ГЛАВА 2

Молчанов проснулся от того, что Покровский стучал ему массивной перчаткой по груди. Кожа на руке покалывала от свежего укола.

— Летописец, а нас кто лечить будет, а? Проснись и пой, мы в космосе настоящем, а не в вашем виртуальном.

Вибрация снизилась, тошнота отступила. Во рту стоял неприятный кислый привкус.

— Андрей, как твое самочувствие? — спросил командир Стивенсон.

— Лучше, сэр, — ответил Молчанов. — наверное, перегрузка сказалась.

— Отдохни.

— Да, сэр.

— Есть первая космическая скорость, мы на орбиту Земли вышли, — сказала пилот Нака Миура.

Оператор ЦУПа подтвердил скорость и поздравил экипаж с удачным стартом. Командир Стивенсон разрешил открыть стекла шлемов. Молчанов сделал несколько глубоких вдохов. Внутри пахло как в салоне нового электрокара.

Внезапно, его окутал приступ ужаса. Не такой как был перед взлетом, этот страх глубже, от него веяло отчаянием и осознанием — назад дороги уже нет.

— Нака, мне нужен обновленный план полета, — сказал командир Стивенсон.

— Сближение с Праймом-1479 через двадцать два часа пятнадцать минут. Стыковка в шесть двадцать четыре после полудня, подъем на борт шесть пятьдесят три, — проговорила Нака голосом робота.

— Космос не любит самоуверенных, — ехидно сказал Покровский.

— Иван, только по делу, — заметил Стивенсон.

— Конечно, кэп.

Покровский шуточно стукнул Молчанова по плечу и заговорил по-русски в полголоса:

— Нашему мистеру триста часов виртуального опыта виднее.

Скотт Стивенсон отлично понимал русский, но никак не отреагировал.

Корабль резко тряхнуло.

— Простите, не предупредила, — виновато сказал Нака.

— ЦУП, вторая ступень отделилась успешно, — сообщил Стивенсон. — Вышли на установленный курс.

Овации и аплодисменты заглушали голос оператора ЦУПа.

Следующие двадцать два часа тянулись невыносимо долго. Стивенсон запретил отстегивать ремни, хотя полетать здесь все равно было негде. В крошечном иллюминаторе напротив Молчанова периодически мелькала Земля. Основное время царствовала безликая чернота космоса от которой то и дело клонило в сон. Молчанов переживал за питомцев, большинство из которых уже ожидали на корабле. Ему удалось собрать поистине обширную коллекцию микроорганизмов, грибов, водорослей и семян растений. Не терпелось начать работу в собственной лаборатории, где он будет только наедине с собой и наилучшими внешними условиями для новых открытий. Эта мысль согревала лучше любого одеяла.

Каждый раз, когда челнок делал виток вокруг Земли, Молчанов прибавлял к счету единицу. Когда он насчитал пятнадцать в иллюминаторе показалась станция Ной. Она была похожа на старые железнодорожные составы, сцепленные змейкой друг за другом, образующие общий квадрат и множество мелких внутри. Станция представляла собой чудо инженерной мысли. Спроектированная великим Константином Ворошиловым, она на многие годы опередила свое время. Ее называли триумфом космической эры и величайшей неудачей. Планировалось, что станция станет отправной точкой для исследования планет солнечной системы. В проекте принимали участие тридцать стран. Проблемы с финансированием не заставили себя долго ждать, страны друг за другом покидали проект. С трудом Ной удалось ввести в эксплуатацию, но затем, когда градус мирового кризиса накалился до предела, всем вокруг, а в особенности политикам, стало на нее плевать. Обслуживание требовало колоссальных расходов, отправка экипажей то и дело задерживалась, а дорогостоящая техника бесполезно наматывала виток за витком, вырабатывая ресурс. Если бы не скудный поток космических туристов — последних миллиардеров, то станция давно бы канула в пучине океана, предварительно устроив самый грандиозный и дорогостоящий фейерверк. Для отмирающего класса путешественников посещение Ноя стало третьей ступенью к званию «Покоритель всех вершин» после подъема на вакуумной трубе на Эверест и спуска на Марианскую подводную станцию.

— Смотри, летописец. Вон рогатина, крохотная такая, справа от Ноя. Видишь? Наша старууушка, — Покровский протянул последнее слово, затем вдруг замолчал, ностальгическая улыбка расплылась по лицу. — Подзадержался я здесь… Не думал, что, когда-нибудь увижу ее снова.

Корабль Прайм-1479, по крайней мере большая часть раньше была Международной космической станцией. Идею использовать МКС и последний сохранившийся экземпляр реактора нейтрального синтеза с двигательной установкой предложил доктор Ричард Пател. Запущенная в начале века, станция вскоре готовиться отметить полувековой юбилей. Ее неоднократно планировалось затопить, но каждый раз обстоятельства оказывались на ее стороне. После завершения строительства Ноя МКС решили оставить, как полигон для тренировок экипажа и отработки самых опасных экспериментов. Сегодня переименованная, наспех вычищенная от пыли и ржавчины, отполированная и подкрашенная она готова к главной миссии в своей истории — первой межпланетной экспедиции.

— Кэп, можно обратиться? — поинтересовался Покровский.

— Конечно, Иван.

— Во вчерашнем запросе я предлагал стыковаться к российскому шлюзу. Группа инженеров РКА между прочим поддержали это предложение.

— План полета утвержден ЦУПом и мы будем следовать ему неукоснительно, — говорил Стивенсон громко, чтобы это дошло до каждого. — У российского шлюза есть проблемы со стыковочным механизмом. Американский шлюз не пострадал при пожаре.

— Наш механизм выдержит, могу за него ручаться, — утвердительно заявил Покровский. — Американский не приспособлен для стыковки челнока такой массы.

— Компьютер просчитал вероятность стыковки с американским шлюзом — девяносто процентов, с российским пятьдесят два, — сказала Нака.

— Полагаю, вы получили ответ на вопрос, бортинженер, — закончил Стивенсон.

— Рассказать вам, командир, сколько была вероятность успешного испытаний первого реактора?

— Просветите, Иван, — с безразличным терпением сказал Стивенсон.

— Девяносто шесть. А вот оставшиеся четыре процента, — Покровский провел указательным пальцем от щеки к шее. Обожжённая кожа напоминала бурлящую жидкость, застывшую в один момент.

— Сочувствую вам, бортинженер.

— Благодарю, командир. Тогда позвольте мне провести стыковку. Я столько раз это делал, что могу и с закрытыми глазами.

— Стыковку произведет пилот Нака Миура.

Покровский подмигнул Молчанову, сомкнул указательный и большой палец в кольцо, на второй рук высунул вперед указательный в виде стрелы и медленно подводил палец-челнок к стыковочному узлу, прищурив глаза. Челнок стучался о стенки стыковочного узла и никак не хотел попадать внутрь.

Спустя час легкий толчок и зелёный свет на приборной панели просигналили об успешной стыковке с кораблем Прайм-1479.

Молчанов отстегнул ремни, тело вспорхнуло над креслом. В скафандре он ощущал себя, словно внутри большого воздушного шарика, только это не скафандр поднимал его в воздух, а невесомость.

Он выбрался из скафандра, вытянул руки и ноги. Суставы хрустнули, звук показался слегка приглушенным. Надписи на стенах, дверях, приборах были перевернутыми к верх ногами. Молчанов взмахивал руками, надеясь перевернуться. Спустя несколько попыток он решил оставить эту затею — больше нет нужны задумываться о полах и потолке. Разве это не настоящая свобода?

Молчанов перемещался по кораблю, цепляясь за специальные поручни или за любой попавшийся закрепленный предмет. Это напомнило ему занятия по подводному плаванию в детстве, когда он нагруженный двумя баллонами с воздухом, собирал на дне глубокого бассейна пластиковые номерки из гардероба.

