ВСТРЕЧА НОВОГО, 1954 ГОДА
(рассказ)
Легко ли вовремя поздравить с Новым Годом друзей, после окончания института разъехавшихся по разным уголкам страны?
* * *
— Это было в тысяча девятьсот пятьдесят втором году, в ночь под пятьдесят третий. Я был тогда студентом, жил на Фонтанке, в новом доме-коммуне студентов-электротехников. Группа товарищей, кончавших институт, встречала Новый год у меня.
Летом пятьдесят третьего года мы должны были получить звание инженера и разлететься в разные стороны. Естественно, мы заговорили об этом. Куда занесет нас судьба?.. Увидимся ли мы в следующую ночь под Новый год?
И надо же было мне выступить с таким необдуманным предложением.
— Товарищи! — сказал я. — Давайте дадим друг другу слово, что, где бы мы ни были, ровно через год, в 24 часа каждый из нас будет сидеть за своей приемно-передающей радиостанцией, и я всех вас поздравлю с Новым годом, а потом передам это поздравление от каждого каждому.
Мое предложение было принято почти единогласно. И только один мой друг Глебов тряхнул своей черной курчавой головой, засмеялся и воскликнул:
— Я против, потому что твое предложение в той форме, как ты его сделал, совершенно невыполнимо, неосуществимо.
— То есть как это неосуществимо? — спросил я. — Разве мы не беседуем друг с другом по радио каждый день? Разве наши радиостанции…
— Он просто очень плохого мнения о всех нас, — сказал, смеясь, один из гостей. — Глебов уверен, что, разъехавшись, мы тотчас забудем друг друга.
Глебов вложил свою руку в мою и промолвил:
— Ну, вот что. Если ты еще и сейчас не понял нелепости своего предложения, то надо наказать тебя за твою недогадливость. Хочешь пари на шар-прыгун? Я утверждаю, что ни одного из нас ты сам не поздравишь с Новым годом вовремя — ровно в полночь.
Это был уж вызов, а я был горяч и принял пари.
На другой день, чтобы не забыть, я достал новый — на 1953 год — перекидной календарь и на последнем листке, 31 декабря, написал красным карандашом:
РОВНО В ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ ВСТРЕЧА НОВОГО ГОДА ПО РАДИО.
Все в порядке…
Пятьдесят третий год начался, и дни побежали за днями. Зиму сменила весна, весну — лето, мы получили аттестаты и действительно разбрелись в разные стороны. В Ленинграде остались только я — аспирантом института — и два товарища, которые должны были стажироваться радистами на стратопланах, — Питт и Алиев. Пока они работали в лаборатории. Первый же их полет предполагался не ранее конца года.
И вот, 30 декабря, за день до кануна нового, 1954 года, ко мне в комнату вбежали радостно возбужденные Питт и Алиев и сообщили, что сегодня в полночь они летят в первый кругосветный полет на стратопланах — один из них в восточном направлении, другой — в западном.
— Но так как весь полет продлится не более двадцати четырех часов, то мы надеемся, быть может, с небольшим опозданием встретить Новый год с тобою, — сказал Питт. — Ты помнишь, конечно, о пари?
— Разумеется, — отвечал я.
— Мы будем свидетелями. А теперь прощай, спешим. Итак, до полуночи через сутки.
И они быстро ушли.
На другой день, 31 декабря, в двадцать три часа пятьдесят минут я уже сидел в боевой готовности у радиоаппарата. Рядом с аппаратом стояли выверенные часы и лежал список товарищей, которых я должен поздравить с Новым годом. Против каждой фамилии отметка — длина волны его радиостанции.
Посмотрев на этот список, я впервые почувствовал, что могу проиграть пари. Мне нужно было поздравить человек пятнадцать. Для каждой станции надо «перестраивать волну». Как ни быстро это делается, а «ровно в полночь» всех не поздравишь. Впрочем, ведь Глебов утверждал, что я вовремя не поздравлю ни одного. Посмотрим…
Ровно в 24 часа ноль секунд я послал первый новогодний привет московскому товарищу.
— Увы, мой друг, ты опоздал со своим поздравлением по крайней мере на полчаса, — услышал я его ответный голос, — в Москве мы уже встретили Новый год.
Быть может, у него часы неверны… Но мне некогда было раздумывать. Я уже поздравляю саратовского друга.
В ответ я услышал веселый свист и слова:
— В Саратове уже целый час Новый год.
И я сразу понял все. Каким же я был олухом, заключив столь необдуманное пари. Я упустил из виду разницу между ленинградским и местным временем. Конечно, я хорошо знал об этом. Но как в старину говорили, на всякую старуху бывает проруха. Оскандалился.
Мне больше ничего не оставалось, как из упрямства продолжать свои поздравления. А отчасти меня и самого заинтересовала эта «проверка местного времени».
Свердловск мне ответил, что у них прошло два часа с наступления нового года.
Сердитый друг из Омска спросил меня, какой это олух будит его в три часа ночи.
Иркутск — тоже не очень ласково — ответил, что в пять часов утра с Новым годом не поздравляют.
Хабаровский друг поспешно ответил:
— Благодарю. Допиваю утренний чай. Спешу на работу. Семь утра.
А зимовщик на острове Врангеля сообщил, что мое поздравление застало его во время десятичасового утреннего завтрака.
Дальше. Но дальше у меня на востоке не было друзей, и я направил свою волну на запад. Здесь меня преследовала неудача.
