Шарков

– Сынок? – удивился Олег Дмитриевич, когда Шарков вошел в квартиру отца. – Что-то ты зачастил. Скучно дома без Ленки, что ли?

– Мне скучно не бывает, – усмехнулся Валерий Олегович.

Он понимал, что нужно начать с традиционных вопросов о самочувствии, обменяться какими-то бессмысленными по сути, но обязательными по ритуалу репликами и только потом задавать те вопросы, ради которых он приехал сегодня. Но произносить лишние слова у генерала не было сил. Он прошел в комнату, где отец, уютно устроившись на диване, смотрел телевизор, включенный на канале «Наше старое кино». На экране молодой красавец Евгений Самойлов щеголял в военной форме – шел фильм «Сердца четырех». Рыжий кот Ганя, чувствуя себя под защитой обожаемого хозяина, угрожающе проворчал что-то такое, что должно было выражать крайнее неудовольствие приходом гостя, серая изящная Настя только голову повернула в сторону Шаркова и окинула его презрительным взглядом изумрудно-зеленых глаз.

– Ты голоден, сынок? – заботливо спросил Олег Дмитриевич. – Хочешь, сарделечки сварю, это быстро, я вчера хорошие купил, говяжьи, свежие.

– Не надо, папа, я не голоден. Мне нужно с тобой поговорить.

Шарков достал из кармана телефон, вывел на дисплей фотографию Екатерины Песковой и того уголовника, чье лицо он хорошо помнил, а вот имя забыл.

– Посмотри, пожалуйста. Ты его узнаешь?

Олег Дмитриевич долго приноравливался, то снимая очки, то надевая, щурился, отодвигал телефон подальше от глаз, снова приближал…

– Господи, чего ж так мелко-то! – раздраженно воскликнул он. – Вот взяли моду на телефоны фотографировать. Нет, чтоб как раньше, карточку напечатать, да формат побольше сделать…

Шарков молча раздвинул пальцами изображение, теперь лицо мужчины, обнимающего Пескову, занимало весь экран.

Отец рассматривал фотографию человека, которого Шарков условно называл Антикваром, и на лице его отражался весь спектр эмоций от узнавания до ненависти.

– Так как, папа? – повторил Шарков. – Узнаешь?

– Ленчик. Леонид Борисович Каляйкин, погоняло Левитан.

«Точно! – мелькнуло в голове у Шаркова. – Левитан. А я никак вспомнить не мог. Интересно, откуда такая кликуха? То есть понятно, что живопись, искусство, это я и раньше знал, но почему именно Левитан, а не Репин, к примеру, или Ван Гог?»

– Левитан? Почему?

– По живописи был спецом. А картины Левитана особенно любил. И смотреть любил на них, и подделывать.

Шарков переместил снимок так, чтобы хорошо видно стало лицо женщины.

– А ее знаешь?

– Любовница Ленчика, Катерина Пескова, Катька-Косметичка, – с недоброй усмешкой ответил отец. – И откуда ж они выплыли спустя столько лет?

– Я надеялся, ты сам мне расскажешь. Выплыли они оттуда, куда сплыли в восемьдесят восьмом. Не знаешь, куда и почему?

Олег Дмитриевич долго молчал. Не то вспоминал, не то обдумывал, о чем рассказать, а о чем умолчать. Потом вздохнул, взял рыжего пушистого Ганю, усадил к себе на колени, начал поглаживать. Сухие подрагивающие пальцы старика утопали в густой длинной шерсти.

– Ленчик был у меня на связи. Как мне удалось его зацепить – не спрашивай, история некрасивая, но эффект свой дала. Естественно, я его не оформлял, такими источниками, как Леня Левитан, не разбрасываются. Леня был крупным барыгой, специализировался на антиквариате и произведениях искусства, от него я получал информацию о том, кто и за какие деньги покупает. Меня, как ты понимаешь, интересовали только работники торговли и общепита. Реализовать я мало что смог, уровень у меня был низковат, но знал я действительно много. Ну, да ты и сам все понимаешь. Когда у Ленчика сделался роман с Катериной, я и ее отработал, мне ведь о Лене нужно было многое знать, чтобы крепко его держать. Так вот, среди контактов Левитана был Сева Колчан…

– Всеволод Колчанников? – уточнил удивленный Шарков.