Хотя Молчанов и изучил план станции на зубок ему не сразу удалось сориентироваться. Модули станции соединялись друг с другом через переходы, бывали и такие, которые соединяли сразу по четыре модуля. На развилке можно было окончательно запутаться, так как модули казались абсолютно одинаковыми. Молчанов решил, что причиной могла стать головная боль или нервное перенапряжение. Как оказалось, тут он не был одинок. Нака тоже заплутала. Покровский выступил в роли экскурсовода. Казалось, он знает о станции больше чем сетевая библиотека.

— Мой отец был в третьем экипаже. Вот его предполетное фото, — он протянул, изъеденную полосами фотографию.

Нака аккуратно взяла в руки фотокарточку, будто та была сожженной бумагой, готовой рассыпаться в прах.

— Похожи? — спросил Покровский.

Она растерянно взглянула на Покровского, потом на фотографию.

— Очень похожи, — сказала она и улыбнулась неуверенно.

Покровский искоса поглядел на нее.

— А который из них мой папа? — с азартом спросил он.

Нака указала пальцем на мужчину крайнего справа. Наверное, она выбрала его из-за сходства в форме подбородка, напоминающего английскую букву «W» с глубокой ямкой в центре.

Покровский элегантно улыбнулся, подмигнул Наке и улетел.

— Я не угадала?

Молчанов пожал плечами.

Поврежденную обшивку давно заменили, однако нотки гари сохранялись повсеместно, и казалось пропитали даже металл. Станция выглядела так, будто ее бросили в один момент, как если бы в обжитом годами доме внезапно исчезли хозяева. На стенах висели старые компьютеры с плоскими экранами. У отца Молчанова был такой. Кажется, их называли ноутбуками. На липучках к стенам крепились отвертки, планшеты с изношенной от времени бумагой, фотографии, предметы одежды, мотки проводов, фонарики, объективы к фотоаппаратам. На некоторых вещах остались следы оплавления.

Несмотря на историческую ценность многих предметов, любой лишний килограмм — это дополнительная энергия на разгон, поэтому приказ командира Скотта Стивенсона звучал беспощадно: «Избавиться от всего лишнего». Молчанову пришлось вручную демонтировать львиную долю приборов в лаборатории. Он искалечил руки в кровь пока откручивал проржавевшие болты. От повышенной влажности во время консервации станции, большинство приборов, о работе с которыми он мог только мечтать, как ни печально, вышли из строя. Когда уборка была закончена лаборатория напоминала новенький салон автобуса, в который еще не успели поставить пассажирские кресла.

Весь ненужный хлам переместили в грузовой корабль. Еще в конце двадцатых он привез одному из последних экипажей воду и припасы, после чего из-за неисправности навечно стал частью МКС, как внезапно вскочивший на теле прыщ. Ивану Покровскому понадобилось около часа работы в открытом космосе. Грузовик развалился на тысячи осколков и сгорел в атмосфере, словно бутылка из-под шампанского, которую на счастье разбивают о корпус корабля перед спуском на воду.

Покровский настоял на том, чтобы поселиться в бывшем российском сегменте, хотя для всех членов экипажа каюты подготовили в жилом модуле. Командир Стивенсон не возражал. Спецкостюму Покровский предпочел какой-то ширпотреб — костюм советского космонавта прошлого века с нашивкой на груди в виде серпа и молота. Костюм сшили по старым лекалам, но он все равно выглядел поредевшим, как прямиком из музея. Современный экземпляр был выполнен в ярко-голубом цвете со вставками зеленого на плечах и штанинах (разработчики хотели, чтобы экипаж не забывал цвета Земли). Ткань была приятная и мягкая, отталкивала воду и не маралась. Сшитый по индивидуальным параметрам костюм сидел, как влитой. Нака выглядела в нем особенно органично. Костюм подчеркивал ее миниатюрную точеную фигуру, худенькие ножки и руки выглядели совсем хрупкими, почти детскими. Меньше всего повезло Ричарду Пателу, которому от отца индуса досталась знатная фамилия и не менее внушительная внешность почтенного махараджа. Известный своим щегольством и экстравагантным вкусом в одежде доктор Пател выглядел в костюме, как преподаватель физкультуры где-нибудь в Сиэтле. Так и хотелось повязать ему на шею привычный бежевый шарф, и надеть черный пиджак с лаковым отблеском.

Вечером безнадежно уставший экипаж собрался в командном модуле на ужин. Молчанов с отвращением тянул из трубочки сублимированный суп с привкусом мяса и соленых огурцов. Требовалось поддерживать энергетический баланс даже через не хочу, несмотря на тошноту. От взгляда на мясные консервы к горлу подкатывал ком. Покровский, напротив, уплетал рыбу за обе щеки и болтал напропалую о прошедшем выходе в открытый космос: где-какие болты открутил, что отпилил и какие красоты успел разглядеть. Ричард Пател и Нака Миура слушали внимательно. В отличие от них командир Стивенсон хоть и присутствовал, сознание его, кажется, витало далеко за пределами корабля. Лицо командира напряглось, глаза двигались редко и только по делу. По-видимому, он нервничал перед предстоящим запуском.

Нака отцепила от пояса нечто похожее на старую видеокамеру и показала всем.

— Кажется, приказ был избавиться от всего мусора, — шутливо подначил Молчанов.

Нака вытянула ладонь, поставила камеру сверху, как на подставку и по очереди направила на каждого объектив.

— Ничего не напоминает. Ну же?

— Нил Армстронг, — сказал Покровский без тени сомнений.

Нака отпустила камеру и похлопала в ладоши, потом снова подхватила ее и прижала к груди, как прижимают любимых домашних животных.

— Хассельблад 500, такой же делали снимки астронавты на луне.

— Где ты ее взяла? — спросил Молчанов.

— В главном модуле нашла, в мусоре. Кто-то давно привез ее, она, наверное была для того человека очень ценной. Кто-бы мог подумать. Она же и работает, и пленка имеется. Мы должны сделать первое фото экипажа.

Нака отлетела на метр в сторону.

— Ну ка соберитесь. Командир, прошу вас сядьте поближе к Ивану.

— А что, хорошая идея, — сказал Молчанов, прильнув поближе к Покровскому, с другой стороны.

Нака вытянула сбоку рычажок, прокрутила пленку, прицелилась. Щелчок затвора четкий и звонкий.

— Здорово. Снимать на пленку так увлекательно. Это станет нашей историей.

Нака была похожа на ребенка, которому вручили долгожданный новогодний подарок.

— А как проявлять будешь? Неужто на Марсе фотостудия есть? — усмехнулся Покровский.

— Проявлю на Земле. А потом каждому пришлю копию. Нет, сама вручу, — Нака погрузила глаз в видоискатель фотокамеры и принялась разглядывать окрестности модуля.

Покровский воспользовался паузой и вновь вернулся к рассказу о своем героическом выходе в открытый космос. На этот раз доктор Пател слушал с большим вниманием. Нака притомила его.

— Был бы ранец у меня, справился бы вдвое быстрей. Там весь смысл то в перемещениях. С канатом далеко не отпрыгнешь, а за идею водрузить эту железяку на грудь, ну лебедку, понял, да? Так, о чем я… Ах, да. На кол бы посадить умельцев тех, ужасно неудобно. Ладно ранцы разучились делать и не одного экземпляра не осталось, так еще выдумать велосипед решили.

Покровский время от времени переходил на русский, потом возвращался на английский. Рассказ получался дробленным, суть не всегда улавливалась.

Командир Стивенсон закончил ужинать первым и сообщил всем вернуться в модуль ровно в восемь для брифинга.

Брифинг он начал с того, что поприветствовал экипаж в свойственной ему официозной манере. Хотя брифинг не транслировался во вне Скотт Стивенсон был верен себе.

