Дзюба

Анна ужасно расстроилась, когда Дзюба сказал ей, что вечером улетит домой. Отворачивала лицо, чтобы он не видел ее налитых слезами глаз.

Но он все равно увидел.

– Ты чего, Мышонок? Я тебя чем-то обидел?

Она не выдержала и расплакалась, не закрывая лица руками. Просто стояла перед ним, тряслась от рыданий, и слезы обильным дождем стекали по щекам и падали на голубой джемпер.

– Все, – проговорила она, – рай закончился.

– Ну какой рай, Мышонок? Со мной у тебя была одна головная боль. Задания срочные, ночи бессонные, поездка в Шолохов, да еще кормить меня… Наоборот, отдохнешь.

– Я была нужна, – рыдала Анна. – Я делала полезное дело, я помогала. И чувствовала себя человеком, личностью! Чувствовала, что что-то умею, что-то могу… У меня было несколько дней райского праздника, как ты не понимаешь! Ты уедешь – и опять рутина, трясина, обыденность…

Роман обнял ее, погладил по голове, подождал, пока девушка успокоится, чувствуя, как на плече намокает ткань футболки.

Наконец Анна перестала плакать, отерла лицо рукавом, шмыгнула носом.

– Давай я что-нибудь вкусное приготовлю. Типа прощального ужина, – предложила она.

– Давай, – охотно согласился он. – А я помогу, чем смогу.

И снова в памяти всплыли слова из песни, которую пел Вертинский: «Мы пригласили тишину на наш прощальный ужин…» Сжалось сердце, и невыносимо, еще сильнее, чем накануне вечером, захотелось позвонить Дуняше.

Он резал маленькими кусочками мясо и овощи, пока Анна колдовала над маринадами и соусами. Оказывается, для мяса, репчатого лука и баклажанов нужны разные маринады, а он и не знал! Анна хотела еще испечь пирог, но они прикинули по времени и отказались от этой затеи: тесто не успеет подняться, а самолет ждать не будет. Попутно готовились обед и ужин для Никиты, которого правильнее было бы называть Алексеем.

К теме окончания райского праздника больше не возвращались, Анна изо всех сил крепилась и старалась быть веселой, Дзюба пытался, как мог, поддерживать позитивный настрой, рассказывал анекдоты и разные милицейско-полицейские байки, порой смешные до колик, порой жуткие до судорог.

Вместе отнесли еду на третий этаж, Роман попрощался с Никитой и едва сдержал смех, увидев, как обрадовало парня известие о том, что «счастливый соперник» освобождает пространство для маневра.

– Все-таки он в тебя влюблен, – констатировал Роман, когда вернулись в квартиру Анны. – Вот гадом буду! Он весь трясется, когда тебя видит.

– Да ну, – она расстроенно махнула рукой. – Вот только таким козлам я и нужна.

– Не выдумывай, – сердито прикрикнул на нее Дзюба. – Не наговаривай на себя.

– Я не наговариваю, я правду говорю. Нормальные люди не могут со мной общаться, просто не выдерживают. А что я могу сделать, ну что?! – В ее глазах снова заблестели слезы. – Мне один тип сказал, что таким, как я, нужно лечиться, потому что у меня ярко выраженный невроз. И что мне теперь, идти к психиатру, который меня на тяжелые таблетки подсадит?

– Мышонок… – Он откашлялся и начал снова: – Анечка, не трогай себя, ради бога, хорошо? Ты чудесная. Ты умная и красивая. Да, у тебя есть свои причуды, свои особенности, но у кого их нет? У всех есть. И ты чудесная вместе со всеми своими заморочками. Ты обязательно встретишь человека, которому будет в радость находиться рядом с тобой. Ему не будет трудно, ему будет отлично, и тебе будет с ним хорошо. Просто нужно набраться терпения.

– Да уж, терпение – не самая сильная моя сторона, – слабо улыбнулась Анна.