– Он, родимый. На КГБ работал, докладывал им про иностранцев, которые у Лени или через Леню делали приобретения. Левитан в том числе и вывозить подлинники помогал. Широкого профиля был специалист. У Севы был свой бизнес, небольшой, но прибыльный: он через своих шефов в КГБ мог устраивать липовые документы любой степени сложности. Хоть паспорт, хоть бумажку, удостоверяющую, что вывозимый предмет является ширпотребом, а не произведением искусства или национальным достоянием.

– Колчан до сих пор этим живет.

– Значит, не угомонился, сердешный, – покачал головой Олег Дмитриевич. – Так вот, где-то примерно за год до того, как меня уволили, Катьку-Косметичку убили. Обвинили мужа. А Ленчик в это же время пропал из Москвы, ну просто день в день. И почему-то никто не работал версию о том, что Катерину убил любовник, прямо заклинило всех на муже. Мне это не понравилось, я – к Севе, так, мол, и так, не обращался ли к тебе Левитан в последнее время, ведь если он любовницу свою грохнул и подался в бега, то ему документы нужны. У Севы глаза круглые, непонимающие. Не обращался. И я точно уверен: он не врал. Я ведь за Левитаном постоянно приглядывал, своими людьми его обставил, и если бы он хоть на пять минут с Севой пересекся, я бы об этом знал. Вот и задумался я: куда же это Левитан намылился после убийства своей любовницы, не имея на руках новых документов? Уж не грохнули ли и его тоже? Дурацкие вопросы я тогда себе задавал.

Губы отца искривила горькая ухмылка.

– Наивным был. Столько лет проработал, а все в лучшее верил, надеялся на что-то. В общем, пошел я со своими сомнениями к следователю, который вел дело об убийстве Косметички. Он юлит, глаза отводит, то панибратствовать пытается, то хамить. Ничего я от него не добился. А на следующий день меня вызвали…

Олег Дмитриевич ткнул большим пальцем себе за спину, в стену.

– Туда. И популярно объяснили, что если я не хочу просидеть в майорах до самой пенсии, то мне нужно быть осмотрительнее и не мешать осуществлению важной государственной задачи по выявлению иностранных граждан, приезжающих в нашу страну с не самыми благовидными целями. Вот прямо так и сказали, слово в слово. Они, дескать, надеются на мою рассудительность и правильное понимание целей и задач, стоящих перед ними, поэтому в качестве жеста доброй воли готовы разъяснить мне ситуацию, но предупреждают: если я этой информацией воспользуюсь, то мне не будет ни хорошо, ни плохо. Понимаешь?

– Ни хорошо, ни плохо, – повторил Шарков. – И что это означает?

– Это означает, что мне будет никак. Теперь понял?

– Понял. И что они тебе рассказали?

– Леня Левитан был им нужен в другом городе для создания совместного предприятия, на которое они будут приманивать нужных им иностранных бизнесменов. У Ленчика личные качества были для этого подходящие, и знания соответствующие, и навыки. А Леня влюбился в свою Катерину так, что уезжать из Москвы ни за что не соглашался. Уперся рогом – и ни в какую. Или с ней ехать, говорит, или не поеду вообще. А заставите уехать без нее – завалю вам всю работу. Одним словом, Леню переклинило. Он понял, что заменить его некем, а время поджимает, нужно ехать, оформлять все документы на открытие предприятия, счета и все прочее, у конторы тоже планы и графики, и с них тоже спрашивают за нарушение сроков. И Левитан стал диктовать свои условия. Дескать, хочу, чтобы Катерина была со мной в качестве законной жены, потому как она беременна моим ребенком. Если же она разведется с мужем, то сын останется с ней, суд с отцами детей не оставляет, и придется брать мальчишку с собой, а как ему объяснить, что у мамы теперь другое имя? И вообще, развод при наличии несовершеннолетних детей – дело небыстрое. А у них сроки горят, время упускать нельзя, потому как эти совместные предприятия в то время появлялись пачками и если нишу кто-нибудь займет, то придется тратить дополнительные усилия на то, чтобы ее освободить, а за это тоже в конторе по головке не гладят. Я так понял, что под собственным именем Катерину отправлять вместе с Ленчиком было нельзя, у западных…

Олег Дмитриевич откашлялся, подыскивая наиболее корректное выражение, которое отражало бы его мысль.