Члены экипажа сгустились в полукруг, окружив командира, который разместился у панели управления, совсем новенькой, доставленной незадолго до их прилета. Командир Стивенсон был самый высокий из экипажа, и чтобы не подниматься выше над всеми, поджимал под себя ноги.

— Представляю вам состав экипажа корабля Прайм-1479, - говорил он в камеру, подвешенную над их головами. — Командир корабля пилот первого класса Скотт Стивенсон, второй пилот-баллистик Нака Миура, бортинженер Иван Покровский, астробиолог Андрей Молчанов и астрофизик доктор Ричард Пател.

Члены экипажа с неловкостью посмотрели друг на друга, словно виделись впервые.

— Настоящий брифинг будет проходить ежедневно. Прошу каждого в конце дня готовить подробный отчет о проделанной работе, основное внимание будем уделять текущим проблемам. Мы будем все подробно обсуждать, — Стивенсон прервался и продолжил уже с меньшим напором. — Я хочу сказать, что для меня большая честь быть командиром корабля Прайм-1479. Каждый из вас лучший в своей области, и я верю, что вместе мы выполним поставленную задачу. Цель нашей миссии — спасение инопланетного биологического вида. Но мы должны понимать, что прежде необходимо преодолеть сто пятьдесят миллионов километров. Это равносильно расстоянию от Земли до Солнца. Никто и никогда не делал ничего подобного. Мы будем первыми и это накладывает на нас большую ответственность.

Нака слушала внимательно и кивала. Волосы ее с угольным оттенком, свойственным всем японским девушкам, стояли домиком в форме индейского вигвам. Командир Стивенсон обратился к ней:

— Нака, диагностика реактора завершена?

— Показатели в норме, сэр. ЦУП программу запуска утвердил.

В произношении Наки «сэр» звучало как «сир», словно она обращалась к Стивенсону не как к командиру, а как к представителю королевской семьи.

Повисла пауза. Командир Стивенсон обвел взглядом все присутствующих.

— Я знаю, что каждый из вас думает. Об этом повсюду говорят. Испытания первого реактора едва не привели к термоядерному взрыву, — он уважительно посмотрел на Покровского. — Это было десять лет назад. Причина поломки была выявлена и устранена. Опасаться нечего. Для нас разработаны подробные планы на любые неполадки, даже самые невероятные.

Стивенсон сделал паузу, чтобы его слова дошли до каждого.

— Иван, каково состояние систем жизнеобеспечения?

Покровский время от времени приседал, зацепившись ступнями за поручень на полу.

— Новая установка электролиза работает хорошо. Хотя и мощная чересчур получилась. Вода расщепляется на кислород и водород, выдыхаемый нами углекислый газ собирается вновь и вступает в реакцию с полученным водородом. Мы снова получаем воду и процесс начинается заново. Цикл полностью замкнут. Но я все равно рекомендую ваши ценные жидкостные отходы собирать, а не утилизировать, так на всякий случай.

Все покивали.

— Вентиляция вычищена, но не везде. Фильтры забиты в некоторых местах, — продолжал Покровский. — Общая проходимость пока в норме. Хотя…

— Мы здесь именно для того чтобы обсуждать проблемы.

— Просто болячки. Ничего серьезного. Я все исправлю, — отмахнулся Покровский.

— Пожалуйста, подготовь подробный отчет.

Покровский оттолкнулся от пола, оказавшись выше командира. Стивенсону даже пришлось приподнять голову.

— Будет сделано, кэп. Кстати, я уже испытал установку переработки мочи. Немного кисловатый вкус, но от жажды спасет.

Покровский улыбнулся. Нака хихикнула и прикрыла рот. Стивенсон сделал безразличное лицо и обернулся к экранам, которые только что появились за спиной. На виртуальной карте в центре располагалось Солнце, очерченное орбитами планет. Зеленая точка рядом с голубым шариком обозначала местоположение Прайма-1479. Точка отрывалась от Земли, словно ребенок от матери, и летела по изогнутой дуге к другой, красной точке.

— По предварительным расчетам полет составит восемьдесят суток. На восемьдесят первые Прайм должен выйти на орбиту Марса. В следующие двенадцать часов мы отстыкуем лабораторный модуль доктора Патела и жилой модуль с грузом продовольствия, и топлива, — на втором экране появилась карта Марса. — Модули садятся на поверхность вот в эту точку в семи километрах от купола Юпитера и в шести километрах от входа в пещеру. Челнок садиться в течение следующих шести часов. Место посадки меньше одного квадратного километра. Это единственная подходящая равнинная площадка вблизи. Вокруг гористая местность, много острых камней и оврагов. Промахнемся даже на сотню метров и шансов выжить не будет. Поэтому спуск пройдет в автоматическом режиме под контролем спутников Глаза. Если автоматика посчитает, что существует даже небольшая вероятность отклонения, челнок будет возвращен на Прайм, а миссия будет считаться проваленной.

Опять повисла тишина.

— Члены экипажа: Скотт Стивенсон, Ричард Пател, Андрей Молчанов и Нака Миура высаживаются в челноке на поверхность планеты. Бортинженер Иван Покровский остается на орбите для поддержания функционирования корабля. Программа миссии рассчитана на восемь месяцев работы пока Земля и Марс вновь не сблизятся на достаточное расстояние.

— Не переживай, летописец без тебя не улечу, — Покровский хлопнул Молчанова по плечу.

— Доктор Пател, сколько у нас есть времени до взрыва термобомбы? — спросил Стивенсон.

Ричард Пател словно спал с открытыми глазами. Стивенсон собирался спросить еще раз, но тут он внезапно заговорил:

— Реакция синтеза, протекающая в термбомбе вызовет мощное электромагнитное излучение…

— Оу, а можно без этих ваших излучений, — вмешался Покровский. — По-человечески скажите, док. Когда рванет?

— Система охлаждения автономная, насколько долго она будет функционировать я не знаю. После отключения температура возрастет волнообразно, стенки начнут разрушаться…

— Док, просто назовите цифру! — требовал Покровский.

Ричард Пател взглянул на Покровского, как на мелкое насекомое, цапнувшее его на прогулке. Затем он перевел взгляд на командира Стивенсона, и тот кивнул в его сторону.

— Пятьдесят, может быть сто дней.

— Ух, большой разбег, — сказал Покровский.

— Будет еще меньше если марсиане попытаются вскрыть термобомбу, — сказал доктор Пател.

— Как же мы узнаем, что эта бомба не сработала, что еще не поздно? — спросила Нака.

— Глаз засечет всплеск инфракрасного излучения из пещеры.

— Хорошо, будем рассчитывать, что это не произойдет до нашей высадки, — заговорил Стивенсон. — Андрей, ты изучал последствия воздействия такого излучения на живые организмы. Насколько это опасно для марсиан?

Молчанову стало не по себе, что на него уставилось сразу четыре пары глаз.

— Смертельная доза облучения для организма схожего с человеческим будет в радиусе ста метров прямой видимости.

Покровский чуть не поперхнулся.

— Прямой видимости? То есть встал за любой камень и спасен. Послушайте, у нас на борту между прочим штука в миллион раз мощнее и опаснее. Вот о чем нужно переживать, — Покровский указал пальцем в сторону реакторного модуля.

— Андрей, они могут осознать опасность от нее? — спросил Стивенсон.

Взгляды за ответом вновь упали на Молчанова.

— Судя по биоморфной внешности существа, оно достаточно примитивно. Уровень развития скорее всего схож с предком человека питекантропом.

— А может это у них всего лишь гонец? — предположил Покровский. — Ну разведчик, типа собаки. Отправили разобраться первого кого не жалко. Внизу у них небось целый подземный город. И вообще с чего вы взяли, что они эту термобомбу с собой потащат?