– И еще одну вещь хочу тебе сказать, – продолжал Роман. – Твой невроз, если он у тебя есть, конечно, – твое достояние, твое сокровище. Если бы ты не была такой, какая есть, ты бы ни за что на свете не догадалась о том, что Песков мог искать информацию о своей матери и ее любовнике. И мы никогда не узнали бы, что произошло на самом деле. Если в деле случился прорыв, то только благодаря тебе и твоему неврозу. Люби его, уважай его, доверяй ему. И все будет хорошо.

– Обещаешь? – тихо спросила она.

Он собрался было скопировать жест Оксаны и повторить ее слова «Чем хотите поклянусь!», чтобы снизить пафос и заставить Анну рассмеяться, но зазвонил его мобильник.

Голос Аркадия Михайловича звучал строго и деловито.

– Она его нашла.

– Кто кого? – не понял в первый момент Роман.

– Девочка ваша из Шолохова, за которую ты просил. Она нашла убийцу. Только он ее сильно порезал.

Роман похолодел. Бросил взгляд на Анну. Та, кажется, ни о чем не подозревала, спокойно листала томик Пушкина.

– Жива? – как можно тише спросил он.

– Слава богу. Там Пустовит был рядом, этажом ниже, услышал крик и сразу прибежал, скрутил нападавшего. Совершенно сумасшедший, без всякой экспертизы видно. И соседка в квартире напротив – хирург, это нам всем повезло несказанно. Быстро сориентировалась, первую помощь оказала, пока «Скорая» ехала.

Аркадий Михайлович сделал паузу.

– Ты говорил, она замуж собирается. Свадьба скоро?

– Через три недели.

– Лицо изуродовано. Сильно. Жалко девчонку. В Шолохов уже сообщили, жених едет сюда, в больницу. Вроде бы он эксперт?

– Да.

– На холодное оружие допуск есть, не знаешь?

– Да у него на все есть допуск, Аркадий Михайлович. И на холодное, и на огнестрельное, на что хотите. Люша говорила, что он постоянно учится и имеет право подписи на все доступные виды экспертиз.

– Люша?

– Старший лейтенант Валентина Горлик, – поправился Роман.

Услышав имя Люши, Анна подняла голову и начала, не скрываясь, прислушиваться к разговору.

– Отлично. Тогда его здесь попросят быстро провести предварительное исследование ножа, пусть посмотрит, похож ли он на то оружие, которым были убиты Анисимов и Юрьев. А потом уж следователь постановление вынесет, все будет честь по чести, материалы передадим в Шолохов, все-таки на их территории два эпизода оконченных, а в Сереброве только один, и тот – покушение.

– А Борискин?

– Борискина нужно еще отрабатывать, там же не ножевые, а черепно-мозговая. Если Борискина докажут, тогда будут решать, забирать дело в Серебров или оставлять в Шолохове.

– Понял.

– Ты… Это… Билет взял?

– Да, на двадцать один пятнадцать.

– Может, в больницу успеешь? А то жених когда еще доедет, а девчонка там одна…

– Говорите адрес.

– Первая градская больница, Анютка знает, это недалеко.

Люша лежала в палате с полностью забинтованной головой, только глаза виднелись, ноздри и губы. Анна села на край койки, взяла ее за руку.

– Люша, ты как? Очень больно?

– Очень, – прошелестел из-под бинтов ее голос. – Но больше обидно. Свадьба же, платье… Ресторан… Теперь Димка меня бросит. Я стала уродиной.

– А говорить тебе не больно? – спросил Роман.

– Пока еще ничего. Меня накололи, обезболили. Но когда действие обезболивающих закончится, вот тогда будет действительно фигово.

Было видно, что ей на самом деле очень больно и каждое движение губ причиняет страдание.