– Скажем так: у западных компетентных органов тоже своя разведка, и получше нашей. Они, прежде чем иметь дело с советским бизнесом, тщательно проверят, что за человек, каково его окружение. Советский бизнесмен – фигура новая, непонятная, не изученная, а потому опасная, требующая осторожности и тщательной предварительной проработки. Допустим, Ленчику соорудят новую биографию, красивую и привлекательную для иностранного партнера. И тут выяснится, что его жена – шалава, которая крутилась в среде ворюг и расхитителей. Хорошо выйдет?

– Не особенно, – согласно кивнул Шарков. – Значит, в интересах решения государственных задач нужно было сделать так, чтобы Пескову не искали ни муж, ни сын. Плюс кого-то нужно было посадить за ее убийство. Правильно я понял?

– Правильно, сынок. И знаешь, что я тебе скажу? Мне стыдно.

– За что?

– За то, что был идейным дураком. За то, что верил в лучшее. Я ведь только потом осознал причину, по которой они мне все рассказали. Сперва даже не удивился, воспринял как должное. Мы – офицеры, мы – органы правопорядка, должны помогать друг другу, какие могут быть секреты между своими? Ну, не буквально такими словами думал, но примерно в этом направлении. И только когда вышел из кабинета, где мне все эту байду поведали, вдруг спросил себя: а с чего это они так разоткровенничались? Могли бы наврать что-нибудь приличное, если уж вообще снизошли до объяснений, а то и просто не обратили бы внимания на мой поход к следователю. И когда я сам себе честно ответил, мне стало стыдно.

Отец снова умолк, уставившись невидящими глазами в мелькающие на экране телевизора кадры.

– Они хорошо работали, – снова заговорил Олег Дмитриевич. Голос у него теперь был надтреснутым и подрагивающим, было видно, как трудно и неприятно ему касаться того болезненного вопроса. – У них на каждого из нас было полное досье, они про всех знали, кто чем живет и чем дышит и кого на чем можно взять. Про меня они знали, что я честный, идейный и трусливый. Что, сынок, не ожидал? Не хочешь про своего отца такое слушать?

Он часто задышал, и на глазах под морщинистыми веками выступили слезы. Шарков ждал, не произнося ни слова.

– Они знали, что я честный, поэтому если они начнут врать, а я почую подвох, то буду копать дальше. И пойду, как говорится, по команде, то есть сперва к своему начальству, потом выше и выше. Это им не особо страшно. Но если я выйду за рамки системы или обращусь к адвокату, который будет назначен на суд, то кто его знает, что выйдет. Поэтому лучше всего сказать мне правду, это безопаснее. Они знали, что я идейный и мне можно заморочить голову сказками о государственных задачах и интересах. И они знали, что я слаб и труслив. Я не хотел уходить на пенсию в звании майора. И я очень не хотел умирать. Мне не интересно, Валерка, осуждаешь ты меня или что… Я с этим стыдом живу уже много лет, притерпелся. Твое сочувствие мне тоже не нужно. Ты спросил – я ответил. Все.

– Но ты же все равно через год ушел в отставку майором, – заметил Шарков. – Что же, они не сдержали свое слово? Не помогли тебе продвинуться?

– Обманули, – снова усмехнулся отец.

Он уже дышал ровно, глаза были сухими.