— У примитивных племен в Австралии и Африке принято обожествлять необычные и красивые предметы. Их возносят на алтарь, который всегда находиться в центре поселения. Вокруг него принимают пищу, собирают собрания. Вот, обратите внимание на это, — Молчанов придвинулся к экрану, вывел изображение термобомбы. — Она напоминает шар, сделанный из золота. Во многих известных культурах так изображалось солнце, как символ высшего божества.

— Слишком натянуто, летописец, — Покровский покачал головой.

— Андрей, пожалуйста продолжай, — сказал командир Стивенсон.

— Термобомба испускает большой поток нейтронов, которые могут облучать другие материалы. Стены жилищ, предметы обихода, одежда тоже станут радиоактивными. Те, кто выживет сразу, будут погибать позднее, пока не вымрет все поселение.

Все замолчали.

— Ну вы и напортачили, док, — сказал Покровский.

Командир Стивенсон посмотрел на Покровского неодобрительно. Покровский сделал кивок в сторону доктора Патела в знак извинения.

— Как мы сможем обезвредить бомбу? — спросил Стивенсон доктора Патела.

— Если система охлаждения еще будет работать достаточно подключить питание и контролировать снижение температуры. Если термобомба будет не стабильна, ее нужно будет доставить на поверхность и отнести на безопасное расстояние.

— А как же наши скафандры, они защитят если вдруг бомба взорвется рядом с нами? — спросила Нака.

— У Марсианских скафандров существенно слабее защитный экран, чем у скафандров для выхода в открытый космос, — отвечал Молчанов. — Нужно было снизить вес для удобства передвижения по поверхности, — Молчанов прервался, подбирая слова. — Лучше нам не быть рядом, когда термобомба взорвется.

Покровский громко кашлянул в ладонь.

— Вот я слушаю вас, так и представляю, как вы заходите в пещеру и тут вас встречают марсиане с хлебом с солью, выстилают красную дорожку, проводят экскурсию по родной пещере. Смотрите дети, это наши друзья с другой планеты, они прибыли нас спасти. А показать вам наше самое священное место, ах вот оно, проходите. Видите, ту золотую штуку наверху, конечно забирайте, не стесняйтесь, — Покровский стал серьезен как никогда. — Вы на это рассчитываете? — обращался он к Пателу и Стивенсону. — Когда предки ваши высадились в Америке, они что с индейцами обнимались, как старые друзья? А черта с два, началась резня, кровь, убийства детей. Индейцы защищали свои земли от пришельцев, и никто не спрашивал с миром те приплыли или нет. И так же поступят марсиане. Да они же голыми руками разломали титановые крепления марсохода. Что тогда они сделают с вашими костями? Ответишь, летописец?

Покровский слегка отдалился от всех и демонстрировал в воздухе, как косточки Молчанова и остальных будут перемолоты в труху.

— Я уверен, Андрей знает, как наладить контакт с марсианами, — сказал командир Стивенсон.

Покровский подмигнул Молчанову.

Молчанову захотелось провалиться под пол. Только где здесь пол?

— Я отдаю себе отчет о всех сложностях, которые могут возникнуть, — Стивенсон распрямился. — Если бортинженеру Покровскому будет интересно он может изучить план миссии, там подробно расписаны все процедуры реагирования в чрезвычайных ситуациях, в том числе встреча с агрессивно настроенными представителями инопланетной расы. Я хочу подчеркнуть, что безопасность экипажа в приоритете. После того как термобомба будет обезврежена, или каким-то образом устранена опасность взрыва, экипаж вернется на место высадки для обустройства базы. За оставшееся время необходимо кардинально изучить цивилизацию марсиан, собрать максимальное количество данных и проб. Список запланированных экспериментов вы найдете в компьютере. У каждого из вас есть личный браслет, который отслеживает ваше местоположение на корабле. Прошу в целях безопасности не снимать его. Спасибо, теперь можете отдохнуть, сегодня был трудный день для всех. Завтра нам понадобятся свежие силы. Даст бог к рождеству пятидесятого года мы вернемся к нашим семьям.

Стивенсон кивнул, как если бы закончил. Молчанов подал ему сигнал, приподняв несколько раз брови.

— Ах да, чуть не забыл, — опять заговорил Стивенсон и кивнул в сторону Молчанова. — Андрей просил напомнить про обязательные тренировки в модуле марсианской гравитации. Два часа в день каждому члену экипажа. Андрей будет составлять индивидуальные программы и оценивать состояние здоровья. В его власти допустить или отстранить любого из нас от высадки.

— И себя тоже? — спросил Покровский, подмигнув.

— Тренировки помогут организму приспособиться к пониженной гравитации Марса, — сказал Молчанов.

Стивенсон вытер пот с залысины, капельки уже собирались отделиться и разлететься гулять по модулю.

— Я желаю всем удачи и спокойной ночи. Следующий брифинг состояться завтра после запуска реактора.

Первая ночь на корабле стала для Молчанова пыткой. Там, на Земле он привык переворачиваться с одного бока на другой, продавливать головой подушку и закутываться в бархатное одеяло. В невесомости же приходилось вечно парить, а, чтобы случайно не расшибить себе нос Молчанов упаковывался в спальный мешок, в котором ощущал себя гусеницей. Без опоры ему все время чудилось, будто конечности теряют чувствительность и немеют. Он регулярно проверял их на работоспособность: шевелил пальцами, сгибал локти и колени. Он надеялся, что это в последствии пройдет, организм привыкнет и он сможет спать, иначе ему предстоит серьезный разговор с главным врачом экипажа. На эту должность назначили француза — приятного на вид старичка, жизнеутверждающей наружности, но это пока не познакомишься с ним поближе. Омар Дюпре сам когда-то летал на орбиту. Бытность космонавтом научила его беспринципности и умению принимать решения. Человека он представлял машиной и знал о нем все. Нет, он никому не говорил, что знает все. Он просто знал. Омар Дюпре был так любезен с Молчановым, что решил во что бы то ни стало вложить весь тридцатилетний опыт медицинской практики в его голову за те двадцать шесть часовых занятий, которые были отведены на постижение новой профессии. Как итог обучения — нервный срыв у Омара Дюпре и письмо на имя Ворошилова с просьбой снять Молчанова с данной должности в виду невозможности «Ленивого проходимца» исполнять обязанности врача экипажа. Конфликт удалось спустить на тормоза. Решили, что Молчанов только номинально займет должность врача, любое решение серьезнее назначения таблетки от головной боли будет приниматься Молчановым только с одобрения Омара Дюпре. Плюс Молчанов обязан ежедневно заниматься электронной макулатурой: составлять отчеты по тренировкам, отслеживать показатели здоровья и еще кучу всякой бесполезной чепухи.

Молчанов провалился в сон и снова проснулся спустя полчаса. Часы показывали четверть пятого утра. Каюта Молчанову досталась без иллюминатора, но уютная, хотя по размеру едва превышала платяной шкаф. По стенам он развешал личные вещи: набор шахмат, фигурку велосипеда, шляпу, которую всегда брал в велопоходы, несколько семейных фотографий из детства, а также пару книг по антропологии и астробиологии, авторства Патрика Макмерфи, с которыми не расставался со времен университета. То, как знаменитый ученый мыслит, излагает фразы и рассуждает напоминало ему отца.

Молчанов выбрался из каюты. Вентиляция шумела над головой, выплескивая высушенный, лишенный запаха, воздух. Свет в жилом модуле был приглушен, каюты командира Стивенсона, Наки и доктора Патела были закрыты. По пути к туалету Молчанов резко отталкивался от поручней на полу, выставлял руку вперед, и летел, словно супергерой, спешивший на помощь. Увлекшись, он не рассчитал траекторию и затормозил плечом о металлический подиум для крепления оборудования. Рука отсохла, а Молчанов отругал себя за ребячество.

