Глава 23. Раскаяние Грегори

Отъезд Джозефа Ашберна в Лондон диктовался естественным желанием лично убедиться, что Криспин угодил в расставленные для него сети и что он больше не будет беспокоить их в замке Марлёй.

С этой целью он выехал из Перингама на следующий день после отъезда Криспина.

Синтия, проснувшись на следующее утро, была весьма встревожена, обнаружив в доме переполох. Кеннет покинул замок, он выехал глубокой ночью и очевидно совершенно внезапно и в большой спешке, поскольку предыдущим вечером не было никаких разговоров о его отъезде. Ее отец слег в постель с раной и лихорадкой, о происхождении которых никто в доме не мог дать ей вразумительного объяснения. Слуги чувствовали себя больными и, пошатываясь, бродили по замку с бледными лицами и мутными глазами. Спустившись в холл, она обнаружила следы беспорядка, а одна из панелей была сломана.

Постепенно к ней пришла мысль, что вчерашней ночью здесь произошло столкновение, но она все еще терялась в догадках, что могло его вызвать. Она решила, что мужчины сильно напились, и вследствие этого возникла пьяная ссора, которая и привела к схватке на мечах.

Она надеялась, что Джозеф прольет свет на вчерашние события, но тот красиво лгал как последний мошенник, каковым, в сущности, он и являлся.

— Возможно, ты не знаешь, — говорил он, твердо зная, что Синтия в курсе, — что когда сэр Геллиард спас жизнь Кеннету в Ворчестере, он связал мальчика обещанием, что в уплату за эту услугу Кеннет окажет ему помощь в каком-то важном для него деле.

Синтия кивнула, что она понимает, о чем идет речь, и Джозеф продолжал:

— Прошлой ночьюперед самым отъездом сэр Криспин, по своему обыкновению, сильно выпил и потребовал от Кеннета выполнения данного обещания и приказал ему немедленно собираться в путь. Кеннет возразил, что уже поздно и разумнее было бы дождаться утра, когда он сможет подготовиться к путешествию и сдержать свое слово. Но сэр Криспин возразил, что юноша дал клятву последовать за ним, когда он пожелает, и снова приказал ему немедленно собираться. Спор постепенно разгорался, и страсти накалялись, пока под конец Криспин не выхватил меч и несомненно убил бы юношу на месте, если бы не твой отец, который заслонил его собой и принял удар на себя. После этого пьяный Геллиард разрубил панель, показывая мальчику, что с ним будет, если тот не выполнит своей клятвы. Тут вмешался я и, используя свое влияние на Кеннета, убедил его уехать с Криспином, как тот и требовал. С большой неохотой Кеннет подчинился, и они уехали.

Но это объяснение лишь наполовину убедило Синтию. Правда,оназадалаемудополнительныйвопрос относительно здоровья слуг, на что Джозеф дал ей наполовину правдивый ответ:

— Сэр Криспин угостил их вином по поводу своего отъезда, и они так упились, что до сих пор никак не протрезвеют.

Все еще удивляясь, Синтия обратилась к своему отцу.

Надо сказать, что Грегори не догадался согласовать с Джозефом, какую историю ему рассказать Синтии, поскольку в его слабый ум не могла прийти мысль, что она потребует от него объяснения по поводу беспорядка в холле и отсутствия Кеннета. И поэтому, когда она коснулась в разговоре его раны, он, как последний дурак, что, впрочем, соответствовало истине, начал болтать языком, поведав ей не менее фантастическую историю, которая значительно уступала рассказу Джозефа по убедительности и логике, но вместе с тем обладала тем достоинством, что полностью отличалась по содержанию.

— Чума на голову этого пса, твоего возлюбленного! — ревел он с горы подушек, на которых возлежал. — Если он осмелится вернуться, чтобы просить твоей руки, после того, как пригвоздил твоего отца к стене собственного замка, будь я проклят во веки веков, если пущу его на порог!