– Времена такие были – кадры менялись, как картинки в калейдоскопе, только-только тебя назначат – и уже снимают. Преемственности никакой, каждый в свою дуду дует и свою выгоду пытается соблюсти побыстрее, пока не турнули. Никакие обещания не выполнялись. Нигде. Ты вспомни этот клятый год, восемьдесят восьмой: летом Катю-Косметичку якобы убили, я начал нос свой совать куда не надо, мне быстро окорот дали, золотые горы посулили, а двадцатого октября – хлоп! – у нас новый министр, да не из милицейских или комитетских, а вообще строитель. Видно, контора испугалась, что с ним трудно будет договориться, никакие разговорчики про оперативную необходимость с ним не проходили, ты же помнишь операцию «Чистое поле», когда этот новый министр отменил бюджетное финансирование оплаты негласного аппарата. Мы тогда всю платную агентуру растеряли, остались единицы, кто готов был бесплатно, за «спасибо» давать информацию. А как работать? Приходилось опираться только на компромат, больше никак людей работать не заставишь. Компромат можно найти, если он есть, а можно и создать искусственно, если его нет или глубоко копать неохота. Вот после этого решения министра основная грязь из всех щелей и полезла. В общем, подавился я своей честностью и идейностью, а трусостью подтерся. Вот такая история, сынок. Мнение твое мне не интересно, поэтому если оно у тебя есть, то держи при себе. А теперь скажи, почему ты вдруг про Ленчика Левитана вспомнил?

Генерал пересел на диван, рядом с отцом, рассеянно коснулся ладонью шелковистой серой шерстки, кошка Настя тут же гневно зашипела, выгнула спину и отскочила, забравшись на спинку дивана, прижалась к голове хозяина. Будут тут всякие мало того что приходить без приглашения, так еще и трогать!

– Не бойся, моя маленькая, не бойся, моя золотая, – тут же ласково заворковал отец, – это Валерка, сынок мой, ты же его знаешь, он тебя не обидит.

Поднял руку, почесал мягкий кошачий животик.

– Зря ты, Валерка, кошек не любишь, очень нервы успокаивают. А тебе, особенно теперь, когда Ленки нет, нужно как-то нервное напряжение снимать. Пьешь небось?

– Бывает, – не стал отрицать Шарков. – Не так, чтобы прямо пить запоем, но… Как всегда. А кто не пьет?

– Я, – твердо ответил Олег Дмитриевич. – Я не пью. А мог бы. Ты ведь помнишь, как я себе позволял. Жизнь под откос чуть не пустил. Теперь вот не пью, потому что Настя с Ганей мне нервы успокаивают. Одна рюмочка раз в неделю – не в счет. Так что там с Ленчиком-то? Неужто жив еще, пройдоха?

Валерий Олегович пожал плечами. Может, жив, а может, и нет уже. Но в 2012 году был еще жив. Сообщение от Большакова он получил, когда ехал в машине. Молодцы ребята, Дзюба и девушка эта, Анечка! Выкопали из недр Интернета, выловили в бесконечном океане информации Филиппа Хмаренко, в прошлом – Леонида Борисовича Каляйкина.

– Его тоже система кинула. Не нужен стал. Никто его не прикрывал уже давно, барахтался без поддержки, как мог, угодил в криминальные разборки. В результате – взрыв, жена и сын погибли, сам остался инвалидом без обеих ног.

– Жена и сын? – переспросил отец. – Катька-Косметичка, что ли?

– Да, была Екатериной Песковой, умерла Надеждой Хмаренко.

– Ишь как… – Олег Дмитриевич покачал головой. – И зачем он тебе теперь сдался? Почему ты про него вспомнил?

– Сын Песковых, похоже, добрался до Левитана. Он ведь все эти годы не верил, что отец совершил убийство. Бился, боролся, писал во все инстанции, чтобы дело пересмотрели, но все без толку. Теперь понятно, почему. Упорный он. Не сдался. Вот и нашел.

– И чего? – В голосе отца зазвучал вялый интерес. Вроде и хочет услышать ответ на вопрос, а вроде и все равно ему…

– Пока не знаю.

– Ну как это – не знаю? Убить, что ли, собрался Ленчика? Или отношения выяснять?

– Я же сказал: не знаю! – сердито ответил Шарков. – Чужая душа – потемки. Разве угадаешь, кто что сделает? Мы даже не знаем, жив ли Левитан. Может, помер уже, все-таки после взрыва травмы были очень серьезные, он даже за границей лечиться собирался, бизнес продал, дом загородный. Ладно, папа, поеду я домой. Устал.

Шарков поднялся, собрался уходить.

– Погоди, погоди, – заторопился Олег Дмитриевич, вставая с дивана. – Как – уходить? А чайку? Или, может, все-таки сарделечки сварить? Давай я быстренько…

– Не хочу, папа, правда не хочу.

– Олежка как? Давно звонил?

