Мисс Лик наблюдает, как я выныриваю и отдуваюсь. Она улыбается, глядя, как я барахтаюсь, плывя к бортику.

– Удивительно, как мы с тобой похожи, да?

Я переворачиваюсь на спину и плыву прочь, улыбаясь.

Она права. Мы обе предельно одиноки. Я – стеснительная, замкнутая карлица, сижу в своей пыльной комнате, словно в раковине, и выбираюсь только на работу, где применяю свой голос, свой унаследованный талант. Тем и живу. Она – мускулистая великанша, захваченная амбициями покойного отца, слишком занятая делами и собственной физической формой, чтобы стремиться к простому человеческому теплу. Мы представляемся миру одинокими, никого не любящими и никем не любимыми сиротами. У нас у обеих есть тайная семья. У мисс Лик – ее девочки, у меня – дочь. Но нам было не с кем поговорить, не с кем поделиться самым сокровенным. Теперь она рассказывает все мне, а я – этим бесстрастным и равнодушным листам бумаги. Наши узкие тропки пересекаются лишь в одной точке: там, где мисс Лик назначает цену, стремясь превратить мою девочку в одну из своих.

Говорит ли она мне всю правду? Наверняка что-то скрывает. Мисс Лик долго не показывала мне записи с хирургическими операциями и последующим лечением. Наверное, у нее есть и другие секреты, которыми она не делится даже со мной. Темные, страшные тайны, какие не доверишь вообще никому. Заповедные маленькие удовольствия, которых она стыдится. Мне всегда казалось, что она со мной откровенна. Когда она разговаривает со мной, ее глаза распахнуты широко, как у бесхитростного ребенка. Но, может, я ошибаюсь? Может быть, я не чувствую ложь, потому что сама постоянно лгу? Полагая, что мне удалось ее обмануть, я считаю ее наивной простушкой, неспособной на ложь.

Мы одни в бассейне. Спасатель ушел домой, закончив вечернюю смену. Он знает, что мисс Лик можно доверить запереть все двери. Она сидит на бортике, свесив ноги в воду. Когда я подплываю к ней и останавливаюсь, чтобы перевести дыхание, она зябко поводит плечами.

– У тебя не бывает ощущения, что за нами наблюдают? – спрашивает мисс Лик, обводя взглядом гулкое помещение, залитое зеленым светом.

Я непроизвольно верчу головой, озираясь по сторонам, хотя знаю, что наблюдатель – я сама.

– Ты просто устала, вот тебе и мерещится. Тебе надо поесть.

Мисс Лик пожимает плечами. Проехали и забыли. Но вдруг она знает? Вдруг она играет со мной, как я – с ней?

Сейчас каждую ночь льет дождь, а утром воздух мягкий, почти теплый. Бледная дымка смягчает голые ветки деревьев. Миранда закончила свою серию анатомических рисунков. Прикрепила каждый рисунок к картонке и сложила в большую папку.

– Я хочу, чтобы вы посмотрели их.

– Не могу.

– Вы ни разу на них не взглянули.

– Только на те, где есть я. Не хочу на себя смотреть.

– Но вы же смотритесь в зеркала. А я лучше любого зеркала.

– Дело не в вашей работе. Мне нравятся все остальные рисунки. Просто мне страшно.

– Вы меня обижаете. Это лучшая моя работа. Из всех, что я сделала. Я вижу вас не уродливой, а удивительной и уникальной.

– Мне непросто смириться с тем, что вы вообще меня видите.

– Как все загадочно! Завтра я их сдаю на конкурс. Результаты будут известны через две недели, как раз за день до того, как я лягу в больницу.

– В больницу?

– Ну, или в частную клинику. Я не знаю, куда мисс Лик помещает своих пациенток.

– Мне пора на работу.

– Семестр закончится в пятницу.

– Спасибо за чай.

– Сегодня я позвоню мисс Лик, и мы обо всем договоримся.

– До свидания.

– Может быть, я уже не вернусь в эту квартиру.

Я бегу к лестнице, а Миранда высунулась в коридор и кричит мне в спину:

– Какое-то время я проведу в санатории, а потом, наверное, перееду отсюда.

