Глава XVIII
ЧАРТЛИАНСКАЯ КОМЕДИЯ
Здесь, в Чартли, с молодым графом Эссексом случилась та же неприятность, что и в Лондоне, только теперь рядом не было искусного доктора Майерна.
Ее светлость получила отсрочку на несколько недель – тоскливых, мучительных недель, в течение которых проблески надежды сменялись приступами отчаяния. Эти проблески рождала болезнь лорда Эссекса, однако ее светлость с ужасом размышляла о том, что, может быть, болезнь действительно вызвана порошком, хотя, когда она давала ему зелье, она ни о чем, кроме как об избавлении от отвратительной для нее страсти, и не думала.
И все же по мере того, как состояние графа под действием предписанных Крейвеном мер улучшалось, графиня впадала во все большее отчаяние.
Обо всем этом она писала Анне Тернер и доктору формену (эти письма дошли и до нас).
Она писала, что они не виделись с его светлостью с того момента, как он заболел, но она очень опасается того, что может случиться по выздоровлении. Эти опасения, как мы вправе предположить, были вполне обоснованными: она боялась, что предписанные доктором Крейвеном лекарства, подобно лекарствам Майерна, разрушат действие магического порошка. Она умоляла Формена прислать очередную порцию – ведь зелье может понадобиться вновь; она умоляла колдуна снова прибегнуть к магическим силам, дабы сохранить любовь Рочестера («Пусть милорд всегда будет со мною!»).
Сердце юной графини страдало вдвойне: она боялась, что ею будет обладать ненавистный человек, и страшилась потерять любимого.
К марту, когда первые солнечные лучи разогнали остатки зимы и в Чартли-парке набухли первые почки, лорд Эссекс оправился от болезни и вновь воспылал страстью. И для ее светлости наступило время самых тяжелых испытаний. Она истратила на чары, заклинания и зелье целое состояние. Однако страшный миг настал, и вооружена она была лишь своей сильной волей, умом и железной решимостью, которую черпала в любви к Рочестеру.
Было солнечное утро. Графиня вместе с камеристкой находилась в комнате с балконом – она превратила ее в свой будуар. Граф вошел без объявления и повелительным тоном отослал служанку.
Он снова потерял несколько фунтов веса, однако был по-прежнему крепок телом, причем жестокое выражение его лица лишь подчеркивалось пуритански строгим нарядом, ибо в душе он был ярым пуританином.
Граф явился с твердым намерением поухаживать за ее светлостью, он решил завоевать ее лаской, поскольку хорошо помнил притчу о солнце, ветре и путешественнике: домашний учитель, несмотря на упорное сопротивление его светлости всякого рода учению, все же сумел в свое время вдолбить ее в упрямую голову (терпеливый педагог, пытаясь пояснить благородному недорослю философию жизни, читал ее каждый день).
При его появлении она встала и продолжала стоять, побледнев и затаив дыхание. Он же предложил ей сесть и, лично подтащив для себя кресло, показал пример. Темные глаза с восхищением разглядывали хрупкую фигурку в платье цвета опавших листьев с золотыми кружевами. Она вздрогнула под настойчивым взглядом, оскорбительным для ее скромности.
– Уверен, мадам, – объявил он, – что вы рады моему выздоровлению.
Она уже однажды слышала от него такое вступление и почти что повторила свой прошлый ответ:
– Милорд, это будет зависеть от того, что ваше доброе здравие для меня означает.
Такой ответ не охладил, а только раззадорил его. Как все эгоисты, лорд Эссекс считал, что все окружающие должны при его появлении чуть не прыгать от счастья, а поскольку он не отличался глубиной ума, то, не получив должного приема, впал в агрессивное состояние духа.
– Мое дальнейшее поведение, мадам, целиком зависит от вас. – И тон, и решительный жест, которым он сопроводил эти слова, не оставляли для нее никаких надежд. «Господи, – подумала она, – хоть бы он не размахивал руками!» Каждый жест выдавал человека упрямого, раздражительного и крайне неуклюжего.
