Глава XXX
ЛАВИНА

И вновь сэр Ральф искал встречи с королем, на этот раз в Виндзоре, и вновь, оставшись с его величеством наедине, объявил, что хотел бы поговорить о смерти сэра Томаса Овербери.

Король даже испугал его – с такой страстью он закричал:

– Боже правый! Когда же наступит конец разговорам об этом негодяе?!

– Речь идет именно о его конце, – угрюмо ответил государственный секретарь. – Я должен ознакомить ваше величество со ставшими мне известными обстоятельствами его смерти.

И подробно пересказал все, что услышал от сэра Джерваса Илвиза. Яков из монарха разгневанного превратился в монарха совершенно растерянного.

– Ну-ка, повторите, – попросил он сэра Ральфа. – Еще раз, с самого начала.

Он слушал очень внимательно. Шляпу он надвинул на глаза, а пальцы его беспокойно играли брильянтовыми пуговицами зеленого бархатного камзола. И когда сэр Ральф закончил рассказ, он еще долго сидел молча, переваривая сказанное.

– Послушайте, дружище Винвуд, – объявил наконец король, – пусть этот Илвиз собственноручно напишет для меня всю эту историю. Я хотел бы иметь подписанное им признание.

Винвуд удалился и через три дня подал королю письмо сэра Джерваса Илвиза, в котором тот написал все, что прежде устно изложил сэру Ральфу. Это было письмо человека, которому нечего скрывать и который рад, как он приписал в конце, снять со своей души тяжелый груз.

Король читал и перечитывал послание, а затем объявил свою волю: пусть этим делом займется лорд главный судья.

– Передайте письмо Коку и от моего имени попросите его начать разбирательство.

Сэр Ральф высказал мнение, что прежде всего следовало бы арестовать Лобеля, но король надменно ответил:

– Лобель посмеется Коку в лицо, как посмеялся вам. И так ясно, что он ответит. Если бы он действительно приготовил вливание сулемы, он ни за что не сообщил бы об этом помощнику – вот что он скажет. И тогда над нами уже будут смеяться все. А если мы будем выглядеть смешными, какой справедливости сможем мы добиться?

Сэр Ральф указал на то место в письме сэра Джерваса, где он говорил о том, что помощника аптекаря подкупили – Вестон сообщил, будто парню уплатили двадцать фунтов за его работу.

– Да, да, – согласился король. – Помощника аптекаря наверняка подкупили, но это сделал не аптекарь, ему не было нужды. Да и Илвиз уверяет, что это надежный, честный человек; как мы помним, аптекарь лишь выполнял указания своего зятя Майерна, а я сам посылал Майерна к Овербери. Следовало бы арестовать мальчишку-помощника, но, как вы говорите, он либо умирает, либо уже мертв. Так что начнем с другого конца. Пусть Кок сначала допросит Вестона.

Сэр Ральф счел рекомендации короля неразумными, а подобную процедуру расследования неправильной, но королевские приказы не обсуждаются, да сэр Ральф и не осмелился бы на такое. Он вернулся в Лондон и передал указания сэру Эдварду Коку.

Лорд главный судья принялся за работу. Лавина стронулась.

Вестона арестовали, допросили, еще раз допросили. Кок настолько его запугал, что Вестон признался во всем, что было, и в том, чего не было. Флакончик, с которым его поймал сэр Джервас, был вручен ему неким Франклином, алхимиком и магом, который обитал на задах биржи; следующий флакон, уже с какой-то желтой жидкостью, ему передала леди Эссекс через его сына. Вестон отдал флакон сэру Джервасу, тот вылил содержимое. А еще он доставлял горшочки с мармеладом, пирожные и другие деликатесы, которыми его снабжала бывшая хозяйка, миссис Тернер.

Так началось следствие. Сразу после допроса Вестона арестовали миссис Тернер и Франклина. Потом под арест посадили сэра Джерваса Илвиза – его обвинили в соучастии. Сэр Джервас сообщил Коку, что нанял Вестона по рекомендации сэра Томаса Монсона, после чего арестовали и сэра Томаса. От него узнали, что он рекомендовал Вестона по просьбе леди Эссекс и лорда Нортгемптона.

Кок вызвал для допросов Поля де Лобеля, старого и верного слугу Овербери Лоуренса Дейвиса и Пейтона, личного секретаря сэра Томаса.