Мне даже не хочется злиться. Время – как удар по уху кастетом. Я его упустила, дала ему вытечь сквозь пальцы. Устроила себе маленький пир – общалась с Мирандой за чаем, болтала с мисс Лик в ее потайном домашнем кинотеатре, – уютно свернувшись калачиком в глупой фантазии, что смогу все изменить, не сделав почти ничего. Что все как-то устроится само собой. А мне нужно только на время смириться с незначительными неудобствами в чужой, незнакомой квартире и иногда выбираться украдкой домой – по пожарной лестнице, через окно, – чтобы повидаться с Лил и Мирандой, и эти ничтожные муки, словно по волшебству, устранят все проблемы.

На следующий день я прихожу в бассейн с утра пораньше, за час до спасателя. Мисс Лик дала мне ключ от раздевалки. У меня в сумке – две большие пластиковые канистры с концентрированным нашатырным спиртом. Я прячу их к себе в шкафчик и прикрываю полотенцем.

Дверь из раздевалки в предбанник с ножной ванной сделана из цельной древесины, висит на крепких стальных петлях. Ручную дрель я позаимствовала из хозяйского ящика с инструментами в подвале дома Лил. Я стою на коленях на холодной кафельной плитке, приоткрываю дверь и просовываю под нее газетный лист, чтобы он торчал с двух сторон и собирал древесную пыль. Я закрываю дверь и просверливаю небольшое отверстие под нижней петлей, в четверти дюйма от рамы. Меняю сверло и расширяю отверстие, потом вытаскиваю из-под двери газету, сминаю ее вместе с пылью и убираю в сумку вместе с дрелью.

Пластиковая трубка легко проходит в отверстие. С той стороны двери она свисает над синей хлорированной водой. Я наклоняюсь и втягиваю воздух через трубку. Воздух проходит нормально. Когда трубка вынута, дырочка на темной двери почти не видна в тени под петлей. Чтобы ее разглядеть, надо встать на четвереньки.

Я вставляю в один конец трубки воронку, обматываю соединение проволокой, чтобы как следует закрепить, и убираю конструкцию в шкафчик, под полотенце. Когда я выхожу из клуба, к зданию подъезжает спасатель и ставит велосипед у стойки.

Мисс Олимпия Биневски Макгарк, карлица-альбиноска, делает два своих шага на один шаг среднего взрослого человека, потому что ее мистическая грудина уже тридцать восемь лет стремится отодвинуться как можно дальше от ее агностического хребта. Эти два шага приводят нашу горбунью, мисс Оли, прямиком в густой запах капусты и солонины, что наполняет сумрачную забегаловку Макларнина во вторник, в десять часов утра. Сам Джимми Макларнин стоит у плиты и готовит еду для своего знаменитого буфета «с одиннадцати до четырех». Барная стойка вычищена до блеска. Бокалы сверкают на стеллажах.

Мисс Оли взбирается на высокую табурету у стойки и бодро кивает Джимми. Зеркало за барной стойкой закрыто бутылками, в просветах между их горлышками мисс Оли видит свое отражение: очки с темно-синими стеклами, серый парик. Ее мягкий голос звучит ниже, чем тенор Макларнина.

– Налей-ка мне «Джеймсона», Джимми, – говорит мисс Оли.

Макларнин подходит к ней, выныривая из тумана, что поднимается от сковородок с тушеной капустой. Машет кухонным полотенцем перед своим красным носом, чтобы разогнать влажную дымку и лучше видеть.

– Что-нибудь празднуем? – интересуется Джимми, открывая бутылку.

– Вы тоже? – Мисс Оли щурит розовые глаза за сапфировыми стеклами.

– Спасибо. – Макларнин преднамеренно понимает вопрос неправильно. – Но я возьму «Мерфис». Я на нем вырос. Впитал, так сказать, с молоком матери.

– Правда? – спрашивает мисс Оли.