– Бедная моя Люшенька, – Анна ласково гладила ее по руке, – ты не думай ни о чем плохом, мы с тобой, и Дима скоро приедет, ему уже сообщили. Мы все с тобой. Роман, правда, сегодня домой возвращается, ему на службу нужно, но мы-то останемся с тобой. Я буду целыми днями здесь сидеть, чтобы ты не скучала, буду ухаживать за тобой, книги вслух читать. У меня знаешь какой навык чтения? О-го-го! Я бабуле своей шесть лет вслух читала. Ты не переживай, через три недели наденешь свое свадебное платье и пойдешь с Димкой под венец, он же умный, ты сама говорила, что он – гений, а если гений, то не может не понимать, какая ты замечательная и лучше тебя никого нет на свете. Он же не за красивое лицо тебя любит…

Голос Анны журчал и успокаивал. Она не задавала вопросов, чтобы не заставлять Люшу отвечать, просто говорила, говорила, говорила и гладила ее по руке, словно заговаривала или гипнотизировала. Через какое-то время Люша задышала ровно, глаза закрылись. Она задремала под монотонное ласковое бормотанье.

Дзюба и Анна сидели, боясь пошевелиться и разбудить Люшу. Но когда в палату ворвался Дима, девушка моментально открыла глаза. Дзюбе даже показалось, что она проснулась ровно за секунду до того, как распахнулась дверь и появился эксперт с перекошенным от тревоги и страха лицом.

– Димка… – прошелестела Люша. – Свадьба отменяется?

– Да почему? Я с врачом говорил минуту назад, он сказал, что только лицо повреждено. Тело-то в порядке, ходить сможешь через три недели?

– Но лицо же…

– Люшенька, платье надевают не на лицо, а на тело. И вообще, не волнуйся ни о чем, сейчас самое главное – покой и положительные эмоции. Смотри, я уже все придумал: покупаем тебе густую вуаль, и ты не переживаешь о том, что кто-то что-то там видит. Лично я, например, ничего такого не вижу.

– Не видишь, потому что бинты. Вот их снимут – и сразу все увидишь. И бросишь меня.

– Во-первых, я все равно ничего не увижу, потому что красота в глазах смотрящего, – уверенно и весело проговорил Дима, и этот его тон ну никак не вязался с бледным напряженным лицом. – Я тебя люблю, и ты всегда будешь для меня самой красивой. А во-вторых, неужели я похож на умственно неполноценного? Я же гений! И это значит, что я вижу не оболочку, а суть. Суть-то, я надеюсь, не изменилась?

– Вроде нет.

Дзюбе показалось, что Люша улыбнулась бы, если б смогла. Ах, какая у нее была улыбка… Неужели больше не будет?

– Знаешь, что самое обидное? – проговорила Люша. – Я все время думала неправильно. И на этого психа нарвалась совершенно случайно, по собственной глупости.

– Люшенька, милая, я тебе тысячу раз говорил и снова повторю: ничего случайного в этой жизни не бывает. Ты не нарвалась на психа, ты целенаправленно шла к нему, потому что тебя вела твоя потрясающая интуиция. Просто ты еще не умеешь ее хорошо слышать и понимать. Но когда мы поженимся, то под моим чутким руководством ты овладеешь этим искусством в совершенстве, я тебе обещаю. Я же гений.

Анна отступила к двери и сделала Дзюбе знак: пора уходить. Они вышли из палаты и направились к выходу.

– Ты заметил, как Димка заговорил? – спросила Анна уже на улице. – В Шолохове мы сквозь его обрубки фраз продирались, как сквозь джунгли. А сейчас прямо соловьем поет.

– Стресс. И потом, он же гений.

– А при чем тут?

– Он понимает, что одно дело – разговаривать со здоровыми и спокойными людьми по делу, и совсем другое – говорить с человеком, только что пережившим страшное потрясение, получившим тяжелые травмы и едва не погибшим. Гений может все. А влюбленный гений может даже невозможное.