Лобель стоял на том, что сэр Томас вовсе не был отравлен, но умер, по его мнению, от несварения желудка. Он не давал сэру Томасу никаких лекарств, кроме предписанных доктором Майерном. Аптекарь представил выданные ему рецепты, и, поскольку больше ничего от него не требовалось, Кок отпустил Лобеля с миром.

Показания Дейвиса и Пейтона бросили подозрение на графа Сомерсета.

Первый утверждал, что носил письма от графа к сэру Томасу и в одно из писем был вложен порошок. Второй вспомнил, что слышал громкую ссору графа и Овербери – это произошло в Уайтхолле, за несколько дней до ареста Овербери. Это уже наводило на мысль о том, что у Сомерсета могли быть причины для преступления.

Вестон поведал на допросе и о Формене, но колдун был мертв и потому не мог предстать перед судом. Однако остались некоторые письма леди Эссекс к нему, из которых кое-что можно было почерпнуть, сохранились также восковые и свинцовые куколки, свидетельствовавшие о занятиях черной магией.

Теперь, когда прозвучали имена сильных мира сего, лорд главный судья обратился к королю с просьбой сформировать комиссию на высоком уровне, правомочную продолжать расследование. Его величество согласился и назначил в помощь лорду главному судье старого канцлера Эллсмера, графов Леннокса и Зука.

Отголоски следствия потрясали страну, обрастали самыми чудовищными слухами. В начале октября двор находился в Ройстоне. Слухи дошли и туда, и больше всех перепугался граф Сомерсет, потому что, хотя он и не знал за собой вины, он понимал, чем грозит расследование и ему, и графине.

После того случая, когда он так безжалостно обошелся с молодым Вильерсом, его отношения с королем совсем ухудшились. Как бы компенсируя Вильерсу понесенный от лорда Сомерсета ущерб, король демонстрировал все возрастающую нежность к новому фавориту, и его светлость все больнее терзала ревность. Тщетно король пытался урезонить его уверениями в том, что ценит милого Робби превыше всех – Сомерсет предпочитал доверять собственным ощущениям, а чувства говорили, что Вильерс уже прочно занял его место в королевском сердце. Может быть, если бы при нем был Овербери, тот смог бы указать Сомерсету правильный путь, смог бы убедить его, что не стоит обращать внимания на очередную королевскую игрушку – пусть себе забавляется своим Стини, лишь бы власть оставалась в руках Сомерсета. Но, блуждая наощупь в государственных делах, понимая, что он сам – лишь инструмент в руках Говардов, которые ведут опасную игру, Сомерсет настолько утратил веру в себя, что был не в состоянии терпеть чье-либо соперничество.

Все это выражалось во взрывах ревности, которые и злили, и расстраивали короля. Один из таких скандалов произошел перед самой поездкой в Ройстон, и король пригрозил, что лишит Робби всех его должностей и прогонит прочь. Это вызвало очередной приступ гнева.

– Конечно! С глаз долой – из сердца вон! Вот чего вы хотите! Избавиться от меня! Вот что я заслужил за все годы верной и преданной службы! Его величество мечтает избавиться от меня, заметив новое привлекательное личико. Вы нарочно меня провоцируете, вы намеренно ищете в моих действиях ошибки, чтобы найти основания прогнать меня!

Король, взбешенный этим, как ему казалось, намеренным искажением фактов и не способный смягчить своего фаворита, разбушевался, а потом расплакался.

После этого Сомерсет постарался держаться от короля подальше. Он вместе со двором отправился в Ройстон, волоча за собой своих собственных придворных и прислужников, а в Ройстоне скрывался в своих апартаментах, пока король за ним не послал. Это был как раз в то утро, когда состоялось назначение комиссии по расследованию обстоятельств смерти сэра Томаса Овербери.

Сомерсет явился в покои короля. Яков, хоть и преисполненный решимости положить конец отношениям, ставшим такими неудобными для него, все же не мог в очередной раз не восхититься этой красотой и статью. Лорд Сомерсет был одет в синий бархатный камзол, из прорезей рукавов выглядывала светло-синяя шелковая подкладка. Широкие шелковые подвязки с расшитыми золотом концами удерживали аккуратно натянутые чулки. Он кутался в синий шелковый плащ, а из-под плаща выглядывала прекрасной формы рука, белизной соперничавшая с кружевом манжет. Рука покоилась на золоченом эфесе шпаги. Высокий, прямой, широкий в плечах, он гордо нес свою благородную голову. Волосы и бородка были умело подстрижены, а красивые глаза, когда-то нежные и робкие, смотрели теперь надменно и упрямо.