До туалета он добрался в плохом настроении. Управившись с надоедливым шлангом, едва не засосавшим кое-что лишнее, он решил задержаться у иллюминатора. Станция пролетала над ночной стороной Земли. Города, словно золотые рыболовные сети хаотично разрослись по поверхности; синие океаны ночью выглядели, как черные зловещие пятна, от которых определенно хотелось держаться подальше.

Откуда-то донесся металлический стук. Молчанов прислушался… На фоне шума вентиляторов все время чудились какие-то звуки. Стук повторился вновь. На этот раз ему удалось определить источник — звук исходил из соседнего модуля. Молчанов протиснулся через узкий переход, заваленный по кругу грузами с провизией. В соседнем модуле он никого не увидел, кроме груды наваленных мешков и емкостей с питьевой водой. Когда-то это был жилой модуль Спокойствие, обладавший самой современной системой жизнеобеспечения. Последняя давно пришла в негодность и была демонтирована. Стены немного подлатали, стыковочные узлы запечатали и решили оставить старика под грузовые нужды. Молчанов уже собирался лететь обратно, но стук прозвучал снова, еще громче. Он доносился из купола.

В космосе нет нужды красться на цыпочках, поэтому Молчанов подлетел к стыковочному проходу между Спокойствием и куполом абсолютно беззвучно. Покровский прислонился к иллюминатору лбом, в руке он держал портативные очки виртуальной реальности, корпусом которых постукивал по стальному обрамлению купола. Молчанов решил также беззвучно удалиться.

— Летописец! — позвал Покровский.

Молчанов замер и не шевелился.

— Говорил тебе, дезодорант только с нейтральным запахом.

— Мне показалось, я слышал стук, — сказал Молчанов.

— Давай, спускайся.

— Не хочу отвлекать. Я уже собирался к себе.

— На том свете выспишься. Поди сюда, кое-что покажу.

Молчанов тянул время, придумывая новую причину чтобы отказаться.

— Давай, такое может быть и не увидишь больше никогда.

Молчанов спустился в купол вперед ногами, словно по невидимой горке. Модуль создавался для наблюдения за Землей, стыковкой с кораблями и работающими в открытом космосе космонавтами. Кварцевые стекла трапециевидной формы располагались вокруг центрального — самого большого диаметром в половину человеческого роста. Купол выступал наружу, как голова стального монстра. Ходили слухи, что его хотели демонтировать ради уменьшения массы корабля. Да и стекла иллюминаторов покрылись оскалинами от многочисленных столкновений с космической пылью и мелкими метеоритами. После долгих споров, модуль решили все-таки оставить. Поговаривают, что вмешался сам Бальтазар, желавший заполучить лучшие кадры с борта Прайма-1479.

Покровский отшвырнул очки от себя, те пролетели между ним и Молчановым. Покровский проводил их взглядом.

— Из первого ряда смотрел. Чуть-чуть не дотянули, буквально вот так, — Покровский изобразил пальцами чуть-чуть в его представлении. — Недоноски хреновы, — Он мотнул головой, цокнул и перевел взгляд на Молчанова. — А ты за красных или за синих?

— Я не увлекаюсь футболом, — сказал Молчанов.

Он говорил это много раз, но почему-то ему вдруг стало стыдно.

— Бабская забава — смотреть как мальчики в трусах мяч гоняют. Для мужиков только хоккей.

Покровский взмахнул невидимой клюшкой, подхватил шайбу и закатил в невидимые ворота.

— Ты что-то хотел показать? — спросил Молчанов.

Покровский смотрел, будто сканировал мысли, потом перевел взгляд ему за спину и указал пальцем по направлению движения станции. Молчанов обернулся. Над поверхностью Земли извивались сине-зеленые отблески северного сияния. Похожие на драконов из Китайского театра теней, они были размером с целые города и страны.

Молчанов застыл не в состоянии произнести хоть слово. Какой-то звук все-же вылетел из его уст и напоминал сдавленное мычание. Ничего прекрасней он в жизни не видел.

— Аврора Бореалис, — произнес Покровский.

— Как ты узнал, что сегодня будет свечение? Никто в ЦУПе не упоминал о недавних вспышках на солнце.

— Они недавно стали следить, не научились еще, салаги. Последние годы только американские электрики сообщали о солнечной погоде, уж не знаю откуда они данные брали.

— Я видел много фотографий, но в реальности это… Немыслимо.

— Римляне обожали богиню Аврору и ее сына Борея. Он символизировал могучий северный ветер. Смотри какой у парня бурный нрав.

Причудливые гигантские фигуры то двигались, то замирали, словно нарисованные, потом исчезали, а затем появлялись уже на сотню километров в стороне.

— Здесь наша мамочка защищает нас, — сказал Покровский в сторону Земли, потом перевел взгляд на черный бесформенный космос. — В межпланетном пространстве мы будем одни.

— У нас же есть магнитный экран — Щит. А если и его не хватит, то капсула со свинцовыми стенами защитит от любого излучения.

Покровский покосился на Молчанова с легкой ухмылкой, будто тот ляпнул глупость. Они просидели какое-то время в тишине. Неизвестно откуда в руке Покровского появилось слегка почерневшее деревянное распятие на шнурке.

— Вон большой круг, видишь? — заговорил Покровский. — Это Лондон. А там справа сейчас будет Копенгаген, но мы его не увидим, не живут там люди больше.

— А Москву увидим? — спросил Молчанов.

Покровский покачал головой.

— Орбита проходит севернее. В другой раз, летописец.

Они снова помолчали.

— Раньше здесь все было в свете, — С легкой обидой заговорил Покровский, когда они пролетали над Россией. — Питер вон еще старается, карабкается как никак. А дальше чернота одна, все вымерло. Голодный народ сбежался поближе к печатному станку.

Покровский снова погрузился в себя. Молчанов поглядывал на него искоса, но тот на время и забыл о его присутствии.

— Тебе нужно поспать, — сказал Молчанов.

Покровский с усилием вздохнул.

— Да разве тут уснешь, — он поглядел на часы. — Перед запуском надышаться хочется.

Покровский провел большим пальцем по крестику.

— Ты когда-нибудь видел, как ведет себя кровь в невесомости?

Молчанов отрицательно помахал головой.

— Сгустки превращаются в кругляшки размером с вишенки. После каждого стука сердца, рана, как будто рыба мечет икринками. Они крутятся вокруг тебя вот так, этакие крохотные луны. И как будто притягиваются. Залетают в глаза, в уши или рот, как назойливая мошкара. Знаешь какова на вкус чужая кровь?

— Нет, — твердо сказал Молчанов так, чтобы Покровский прекратил этот рассказ.

Покровский поглядел на Молчанова с уважением и продолжать не стал.

— Серега был еще жив, когда я нашел его. Прямо здесь, где ты сейчас сидишь. Он заглушил реактор, но сильно обгорел. Все говорили, что это я сделал, но то был Серега. Он превратился в кровоточащую рану. Не говорил, только мычал. Глаза вымаливали меня убить его. — Покровский убрал крестик в карман. — Я держал его за руку пока он не перестал дышать.

— Командир был уже мертв?

Покровский покивал.

— Я видел его тело, снаружи, когда отстыковал реакторный. У меня тогда был реактивный ранец, и я мог подлететь и забрать его. Я понял, что не смог бы вернуться с телом обратно, последний шлюз заклинило, осталась узкая щель. Ранец я бросил снаружи, он до сих пор висит там, на обратной стороне главного.

— Почему ты согласился снова лететь?

Покровский вдруг заулыбался и похлопал Молчанова по плечу.

— Летописец, ну хитрюга, ей богу. Ты и так все знаешь обо мне. А к сеансу мозгоправства ты меня не склонишь.