– Сегодня. Все в порядке у него.

– А Маришка? Здорова?

– Здорова, не волнуйся.

– С Ленкой не видишься? Не общаешься?

Отец не хотел его отпускать, задавал вопросы, те самые, с которых обычно начинался разговор. Вот поди пойми человека! Вроде родной отец, все про него должно быть известно и понятно, а Валерий Олегович не может ответить на простой вопрос: отца и в самом деле волнует, видится ли его сын с женой, или он просто скучает в своем добровольном затворничестве и цепляется за любого собеседника? Ничего особо сложного в этом вопросе нет, и чтобы на него ответить, нужно быть просто внимательным к человеку, к тому, что он говорит и делает, как он думает и чувствует. А он, Шарков, к отцу не внимателен. И ничего-то, как выясняется, про него не знает и не понимает. А с Леной что получилось? То же самое. Ничего не знал и знать не хотел, ничего не замечал. Весь погрузился в служебные дела и в программу. А жизнь проходит мимо… Люди проходят мимо… Приходят в его жизнь и уходят из нее…

Шарков тряхнул головой, отгоняя неприятные и несвоевременные мысли, стал обуваться в прихожей.

– С Леной я перезваниваюсь, спрашиваю, не нужна ли помощь, может, деньги или еще что-то.

– А она что?

– Говорит, что все в порядке и ничего не нужно.

Он застегнул куртку и уже протянул руку к замку, чтобы открыть дверь, когда отец задал новый вопрос:

– Сынок, а ты почему мне Ленькину фотографию показал? Откуда узнал, что я могу что-то рассказать?

Шарков улыбнулся.

– Есть у нас один спец, про организованную преступность все знает, и не только про современную, а начиная с далеких советских времен.

– Кто таков?

– Алекперов. Ты его вряд ли знал, он еще не работал, когда ты вышел в отставку.

– Да как же не знал! – всплеснул руками Олег Дмитриевич. – Керим Алекперов, следователь! Конечно, я его знал! Мощный был человек.

– Это его сын. Ханлар Керимович. Я сначала фотографию Левитана ему показал, а он мне ответил, что если кто и знает хоть что-нибудь, то только ты.

– Значит, просочилось все-таки…

Олег Дмитриевич пошевелил бровями, и было не очень понятно, означает это недоумение или огорчение. Генерал пожал плечами.

– Щели всюду есть. И у них, и у нас. Оттуда, я думаю, вряд ли протекло, а вот следователь, к которому ты ходил со своими соображениями, вполне мог потом болтать о том, что не все верили в виновность Пескова, которого он так ловко укатал на «десяточку», а были и такие, которые пытались свалить вину на любовника погибшей. Вот так и осело где-то.

Олег Дмитриевич, казалось, не слушал сына. Глаза у него были печальные, задумчивые и обращенные куда-то внутрь. Или не внутрь, а в какую-то точку, которая для генерала Шаркова была невидимой и недостижимой.

– Сын Керима… Еще даже не служил, когда я ушел… Совсем пацанчиком был… А теперь вот самый крутой спец в своем деле… Целая жизнь прошла, новое поколение выросло и заматерело, в силу вошло… Мир изменился… А я вот все живу… Зачем? Пора мне, наверное…

«У тебя сын до генерала дослужился, – подумал Валерий Олегович, – а ты его все малышом видишь. Правду говорят, что свои дети до седых волос остаются детьми. Удивился, услышав про Хана, понял, что дети выросли, но – чужие. Не свои».

У Шаркова заломило виски, за грудиной возникла тяжесть. Господи, папа… Нет, не может он сейчас оставить старика и уйти домой.

Валерий Олегович решительно расстегнул молнию на куртке.

– Пап, можно, я у тебя переночую?

– Да как же…

Олег Дмитриевич растерянно глядел на сына.

– Ты же в «гражданке». Форма-то… Или тебе завтра на службу не надо?

– Форма в кабинете, я сегодня там переоделся. Так как? Можно?

– Ну конечно, – обрадовался отец. – Мы с тобой чайку выпьем, поговорим. А может, все-таки сарделечки сварю, а? Свежие, хорошие…

– А давай! – широко улыбнулся генерал и повесил куртку на вешалку в прихожей.