— Как? — воскликнула она. — Ты говоришь, это дело рук Кеннета?

— Ну конечно, кого же еще? Он набросился на меня, как и подобает трусу, прежде чем я успел выхватить меч, и в мгновение ока пронзил мне плечо.

Это было уже выше ее понимания. Что они скрывали от нее? Она решила во что бы то ни стало открыть правду и задала отцу другой вопрос:

— Что послужило причиной ссоры?

— Что? Причиной послужило… причиной послужила ты, дитя мое, — ответил Грегори наугад, не в силах придумать подходящий повод.

— Как это я?

— Оставь меня, Синтия, — простонал он в растерянности. — Я тяжело ранен. У меня жар, девочка. Оставь меня, дай мне поспать.

— Но скажи, отец, как это все произошло?

— Неблагодарный ребенок! — завопил Грегори. — Ты хочешь уморить меня своими вопросами? Ты хочешь лишить меня сна, который, может быть, поставит меня на ноги?

— Отец, дорогой, — пробормотала она нежно, — если бы я была уверена, что все было так, как ты говоришь, то я бы оставила тебя в покое. Но ты явно стараешься скрыть что-то от меня — нечто, что я должна знать.

Старательно напрягая свой ум, Грегори выдумал историю, которая, на его взгляд, выглядела достаточно правдоподобно.

— Ну, хорошо, раз ты должна знать, я расскажу тебе, что произошло. К нашему стыду, должен признаться, что мы слишком много выпили той ночью. Мое сердце было полно отцовской нежности к тебе, и, вспомнив твое нежелание становиться женой Кеннета, я сообщил ему, что его пребывание в замке Марлёй не принесет ему ожидаемых результатов, и посоветовал составить компанию сэру Криспину в его отъезде. Он вспылил и потребовал, чтобы я выразился яснее, что я и сделал. Я сказал, что скорее в середине лета выпадет снег, чем он станет твоим мужем. Это привело его в такую ярость, что он выхватил меч и нанес мне удар. Все произошло настолько быстро, что остальные не успели вметаться. Ясное дело, после этого он не мог оставаться в нашем доме, и я потребовал, чтобы он убирался сию же минуту. Сам он не склонялся к этой мысли, но осознал свое глупое поведение и к тому же почувствовал недобрый огонь, сверкавший в глазах Джозефа. В самом деле, если бы не мое вмешательство, Джозеф уложил бы его на месте:

Тот факт, что и ее дядя, и отец лгали, один поискусней, другой — совсем глупо, наполнил душу девушки смятением. Вскоре весь замок был взбудоражен приготовлениями к отъезду Джозефа, и эта новость еще больше взволновала Синтию.

— Куда вы едете, дядюшка? — спросила она его, когда он приготовился к путешествию.

— В Лондон, дорогая племянница, — был короткий ответ. — Я становлюсь довольно беспокойным для своих лет. У тебя есть какие-нибудь просьбы?

— Что вы собираетесь делать в Лондоне?

— Об этом, дитя мое, позволь мне пока умолчать. Возможно, я расскажу тебе об этом по возвращении. Дверь, Стефан!

Она наблюдала за его отъездом с неспокойным сердцем. Она чувствовала что-то недоброе в том, что произошло, и в том, что продолжает происходить, и ей казалось, что это должно касаться сэра Криспина. У нее не было, доказательств, это было какое-то внутреннее чувство, предвещавшее беду.

Однако на следующий день ома получила убедительные доказательства из самою неожиданного источника — от своего отца. Утомленный бездействием, забыв об осторожности, Грегори, рана которого слегка затянулась, в этот вечер спустился вниз, чтобы поужинать вместе с дочерью. Как обычно, он много пил, стараясь заглушить голос совести и завязать на узелок свой длинный язык так, что под конец Стефан был вынужден отнести его в постель.

Стефан состарился на службе у Ашбернов, и среди многих достоинств, которыми он обладал, было умение залечивать раны. Поэтому он прекрасно понимал, как неосторожно было со стороны Грегори подниматься с постели в такую погоду.