Молчанов на самом деле знал о нем все. Доступ к личному делу каждого члена экипажа имел только он. Болезни, страхи и радости, интимные подробности жизни — все от рождения и до сегодняшнего дня. Покровский в последующие десять лет неоднократно подавал рапорт на восстановление в отряд космонавтов и ему вновь и вновь приходил отказ из-за проблем со здоровьем. Нет, физически он был абсолютно здоров, врачей пугало его психопатическое состояние. Покровский отказывался проходить обследование, грубил врачам, угрожал расправой. Последнему, поставившему отказную печать едва не свернул шею. За это отсидел полгода в тюрьме, затем вышел и, как он сам заявил, решил начать с чистого листа. Если бы в мире остался еще один космонавт с его опытом, дорога на борт Прайма-1479 была бы для него закрыта.

— Я могу назначить стимуляторы сна, — говорил Молчанов. — На три, на пять часов как захочешь. Они абсолютно безвредны, эффект будет даже лучше, чем от обычного сна.

— Оставь лучше себе.

— Недосыпание приводит к проблемам с координацией. Завтра тебе нужна холодная голова.

Молчанов вдруг заговорил, как Омар Дюпре. Покровский стукнул себя по щекам, потом закрыл глаза, вытянул руки и поочередно притронулся указательными пальцами к носу.

— Разве я похож на того, у кого есть проблемы? Да брось ты, бабу прям нашел. У меня стаж на орбите семьсот сорок суток. Знаю, как и когда нужно спать.

Молчанов сдался. Если у Покровского будут проблемы с работоспособностью, Омар Дюпре это заметит. Покровского отстранят, а Молчанов легко снимет с себя ответственность. Вот и поделом ему будет.

— А ты в бога веришь, летописец?

Молчанов пожал плечами.

— Не думаю об этом.

Покровский прищурился, поджал подбородок и оглядел планету, словно хищный ястреб, облетавший владения.

— Господь, когда создавал этот мир также смотрел на него сверху, как и мы с тобой. Отсюда его творение кажется таким идеальным, чистым, — лицо Покровского покраснело. На горизонте проглядывался свет от восходящего солнца. — А спускаешься вниз и всюду грязь, кровь и смердящие трупы. Вот так мы распорядились его даром. Срубили все деревья, выстроили стены на костях, люди мрут с голоду. Мы уничтожили все, и жажда снова проснулась. Мало смертей, мало разрушений. Полезли в чужой мир.

— Мы летим спасать, а не разрушать.

— На чью бы территорию не ступил человек, он несет за собой смерть. Сам взгляни, больше не сыскать на земле ни льва, ни медведя.

— Они живут в резервациях. Там их охраняют и им ничего не угрожает.

Покровский сделал широкий приветственный жест.

— Располагайтесь марсиане, чувствуйте себя как дома. А на решетки не обращайте внимания и на уколы, да на деревья пластиковые. Добро пожаловать в свободные резервации.

Молчанов ответил после недолгой заминки с полной решимостью:

— Я не позволю чтобы с ними что-то случилось. Обещаю.

Покровский одобрительно подмигнул.

— Ты нравишься мне, летописец. Бошка у тебя на плечах, а это главное. Не пытаешься притворяться как эти… Ну ты понял, друзья наши. Искренний ты, душевный.

Внезапно Покровский потянулся ближе к Молчанову и заговорил вполголоса:

— Ты уже не на Земле, но не забывай кто ты и откуда. Мы с тобой одной крови, должны горой друг за друга стоять, понимаешь? — Покровский тыкнул Молчанову пальцем в лоб. — Янки сегодня лепечут одно, завтра другое. Все наши знают, что им нельзя доверять. Слышал, как вояка сегодня весь брифинг лепетал, мол реактор доработан, проблемы устранены?

Молчанов кивнул. Конечно он слышал и ответ командира Стивенсона серьезно его обнадежил.

— Знаешь где этот движок был последние десять лет, а? В заброшенном японском складе под грудой бетона валялся. Еле завалы разобрали, чтобы подобраться к нему. Что смогли отыскали, слепили и вперед, народ же просит, требует спасать красных обезьянок. А заработает или нет, да и черт с ним. Главное каждый свое выполнил, отчитался и урвал. Когда еще такой бал, следующий будет…

— Тогда зачем так говорит, командир то? — спросил Молчанов.

— Запомни, для янки все вокруг шоу. Они отбор в экипаж умудрились превратить в цирк шапито. Так заврались, что и сами начали верить в свою ложь, мол все хорошо, все рассчитано, да-да знаем, слышали уже такое сто раз. Подтирай потом за ними, а что случись, не виноваты мы. Думают написали свод правил, на компьютере посчитали и все заработает, само собой. Хрена с два. Русских они не проведут — меня и тебя! Если что я же могу на тебя рассчитывать, правда?

— Чтобы сделать что? — осторожно спросил Молчанов.

— Долететь в целости и сохранности. А ты что подумал?

— Само собой.

— А еще это дурацкое название — Прайм-1479. Кто вообще придумал эту ахинею?

— Прайм означает главный, подразумевается, что эта миссия главная космическая одиссея человечества. Ну а 1479 — это количество минут в марсианских сутках.

— Да, знаю я про перевод. О другом я. Ну чем им наши предложения не угодили: Циолковский, Надежда, покоритель, наконец. Чувствуешь, как звучит? А главное душевно, по-настоящему. Сразу эмоции вызывает, вот здесь, в груди. А тут Прайм-1479, констатация факта и больше ничего, как запись на экране компьютера.

— Как медицинский факт.

Покровский рассмеялся, затем похлопал его по груди, совсем легонько, по-дружески.

— Ладно, прав ты, хорошо с тобой да лучше… — он зевнул. — Лучше я вздремну чуток. Утром нужно выполнить еще кучу работы перед стартом.

— Может я могу помочь? — предложил Молчанов.

Покровский уже вылетел из купола, но затем вернулся головой вниз.

— Мои эксперименты начнутся после старта, — продолжил Молчанов. — Так что у меня, можно сказать, пока свободный график.

— Нужно протестировать выходные скафандры, на случай ЧП. Справишься?

— Без проблем.

— Отлично.

Покровский подмигнул и скрылся из виду.

Солнце выглянуло из-за Земли, словно никуда и не скрывалось. Реки, которые извивались среди равнин и гор, соединялись в моря, а те в бескрайние голубые океаны и все прикрывалось сверху глазированными облачками, словно праздничный торт. Чистая красота.

Молчанов опять подумал о Свете. Он не мог прекратить думать о ней.

Когда Молчанов предлагал помощь Покровскому он ожидал в ответ просьбу прочистить кислородные фильтры, замерить показатели смеси воздуха или на худой конец протестировать проходимость вентиляции. Но выходные скафандры! Нет, Молчанов, конечно, потратил не менее десяти часов на изучение их подробного строения, но учитывая, что занятия проходили между изматывающими встречами с Омаром Дюпре, в голове у него мало что отложилось.

Каждый скафандр представлял собой портативный космический корабль: мощный компьютер, автономная система жизнеобеспечения, баллоны с какими-то жидкостями — все это связывалось множеством трубочек, проводов, экранчиков.

Разве мог он отказать Покровскому, раз сам вызвался помочь? Он представил, как говорит ему, что не справился. «И зачем ты обещал мне, летописец?» «Как я теперь успею все закончить вовремя?» «Ты подвел меня».

Выхода не было. Начать Молчанов решил со своего. Он попутно изучал документацию, вбивая команды проверки одной системы за другой. Это заняло у него несколько часов. Наконец, все скафандры были успешно протестированы, кроме одного. Его собственный скафандр раз за разом выдавал ошибку, то одна система, то другая переставала функционировать. С каждым тестом ошибки росли, как снежный ком. Затем компьютер вообще перестал подавать признаки жизни. Скорее всего он ввел слишком много противоречивых команд или допустил ошибку в последовательности действий, сейчас и не разберешь уже.