Король погладил бороду и несколько минут молча разглядывал Сомерсета. В этом человеке была истинная мужская сила, настоящая мужская красота, которой король завидовал и которой хотел бы обладать сам. Наконец его величество неловко повернулся в кресле и издал глубокий вздох, как бы сожалея, что этот великолепный образчик рода мужского скоро превратится в ничто, и все благодаря своей собственной строптивости и несговорчивости.

– Я послал за тобой, Робин, чтобы показать письмо, которое мне сегодня прислал Кок. Это касается тебя.

Его светлость шагнул вперед, бросил в кресло шляпу и перчатки, распустил завязки плаща и взял протянутую королем бумагу. Октябрьский свет был тусклым, почерк лорда главного судьи – неразборчивым, поэтому его светлость отошел к окну.

Король наблюдал за ним из-под светлых бровей и непрестанно облизывал нижнюю губу. Его величество восседал за письменным столом, являвшим собой пример того, как не должен выглядеть письменный стол. На нем громоздились груды книг, валялись самого разного рода документы, причем действительно важные были похоронены под незначительными, и разыскать их теперь не было никакой возможности. А поверх этих свидетельств неустанного умственного труда валялись ногавки, шнуры, соколиные колпачки, собачья плетка, охотничий рог и другие предметы из обихода псарни или конюшни. Его величество кутался в мрачной расцветки халат, а на лоб надвинул синий бархатный ночной колпак. Он внимательно следил за тем, как менялось по мере чтения лицо Сомерсета: сначала тот покраснел, потом краска начала постепенно сползать – лорд главный судья писал о том, что лорд Сомерсет подозревается в соучастии в отравлении сэра Томаса Овербери.

Сомерсет повернулся к королю и расхохотался, но в смехе его не было веселья, а в глазах, особенно синих на побелевшем лице, светилась ярость.

– Да это же бред какой-то! – воскликнул он. – Боже правый. Кок, верно, был пьян, когда сочинил такое.

Король перепугался, услышав этот голос и увидев этот бешеный взгляд, но овладел собой и натянул личину беспристрастности.

– Ты должен был заметить, что он пишет только о подозрениях.

– Да! Подозрения! «Обоснованные подозрения»! Да чтоб чума разразила этого болвана, дурака! Я научу его уважать тех, кого он обязан уважать! Уж он узнает, каково со мной связываться!

– Тихо! Тихо! Кок – лорд главный судья. Он столь же уважаемый джентльмен, как и прочие, и занимает такой же высокий пост. В силу своей должности он обязан расследовать вопросы, которые находит уместными расследовать.

– И которые сами по себе неуместны? – с вызовом переспросил Сомерсет.

– О Господи, что же в них неуместного? Если улики, которыми располагает Кок, дают ему основания для подозрений, в чем я могу его обвинять?

Его светлость, не дожидаясь приглашения, бесцеремонно уселся в кресло. Его трясло от негодования. Чтобы сдержать дрожь, он наклонился вперед, поставил локти на колени и так смотрел на короля.

– Кто распустил эту ложь? – потребовал он ответа. – Кто начал глупую болтовню, будто Овербери был отравлен?

– Об этом сэру Ральфу Винвуду доложил комендант Тауэра.

– И он уверяет, что нити ведут ко мне, не так ли? Король ничем не показал своего раздражения по поводу неуважительного тона, он продолжал говорить спокойно, даже кротко:

– Так думает Кок.

– Но если он пойдет по этому следу, то поймет, что след ведет мимо меня, выше меня, туда, куда никакой Кок не решится забраться. Тут король поднял брови и широко раскрыл свои водянистые глаза.

– Как, Робин? Ты что-то знаешь об этом деле?

– «Что-то»? – Сомерсет все ближе придвигался к королю, губы его искривились в каком-то зверином оскале. – Знаю что-то? – повторил он, возвысив голос, а затем зло и презрительно рассмеялся: – Я знаю то, что знает ваше величество.

Король по-прежнему не выказывал ничего, кроме удивления.