Берлинский друг сказал мне, что я поторопился со своим поздравлением: у них в Берлине еще 23 часа 31 декабря 1953 года.
Этот ответ вселил в меня слабую надежду, что я еще могу выиграть пари хоть наполовину, — поздравить хотя бы одного — берлинского товарища, дождавшись, когда в Берлине будет ровно полночь. Но эта надежда, конечно, тотчас лопнула: увы, берлинского друга я мог бы поздравить вовремя по-берлински, только когда мои часы показывали бы уже около часа ночи, то есть не вовремя по-ленинградски…
Мои радиоволны уже без надежды на успех летели на запад…
В комнату быстро вошли два мои друга-радиста.
— Мы, кажется, немного опоздали. Это вина уж не стратоплана, а автомобиля, который вез нас от аэродрома. Мы ползли с черепашьей, земной скоростью, — сказал Алиев, летевший в западном направлении.
— Лучше поздно, чем никогда, — сказал я. — Поздравляю с Новым годом!
— С Новым годом? — переспросил Алиев. — Прямо не знаю, что тебе ответить — принять ли это поздравление? Я бы мог побиться на какое угодно пари, что сегодня все еще 30 декабря, самое большее, — он посмотрел на часы, — десять минут 31 декабря 1953 года.
— Никогда не заключай пари, — меланхолически ответил я. — Но ты, Алиев, меня удивляешь. Ты не только готов отрицать наступление нового года, но утверждаешь, что сегодня даже не 31, а 30 декабря истекшего года.
— Суди сам, — ответил Алиев, — я вылетел на стратоплане в западном направлении ровно в полночь 30 декабря. Так? И что же? С того момента, как я полетел, я готов биться об заклад, что время стало…
— Никогда не бейся об заклад. Но объясни, как это время стало. Часы перестали идти? — спросил я его.
— Нет, положим, часы шли как всегда. И по часам как будто и прошли сутки со времени моего отлета. Часы шли, а время не шло. Я находился в пути двадцать четыре часа как будто. Но я не видал восхода солнца, словно оно куда-то провалилось, я не видал дня. Целые сутки продолжалась непрерывная ночь. Можно было подумать, что я нахожусь на Северном полюсе. Но и в полярную ночь время движется, — движется луна на небе, движутся звезды. А во время моего полета небо словно застыло, небесные часы остановились. Звезды видны были прекрасно, я делал наблюдения над ними точнейшими навигационными инструментами — и ни малейшего склонения. Вот та звезда, — он показал в окно, — как сейчас стоит, так и простояла весь путь неподвижно. Ну, разве после этого нельзя сказать, что я выиграл у жизни сутки? — смеясь, закончил он.
— Ну, а с тобой что случилось? — спросил я Питта, летавшего в восточном направлении.
— Со мной, — ответил Питт, — случилось, пожалуй, еще более необычайное. Если Алиев отказался принять твое поздравление потому, что, по его мнению, остались еще целые сутки до встречи Нового года, то я готов биться об заклад…
— Не бейся об заклад! — упрямо повторял я.
— Я все-таки готов биться об заклад, что сегодня уже… — он посмотрел на часы — было 15 минут первого, — что сейчас уже 2 января 1954-го.
Я почувствовал, что у меня голова начинает пухнуть от этих встреч Нового года.
— Вы меня с ума сведете! — воскликнул я. — Как это 2 января?
— Да вот как. За двадцать четыре часа я прожил двое суток. Слыхал ли ты о чем-нибудь подобном? Этак я вдвое быстрее состарюсь, если всегда буду летать в восточном направлении.
В продолжение одних суток я дважды видел восход и заход солнца. Каждый этот день и каждая ночь длились — по моим часам — всего по шести часов. Да, я пережил за одни сутки двое «укороченных» суток. И сейчас для меня 16 минут третьих суток — 2 января.
— Вот так история! — воскликнул я, пытаясь разобраться во всем этом. И в тот же момент я услышал голос Глебова — он, злодей, не забыл о пари.
— Алло! Что же ты не поздравил меня с Новым годом? Проиграл пари!.. — Глебов засмеялся. — Ты проиграл бы его, милый друг, даже в том случае, если бы поручился, что поздравишь ровно в полночь товарища, живущего на другом конце Ленинграда, потому что в таких больших городах, как Москва и Ленинград, в восточной части города новый год наступает по крайней мере на полминуты раньше, чем в западной.
— Стоит ли спорить о полминутах и даже часах, когда вот тут у меня сейчас Алиев и Питт спорят о том, какая сегодня ночь — с 30-го на 31 декабря прошлого года или с 1-го на 2-е нового года? Тут, братец ты мой, разница в несколько суток.
— На этом меня не проведешь, — отвечал Глебов. — Алиев летел на запад со скоростью вращения земли — в направлении, обратном этому вращению. Ясно, что для него звезды как бы неподвижно стояли над стратопланом и «время не двигалось». Питт же летел на восток. И его стратоплан, получив при отлете поступательную скорость самой земли при ее движении вокруг оси, прибавил такую же скорость, развиваемую самим стратопланом, в том же восточном направлении. Ясно, что для него в одни сутки должны были протечь двое, как в тон случае, если бы земля начала вертеться вдвое быстрее. А пари ты все-таки проиграл. Попрыгаю я теперь на твоем шарике!