Молчанов решил запустить проверку с самого начала, а для этого надо полностью перезагрузить компьютер скафандра. Делать это было запрещено, но выбора у него не оставалось. Требовалось влезть внутрь. Каждый скафандр изготавливался в соответствии с индивидуальными пропорциями членов экипажа и для работы необходимо надевать специальный тонкий костюм. Молчанову было лень втискиваться в него, поэтому он разделся до трусов и в таком виде залез в скафандр.

Пока компьютер перезагружался он закрыл глаза, положил голову на мягкий подголовник и размеренно задышал. Запертый от внешнего мира, он чувствовал себя в полной безопасности. По непонятной причине он совершенно не волновался перед предстоящим запуском. Больше беспокоило то, что наступит после: прямые эфиры, миллионы глаз, нацеленные на него, дурацкие вопросы и вымученные улыбки. А ведь он здесь чтобы заниматься исследованиями, и больше ничем другим, а вместо этого вынужден стать «лицом экипажа», а проще говоря мальчиком для битья, шутом и скоморохом в одном флаконе.

Неожиданно в шлюзовой модуль влетела Нака. Молчанов не сразу заметил девушку. У всех скафандров были опущены зеркальные стекла, защищающие от ультрафиолета, поэтому Нака тоже не могла его видеть. Сколько времени продолжалось взаимное неведение сказать трудно. Когда Молчанов открыл глаза Нака уже расположилась у терминала управления шлюзованием, который находился сразу напротив скафандра Молчанова. Она вытащила инструменты из сумки и развешала перед собой на липучках, раритетный фотоаппарат болтался, прицепленный к поясу. Нака соорудила для него специальный чехол, чтобы сохранить ценную находку в целости.

Молчанов решил поздороваться, но в последний момент передумал. Как он объяснит ей свой полуголый вид?

Нака повернулась к скафандру Молчанова. У него перехватило дыхание. Нака придвинулась еще ближе, остановившись на расстоянии нескольких сантиметров от шлема. Молчанов машинально откинул голову назад. Почему она так смотрит? Наконец, до него дошло — Нака всматривалась в собственное отражение в стекле шлема. Девушка высунула язык и медленно провела им сначала по верхней, затем по нижней губе, прищурила глаза, потом поцеловала воздух.

Молчанов даже не дышал, завороженно наблюдая за ней.

Потеряв интерес к зеркалу, Нака вернулась к терминалу. Молчанов выдохнул. Она подключила модуль-компьютер, следом в воздухе спроецировался экран и клавиатура, она принялась нажимать кнопки, попутно насвистывая какую-то мелодию себе под нос.

Нет, так нельзя. Молчанов должен сказать ей о своем присутствии. Это по крайней мере неэтично с его стороны. С каждой секундой промедления он все больше внедряется в ее личное интимное пространство, на что не имел никакого права. Как должен поступить воспитанный мужчина? Именно так — выйти наружу, извиниться, придумать дурацкую историю и принять заслуженное порицание. «Задремал» — отличная версия, с кем не бывает после бессонной ночи.

Как только Молчанов, наконец, решился раскрыть себя случилось нечто совсем неожиданное — Нака начала петь. Сначала вполголоса, потом громче. Все больше погружаясь в работу, она кажется, и сама не замечала, как слова лились из нее. Хотя Молчанов не понимал ни слова (она пела на японском), песня показалась ему доброй, а главное хрупкий, почти юношеский, голос Наки придавал песне особый налет нежности. Молчанов не мог шевелиться, и не потому что боялся выдать себя, он не мог позволить ни одному лишнему звуку нарушить то музыкальное великолепие, которое звучало в шлюзовом модуле. Все внутри него поднималось вслед за тем как ее голос преодолевал невообразимо высокие октавы. Больше всего ему хотелось только одного — чтобы она не останавливалась.

Нака так увлеклась, что, орудуя отверткой и борясь с болтами шлюзового терминала, раскачивала головой в такт несуществующей музыки, двигала телом и игриво шевелила бедрами. В следующее мгновение она схватила невидимый микрофон, вытянула перед собой руку, обращенную ладонью вверх к несуществующим зрителям, закрыла глаза и затянула грустную, лиричную серенаду. По окончании слезы выступили у нее из глаз. Не нужно было перевода чтобы понять — она пела о чем-то драматичном, близком для нее.

Молчанов наблюдал за Накой, разинув от изумления рот. Сообщить ей о своем присутствии сейчас было бы опрометчивым поступком. Он давно упустил момент и увидел слишком много. Нака слишком застенчива и замкнута, его появление как минимум напугает ее, и что еще хуже нанесет ей психологическую травму. В голове опять заговорил Омар Дюпре. Молчанов принял единственно правильное решение — переждать в скафандре пока Нака закончит свои дела и покинет модуль.

Внезапно внутри скафандра загорелись лампочки, заработал экран — компьютер перезагрузился и принялся сигналить громким писклявым звуком, будто где-то поблизости случился пожар. Молчанов от неожиданности стукнул по экрану головой, тот в ответ запустил автоматическую проверку всех систем. Скафандр завибрировал, включилась подача горячего воздуха в систему скафандра — запустился тест на теплостойкость и герметичность.

Нака в замешательстве осмотрелась. Она не понимала откуда исходит этот звук.

Далее компьютер скафандра должен включить внешние клапаны и спустить тестовый воздух. Учитывая расположение клапанов, горячий воздух вместе с нотками запаха Молчанова вырвется Наке прямо в лицо.

Молчанов не стал разбираться какого цвета провода питания, высунул руку из рукава, схватил общий моток подводки к компьютеру и вырвал с корнем. Экран погас, как и остальные лампочки. Молчанов задержал дыхание и выпучил глаза, наблюдая за реакцией Наки.

Девушка вернулась к своим делам, решив, что ей показалось.

Внутри скафандра было, как в бане. Молчанов обливался потом.

Нака все не уходила. Напротив, она развела бурную деятельность: в ее руках мелькали проводки, какие-то приборчики, изолента, она вскрыла терминал, орудовала в нем инструментами, как хирург оперирующий брюшину пациента.

Молчанов никогда не оказывался в столь нелепой ситуации. Задыхаясь от жары, он сидел в скафандре в полуметре от Наки уже сорок минут (или больше?), словно шпион в окопе. А ему еще требовалось закончить дела в лаборатории — проверить крепление приборов и грузов, чтобы они не пустились в пляс, когда корабль начнет набирать скорость.

Наконец, Нака закончила с терминалом, прикрутила его обратно и улетела. Молчанов выбрался из скафандра, словно из газовой камеры. Он хватал ртом прохладный воздух и не мог надышаться. В голове все плыло, мокрое от пота тело чесалось, капельки открывались от него и летали по модулю. Молчанов схватил спецкостюм и принялся обтирать себя им, словно полотенцем.

Нака вернулась в модуль.

— Андрея-сан.

Она вскрикнула и обеими ладонями прикрыла рот.

— Эм, привет, — сказал он первое, что пришло в голову.

Молчанов был полуголый, с растрепанными мокрыми волосами, слипшимся в бараньи рога. Путей выкрутиться у него не оставалось. Неловкое молчание длилось невыносимо долго.

Нака перевела взгляд на скафандр Молчанова раскрытый на распашку.

— Вы все время были… — произнесла она сквозь зубы. — Вы видели… Я же тут…

Глаза девушки взорвались краснотой. От стыда она чуть не разрыдалась.

— Это не то, что ты думаешь, — Молчанов приблизился к ней.

Ее взгляд упал ему на трусы. Она зажмурилась и, резко отвернувшись, стукнулась лбом о ближайший скафандр.

Молчанов быстро натянул спецкостюм на мокрое тело. Самый отъявленный вояка в армии делает это медленней.

— Ты не ушиблась? — спросил он.

Она потирала ладонью лоб и не решалась обернуться. Ее трясло, будто облитую ледяной водой.