– А что я знаю? Что я знаю, Робин? Сомерсет вскочил:

– То, чего никто в Англии не знает. Как умер сэр Томас Овербери. Они в молчании смотрели друг на друга. Сомерсет, прямой и напряженный, как струна, весь пылающий яростью, и король, который словно расползся в своем кресле, лицо его хранило отсутствующее выражение. Наконец король облизал губы и произнес тихо и медленно:

– Бог знает, что у тебя в голове, Робин. Бог знает, какие странные мысли. Но в одном ты совершенно прав. Никто лучше меня не знает, что происходит в этом королевстве. И об этом деле я тоже многое знаю из тех писем и бумаг, которые Кок слал мне и раньше. Тебе стоит на них взглянуть. Тогда легче будет понять, почему могло возникнуть подозрение на твой счет. На, держи, – его величество протянул несколько листков.

Растерявшись от этой новой для короля манеры разговора, от этого спокойствия, в котором чувствовалось нечто угрожающее, Сомерсет взял бумаги.

Все они были написаны почерком Кока и в них содержался отчет о допросах Вестона, Монсона, Илвиза, Дейвиса, Пейтона и Франклина.

Сомерсет читал и видел, как раскручивалась цепочка, видел, что она ведет через его жену к нему самому. Он почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.

Он припомнил разговор с королем за несколько дней до смерти Овербери, когда король сам обнаружил интерес в том, «чтобы заткнуть этому человеку глотку»; вспомнил разговор после смерти Овербери, когда он обвинил короля в том, что тот нарочно подослал Майерна к сэру Томасу; вспомнил, что король и не пробовал отрицать это обвинение. А теперь перед ним были признания целой группы людей, которые выдвигали серьезные обвинения против его жены и, как результат, против него самого.

Да, в этих записках все выглядело убедительно, и он закричал:

– Все это ложь, это невозможно! Ваше величество знает, что все это ложь!

Его решительность, строптивость куда-то делись, теперь перед королем стоял растерянный, испуганный человек, и перемена эта не укрылась от королевского ока.

– Откуда я могу знать, что это ложь?

– Потому что ваше величество знает правду!

– Да! Знаю из этих самых записок. Они почти не оставляют сомнений. Разве что предположить, что все эти люди лжецы и состоят в сговоре. Но я еще никогда не встречал тех, кто решился бы давать ложные показания, зная, что их слова еще туже затянут веревку на шее. А некоторых из обвиняемых явно ждет виселица. И ты все еще считаешь, что Кок излишне подозрителен?

Сомерсет с тоской глядел на короля. Его воля была сломлена.

– Но кое-чего я все-таки не понимаю, – тихо произнес он и потер лоб. – Я-то знаю, и Бог мне свидетель, что не я виновен в смерти Томаса. Я готов душу свою заложить, что и Фрэнсис здесь ни при чем.

– Тем не менее ты видишь, что питает подозрительность Кока. Ты немало выиграл от смерти этого человека. Оба вы, ты и твоя жена, выиграли от нее. Он мог сообщить нечто, что сделало бы ваш брак невозможным.

– Неужели ваше величество верит в это? – в голосе Сомерсета послышалась прежняя ярость.

– Ну, ну! Дело не в том, во что я верю или не верю, дело в том, во что верит Кок, и в тех показаниях, которые дали эти злодеи. И тебе придется отвечать перед лордом главным судьей, он скоро пошлет за тобой. Я ведь не могу остановить законный процесс, это невозможно, даже если б ты был моим собственным сыном.

Мысли молодого графа унеслись к жене. Если ему придется отвечать, то придется отвечать и ей, а подозрения против нее были даже более обоснованными, чем против него.

– Мой Бог! – простонал он. – Неужели Кок будет допрашивать Фрэнсис? Да она этого не переживет!

А потом его вдруг осенило: может быть, она сможет дать всему логичное объяснение, указать на прорехи, на слабые звенья в этой цепи доказательств?

– Мне надо ехать к ней, – объявил Сомерсет. – Если ваше величество даст мне разрешение, я отправлюсь сразу же. – Он уже просил. Это был человек, признавший свое поражение.

Король взглянул на него чуть ли не с печалью.

– Да, да, Робин. Поезжай к жене. И поскорей возвращайся. Его светлость схватил шляпу, перчатки и бросился раздавать приказы. А король по-прежнему сидел за заваленным бумагами столом. В его бледных глазах светилась грусть, но на губах играло нечто вроде улыбки.