– Мои желания, милорд, нисколько не изменились с того времени, когда я впервые вам их открыла. Он нахмурился:
– Однако изменились обстоятельства, а обстоятельства все же накладывают свой отпечаток на настроения людей.
– Когда вы говорите об обстоятельствах, вы говорите о стенах, в которых мы находимся. Но вы можете хоть сотни раз менять окружающие меня стены – от этого обстоятельства не изменятся.
Его раздражение росло. Упрямая девчонка, она смеет поправлять его, даже поучать! Но он постарался обуздать себя:
– Хватит играть словами! Обстоятельства, окружение – не все ли равно. Сейчас вы находитесь в вашем собственном доме в Чартли, и я бы хотел, чтобы вы вели себя как подобает настоящей хозяйке дома.
– А ваша светлость находит мое поведение неподобающим?
– Чума вас побери, мадам! Я говорю серьезно! Она улыбнулась:
– А ваша светлость считает, что я шучу?
– Нет, мадам. Но вы истощили мое терпение!
С этими словами он подскочил, схватил кресло и с грохотом его перевернул – таким образом он в какой-то степени удовлетворил свою потребность в решительных действиях.
Она тихо произнесла:
– Неужели вы полагаете, что я подчинюсь тому, кто отправил меня сюда против моей воли? Если так, то вы хотите невозможного, противного человеческому естеству.
Он не нашелся, что ответить, и принялся вышагивать по комнате – его умственных способностей не хватало, чтобы сокрушить эту стену, построенную, как он считал, целиком на упрямстве. Он предпринял атаку в новом направлении:
– Поясните мне, мадам, как долго еще вы собираетесь ломать эту комедию?
Она встретила этот вопрос в обычной своей манере:
– Комедию? Вы считаете, что я играю?
– А что же вы делаете, мадам, как не играете?
– Я считаю все происходящее не комедией, а трагедией. И финалом ее станет моя смерть, – она говорила тихо, опустив глаза, а в конце фразы послышалось нечто, похожее на всхлипывание. Затем она собралась с силами и прямо взглянула на него.
– Почему вы силком удерживаете женщину, которая жаждет лишь одного – чтобы вы ее отпустили?
Он остановился перед ней, крепко уперев в пол свои короткие, мощные ноги, а затем, по обыкновению, нелепо всплеснув руками, с издевкой объявил:
– Поздно, мадам. Мы могли бы подать прошение, но до того, как вы переехали под крышу моего дома. Вы здесь уже несколько недель, и теперь его величество не станет рассматривать петицию!
– Так вот почему вы привезли меня сюда?! Он пожал плечами:
– Кто посмеет обвинять меня в том, что я предпринял меры предосторожности? Я хочу удержать женщину, которую люблю.
– Любовь! – Он увидел, как щеки ее запылали. – И это вы называете любовью? – Она смеялась ему в лицо. – Неужто по-настоящему любящий человек добивается цели всеми средствами? Так вот каковы ваши взгляды… Любовь – это когда человек превыше всего ставит счастье любимого. А вы, вы любите только себя, вы не думаете ни о чем, кроме своих собственных желаний! Не унижайте имени любви, называя им то, что происходит между нами. Вы даже не понимаете значения этого слова, вы, неуч! Неуч?! Она посмела назвать неучем его – Роберта Деверо, графа Эссекса?! Такое он снести уже никак не мог и своей здоровенной лапой схватил ее за руку, сдернул с кресла и притянул к себе. Она застыла, глядя в его багровое от злости лицо, и ее грудь прикоснулась к его груди. Но это длилось лишь мгновение – она инстинктивно отпрянула и почувствовала, как под его мертвой хваткой хрустнуло запястье.
– Мадам, всему есть мера. Существует и мера уважения, которое жена оказывает мужу!
– Я – не ваша жена, а вы – не муж мне. Это комедия, это постыдно..