Джимми медленно, вдумчиво протирает полотенцем барную стойку и поднимает белые брови:

– Чистая правда. Я был беспокойным ребенком, мучился коликами, и матушка после вечернего кормления давала мне пососать тряпочку, вымоченную в «Мерфисе». Чтобы я лучше спал. Она говорит, это было благословение, что я дрых до утра, и ей не приходилось вскакивать ко мне ночью.

– Мне было уже тридцать восемь, – размышляет вслух мисс Оли, – когда я открыла для себя виски. Но я сразу же распознала, что это такое.

– Объятия юной девы, – произносит Джимми. – Дыхание Господа Бога.

– Теперь жалею обо всех годах, бесцельно прожитых без виски.

– Жалеть не надо. Всему свой срок. Виски не для юных барышень. Особенно ирландский. Без обид, но виски подходит только для зрелых и опытных женщин, иначе можно скатиться в пропасть. Я бы не стал наливать виски какой-нибудь старшекласснице. Для безобразий им хватит коктейлей и водки. Если бы я спаивал виски молоденьких девочек, мне было бы стыдно смотреть в глаза своему отражению в зеркале.

– Только не говори, что ты смотришься в зеркало.

Дипломат Макларнин чувствует, что тема зеркал – не самая подходящая для разговора с мисс Оли, и встает так, чтобы его необъятная фигура закрывала ей вид на ее отражение в зеркале за бутылками.

– У вас голос, как горячий пунш, мисс О, – улыбается Джимми. – Сегодня я слушал вашу передачу по радио и плакал, как разорившийся банкир.

– Тс-с, – шикает Оли и оглядывается на пустой сумрак за спиной. – Даме, читающей книги на радио, не пристало глушить спиртное в десять часов утра. Сегодняшняя передача шла в записи. Я сказалась больной, не пошла на работу. К тому же, Макларнин, у меня голос, как баритонный казу, а твое настоящее имя – Нельсон. Ты родился в Небраске. Признайся.

– Вы сегодня какая-то злая, мисс О. И поэтому вам все видится в неверном свете. Пятьдесят шесть лет назад я родился в больнице «Добрый самаритянин», на этой самой улице, и с тех пор каждый день слушаю вой подъезжающих туда «Скорых». Так же, как вы, полагаю.

– Я родилась в трейлере. Не знаю, где он тогда стоял. Но зачали меня здесь.

Вечером, в половине шестого, я сижу на подоконнике в пустом конференц-зале на четвертом этаже спортивного клуба «ТАС» и наблюдаю за машинами, въезжающими на стоянку. Седан мисс Лик появляется вовремя, и дежурный в клубной униформе открывает ей дверцу. Берет у нее ключи, садится в машину и загоняет ее на отдельное место, зарезервированное за мисс Лик. Она входит в клуб. Я слезаю с подоконника и устраиваюсь в кресле напротив настенных часов.

Я чувствую ее присутствие в здании. Закрываю глаза и представляю, как она проходит через вестибюль, кивает женщине за администраторской стойкой, шагает к лифту в конце коридора, застеленного ковром. Я точно знаю, как она будет смотреть на закрытые дверцы в ожидании, когда придет лифт. Как будет стоять, сложив руки на животе, сосредоточенная и спокойная.

Обычно я прихожу чуть раньше и жду ее в раздевалке. Сегодня лицо мисс Лик – готовое расплыться в радушной улыбке при виде меня – нахмурится. Переодеваясь, она будет гадать, почему я не пришла. Я почти слышу, как она входит в предбанник, с плеском ступая в ножную ванночку, как у нее за спиной закрывается тяжелая деревянная дверь. Я почти чувствую запах ее разгоряченного тела, смешанный с резким запахом хлорки, поднимающимся от воды в тесном пространстве, где отсутствует вентиляция.

В предбаннике нет освещения. Свет проникает туда лишь через маленькое ромбовидное окошко в двери к бассейну. Мисс Лик будет стоять в хлорированной воде, доходящей ей до лодыжек, и пристально вглядываться сквозь толстое, армированное стекло. Будет высматривать меня в бассейне.

