охотиться стало невозможно, и охотники перестали вносить свой обычный вклад в питание отряда. Съестные припасы истощались, а пополнить их было нечем. Вода иссякла, и путники уже не имели возможности утолить свою жажду, которая еще усугублялась усталостью.

Гленарван и его близкие испытывали страшные муки. Они впервые готовы были пасть духом. Наконец, уже не шагая, а еле передвигаясь, измученные путники, руководимые одним лишь инстинктом самосохранения, добрались до мыса Лоттин на побережье Тихого океана.

Здесь виднелось несколько пустынных хижин, остатки опустошенного войной селения, брошенные поля. Везде кругом были следы грабежа и пожара. И тут судьба обрекла несчастных путников на новое ужасное испытание.

Обессиленные, они брели по берегу, как вдруг в миле от них показался отряд туземцев. Дикари устремились на них, размахивая оружием. Бежать было некуда, и Гленарван, собрав последние силы, хотел было отдать приказ защищаться. Вдруг Джон Манглс воскликнул:

— Пирога! Пирога!

В самом деле, на плоском песчаном берегу, в двадцати шагах от беглецов, виднелась севшая на мель пирога с шестью веслами. Гленарван и его спутники в одну минуту сдвинули пирогу с мели, впрыгнули в нее и поплыли прочь от опасного берега. Джон Манглс, Мак-Наббс, Вильсон, Мюльреди сели на весла, Гленарван взялся за руль, обе женщины, Олбинет, Паганель и Роберт разместились на корме.

Через десять минут пирога находилась уже в четверти мили от берега. Море было спокойно. Беглецы молчали.

Джон, не желая слишком удаляться от берега, намеревался уже отдать приказ плыть вдоль него, как вдруг весло замерло в его руках: из-за мыса Лоттин показались три пироги — это была погоня.

— В море! В море! — крикнул молодой капитан. — Уж лучше погибнуть в волнах!

Четыре гребца налегли на весла, и пирога снова понеслась в открытое море. В течение получаса она держалась на том же расстоянии от преследователей, но несчастные, измученные люди вскоре ослабели, и вражеские пироги стали приближаться. Они находились уже меньше чем в двух милях. Не было никакой возможности избежать нападения туземцев — те уже собирались открыть огонь из своих длинных ружей.

Что же делал в это время Гленарван? Стоя на корме пироги, он искал глазами на горизонте: не появится ли оттуда сказочно-несбыточная помощь? Чего он ждал? Чего хотел? Или в нем пробудилось какое-то предчувствие?

Вдруг глаза его вспыхнули, рука протянулась, указывая на что-то вдали.

— Корабль! — крикнул он. — Корабль, друзья мои! Гребите! Гребите сильнее!

Ни один из четырех гребцов даже не повернулся, чтобы взглянуть на это неожиданно появившееся судно: нельзя было упустить ни одного взмаха весла. Только Паганель, поднявшись, направил свою подзорную трубу на указанную Гленарваном точку.

— Да, — проговорил географ, — это судно — пароход. Он идет к нам на всех парах. Дружнее, храбрые товарищи!

Беглецы с новой энергией приналегли на весла и в течение получаса держали преследователей на том же расстоянии. Пароход вырисовывался все яснее и яснее. Уже можно было рассмотреть две его мачты со спущенными парусами и густые клубы черного дыма.

Гленарван, передав руль Роберту, схватил подзорную трубу Паганеля и внимательно следил за каждым движением судна.

Но что должны были почувствовать Джон Манглс остальные беглецы, когда увидели, что черты Гленарван исказились, лицо побледнело и подзорная труба выпала из его рук. При первом слове, сорвавшемся с его губ, они поняли все.

— «Дункан»! — крикнул Гленарван. — «Дункан» и каторжники!

— «Дункан»! — воскликнул Джон Манглс, бросая весло и поднимаясь.

— Да, смерть!.. Смерть и там и здесь… — прошептал Гленарван, сломленный отчаянием.

Действительно, никаких сомнений быть не могло: это была яхта — яхта с командой из бандитов! У майора невольно вырвалось проклятие. Это было уж слишком!

Между тем пирога была предоставлена самой себе. Куда править? Куда бежать? Как можно было сделать выбор между дикарями и каторжниками? С ближайшей пироги туземцев раздался выстрел, пуля попала в весло Вильсона. Несколько ударов весел снова толкнули пирогу по направлению к «Дункану». Яхта шла полным ходом и находилась уже в какой-нибудь полумиле от беглецов. Джон Манглс, видя, что они окружены, уже не знал, куда и направить пирогу. Дикари открыли беглый огонь, пули градом сыпались вокруг пироги. Вдруг раздался оглушительный выстрел, и над головами беглецов пролетело пушечное ядро: это выстрелила находившаяся на «Дункане» пушка. Очутившись под перекрестным огнем, беглецы замерли на месте между «Дунканом» и пирогами туземцев.

Джон Манглс, обезумев от отчаяния, схватил топор. Он хотел прорубить дно пироги и потопить ее вместе со своими спутниками, но его остановил голос Роберта.

— Том Остин! Том Остин! — кричал мальчуган. — Он на борту! Я вижу его! Он узнал нас, он машет шляпой!

Топор Джона замер в воздухе. Над головой беглецов со свистом пронеслось второе ядро. Оно надвое разбило ближайшую из трех пирог. На «Дункане» грянуло громкое «ура». Дикари в ужасе повернули пироги и стремительно поплыли обратно к берегу.

— К нам! К нам, Том! — громовым голосом крикнул Джон Манглс.

Через несколько минут беглецы, не соображая, как это случилось, ничего не понимая, были уже в безопасности на «Дункане».

Назад: 53. Матросы поневоле

Дальше: 65. Почему «Дункан» крейсировал у восточного берега Новой Зеландии