Опасения Стефана подтвердились на следующий день, когда Грегори проснулся, весь пылая от жара. Они послали за врачом в Шерингам, и этот хитрый плут, напустив на себя важный вид, с озабоченным выражением покачивал головой, обещан сделать нее, что в его силах, предложил познать снященника, чтобы больной мог исповедаться и очиститься перед небом.

При мысли о приближающейся смерти Грегори охватил дикий ужас. Как он мог умереть с таким грузом на совести? И лекарь, видя, какое впечатление произвели на состояние пациента его слона, сделал попытку — слишком поздно — заверить его, что он не обязательно умрет и что он, лекарь, упомянул о священнике на всякий случай, чтобы Грегори был готов к худшему.

Но поднять бурю легче, чем унять ее, и в душе Грегори осталось убеждение, что его время истекло и его кончина — дело нескольких дней.

Сознавая, в какой опасности находится его душа, Грегори весь день то молился, то стонал, то метался на постели. Его жизнь была дорогой греха, и многие мужчины и женщины страдали от его руки. По подобно звездам, которые меркнут и исчезают с восходом солнца, все его ранние преступления были заслонены одним тяжелым актом, который он совершил по отношению к Роланду Марлёю. Если бы он мог спасти Роланда Map-лея по крайней мере хотя бы сейчас, если бы он мог-каким-то образом дать ему знать, чтобы он не заходил в трактир «Якорь» на улице Темзы! В его воспаленном мозгу не укладывалась мысль, что за время своего отсутствия в замке рыцарь уже вполне мог достигнуть Лондона.

И, движимый внезапным порывом покаяться и облегчить душу кому-нибудь и надеясь предотвратить зло, Грегори позвал к себе дочь.

— Синтия! — крикнул он голосом, в котором смешались боль и страх. — Синтия, дитя мое, я умираю!

Дочь знала и от лекаря, и от Стефана, что состояние отца было далеко от этого. Но, несмотря на это, ее бережное отношение к больному представляло собой трогательное зрелище. Она взбивала ему подушки и, взяв его за руку, могла часами нежным голосом убеждать его, что лекарь оценил его состояние совсем не опасным и он вскоре поднимется с постели. Но Грегори упорно отвергал всяческие утешения.

— И на смертном одре, Синтия, — настойчиво повторял он, — и когда меня не станет, я не знаю ни одного человека, который мог бы поддержать тебя и утешить в трудную минуту. Кеннет уехал по поручению Джозефа, и вполне возможно, что он больше никогда не переступит порог замка Марлёй. Как ни странно это покажется тебе, но мое предсмертное желание заключается в том, чтобы так оно и случилось.

Она взглянула на него с удивлением.

— Отец, если это все, что заботит и удручает тебя, то я могу заверить, что я не люблю Кеннета.

— Ты неверно поняла меня, — прошептал Грегори. — Помнишь историю жизни сэра Криспина Геллиарда, которую Кеннет рассказал тебе в ночь приезда Джозефа? — Его голос дрожал.

— Ну конечно. Я никогда не забуду ее, — продолжала она, дабы из осторожности не позволить понять ее чувства к Геллиарду, — и каждую ночь я молюсь, чтобы господь наказал этих убийц, которые разрушили его жизнь.

— Тише, девочка! — прошептал он встревоженно. — Ты не ведаешь, что говоришь.

— Я знаю, что говорю, и, если есть на свете справедливость, Господь услышит мою молитву.

— Синтия! — простонал он. Его глаза приняли дикое выражение, а руки тряслись. В порыве страха и паники правда вырвалась у него наружу. — Ты призываешь кару Господню на головы своего отца и дяди.

Она поднялась с колен, глядя на отца ужасным взглядом, который он не решался встретить.

— Ты бредишь, — прошептала она. — Это жар.

— Нет, дитя мое, мой разум ясен, и то, что я говорю, — правда.