— Я был занят ремонтом скафандра и не заметил, как ты прилетела. Прости, я не хотел тебя напугать.

— Почему вы не сказали?

Молчанов пожал плечами.

— Просто мне очень понравилось, как ты поешь, — выговорил он.

Она неконтролируемо хохотнула и тут же поежилась. Слезы выплеснулись из ее глаз, но это не были слезы обиды.

— У тебя талант, точно говорю, — подхватил Молчанов. — Я ничего подобного в жизни не слышал.

Нака повернулась, но голову не поднимала.

— Вы это специально, чтобы меня успокоить.

Молчанов закатил глаза, выпрямился и запел:

— На-на-наааа. Ла-лаааА.

Он пытался воспроизвести нотки мелодии ее песни. Вышло у него это абсолютно ужасно, впрочем, как и должно быть у человека, обделенного слухом и голосом. Нака не смогла долго сдерживаться и улыбнулась, а когда Молчанов перешел на фальцет расхохоталась. Он закончил и поклонился на пример японского самурая.

Нака еще какое-то время нервно хихикала. Она уже смогла на некоторое время задерживать взгляд на Молчанове, хотя в глаза смотреть так и не решалась. Она указала пальцем на терминал. Молчанов проследил за направлением. Слева от терминала на липучке висел модуль-компьютер. Молчанов отцепил его и вернул ей.

— Мне пора, командир ждет, — сказала она.

— Мне тоже, — сказал Молчанов.

— Пообещайте, что никому не расскажите об этом, — ее голос опять задрожал.

Молчанов изобразил будто застегивает рот на молнию.

— А ты пообещай, что больше не будешь зарывать в себе такой талант.

Она кивнула и улетела.

Молчанов конечно лукавил. Он знал о ее пристрастии к пению из личного дела. В детстве она посещала музыкальную школу в Токио где была лучшей ученицей. Преподаватели прочили ей эстрадное будущее, но девочка все больше тянулась не к развитию вокала, а к многотонным железякам, рычащим огнем. Отец Наки — известный конструктор погиб под завалами после бомбардировки вместе с разработанным им реактором. Матери удалось вывести дочь с потоком беженцев в США. На новом месте им пришлось трудно. Чтобы не умереть с голоду мать скиталась с дочкой по стране, работая то уборщицей, то сиделкой. Нака помогала матери как могла, а когда та заболела девочке пришлось взвалить на себя не только уход за матерью, но и поиск пропитания. После смерти матери до попадания в группу Террос доктора Ричарда Патела следы Наки теряются. Сама она не любила комментировать этот период жизни, ссылаясь на то, что он был тяжелым. Известно, что увлечение фотографией помогло ей зарабатывать небольшие деньги за съемки пейзажей и животных по заказу географического портала в Сети. Позднее она тренировалась в составе первого марсианского экипажа пока не покинула его при странных обстоятельствах. Поговаривали, что Ричард Пател выгнал ее, хотя она утверждала, что ушла сама. Мир так бы и не услышал никогда о скромной японской девушке Наке Миуре, если бы не трагическая случайность. Чарли Хэнлон, отобранный на место второго пилота путем голосования пользователей, за неделю до старта разбился насмерть на своем электрокаре. Нака была одним из десятка дублеров, но, неожиданно для всех выбор пал именно на нее. Так никому неизвестная девочка вдруг очутилась посреди информационного шума, к которому была совершенно не готова.

Молчанов покинул модуль и столкнулся лицом к лицу с командиром Стивенсоном. Тот внимательно осмотрел Молчанова, затем перевел взгляд на шлюзовой модуль.

— Ты провел там почти три часа. Почему?

Стивенсон должно быть проверил перемещения Молчанова по датчику на запястье. Но зачем?

— Тестировал скафандры, — быстро ответил Молчанов.

Стивенсон переменился в лице.

— Ты вскрывал их?

— Да, сэр.

— Кто сказал тебе это сделать?

Молчанов несколько секунд собирался с мыслями.

— Никто. Просто решил убедиться, что все порядке перед стартом.

— Скафандры протестированы на Земле и опломбированы. Это написано в своде правил безопасности полетов. Доступ к скафандру должен иметь только владелец.

— Я не подумал, сэр.

— Ты осознаешь последствия своего поступка? Скафандры — это очень сложное оборудование. Сотни людей работали над их подготовкой, они соблюли все процедуры, а ты их нарушил. Как мы теперь можем гарантировать, что скафандры работоспособны?

— Я все проверил. Они полностью работоспособны.

— Ты не слушал меня.

— Простите, сэр. Я…

Стивенсон сверлил Молчанова взглядом и ему стало не по себе.

— …мне нечего сказать с свое оправдание.

— Если хочешь помочь, то должен непременно сообщить мне. Ты не имеешь права заниматься не свойственной тебе работой без моего одобрения.

— Да, сэр. Я обещаю, такого больше не повториться.

Стивенсон отлетел в сторону, затем обернулся.

— Я обязан сообщить об этом инциденте в ЦУП. Подготовь все то, что ты мне сейчас сказал в письменном виде.

— Да, сэр.

Члены экипажа заняли места в креслах посадочного челнока. В случае неудачного пуска реактора, челнок должен был отделиться от корабля и вернуть экипаж на Землю.

«Прайм-1479, это ЦУП. Все готово к запуску. Запуск подтверждаем»

— Вперед к звездам, — Покровский выставил руку перед собой. — Предупреждаю, старт с Земли покажется вам пешей прогулкой, господа. Летописец, ты приготовил блевательный пакет?

Нака поочередно проверяла крепления каждого члена экипажа. Когда она была рядом с Молчановым, на ее лице мельком отразилась улыбка, предназначенная только ему. Молчанов никак не отреагировал. Нака это заметила, и улыбка так же быстро исчезла с ее лица.

Подготовка к запуску затянулась, в ЦУПе нервничали. Командира Стивенсона, кажется, это совершенно не волновала, он действовал по инструкции и, если что-то шло не так начинал все процедуры заново. Наке он не очень-то доверял. Возможно тому виной была смерть Чарли Хэнлона. Скотт и Чарли были друзьями, вместе служили в ВВС. Возможно то, что его место заняла Нака Миура злило командира.

Реактор постепенно наращивал мощность. Скорость быстро росла, вжимая членов экипажа в кресла.

Запуск прошел штатно, без сучка и задоринки.

Мир ликовал, отовсюду сыпались поздравления. На связь выходили какие-то люди — звезды, политики, большинство их них Молчанов не знал. Каждый болтал о мужестве, далее следовали несколько фраз о важности миссии и их личном вкладе — ничего интересного. Нужно отдать должное командиру Стивенсону. Его сознание будто разделилось надвое, одна часть внимательно отслеживала происходящее на корабле, другая отвечала однотипными фразами вроде: «Спасибо, мы вам очень признательны» или «Мы вас не подведем».

Рекорд скорости установили на третьем часу. Спустя еще десять члены экипажа смогли покинуть кресла. Основной этап разгона был завершен. Корабль покинул околоземную орбиту и вышел на курс к Марсу.

— В течение ближайших двух недель реактор будет работать на полную мощность чтобы двигатель нарастил запланированную скорость. После реактор перейдет в режим экономного расхода исключительно для обеспечения корабля электроэнергией. Всем спасибо за работу, — подытожил командир Стивенсон.

Нака, Молчанов, доктор Пател похлопали в ладоши, Покровский присоединился последним, но хлопал громче всех. Стивенсон кивнул и покинул модуль, не дождавшись окончания аплодисментов.

В ту ночь Молчанов спал крепко. Ему снилось, что он на небольшой лодке спасался от мощной воронки, создаваемой огромным водопадом. Как бы он не старался грести веслами, его затягивало в водную пучину. На утро ему так и не удалось вспомнить, спасся он или нет.