Она стоит, вертит могучими плечами. Руки, согнутые в локтях, бьются, как крылья. Мисс Лик наклоняется, вытаскивает из синей воды одну ногу, растопыривает пальцы, вычищает несуществующую грязь между ними. Придирчиво рассматривает стопу. Все как всегда. Потом она ставит ногу обратно в воду, достает из маленькой ниши в стене пластиковую банку с хлоркой и, не обращая внимания на мерную ложечку, щедрой рукой сыпет зеленоватые кристаллы на поверхность воды прямо из банки.

Мой план прост. Она всегда покидает бассейн последней. Дежурный спасатель закрывает служебное помещение и уходит домой, когда мисс Лик начинает вторую милю своих кругов. Мисс Лик – уважаемый член клуба, у нее есть свой ключ, она вольна приходить в бассейн хоть в три часа ночи, если ей захочется. Разумеется, ей никто не запретит плавать в гордом одиночестве или в компании приятельницы-горбуньи, задержавшись в бассейне дольше всех. Уходя, она все за собой закроет.

Я, бледная немощь, всегда выбираюсь из воды гораздо раньше мисс Лик и успеваю принять душ и одеться, пока жду ее в раздевалке. Сидя на скамейке, я слышу, как мисс Лик вздыхает и шлепает ногами в предбаннике – минут пять, есть не больше. Эта ножная ванночка никогда не надоедает мисс Лик.

У меня достаточно времени, чтобы высыпать в ванночку все содержимое банки с хлоркой. А дальше просто. Дверь между предбанником и раздевалкой запирается на задвижку со стороны раздевалки. Я выхожу в коридор и проскальзываю в бассейн через другую дверь. Тихо стою, затаившись за высокой стопкой плавательных досок, жду, когда мисс Лик выберется из бассейна и зайдет в предбанник. Как только за ней закрывается дверь, я уже там. Уже закрываю задвижку.

Чудовище заперто в темном пространстве, ее глаза жжет испарениями хлорки. Она бьет кулаками в дверь, ведущую в раздевалку, а я мчусь в коридор, пробегаю несколько ярдов к другому входу. Стук сердца грохотом отдается в ушах, мне не хватает дыхания.

Вся раздевалка гремит от ударов. Я подлетаю к своему шкафчику, хватаю канистры с нашатырным спиртом – по одной в каждую руку, – тащу их к крошечной дырочке в двери.

– Оли! – кричит мисс Лик с той стороны. При звуках этого имени у меня леденеет кровь. Я вся покрываюсь мурашками. Мне страшно.

– Оли! С тобой все в порядке?

Теперь она бьет кулаками по запертой двери в бассейн.

Ударные волны звука катятся прочь от меня. Я просовываю в дырочку кончик пластиковой трубки. Запах хлорки бьет в нос даже сквозь крошечное отверстие, глаза начинают слезиться, когда я наклоняюсь поближе.

– Эй, кто-нибудь! – кричит мисс Лик у дальней двери. Удары о дерево отдаются у меня в спине, словно по ней колотят кулаками. Зажав канистру под мышкой, я осторожно лью нашатырный спирт в жерло воронки, наблюдаю, как он течет в прозрачной трубке – на ту сторону двери, где он смешается с хлоркой и обретет новую токсичную природу.

– Эй, кто-нибудь! Кто-нибудь! – Мисс Лик никогда не крикнет: «На помощь!»

У меня из груди рвется истерический смех, канистра под мышкой трясется. Резкий запах нашатырного спирта бьет в нос, обжигает верхнее нёбо. Я резко отворачиваюсь в другую сторону, хватая ртом воздух. Чуть не проливаю нашатырь.

Я слышу всплески воды. Дверь опять сотрясается от ударов.

– Оли! Оли! Оли! – кричит мисс Лик. Теперь уже хриплым, надтреснутым голосом. Канистра почти пуста. Я думала, что справлюсь быстрее. Удары в дверь резко смолкают. В наступившей тишине мне слышно, как журчит нашатырный спирт, выливаясь из трубки в хлорированную воду с той стороны. В дверь ударяется грузное тело – нас разделяет лишь несколько дюймов, – и тяжело оседает в воду. Шумный всплеск. Тишина. Потом хриплый шепот:

– Что за херня?