— Правда? — эхом откликнулась она, глядя на него с ужасом. — Это правда, что ты и мой дядя и есть те самые убийцы, которые погубили свою кузину, жизнь этого человека, и пытались убить его самого, а сочтя его мертвым, бросили в горящем доме? Правда, что вы украли его замок и пользовались им все это время, когда он бродил, отверженный, покинутый всеми, не имея своего угла? Ты хочешь заставить меня поверить в это?

В ответ раздался печальный стон.

Ее лицо смертельно побледнело. Некоторое время она продолжала молча стоять, но затем чувства одолели ее.

— Зачем? — воскликнула она, рыдая, — зачем, во имя Бога, ты рассказываешь мне все это?

— Зачем? Я говорю это тебе, потому что умираю.

Он надеялся этой фразой смягчить ее сердце и вернуть часть ее расположения. То, что он потерял ее навсегда, он понял не сразу.

— Я говорю тебе это, потому что умираю, — повторил он. — Я говорю тебе это, потому что в свой смертный час я хочу покаяться, чтобы Господь смиловался над моей грешной душой. Я говорю тебе, что та трагедия, которая разыгралась восемнадцать лет назад, еще не окончена и, возможно, в моих силах предотвратить тот ужасный конец, который мы с братом уготовили Криспину. Возможно, Господь зачтет мне это на Страшном Суде. Послушай, дитя. Ты понимаешь, что тот факт, что Кеннет был связан клятвой с Геллиардом, был нам не на руку, и в ту ночь Криспин призвал мальчика исполнить свой долг и обнажить меч на его стороне. У Кеннета не оставалось другого выбора, как подчиниться. По правде говоря, я сам вынудил его к схватке, заставив вытащить меч и нанести мне эту рану. Сэр Криспин наверняка убил бы Джозефа, но твой дядя остановил занесенный над ним меч, сообщив Геллиарду, что его сын жив.

— Он спас свою жизнь с помощью лжи! Как достойно!

— Нет, дитя, он говорил правду, и, когда Джозеф предложил Криспину вернуть сына, он говорил искренне. Но, подписывая адрес на письме, которое сэр Криспин должен был вручить людям, воспитавшим его сына, Джозефу в голову пришел хитрый план, как с помощью обмана окончательно уничтожить Геллиарда. И он направил Криспина в Лондон, в гостиницу, где проживает полковник Прайд, злейший недруг Криспина, препровождая его тем самым в руки палача. Можно ли как-нибудь помешать этому и спасти жизнь Геллиарда, Синтия?

— С тем же самым успехом можно пытаться вдохнуть жизнь в мертвеца, — ответила она, и ее голос был настолько спокоен и холоден, что Грегори поежился. — Не утешай себя иллюзиями, — добавила она. — Сэр Криспин давно уже достиг Лондона, а Джозеф в пути, чтобы удостовериться, что все идет по плану и что жизнь человека, которую вы загубили 18 лет назад, теперь оборвется навсегда. Милосердный Бог! И я — твоя дочь! — Она зарыдала. — Я выросла на землях, которые были добыты ценой преступления! Землях, которые по праву принадлежат ему, — каждый камень, каждая веточка, и теперь он мертв благодаря вашим стараниям!

Из ее груди вырвался стон, и она закрыла лицо руками. Мгновение она стояла, раскачиваясь, у постели. Затем она издала глубокий вздох и свалилась на пол в глубоком обмороке…

Грегори был настолько потрясен, что вскочил с кровати, позабыв о ране, лихорадке и смерти, которая, по его мнению, была неизбежна, распахнул дверь и позвал слуг.

Стефан и служанка вдвоем отнесли потерявшую сознание девушку в ее покои, оставив Грегори проклинать себя за длинный язык, заставивший его произнести исповедь, в которой, как выяснилось, не было никакой необходимости, ибо по его теперешнему состоянию Грегори начал подозревать, что его смерть не так уж близка, как заставил поверить его дурак-лекарь.