В этот миг его тяжелая ладонь ударила ее по лицу. Она умолкла и впервые за всю свою жизнь испытала настоящий ужас.
– А это, чтобы привести вас в чувство, – со злобной усмешкой произнес он. – Поносите на вашем милом личике отпечаток моей руки. Может, запомните, кому вы принадлежите.
– Я сообщу отцу и братьям! Братья вас убьют!
– Ах, как страшно! К дьяволу вашего папашу и братцев, к дьяволу вас! – И он отшвырнул ее прочь. Падая, она зацепила кресло и рухнула на пол.
– Вот так, мадам, с меня хватит! Вы подчинитесь, а нет – тем хуже для вас. Я могу быть добрым, а могу быть и злым. От вас зависит, каким я буду!
Фрэнсис с видимым усилием поднялась и, смертельно бледная, встала перед графом.
– Благодарю вас, сэр, за право выбора. Я предпочитаю видеть вас злым.
Ее достоинство и гордость потрясли графа – он бы с удовольствием разорвал на куски эту смелую женщину.
Однако он обуздал себя и, прорычав что-то нечленораздельное, вышел, грохнув дверью.
Истерзанная и душой и телом, ее светлость уселась за письмо к графу Саффолку, в котором описывала жестокость мужа. Она также написала лэмбетскому колдуну, начиналось письмо словами «Дорогой отец»: графиня просила его всеми земными и небесными средствами избавить ее от кошмара. Камеристка Катерина тайком вынесла и отправила письма.
После этого ее светлость удалилась в свою спальню, заперлась, опустила шторы и рухнула в постель. Она провела в спальне две недели, отказываясь выходить к столу и впуская лишь своих служанок. Его светлость, сам испуганный тем, что наделал, ее не беспокоил. К концу второй недели, устав от мрачного молчания, в которое погрузился дом, – даже слуги, казалось, старались ходить на цыпочках, – он отправился к ней с визитом. Впустить его в спальню она отказалась, и он в ярости удалился. После этого он снова и снова подбегал к дверям, орал, требовал, чтобы его впустили. Наконец он заставил ее открыть и объявил, что в доме хозяин он и что впредь он будет вести себя именно как хозяин.
Ей не удастся заставить его покориться этими детскими штучками, пусть она не думает, что терпение его бесконечно! Если он до сих пор относился к ней с пониманием, то теперь и она должна отвечать ему тем же, а то посмотрим! Она сама будет отвечать за последствия! На что она заявила, что вполне готова к любым последствиям, и велела оставить ее. Он снова попробовал вбить в нее благоразумие, она защищалась изо всех сил – била, кусала, царапала, швыряла в него все, что попадалось под руку.
Это была громкая баталия. Эхо ее разносилось по всему дому, и слуги, дрожа, ждали смертоубийства. В конце концов, она, избитая, бросилась на постель и зашлась в рыданиях, а его светлость вышел прочь с расцарапанным лицом.
Его светлость со злобой размышлял о том, до чего она его довела: он стал вести себя как чернь! На какое-то время он оставил ее в покое, и она постепенно приходила в себя от кошмара, который, как бы уже по традиции, посещал ее по утрам. Впрочем, подобных сцен больше не повторялось: ее светлость продолжала пребывать в затемненной спальне, но, рассудив, что запертая дверь – не самая крепкая преграда, стала впускать его в комнату. Дальше взаимных оскорблений дело не шло, но оскорбления становились все серьезнее.
Затем он применил новую тактику. Он изнурит ее своим бездействием! Пусть себе сидит в одиночестве, когда-нибудь ей это наскучит и она сдастся просто потому, что ей станет совсем уж тоскливо! Он наприглашал в дом знакомых джентльменов, на этих чисто мужских пирушках присутствие хозяйки не требовалось, а отсутствие не нуждалось в извинениях. Позабыв свои пуританские привычки, молодой аристократ предавался самому необузданному буйству, и отголоски достигали спальни ее светлости. Он как бы насмешничал над ее горем.