Слова вырываются из воронки прямо мне в лицо, вместе с дуновением порченого, едкого воздуха, от которого у меня начинается кашель. Мисс Лик нашла трубку. Воронка вырывается у меня из рук, бьется о дверь, падает на пол, лежит и дергается, как живая. Жерло воронки кричит хриплым шепотом:

– Что за херня?

Конец трубки вываливается из отверстия под нижней дверной петлей. Воронка больше не дергается. Из отверстия доносится шепот:

– Папа?

Я отползаю от двери, пятясь на четвереньках, и никак не могу откашляться. Мисс Лик что-то шепчет с той стороны. Я закрываю рот ладонью и задерживаю дыхание, чтобы унять кашель хоть на секунду, чтобы услышать, как из дырочки в двери доносится:

– Не надо… пожалуйста.

Я знаю код на ее шкафчике. Пока я вожусь с замком, ее шепот шипит у меня за спиной, пробиваясь сквозь дырочку в двери. Я его слышу, но не разбираю слов. Диск то заедает, то прокручивается. Слезы застилают глаза, я почти ничего не вижу. В первый раз я сбиваюсь, приходится набирать код снова. В ушах звенит жалобный визг. До меня не сразу доходит, что это визжу я сама. Магнитный замок отрывается от дверцы и падает на пол.

Кобура висит на вешалке под пиджаком. Я подтаскиваю к шкафчику скамейку и встаю на нее, чтобы взять пистолет. Слезаю вниз, на цыпочках подхожу к двери. Тяжелый пистолет оттягивает мне руку. Отодвигаю задвижку и едва успеваю увернуться от распахивающейся двери. Меня ударяет волной едкого газа, и я падаю на колени. Глаза горят, в носу и горле першит, больно дышать.

Мисс Лик лежит поперек дверного проема, такая беспомощная и огромная. Она еще дышит, но уже с трудом. Закрывает бледными руками красное, распухшее лицо. Она издает слабый стон, еле слышный сквозь влажное, булькающее дыхание. Я бросаю пистолет, хватаю ее за запястье и тяну на себя с криком:

– Мэри! Помоги мне. Мэри, шевелись. Давай, Мэри, давай. Прости меня, Мэри, мне очень жаль. – Мне действительно жаль. Если она очнется и убьет меня, значит, так тому и быть. Пусть убивает, лишь бы очнулась. Я не думала, что все будет так. Я не хотела, чтобы ей стало больно. Мне было нужно, чтобы она умерла. Но без боли. Без страха.

– Мэри! – кричу я, пытаясь затащить ее в раздевалку. – Я не хотела, чтобы все так получилось.

Глаза мисс Лик открываются, взгляд полыхает яростью. Ее рука вырывается из моих вмиг ослабевших ладоней, бьет меня вслепую, тянется, чтобы схватить. Я падаю на пол, рядом с забытым пистолетом. Рука мисс Лик сжимается у меня на горле, крепкая и горячая. Перед глазами вспыхивает ослепительный белый свет, когда она поднимает меня над собой. Правой рукой я пытаюсь разжать ее пальцы, сжимающие мое горло, левую руку оттягивает пистолет. Я поднимаюсь все выше и выше, пока звон в ушах не взрывается болью, и начинается долгое, медленное падение вместе с ее рукой – по широкой дуге прямо на кафельный пол. Мне сверху видно, как дергаются ее ноги, вспенивая синюю воду, видна внезапная черная дырка на месте ее правого глаза, видно, как по светлому кафелю растекается какая-то темная жидкость. Рука мисс Лик все еще держит меня за горло, но ее самой уже нет. Я осталась одна.

Статья из портлендского «Орегонца» от 18 мая:

«Две женщины, чьи тела были обнаружены в ножной ванне у крытого бассейна имени Томаса Р. Лика на территории спортивного клуба «ТАС», где сегодня утром сработала аварийная сигнализация задымления, очевидно, являются жертвами убийства и самоубийства. Офицер оперативно-сыскного отдела портлендского полицейского управления М. Л. Зусман, руководящий расследованием на месте происшествия, сообщил нашему корреспонденту, что, вероятно, обе женщины скончались в результате огнестрельных ранений, и рядом с телами был найден пистолет. Более точные причины обеих смертей определятся после вскрытия, которое проведет старший судебно-медицинский эксперт округа Малтнома.

Расследование на месте происшествия пришлось отложить из-за едких паров неизвестного газа на территории бассейна и прилегающих к нему раздевалок. В данный момент пробы газа уже доставлены в лабораторию для идентификации. Первое сообщение о газе сделал уборщик, пришедший чистить бассейн к восьми часам утра. Тела обнаружили пожарные, прибывшие по вызову о задымлении.

«Поначалу мы не могли понять, кто в кого стрелял, – говорит детектив Зусман. – Но обнаружили записку, вернее, записную книжку, которая частично дает объяснение произошедшему». Содержимое записной книжки не разглашается. Имена жертв также не подлежат огласке до уведомления ближайших родственников. Следствию неизвестно, состояли ли жертвы в частном спортивном клубе. Представители «ТАС» отказались обсуждать происшествия до выяснения всех обстоятельств. Бассейн в Павильоне Лика закрыт для посещения до окончания полицейского расследования.

Предыдущее сообщение, что одно из тел принадлежит ребенку-инвалиду, не подтвердилось. Полиция утверждает, что обе жертвы – взрослые женщины».

Письмо, доставленное обычной почтой 19 мая:

«Моя дорогая Миранда!

Тебе всю жизнь говорили, что ты сирота. Это неправда. Твой отец умер, когда ты была совсем маленькой, но я, твоя мама, никогда не выпускала тебя из виду. Я твоя мама, я – карлица из квартиры № 21.

Тебя зовут не Миранда Баркер, а Миранда Биневски. Фамилию Баркер выбрала для тебя мать-настоятельница Автора, когда тебя взяли в монастырский приют.

Наверняка у тебя возникнет много вопросов. Прилагаю к письму два ключа. Большой ключ – от моей квартиры № 21. В шкафу стоит большой кожаный кофр. Маленький ключ – от него. Прямо сверху лежат твои школьные табели, фотографии, письма от матери-настоятельницы Авторы и сестры Люси за шестнадцать лет твоего пребывания в приюте. Они адресованы мне, в них рассказывается о тебе. Думаю, этого хватит, чтобы ты убедилась, что наша родственная связь – не плод моего воспаленного воображения и не бред сумасшедшей.

Там же, сверху, ты найдешь большой бумажный конверт. В нем лежат все налоговые и финансовые документы и свидетельство о праве собственности на дом. Право собственности оформлено на тебя. На твое имя открыт доверительный счет. Ты можешь снимать с него деньги и выписывать чеки. В конверте с документами ты найдешь и свидетельство о владении склепом, где покоятся все остальные Биневски. Имей в виду, что кремация – наша семейная традиция. Об истории нашей семьи тебе расскажет все остальное содержимое кофра.

Пожалуйста, позаботься о Хрустальной Лил. Ее медицинская карта, рецепты и назначения врачей лежат в белой папке в большом конверте. Мусор выносят по четвергам, коммунальные и другие счета нужно оплачивать ежемесячно, пятого числа. Хрустальная Лил – твоя бабушка.

Двадцать лет я хранила эту тайну, не открываясь тебе. Время упущено, его не вернуть. Надеюсь, когда-нибудь ты сумеешь простить меня за все, что я тебе недодала как мать. Не знаю, что для тебя будет значить мой кофр, как ты воспримешь известие о том, что ты не одинока на этом свете, что ты – одна из нас. И все-таки я надеюсь, что когда-нибудь ты соберешь всех нас с полок семейного склепа. Возьмешь Арти и Цыпу, папу и близнецов, все, что осталось от малышей из Яслей и что к тому времени останется от меня и Лил. Откроешь наши металлические вместилища и пересыплешь прах всех Биневски – всех вместе – в старую мятую урну, в которой сначала был только дедушка Би. Прикрепишь нас к капоту своего автомобиля, и мы снова прокатимся с ветерком.