В таком духе прошла весна, наступило лето. Вооруженное перемирие сохранялось, и одна из сторон впадала во все более глубокое отчаяние, а вторая – кипела злобой. Отчаяние ее светлости усугублялось еще и тем, что доктор Формен, вполне резонно не желавший афишировать своей деятельности, не отвечал на ее письма.
Наконец в одно июльское утро его светлость явился в спальню жены и потребовал, чтобы подняли шторы. Поскольку никто из служанок не проявил готовности подчиниться приказанию, он лично открыл окна, а затем приказал женщинам удалиться. Они вынуждены были подчиниться.
Ее светлость сидела в постели, завернувшись в пеньюар. Золотые волосы растрепались, лицо побледнело от страха, глаза припухли, и все же она была необыкновенно хороша. Но сейчас он не замечал ее красоты – прежде она была для него желанней всех женщин, теперь же он почувствовал отвращение: этот виноград, прекрасный на вид, вполне может быть кислым на вкус. Он так долго жаждал ее, он так долго мучился страстным голодом, что сейчас ее вид уже не возбуждал в нем аппетита – вот что он собирался ей сказать, вот ради чего явился в спальню. Положение, в которое она его поставила, было просто невыносимым – ни женат, ни холост!
Он стоял в ногах постели, и спинка кровати и столбы, подпиравшие полог, служили ему словно рамой.
– Я пришел к вам, мадам, – так начал он свою тщательно отрепетированную речь, – чтобы в последний раз просить покориться обстоятельствам, в которых мы оба оказались.
Она испугалась, но постаралась скрыть панику и отвечала таким же ровным голосом:
– Мой ответ, сэр, остается неизменным.
– Вы упорно отказываетесь выполнять свои супружеские обязанности?
– Я отказываюсь не от выполнения супружеских обязанностей, я отказываюсь признавать наш брак.
– Но и закон, и ваша семья его признали.
– Неужели мы снова должны все это обсуждать? – Голос у нее был усталый, и, подняв исхудавшую руку, она откинула со лба прядь золотых волос. – Мы с вами все время движемся по кругу, милорд, и у меня уже начинает кружиться голова. А когда кружится голова, трудно различать действительность.
Как обычно, находчивость ее ответа обескуражила его, и, как обычно, он почувствовал прилив злобы. Но, помня о своей задаче, решил стерпеть.
– Если вы поняли, что вам необходимо трезво взглянуть на действительность, тогда нам больше не о чем спорить.
– А если не поняла? Что тогда?
– Значит, вы признаете, что чертовски упрямы?
– О, я готова признать что угодно. Давайте перейдем к существу вопроса.
– Прекрасно, мадам, – чтобы успокоиться, он глубоко вздохнул. – Я устал от вас, мне надоело ваше сопротивление, мне надоело ваше пребывание в этом доме. Вы вольны покинуть его, когда угодно. Можете отправляться к отцу, да хоть к самому дьяволу, не бойтесь, я не стану вас возвращать. Я проклинаю тот день, когда впервые увидел вас, и молю Бога, чтобы мне больше никогда не пришлось вас видеть, – эти последние слова он уже почти что кричал, но затем, обуздав себя, снова заговорил ровным голосом: – Вот и все, мадам.
Он торжественно поклонился и добавил:
– Имею честь откланяться, – и вышел вон.
Она в молчании выслушала эту последнюю тираду и даже не попрощалась. Она боялась, что это лишь какая-то очередная уловка. И тут же вспомнила о докторе Формене – хотя тот и не отвечал на ее письма, разве можно было усомниться, что переход к ненависти произошел не в результате действия магического порошка и магических заклинаний?
Она вскочила с постели, созвала служанок, раздала приказы и сразу же начала собираться.
И в субботу, когда граф Нортгемптон только приступил к обеду в скромной компании сэра Дэвида Вуда, слуга прервал их трапезу объявлением, что прибыла леди Эссекс.
